Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Литтон Стрэчи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Тем не менее, он не полностью утратил надежду. Подвернулась другая возможность, и он сделал еще одну попытку – впрочем, не слишком на нее рассчитывал, и она немедленно и с треском провалилась. «Дорогой дядя, – писала королева, – я хочу поблагодарить вас за последнее письмо, которое получила в воскресенье. Хотя вы и с некоторым одобрением рассматриваете мои политические искры, я думаю, что лучше их не раздувать, ибо, в конце концов, они могут разгореться, и особенно учитывая то, что, к моему великому сожалению, это единственный предмет, по которому наши мнения расходятся. Поэтому я ограничусь лишь пожеланием богатства и процветания Бельгии». После этого стало совершенно ясно, что ничего большего он не добьется. В последующих письмах явно прослушиваются необычные элегические ноты. «Моя драгоценнейшая Виктория, только что получил ваше очаровательное маленькое послание, и оно поразило меня в самое сердце. Да, моя любимая Виктория! Я нежно люблю вас… Я люблю вас такую как вы есть, и я люблю в вас то милое дитя, о благополучии которого я столь ревностно забочусь». Ему пришлось пройти через многое, и хотя в жизни случаются разочарования, но и удачи не проходят мимо. «Мне оказаны все почести, о которых можно только мечтать, и в политическом смысле моя позиция очень прочна». Но дело ведь не только в политике, дело ведь и в романтическом томлении его сердца. «Единственная оставшаяся у меня страсть – это Восток, где я, вероятно, однажды и закончу свою жизнь, взойдя на западе и зайдя на востоке». Что же касается его преданности своей племяннице, то ей нет конца. «Я никогда не навязывал вам ни услуг, ни советов, хотя и могу сказать с достаточной уверенностью, что благодаря той необычной судьбе, которой одарило меня провидение, мой политический и личный опыт очень богат. Я всегда готов прийти на помощь, где бы и что бы ни случилось, и я повторю еще раз: все, что я хочу взамен, это немного вашей искренней любви».

VI

В переписке с королем Леопольдом проявились те черты характера Виктории, которые большей частью были еще скрыты от посторонних глаз. Ее отношение к дяде не поколебалось ни на секунду. Все его атаки натолкнулись на непреодолимую линию обороны. Иностранная политика Англии его не касается; она касается лишь ее и ее министров. Все его намеки, просьбы и вся его борьба – совершенно бесполезны, и ему пора с этим смириться. Твердость ее позиции большей частью вызвана уважением и нежными чувствами, его сопровождающими. С начала и до конца непоколебимая королева оставалась преданной племянницей. Должно быть, Леопольд завидовал ее идеальной корректности; но то, что вызывает восхищение в поведении почтенного государственного мужа, не всегда к лицу девятнадцатилетней девушке. Так что привилегированные наблюдатели испытывали некоторый страх. Странная смесь неподдельной беззаботности и твердой решимости, откровенности и скрытности, ребячества и гордости, казалось, пророчила запутанное и полное опасностей будущее. Шло время, и менее приятные стороны этой странной смеси проявлялись все сильнее и сильнее. Обратили внимание, что дворцовый этикет, и без того не отличающийся вольностями, становится все более и более жестким. До некоторой степени это приписывалось влиянию Лейзен; но даже если так, то у Лейзен была способная ученица. Малейшие нарушения окостеневших правил поведения или субординации немедленно приковывали к себе острый и суровый взгляд королевы. И все же глаза Ее Величества, какими бы сокрушающими они ни были, не шли ни в какое сравнение с ее ртом. Сила воли, заключенная в этих маленьких выступающих зубках и этом маленьком покатом подбородке, была куда более сокрушительной, чем та, которую выдавали сильные скулы. Непоколебимой, непроницаемой и грубой она была – воля, опасно граничащая с упрямством. А упрямство монарха – это не то, что упрямство обычного человека.

За два года, прошедшие со дня вступления на трон, тучи, которые поначалу лишь едва различались на горизонте, наконец сгустились и разразились грозой. Родственные отношения Виктории с матерью не улучшались. Герцогиня Кентская, по-прежнему окруженная раздражающими проявлениями дочернего внимания, оставалась в Букингемском дворце ничего не значащей фигурой – бессильной и безутешной. Сэр Джон Конрой, изгнанный с королевских глаз, по-прежнему руководил двором герцогини, и враждебность Кенсингтона процветала, ничем не сдерживаемая в этих новых обстоятельствах. Леди Флора Хастингс по-прежнему отпускала злобные шутки; враждебность баронессы также не утихала. Но однажды шутки леди Флоры обернулись против нее. Как-то в начале 1839 года, путешествуя со свитой герцогини, она возвращалась из Шотландии в одной карете с сэром Конроем. Перемены в ее фигуре породили непристойные насмешки; языки развязались и насмешки становились все серьезнее. Поползли слухи, что леди Флора ожидает ребенка. Состояние ее здоровья, казалось, подтверждало подозрения; она консультировалась у сэра Джеймса Кларка, королевского лекаря, и после консультации сэр Джеймс тоже не сдержал языка. После этого скандал достиг небывалых высот. Вокруг только об этом и говорили. Баронесса была не слишком удивлена. Герцогиня бросилась на помощь своей фрейлине. Королева была проинформирована. Наконец, чтобы разрешить сомнения, было назначено медицинское обследование, во время которого сэр Джеймс, по словам леди Флоры, вел себя по-дикарски грубо, тогда как второй доктор был чрезвычайно обходителен. В конце концов оба врача подписали медицинское заключение, полностью оправдывающее леди. Но на этом история не закончилась. Семья Хастингсов, пользующаяся очень сильным влиянием, бросилась в битву со всей яростью оскорбленной гордыни и уязвленной невинности. Лорд Хастингс настойчиво просил аудиенции у королевы, писал в газеты и требовал отставки сэра Джеймса Кларка. Королева принесла леди Флоре свои извинения, но отставки сэра Джеймса Кларка так и не последовало. Общественное мнение резко отвернулось от королевы и ее советников. Высшее общество было возмущено перемыванием грязного белья в Букингемском дворце. Широкая публика тоже негодовала по поводу столь дурного обращения с леди Флорой. К концу марта вся та необыкновенная популярность, с которой юная правительница начала свое царствование, рассеялась без следа.

Несомненно, члены Двора продемонстрировали полное отсутствие благоразумия. Нездоровым пересудам, которые следовало задушить в зародыше, позволили разрастись до неприличных размеров, и в конце концов под угрозой оказался не только дворец, но и сам Трон. И особые неприятности возникли в связи с положением сэра Джеймса Кларка. За консультацией по этому вопросу обратились к герцогу Веллингтонскому, который традиционно занимался разбором наиболее сложных проблем высшего света, и он высказал мнение, что поскольку отставка сэра Джеймса невозможна без публичного расследования, сэр Джеймс должен остаться на своем месте. Вероятно, герцог был прав, но тот факт, что грешный доктор продолжает служить королеве, не давал семье Хастингсов покоя и создавал в глазах общественного мнения неприятное впечатление незамоленного греха. Что же до Виктории, она была очень молода и неопытна, и вряд ли ее можно винить, что она не справилась со столь сложной ситуацией. Этим явно должен был заняться лорд Мельбурн. Он был искушен в жизненных делах и с его предусмотрительностью мог спокойно загасить это пламя, пока оно еще тлело. Но он этого не сделал. Он был ленив и беспечен. Баронесса упорствовала, и он пустил дело на самотек. Была ли у него волшебная уздечка для обуздания этого сказочного скакуна? Такой уверенности у него не было. И тут, вдруг, еще один сокрушительный кризис значительно нагляднее продемонстрировал природу разума, с которым ему пришлось столкнуться.

VII

Уже давно королева с ужасом ожидала, что может настать день, когда ей придется расстаться со своим министром. Со времени принятия Закона о реформе власть правительства Вигов постоянно ослабевала. На выборах 1837 года они получили лишь незначительное большинство в палате общин, и с этого момента испытывали постоянные трудности – и за рубежом, и дома, и в Ирландии. Группа радикалов вела себя все враждебней, и было весьма сомнительным, что Виги протянут сколь-нибудь долго. Королева наблюдала за развитием событий с крайней озабоченностью. Она была вигом по рождению, по воспитанию, по всем своим привязанностям, как общественным, так и личным; и даже если бы этих связей никогда не существовало, сам тот факт, что Лорд М. стоял во главе Вигов, был вполне достаточным, чтобы определять ее политику. Падение Вигов глубоко расстроило бы Лорда М., но оно имело бы и куда более ужасные последствия: Лорд М. вынужден был бы ее покинуть, а ежедневное, ежечасное присутствие Лорда М. стало неотъемлемой частью ее жизни. Через шесть месяцев после вступления на престол она записала в дневнике: «Я крайне расстроюсь, если потеряю его хотя бы на одну ночь», – и это чувство личной зависимости от своего министра постоянно нарастало. В таких обстоятельствах она неизбежно должна была стать приверженцем Вигов. Широта политических проблем мало ее беспокоила. Ее беспокоило лишь то, чтобы друзья были в кабинете и рядом с нею, и было бы ужасно, если бы они ушли. «Я не могу даже выразить словами, – писала она, когда критическое разделение стояло уже на пороге, – (хотя я и уверена в нашем успехе), какую подавленность и печаль вызывает у меня мысль о том, что этот прекрасный и поистине добрый человек не будет больше моим министром! И все же я горячо верю, что Он, который столь надежно защищал меня во всех этих бесчисленных трудностях, не оставит меня и теперь! Я бы хотела рассказать Лорду М. о своей тревоге, но когда я вижу его, слезы опережают слова, и я чувствую, что расплачусь, если попытаюсь что-нибудь сказать».

Лорд Мельбурн прекрасно понимал, сколь нежелательно такое состояние мыслей для конституционного монарха, которому в любой момент может потребоваться принять в качестве министров лидеров оппозиционной партии. Он как мог старался утешить ее, но безуспешно.

Оказавшись не в состоянии заранее предвидеть возможный ход событий, он и сам в немалой степени способствовал возникновению такой неблагоприятной ситуации. С момента вступления на престол он окружил королеву фрейлинами, принадлежащими к его собственной партии. И главная гардеробщица, и все фрейлины королевской опочивальни были вигами. В своей повседневной жизни королева никогда не встречалась с представителями Тори: вообще-то она старалась не сталкиваться с ними ни при каких обстоятельствах. Она не любила весь их клан и не скрывала этого. Особенно ей не нравился сэр Роберт Пил, который, почти наверняка, должен был стать следующим премьер-министром. Он обладал отвратительными манерами и мечтал сбросить Лорда М. Его сторонники, все без исключения, были ничуть не лучше, а что касается сэра Джеймса Грэма, так она его даже видеть не могла, настолько он был похож на сэра Джона Конроя.

Происшествие с леди Флорой еще более обострило трения между этими партиями. Хастингсы были тори, и газеты партии Тори атаковали лорда Мельбурна и Двор в самых нелицеприятных выражениях. Сектантская приверженность королевы пропорционально возросла. Но роковой час приближался все быстрее. В первых числах мая положение министров стало весьма шатким – по одному из важнейших политических вопросов в палате общин они смогли победить с преимуществом лишь в пять голосов, – и они решили подать в отставку. Узнав об этом, Виктория расплакалась. Неужели все кончено? Неужели она видит Лорда М. в последний раз? Пришел Лорд М.; и что любопытно, даже в этот трагический момент пунктуальная девушка записала, с точностью до минуты, время прихода и ухода любимого министра. Разговор был долгим и трогательным, но исход его был предрешен – королева должна была послать за герцогом Веллингтонским. Прибыв на следующее утро, герцог посоветовал Ее Величеству послать за сэром Робертом Пилом. Она была в «состоянии глубокой печали», но с королевской решимостью проглотила слезы и, взяв себя в руки, приготовилась к тягостной встрече.

Пил был сдержан, горд и скромен по натуре. Его манеры были не идеальны, и он это знал. Его легко было смутить, и в такие моменты он становился еще более скованным, неловким, начинал выстукивать ногой по паркету какой-нибудь танцевальный ритм. Он очень хотел произвести на королеву благоприятное впечатление, и эта его озабоченность лишь затрудняла достижение цели. Оказавшись перед лицом надменной и враждебно настроенной девушки, он полностью утратил инициативу. Она холодно заметила, что он выглядит несчастным и «выжатым», и пока он стоял в оцепенении, время от времени непроизвольно двигая ногой, королева была просто шокирована этой его манерой. «О! Как далеки, как ужасно далеки его манеры от искренних, открытых, естественных и теплых манер лорда Мельбурна». Тем не менее, аудиенция прошла без эксцессов. Лишь однажды возник легкий намек на разногласие. Пил высказал предположение о необходимости некоторых изменений в составе королевского двора: королева не должна быть полностью окружена женами и сестрами его политических противников, хотя бы некоторые фрейлины королевской опочивальни должны сочувствовать его правительству. Лишь только он коснулся этой темы, королева мягко намекнула, что она хотела бы оставить свой двор в прежнем виде. На что сэр Роберт ответил, что вернется к этому вопросу позже, и тут же перевел разговор на некоторые детали формирования своего кабинета. В его присутствии Виктория оставалась, по ее собственным словам, «чрезвычайно собранной, вежливой и бодрой, и ничем не выдала своего волнения», но стоило ему уйти, она ощутила себя полностью сломленной. Затем она взяла себя в руки и написала лорду Мельбурну обо всем случившемся и своем отчаянии. «Она чувствует, – писала она, – что лорд Мельбурн поймет, каково ей находиться среди врагов тех, на кого она всегда полагалась и кого уважала; но что хуже всего, она лишена возможности видеть лорда Мельбурна, к чему она так привыкла».

Ответное письмо лорда Мельбурна было весьма мудрым. Он попытался успокоить королеву и побудить ее принять новое положение с достоинством, и о предводителях Тори он не может сказать ничего, кроме хорошего. Что же касается фрейлин, здесь королева должна настаивать на своем, писал он, поскольку это касается лично ее, «но, – добавил он затем, – даже если сэр Роберт не сможет этого признать, не следует полностью отказываться от дальнейших обсуждений». Здесь, впрочем, правота лорда Мельбурна вызывает некоторые сомнения. Вопрос этот был сложен и тонок и никогда больше не вставал, но последующая конституционная практика установила, что Правящая Королева должна прислушиваться к пожеланиям премьер-министра, касающимся состава женской половины ее двора. Однако мудрость лорда Мельбурна оказалась растраченной впустую. Королева осталась безутешной, и еще менее она была склонна следовать его совету. Ведь эти возмутительные Тори хотят отнять у нее фрейлин, и ночью она решила – что бы ни говорил сэр Роберт, она не согласится удалить ни одну из них. Так что, когда на следующее утро Пил появился снова, она была готова к борьбе. Начал он с подробностей новых назначений в Кабинете, и затем добавил: «А что, ма’ам, по поводу фрейлин», – на что королева его резко прервала. «Я не отошлю ни одну из моих фрейлин», – сказала она. «Как, ма’ам! – сказал сэр Роберт, – Ваше Величество предполагает оставить их всех?» «Всех», – ответила королева. Лицо сэра Роберта исказила странная гримаса, он не смог скрыть волнения. «И главную гардеробщицу, и всех фрейлин королевской опочивальни?» – выдавил он из себя наконец. «Всех», – ответила Ее Величество еще раз. Все уговоры и аргументы были впустую. Напрасно он говорил, все более распаляясь, о конституции, о Правящих Королевах, об интересах республики, напрасно танцевал он свой патетический менуэт. Она была непреклонна, но и он, несмотря на все свое смущение, не собирался отступать, и когда наконец ушел, ничего так и не было решено – вопрос формирования правительства завис в воздухе. Теперь Виктория буквально взбесилась. В ярости она решила, что сэр Роберт пытается ее перехитрить, разлучить с друзьями и навязать ей свою волю. Но это еще не все: пока этот бедняга дергался перед ней в смущении, она внезапно осознала, что единственная вещь, которая ей крайне необходима, – это лазейка к отступлению. Она схватила перо и черкнула записку лорду Мельбурну.

«Сэр Роберт вел себя очень нехорошо, он настаивал на моем отказе от фрейлин, на что я ответила, что никогда не соглашусь, и никогда я не видела более испуганного человека… Я была спокойна, но очень решительна, и, думаю, вы одобрили бы мое самообладание и твердость; королева Англии не должна поддаваться на такую хитрость. Будьте готовы, ибо вскоре вы можете понадобиться». Не успела она закончить, как объявили о приходе герцога Веллингтонского. «Ма’ам, – сказал он входя, – с великим сожалением я узнал о возникших затруднениях». «О! – тут же ответила она. – Это начал он, а не я». Она поняла, что теперь ей необходимо лишь одно качество – твердость. И она осталась тверда. Славный победитель Наполеона не устоял перед непреклонным самообладанием девушки, которой не было еще и двадцати. Королева не отступила ни на дюйм. В конце она даже попыталась над ним подшутить. «Неужели сэр Роберт настолько слаб, – сказала она, – что должен решать даже женские вопросы?» На что герцог пробормотал нечто невнятное, отвесил поклон и удалился.

Одержала ли она победу? Время покажет. А между тем она садится писать еще одно письмо. «Лорд Мельбурн не должен считать поведение королевы опрометчивым… Королева чувствует, что это была попытка проверить, можно ли ею управлять и обходиться, как с ребенком»[16]16
  Восклицание «Они хотят обходиться со мной, как с ребенком, но я покажу им, что я Королева Англии!», которое часто приписывается королеве, скорее всего недостоверно. Оно лишь часть краткого изложения двух писем к Мельбурну, сделанного Гревилем. Следует отметить, что в книге «Детство» фраза «королева Англии не должна поддаваться на такую хитрость» вообще опущена, и в целом в его книгах можно отыскать множество несоответствий между содержанием дневника и писем.


[Закрыть]. Тори были не только враждебны, но и смехотворны. Пил, выразив, как она поняла, желание удалить лишь тех придворных, что входили в парламент, теперь начал выступать против ее фрейлин. «Я хотела бы знать, – воскликнула она с торжествующим презрением, – не собираются ли они усадить фрейлин в парламент?»

Конец кризиса стремительно приближался. Сэр Роберт вернулся и заявил, что если она настаивает на сохранении всех ее фрейлин, то он не сможет сформировать правительство. Она ответила, что представит ему окончательное решение в письменном виде. На следующее утро собрался бывший кабинет Вигов. Лорд Мельбурн прочел им письма королевы, и группу почтенных политиков захлестнула волна энтузиазма. Они прекрасно понимали, что едва ли действия королевы согласуются с конституцией, если не сказать большего; что, поступая таким образом, она пренебрегла советом лорда Мельбурна; что в действительности нет никаких государственных причин, которые могли бы оправдать их желание пересмотреть вопрос об отставке. Но все эти аргументы рассыпались перед страстным желанием Виктории. Сила ее решимости заставила их плыть в бурном потоке ее желаний. Они единодушно согласились, «что нельзя бросать в беде такую королеву и такую женщину». Забыв, что больше не являются министрами Ее Величества, они совершили беспрецедентный поступок, направив королеве письмо, в котором посоветовали прекратить переговоры с сэром Робертом Пилом. Она так и сделала. Все кончилось, она победила. В этот вечер во дворце давали бал. Присутствовали все. «Пил и герцог Веллингтонский прошли мимо, стараясь глядеть в сторону». Она была совершенно счастлива. Лорд М. снова был премьер-министром и был возле нее.

VIII

С Лордом М. вернулось счастье, но было оно беспокойным. Ситуация оставалась по-прежнему сложной, пока, наконец, герцог, отвергнутый в качестве министра, не был снова призван в его старой ипостаси – врачевателя семейной морали. Кое-что сдвинулось с места, когда, наконец, он вынудил сэра Конроя уступить место возле герцогини Кентской и навсегда покинуть дворец. Дальнейшие сдвиги последовали, когда он убедил королеву написать нежное письмо матери. Казалось, открылся путь к примирению, но герцогиня все еще бушевала. Она не верила, что Виктория сама написала письмо, оно было написано не ее почерком, и она послала за герцогом, дабы он это подтвердил. Герцог уверил ее в подлинности письма и стал уговаривать забыть прошлое. Но это было не так просто. «А что мне делать, если ко мне обратится лорд Мельбурн?» – «Что делать, ма’ам? Да просто принять его со всей вежливостью». Ну, хорошо, она попробует… «А что мне делать, если Виктория попросит меня пожать руку Лейзен?» – «Что делать, ма’ам? Да просто обнять ее и поцеловать». – «Что!» – ощетинилась было герцогиня, но затем разразилась безудержным смехом. «Нет, ма’ам, нет, – сказал герцог, тоже рассмеявшись. – Я имею в виду, что вы должны обнять и поцеловать не Лейзен, а королеву». Возможно, герцог и добился бы успеха, если бы его попытки примирения не были безнадежно перечеркнуты трагическим событием. Стало известно, что леди Флора страдает каким-то ужасным внутренним недугом, который стремительно прогрессирует. Почти не было сомнений, что она умирает. Непопулярность королевы достигла небывалой высоты. Не раз она была публично оскорблена. «Миссис Мельбурн», – выкрикнул кто-то, когда она вышла на балкон; и в Эскоте, когда она проходила мимо, герцогиня Монтрозская и леди Сара Ингестр что-то прошипели ей вслед. Леди Флора умерла. Скандал разразился с удвоенной силой; с тех пор две партии во дворце оказались разделены непреодолимой стеной.

Тем не менее Лорд М. вернулся, и несчастья отступали под волшебным влиянием его присутствия и разговоров. Ему тоже пришлось пройти через многое, и боль его усугублялась сознанием собственного бессилия. Он достаточно ясно понимал, что, вмешайся он в нужный момент, ссору с Хастингсами можно было предотвратить. И в случае с королевской опочивальней он знал, что позволил пренебречь своим мнением и пошел на поводу личных чувств и импульсивности Виктории. Но он был не из тех, кто сильно страдает от укоров совести. Невзирая на монотонность и строгость дворцовой жизни, взаимоотношения с королевой оставались основным его интересом. Лишиться их было невыносимо, и когда эта нелепая случайность была – неважно каким способом – преодолена, он снова ощутил себя победителем.

Дай Господь ему в полной мере насладиться этими скоротечными часами счастья! И вот, в те осенние месяцы 1839 года, взлелеянная благосклонностью монарха и согретая обожанием девушки, осенняя роза пышно расцвела. В последний раз распустились прекрасные лепестки. В последний раз в этом невообразимом, нелепом, почти что невероятном союзе старый эпикуреец ощутил утонченные романтические чувства. Наблюдать, учить, сдерживать, ободрять юное создание королевской крови – это было много; ощущать в такой постоянной близости ее живую привязанность, ее искрящуюся энергию – это было еще больше; но, вероятно, самой ценной была возможность подолгу проводить время в забавных размышлениях, бессвязно говорить, отпускать незначительные шутки по поводу яблок или оборок на платье, мечтать. Весна его чувств, глубоко скрытая от постороннего глаза, была ошеломляющей. Часто, наклоняясь и целуя ей руку, он ощущал на глазах слезы.

На Викторию, при всей ее неприступности, такой союз рано или поздно должен был подействовать. Уже два года как она перестала быть простой школьницей. Даже в ее поведении произошли заметные изменения. Выражение ее лица, некогда «простодушное и безмятежное», теперь выглядело для проницательного наблюдателя «самоуверенным и недовольным». Она успела почувствовать и вкус власти, и боль, причиняемую ею, но дело не только в этом. Лорд Мельбурн своими мягкими наставлениями пытался направить ее на путь мудрости и сдержанности, но всеми подсознательными движениями своего характера толкал ее в совершенно ином направлении. Чистый и твердый хрусталь, подверженный столь долгой, непрерывной обточке и коварной текучести, испытал странные метаморфозы. Он стал понемногу размягчаться и мутнеть. Гуманность и склонность к ошибкам – очень переимчивые вещи; могла ли первая ученица Лейзен их подхватить? Возможно ли, чтобы она начала прислушиваться к голосам сирен? Чтобы тайные импульсы самовыражения и даже потакания собственным слабостям овладели ее жизнью? На какой-то момент дитя нового века оглянулось назад и помахало рукой восемнадцатому столетию. Это был наиболее критический момент ее пути. Если влияние этих обстоятельств сохранится достаточно долго, то развитие ее характера и сама история ее жизни может полностью измениться.

А что может этому помешать? В первую очередь, она сама всеми силами старалась их сохранить. Пусть все так и остается навсегда! Ее окружали виги, она могла делать все что захочет, у нее был Лорд М., она не могла поверить, что когда-нибудь может стать счастливее. Любые перемены – к худшему; но самая худшая перемена… нет, она не желает об этом даже слышать. Это совершенно недопустимо, все вокруг перевернется, если она вдруг выйдет замуж. Но, казалось, окружающие только об этом и мечтали – общественное мнение, министры, ее сакс-кобургские родственники, – все были единодушны. Безусловно, она понимала, что тому есть веские причины. Взять хотя бы то, что если она останется бездетной и вдруг умрет, то ее кумберлендский дядя, король Ганноверский, унаследует английский престол. Такое событие, несомненно, было бы крайне неприятным, и она прекрасно понимала тех, кто желал этого избежать. Но пока можно было не спешить. Конечно, рано или поздно она выйдет замуж, но не сейчас – не в ближайшие три-четыре года. Самым неприятным было то, что дядя Леопольд был абсолютно уверен, что она не просто должна выйти замуж, а выйти замуж за ее кузена Альберта. Это было очень похоже на дядю Леопольда, который стремился запустить пальцы во все пироги. Тем более что давным-давно, еще до ее вступления на престол, она послала ему письмо, содержание которого вполне могло послужить поводом для таких предположений. Она написала ему, что Альберт обладает «всеми качествами, о которых только можно мечтать», и просила своего «драгоценного дядю позаботиться о его здоровье, столь дорогом для нее теперь, и взять его под свою личную опеку», добавив: «Я надеюсь и верю, что в этом, столь важном для меня вопросе, все пойдет удачно и хорошо». Но это было очень давно, когда она была еще ребенком, и если судить по языку письма, то вполне вероятно предположить, что писалось оно под диктовку Лейзен. Однако в любом случае ее чувства и все обстоятельства с тех пор полностью переменились. Альберт же вообще едва ею интересовался.

Позже королева скажет, что никогда и ни на минуту не мечтала о другом муже, кроме как о своем кузене. Однако ее письма и дневники говорят совершенно об ином. 26 августа 1837 года она записала в дневник: «Сегодня исполняется 18 лет моему драгоценнейшему кузену Альберту, и я молю Небеса о высочайшем для него благословении!» В последующие годы, однако, дата проходит незамеченной. Как-то Стокмар должен был сопровождать принца в Италию, и по этому случаю верный барон был вынужден ее покинуть. Не раз он писал ей и в своих письмах самым лестным образом отзывался о своем спутнике, но к этому времени она уже пришла к твердому решению. Альберт ей очень нравится, она им восхищена, но она не хочет выходить за него замуж. «В настоящий момент, – сказала она лорду Мельбурну в апреле 1839 года, – я совершенно не расположена ни к какому замужеству». Когда итальянское путешествие кузена подошло к концу, она начала нервничать. Ей было известно, что следующее по плану путешествие предполагается в Англию. Скорее всего он приедет осенью, и весь июль она не находила себе места. Тогда она решила написать дяде, дабы внести ясность в свое положение. Он должен понимать, писала она, что «между нами не было никакой помолвки». Даже если ей понравится Альберт, она не сможет «дать твердого обещания в этом году, поскольку такое событие может произойти не ранее чем через два или три года». Она «крайне не хотела бы» изменять сложившееся положение, и если Альберт ей не понравится, она «очень хочет, чтобы он понял, что ее нельзя обвинять в нарушении каких-либо обязательств, поскольку она никогда их не давала». С лордом Мельбурном она была более откровенна. Ему она сказала, что «не имеет особого желания встречаться с Альбертом, поскольку вся эта тема вообще ей противна». Она ненавидела саму мысль о том, что ей придется прийти к какому-то решению, и неустанно повторяла, что встреча с Альбертом была бы «совершенно неуместна». Однако ужасное событие казалось неизбежным, визит должен состояться, и она должна будет с ним встретиться. Промелькнуло и закончилось лето. Наступила осень, и 10 октября вечером Альберт, в сопровождении брата Эрнеста, прибыл в Виндзор.

Альберт прибыл, и все ее привычное существование рухнуло, как карточный домик. Он был прекрасен – у нее перехватило дыхание, – никаких иных сравнений она не нашла. Затем, словно вспышка, перед нею раскрылись тысячи секретов. Прошлое и настоящее понеслись навстречу, обретая новую значимость. Развеялись многолетние заблуждения, и сияние этих голубых глаз, улыбка этого милого рта породили в ней безграничную уверенность. Последующие часы пролетели в сплошном восторге. Она разглядела некоторые новые подробности – «изысканный нос», «изящные усы и маленькие, едва заметные бакенбарды», «прекрасную фигуру, широкую в плечах и тонкую в талии». Она каталась с ним верхом, танцевала, вела беседы, и все это было самим совершенством. Все сомнения рассеялись. Он приехал в пятницу вечером, а уже в воскресенье утром она сказала лорду Мельбурну, что «существенно пересмотрела свои взгляды на замужество». На следующее утро она сообщила ему, что все обдумала и решила выйти замуж за Альберта, а утром следующего дня послала за кузеном. Она приняла его наедине и «спустя несколько минут я сказала, что он, должно быть, догадывается, зачем я его позвала – и что я была бы очень счастлива, если бы он уступил этому моему желанию (жениться на мне)». Потом «мы обнялись, и он был так добр, так нежен». Она сказала, что недостойна его, он пробормотал, что был бы очень счастлив «das Leben mit dir zu zubringen»[17]17
  Провести с ней всю жизнь (нем.).


[Закрыть]. Когда они расстались, и вошел Лорд М., она ощущала себя «счастливейшим человеческим существом». Сначала она завела разговор на отвлеченные темы, говорила о погоде и о прочих пустяках. Почему-то присутствие старого друга ее смущало. Но, наконец, собравшись с духом, произнесла: «Я все прекрасно уладила с Альбертом». «О! Слава Богу», – сказал Лорд М.