Текст книги "Тени киновари"

Автор книги: Линн Абби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Глава 15

Еще одна ночь, еще один день во тьме под черным деревом. Лодыжка Орекэла рапухла так, что стала тощиной с фрукт кабры. На ощупь она была горячей – даже не теплой. Матра слышала, как Звайн не один раз сказал так. И очень сильно болела. Вначале дварф не мог пошевелиться, не застонав, а сейчас вообще перестал двигаться. Звайн отбирал долю Орекэла из тех отбросов, которые халфлинги швыряли в яму, и нес ему в руках. Точно так же мальчик собирал воду, сочащуюся по стенам их тюрьмы.

Матре его поведение казалось бессмысленным. Дварфу не надо было ни еды ни воды, ему надо было избавиться от страданий. Она не понимала страданий. Отец и Мика умерли, но они умерли быстро. Они не страдали. Павеку потребовалось какое-то время, чтобы умереть, но совсем на так много, как Орекэлу. Она спросила Звайна, – С дварфом что-нибудь не так, раз он еще не умер?

Звайн обиделся на нее. Он стал называть ее именами, которые она слышала от уличных мальчишек, когда шла из квартала темпларов к себе в подземелье; теперь ей казалось, что это было в другой жизни. Эти имена обидели и ранили Матру, ей стало плохо, но не так, как Орекэлу. Она не умерла; просто свернулась клубочком в том маленьком месте, которое она называла своим.

Темнота опять стала глубже; пришла следующая ночь. Матра думала, что это была четвертая ночь. Когда она сидела около дома Элабона Экриссара, она потеряла счет дней и ночей, потому что они все были совершенно одинаковы, она проживала их и в ее памяти один заменял другой, не оставляял следов. Она не хотела опять потерять следы дней; ей казалось важным точно знать, сколько времени она провела в этом отвратительном месте, даже если единственными событиями здесь были стоны Орекэла и помои, падавшие сверху.

Все еще думая о времени, Матра попыталась сделать какие-нибудь отметки, которые помогли бы ей сохранить в памяти дни и ночи в нужном порядке. Корни, пронизывавшие их тюрьму, казались идеальным местом; надо было только вырезать на них счетные линии, но они были слишком тверды для ее ногтей: она сломала два, стараясь оставить на них линию. Ее ногти были цвета киновари и даже на ощупь напоминали блестящий красный камень. Так что она решила оставлять отметки на полу, поискала отломанный кусочек дерева и уже нашла один, когда услышала, как кто-то скребет землю рядом с ней.

– Звайн? – прошептала она.

– Шшшш! – пришло шипение в ответ. – Я слышу это.

Быть может какое-то животное копает грязь и делает проход, судя по звукам, которые она слышала? Большое животное? Быть может животное вроде того, которое Руари освободил по другую сторону гор? Руки Матры задрожали от страха, но больше ничего не случилось. Ее блестящие метки не налились теплом, руки, ноги и глаза не закостенели, остались самыми обычными. Она сжевала и проглотила всю свою киноварь, но этого оказалось недостаточно. Она не знала, чего именно не хватает, но одной киновари было недостаточно. Если животное Руари ворвется в их тюрьму, у нее не будет никакой защиты.

Комки выкопанной земли так и летали вокруг нее, она забилась в самую дальнюю часть их тюрьмы, поближе к Звайну и Орекэлу. Дварф ничего не соображал, но Звайн трясся от страха и напряжения. Они схватились за руки.

– Ты сможешь сделать бум, сейчас? – спросил он.

– Нет, я сжевала мою киноварь, но чего-то не хватает.

– Проклятье! – тихо выругался мальчик и добавил еще много других слов. Отец бы их не одобрил, и Павек тоже, но это были слова, которые Матра использовала бы сама, если бы их помнила.

Потом был свет, настолько яркий, что у нее заболели глаза и она не могла ничего видеть. Она закрыла глаза, но лучше не стало. Ее веки не выдержали света после четырех дней в темноте. Матра сумела восстановить темноту только прижав руки к закрытым глазам.

Но она отчаянно хотела видеть.

Потом были голоса халфлингов, слова халфлингов, руки халфлингов вокруг нее, отрывающие ее от стены и толкающие к мучительному свету. Она сделала шаг, покачнулась, и ей понадобились руки, чтобы поймать себя, пока она падала. Ее глаза открылись – уже без ее желания – и на этот раз свет был не такой болезненный.

Халфлинги прокопали ход в их тюрьму!

На один удар сердца Натра надеялась, что они спасены. Но потом она услышала грубый голос Какзима.

– Скорее! Сопряжение начнется перед закатом. Скорее!

Матра не знала, что такое сопряжение, но она не думала, что ей оно понравится.

Халфлинги толкали и пинали ее, пока она через дыру в стене проползла в туннель, достаточно высокий, чтобы в нем мог стоять халфлинг, но не она. Ползти было унизительно и недостаточно быстро, чтобы удовлетворить халфлингов, которые подгоняли ее заостренными палками. Так что она шла сгорбившись, как та старуха-рабыня в Доме Экриссара, и остановилась, когда они ударили своими палками ее по лицу.

Звайн вышел из тюрьмы сразу за ней. Хотя мальчишка был не выше самих халфлингов, он мог – и пытался – сражаться с ними, пока они не избили его палками, связали веревками запястья и набросили петлю на шею. Матра видела все это, потому что туннель, в котором она сидела, светился своим собственным светом: бесконечное число ярко-вспыхивающих пятен. Пятна двигались, собирались вместе в маленьких червячков, переползали с одной стороны тоннеля на другую, ползали по полу и потолку, пересекались с другими, сгибались и исчезали. В основном пятна были белые, но попадлись червяки любого цвета и даже многоцветные. А некоторые изменяли цвет прямо у нее на глазах.

В ее пещере с резервуаром тоже были червяки, и некоторые из них даже слабо светились в темноте, но никто из них даже близко не походил на эти быстро ползающие и быстро меняющиеся создания, которые, казалось, были сделаны из одного света. Глядя на них, Матра забыла о тюрьме, в которой находилась, забыла о Звайне и о халфлингах с их палками – не осталось ничего, надо было только потрогать червяка…

– Ак! – на своем языке крикнул халфлинг, и ударил своей палкой Матру по костяшкам пальцев.

Она отдернула руку и приложила ее к своему твердогубому рту.

– Держи свои грязные руки подальше! Всякая испорченная полукровка вроде тебя не имеет права даже касаться знания халфлингов, – прорычал Какзим. – Твоя защита не работает в темноте, не так ли, Матра?

С все еще болящей рукой, прижатой ко рту, Матра утвердительно кивнула, широко открыв глаза, и это была ложь – она очень редко врала, но эту, подумала она, Отец наверняка простил бы ей. Павек точно простил бы, и Руари, и Звайн. Она почти слышала, как все трое хором говорят ей не дать Какзиму узнать, что она почувствовала искорку в себе, когда этот противный халфлинг ударил ее палкой по руке.

Или Какзим сам сказал ей кое-что, что она не знала раньше: темнота должна погасить ее защиту, но нужно совсем немного света, и она заработает опять. Ежедневной прогулки между кварталом темпларов и эльфийским рынком было вполне достаточно, и она никогда даже не подозревала, что свет так же важен, как и киноварь, но маленькие черви, которых она не должна была трогать, оказались настолько яркими, что их света хватило, и теперь она готова.

Халфлинги запечатывали свою тюрьму, оставляя внутри одного Орекэла, и это привело Звайна в бешенство. Он пытался драться, кричал, что его и дварфа нельзя разделить, и его опять как следует избили. Было всего два человека, которых Матра хорошо знала, Звайн и Павек, и каждый из этих двоих был готов рискнуть собой ради других, независимо от последствий. Это было очень смело, решила она, но и очень глупо. Чтобы они не собирались с ними сделать – а сейчас халфлинги опять заставили их идти вперед – но дварфу было лучше там, где он был.

Что касается Руари – Матра надеялась, пока халфлинги гнали ее через еще один тесный проход – что Руари вместе с Отцом и Павеком был в таком месте, в которое люди идут после того, как они умирают.

Но Руари был еще жив.

Их пригнали в еще одну тюрьму, очень похожую на ту, в которой они были сами, но без потолка, открытую небу и послеполуденному свету, и первое, что они увидели там, было длинное худое тело Руари, висящее на веревке, которая связывала его запястья. Вторым было слабое шевеление его ребер.

Тем не менее, жить – не обязательно лучше. Руари висел на веревке, привязанной к покрытому корой шесту – отломанный от дерева сук – лежащему поверх ямы и установленному так, чтобы сделать пытку как можно более жестокой. Ноги Руари едва касались пня под ним. Он мог шевелиться и удерживаться на пне, но не мог ослабить напряжение на спину и руки.

Матра позвала его по имени, но голова, упавшая на грудь, даже не пошевелилась. Звайн не стал звать его, он храбро отбросил от себя охранников и бросился под ноги Руари. Он либо не помнил, либо не придал значения тому, что его собственные руки связаны, и малейшее шевеление нарушило хрупкое равновесие Руари на пне и сбило его оттуда.

Он повис без опоры. Полуэльф издал звук, который должен был бы быть криком, но оказался хриплым вдохом. Мышцы его торса напряглись, скрутились в узлы, Матра почувствовала его боль в своей собственной спине и плечах.

– Быстрее. Перережь его узлы, – сказал Какзим другому халфлингу, который пытался развязать узлы на конце веревки Руари.

Матра увидела в руках халфлинга нож, который она в последний раз видела на поясе у Руари, и который раньше принадлежал Павеку.

Теперь он принадлежал Какзиму, который заявил тогда, сразу после того, как их схватили, что Руари весит достаточно, чтобы с удовольствием повисеть на веревке. За половину удара сердца Матра напомнила себе, что ничего хорошего она сделать пока не может, хотя сила и вернулась к ней. Тем временем Руари был уже на дне ямы: скрюченное, стонущее собрание длинных рук и ног, и никакой надежды, что оно сможет встать на ноги.

Второй халфлинг разрезал веревку на руках у Звайна.

– Эй вы, оба, взяли его, – пролаял Какзим Матре и Звайну.

Казалось невероятно жестоким, хватать Руари за запястья и лодыжки, и волочь его через узкий и тесный проход на поляну, из которой они вошли в яму, но у Матры и Звайна не было выбора. Халфлинги были бы только рады пустить в ход свои острые палки, и не имело значения, что бы они сделали с ними, но для находившегося почти без сознания Руари точно было бы намного хуже, если бы ему пришлось идти самому. Как и для Орекэлу, сейчас для полуэльфа в этом мире су щ ествовала боль, и только боль. Он не узнал их ни по виду, ни по голосу, хотя голос Какзима он узнал, так как съежился, услышав его.

Матра гадала, какая роль суждена Руари в «сопряжении» и куда еще его надо будет нести, когда проход, через который они тащили Руари, начал подниматься вверх, к поверхности земли. Мысль, что его повесят на черном дереве и он будет висеть пока не умрет и не сгниет, заставила ее содрогнуться, а другой мысли в голове не было. Она видела, как люди убивают других людей – ужасы ночного кошмара, которые передал ей разбитый череп Отца, умирая, никогда не уйдут из ее памяти – но она не знала, как убивать самой, и не хотела этому учиться, даже для того, чтобы положить конец страданиям Руари.

Она была достаточно сильна, а он настолько исхудал, что она могла нести его в руках, так что она подхватила его не спрашивая разрешения и не дожидаясь ничьих слов. Киноварь внутри нее придала ей больше сил, когда лучи садящегося сонца коснулись ее лица. Она могла сделать бум, так Звайн называл ее защиту. Она и мальчик могли бежать довольно быстро и очень далеко, и убежать от халфлингов, но только не в том случае, если она будет нести Руари. Им придется оставить полуэльфа здесь, как и дварфа – но тогда есть возможность, что Звайн не пойдет вместе с ней.

Матра не нуждалась ни в ком – и в Звайне в том числе – с тех пор, как умер Отец. Она могла бы убежать и сама – и убежит, решила она, прежде, чем халфлинги опять заведут ее под землю или решат повесить ее на дереве. Тем не менее именно сейчас этого всего вроде не будет, и всякое может случиться прежде, чем они что-нибудь сделают, так что она решила подождать, прежде чем убежать.

Толпа халфлингов стояла под ветвями черного дерева. Они пели песни и, не понимая, как это случилось, Матра подошла к ним с Руари на руках, и начала повторять их, пока шла вслед за Какзимом к длинному плоскому камню, стоявшему на земле как стол или кровать.

– Положи его здесь, – сказал ей Какзим, и она подчинилась, а потом отошла обратно, подчиняясь его кивку.

Какзим крикнул что-то на языке халфлингов, и пение прекратилось. Вдруг стало очень тихо, пока последние кровавые лучи садящего кровавого солнца пробивались через ветви черного дерева. Какзим взял металлический нож Павека и сделал два неглубокох разреза на щеках Руари, а потом и на голенях, прямо над щиколотками. На этом плоском камне был желоб, который был незаметен в слабом свете заката до тех пор, пока не наполнился кровью Руари. Кровь стекала по нему на покрытую мохом землю. Когда первые капли упали на мох, пение возобновилось и где-то неподалеку барабан начал отбивать монотонный ритм.

Вначале барабан бил медленно, пока халфлинги перевязывали веревками грудь полуэльфа ниже подмышек. Потом он забил быстрее, когда один из халфлингов взобрался на дерево со свободным концом веревки, обвязанном вокруг его пояса. Аккуратно поднявшись по главному стволу, халфлинг ловко перебрался на одну из самых толстых веток, пропустил через нее конец веревки и по нему спустился на землю.

– Хватайте и тащите, – приказал Какзим, его голос был почти не слышен из-за хора остальных халфлингов и гудения барабана. – Вы оба! Немедленно!

– Нет! – крикнул в ответ Звайн. – Вы можете убить меня, но не можете заставить сделать это.

Оказавшись на поверхности земли стражники-халфлинги поменяли свои заостренные палки на копья с каменными наконечниками, и его руки быстро покрылись кровью, как только они начали тыкать в него копьями, пока он пытался не сдвинуться с места. Хотя большинство из них метилось в его бока и бедра, пытаясь заставить его идти, но один ударил повыше, в лицо, попав прямо над левым глазом мальчика.

Звайн вскрикнул, кровь быстро потекла и залила его лицо, было невозможно оценить размер раны, но по-видимому это было совсем не то, чего хотел Какзим. Бывший раб Элабона Экриссара страшно закричал на своих сторонников – и один из них, возможно именно тот, который ударил копьем слишком высоко, отбросил копье и упал на колено, прижимая руки к глазам и ушам. Пока он раскачивался из стороны в сторону, безразличный к окружающему миру, из его ноздрей начала капать кровь. И все это время Какзим стоял, сжав кулаки и закрыв глаза, а шрамы на его лице бились в одном ритме с одиноким барабаном.

– Матра, – взмолился Звайн, глядя на нее своим здоровым глазом, пока он обеими руками зажимал другой. Из под его рук капала кровь.

Зато кровь больше не капала из ноздрей халфлинга; она текла сильным ровным потоком. Он упал на бок, дернулся и застыл.

– Да, Матра, – промурлыкал Какзим. Он отвернулся от мертвого халфлинга. – Возьми веревку и тащи.

Матра была зла и испугана, кровью и смертью. Знакомый жар пробежал по всему ее телу, руки начали деревянеть. Полупрозрачные мембраны в уголках ее глаз задрожали, как если бы это был нужный момент, чтобы высвободить свою защиту.

– Сделай хоть что-нибудь! – одновременно крикнули оба, Звайн и Какзим.

Барабан забил быстрее, и быстрее забилось сердце Матры, но мысли в ее голове закружились еще быстрее. У нее было все время мира, чтобы посмотреть на Звайна, потом на Руари и наконец на Какзима. Она ничего не могла сделать ни для полуэльфа, ни для человека, но она не могла уйти отсюда, пока этот халфлинг со шрамами на шеках еще жив. Ее защита обычно не убивала: она должна убить его своими руками.

Ее руки были достаточно сильны, чтобы поднять Руари. Им определенно хватит силы, чтобы сломать шею халфлинга. Матра представила себе, как мясо, сухожилия и кости рвутся под ее руками, и сделал первый шаг к Какзиму.

Ты умрешь, подумала она, ее глаза уставились на него. Я убъю тебя.

На своем втором шагу Матра ударилась в крепкую стену, Невидимую стену воли, которая была сильнее и лучше направлена, чем ее. Не было слов, только образы – образы женщины с белой кожей берущей веревку и тянущей за нее сначала одной рукой, потом другой, потом еще и еще, пока Руари не оказывался висящим высоко на черном дереве. Этим образам было невозможно сопротивляться. Матра отвернулась от Какзима. Она взяла веревку и сильно дернула. Плечи Руари поднялись над куском камня. Его голова со стоном упала на грудь. Его длинные медные волосы горели огнем в последних лучах заходящего солнца.

Они умрут все. Их всех принесут в жертву черному дереву: Священному Черному Дереву, крепости знания халфлингов. Их кровь дотечет до самых глубоких корней, смоет клеймо поражения и позора. Паддок…

Ее руки дрогнули. Веревка выскользнула из них. Она могла видеть знакомое лицо с неровным шрамом от глаза до верхней губы. Его имя было не Паддок; его имя Павек. Павек. И он не одобрил бы то, что она делает…

Кулак Невидимого ветра ударил в мысли Матры, разбросал их как сухие листья, и ее опустошенное сознание наполнилось новыми мыслями, пришедшими ниоткуда:

Совершенно недопустимо, что Черное Дерево отказалось слушать мольбы Какзима, отказалось признать его власть. Он не совершил никаких преступлений, не сделал никаких ошибок. Просто все его планы были уничтожены бандой недоделок и негодяев, которых он поклялся уничтожить, и уже это одно является доказательством его чести и оправдывает все его намерения.

Паддок, нет, Павек, был бы совершенной жертвой, но Павек сбежал. Какзим предлагает три другие жертвы, вместо одной – сначала Руари, потом Звайн, и наконец сама Матра – и все три будут принесены, когда обе луны будут светить вместе. Их кровь напитает корни Черного Дерева, а все мелкие ошибки Какзима будут прощены и забыты. И Черное Дерево примет его как законного наследника знания халфлингов.

Она привязала веревку рядом с другими, уже привязанными к основанию огромного ствола Черного Дерева, потом взглянула на Звайна. Его очередь придет, когда налагающиеся друг на друга луны встанут над вершинами древьев. Ее собственная очередь настанет в полночь, когда Рал будет прямо в центре диска Гутея. Она сама подойдет к камню, сделанная халфлингами и ими же уничтоженная.

Сделанная халфлингами?

Матра выбросила из себя чужие мысли, вновь собрала свои, сломала стену и отбила Невидимый кулак. Сделанная халфлингами – голоса во тьме в начале ее воспоминаний были голосами халфлингов. Создатели, которые сделали ошибку и выбросили ее из их жизни только с красными бусинами и маской, эти создатели были халфлингами. И теперь еще один халфлинг, тот самый, который убил Отца и Мику, хочет выбросить ее из ее собственных мыслей и…

Она вспомнила, что сделала, пока Какзим контролировал ее сознание, и эти воспоминания обожгли ее совесть. Она подняла голову, надеясь, что эти картинки ей приснились, но заранее зная, что это не так. Да, Руари висел, висел над ее головой. Это кровь Руари сочилась на темный мох, и именно она повесила его.

Матра не умела плакать, но могла кричать. Закричав, она повернула голову к Какзиму, и бросила на него самый ядовитый и безумный взгляд, который он только видел в этом мире. Внутри нее созрел гром, как будто вся киноварь, которую она сжевала в темноте, была готова взорваться. Последняя вещь, которую она увидела прежде, чем полупрозрачные мембраны скользнули на ее глаза, был Какзим, бегущий к ней, с вытянутой рукой и металлическим ножом в этой руке.

Он мог преуспеть, ее бы не стало, но теперь было слишком поздно. Матра раскинула свои руки так, как если бы собиралась обнять любовника, и выбросила из себя все, что халфлинги дали ей, уверенная, что ее гром убъет.

* * *

Павек нес на себе их проводника почти прямо с самого начала их броска через лес. Он верил, что «слишком поздно» для ног халфлинга может оказаться «как раз вовремя» для длинных человеческих ног, если они будут мчаться через лес как обезумевший от жажды мекилот, который не уклоняется ни влево ни вправо, и никогда не замедляет ход. Малыш на широких плечах Павека добавил себе еще немного царапин, не всегда удачно уклоняясь от ветвей в лабиринте лесных дорожек, где едва хватало места для солидного роста Павека, но Керк не жаловался, просто схватившись руками за волосы Павека и выкрикивая «направо» или «налево» в подходящее время.

Луны-близнецы встали, когда солнце уже село. Так что у них было достаточно света, пробивавшегося через ветки и листья деревьев, чтобы видеть дорогу даже обычными человеческими глазами Павека; но это был странный свет, наполненный призраками и духами, мерцающими клубами тумана и сверкающими парами глаз, парящими над землей без признаков тела. Кожа новичка-друида покрылась мурашками, когда Керк вел их через населенные призраками деревья, но он ни разу даже не заколебался, пока отдаленный удар грома не разорвал тишину залитого лунным светом леса.

– Матра! – крикнул Павек.

– Белокожая женщина еще жива, – согласился Керк.

Думая, что ему больше не нужен проводник, Павек остановился на одеревеневших ногах и попытался спустить Керка на землю, но халфлинг вцепился в него, настаивая:

– Ты не победишь без меня, даже сейчас. Мы должны оставаться вместе!

Павек повернулся к Джаведу, который остановился рядом с ним, подошли другие темплары и встали за ними. В лунном свете командор, с эльфийскими глазами и кожей, сам казался призраком.

– Ты слышал его. Командор?

– Неужели вы думаете, милорд, что в состоянии обогнать меня? – желтые крепкие зубы под прозрачными глазами изобразили улыбку.

– Джавед, – концом сандалии Павек ковырнул в земле, покрытой травой, мхом и статыми листьями. – Я собираюсь обогнать саму смерть.

Он вдохнул воздух, выдыхнул, вдохнул опять, и резко пошел вперед. Эльф-командор от неожиданности даже отстал на два шага, но потом быстро догнал, широко улыбаясь и двигаясь без видимых усилий. – Делайте ваши шаги поменьше, голову пониже и дышите, дышите, Лорд Павек.

У Павека не было сил для ответа, но он сделал, как ему говорил командор, услышав очередной крик, – Налево, – в самое ухо.

Он увидел огни костров, сверкавших совсем недалеко. Он не слышал ничего, громче слов Какзима или топота его собственных сапог с того момента, как над ними прокатился гром, но тишина не успокоила его. Защита Матры была могучим, но не смертельным оружием. Она могла сбить на землю дюжины халфлингов, но не могла заставить их долго оставаться на земле. Павек нащупал пальцами верхушку своих кожаных ножен и вытащил меч, пока он и Джавед вели темпларов к огромной поляне, которая была больше всей деревни халфлингов, тихая как могила и темная, как сердце Какзима.

– Расссредоточиться. Мечи наготове. Смотри в оба! – выкрикнул Джавед свои приказы, прежде чем остановиться.

Разделившись, как всегда, на пары, мужчины и женщины из военного бюро выполнили его приказы.

– Матра! Матра, где ты? – Павек поставил Керка на землю, на этот раз без возражений, и повернулся на пятках, отыскивая глазами Матру и зовя ее по имени.

– Павек? – ее знакомый, почти не меняющийся голос пришел из самого черного центра поляны. – Павек!

Он услышал, как она бежит к нему раньше, чем увидел ее бледную кожу, мелькающую в лунном свете. Джавед подобрал головню из ближайшего костра. Маски на ней не было. В другое время ее лицо поразило бы его – он показал бы себя полным идиотом, уставившись на нее, разинув рот. Но сегодня ночью он только мигнул и тут же заметил кровь на шее, плечах и руках Матры; это был ее кровь, и он машинально отметил, что она неровно и с трудом движется. Потом он заметил тела. Они были повсюду: халфлинги на земле, сбитые с ног громом и уже начавшие шевелиться; халфлинги над головой, висящие на ветках самого большого дерева, которое только видел Павек в своей жизни; халфлинги, которых Матра оглушила и халфлинги, умершие очень давно и – освещенные светом факелов – тела, которые не были халфлингами, включая худого долговязого полуэльфа, которого он узнал между двумя ударами сердца.

– Сними его, – проныла Матра раньше, чем Павек успел сказать хоть слово.

– Милосердие Хаману, – едва сумел выговорить Павек, его легкие были пусты, как и его сердце. – Снимите его. – Он никак не мог вдохнуть. Меч выскользнул из его ослабевших рук. – Звайн? – прошептал он, заметив еще несколько дюжин тел, как на земле, под деревом, так и висевших, и стал искать среди них маленькое тело, но не халфлинга.

– Жив, – сказал Матра, – Ранен. Можешь снять его?

Все это подтверждало мрачную догадку Павека, что Руари не ранен и не жив. Его рот молчаливо заработал; командор отдал приказ. Двое темпларов побежали туда, куда вели подвешенные веревки, к стволу огромного дерева. Их обсидиановые мечи сверкнули, перерезая толстые нити. Тела попадали сверки, тяжелым, неприятно пахнувшим дождем; среди них и тело Руари, полностью безжизненное… недвижимое… мертвое.

Павек бросился к мертвому телу друга; пустота под его ребрами наполнилась болью.

Матра остановила его. – Какзим жив. Он схватил меня; когда гром ударил, он держался за меня. Еще одна ошибка. Он убежал.

– Куда? – Ярость прогнала тоску Павека, кровь опять побежала по его телу. – Куда, Матра?

– Я не знаю. Он убежал прежде, чем я могла видеть опять.

Павек выругался. Его ярость растает без цели, и тоска вернется. – Может быть ты слушала что-нибудь? – резко спросил он, более резко, чем заслужила Матра.

Ее шея изогнулась, одно ухо легло на окровавленное плечо: лучшее за всю ее жизнь выражение растеренности и страдания. – Быть может какой-нибудь звук? – Она указала направление своей окровавленной рукой.

Звук, это все, чем могла помочь ему Матра; но и этого вполне достаточно. Вернув меч в ножны, Павек бросился в залитый лунным светом лес. Джавед назвал его дураком. Керк предупредил, что его охота будет безнадежной и опасной. Он может прожить и с опасностью и с бесполезностью – только бы не смотреть на мертвое тело Руари.

Какзим не оставил следов. Была тропинка, но она кончалась на берегу маленького ручья. Какзим мог пересечь ручей, мог пойти по нему вверх или вниз – если он вообще прошел этим путем. Его охота безнадежна и опасна, и Павек точно знал, что он дурак.

Потный разгоряченный дурак.

В лесу было холоднее, чем в Пустых Землях, но ненамного, а сырость в воздухе приклеила шелковую одежду Павека к коже. Он встал на колени на берегу ручья и сунул голову в воду, полностью, как он это делал после двух дней работы в роще Телами. Лес говорил с ним, пока он пил, беспорядочная болтовня, каждый камень и каждое дерево, каждая капля воды и каждая тварь, размером больше червяка, кричала о своем существовании: дикая жизнь как она есть, без друида, который мог бы научить ее петь сообща, вместе.

Павек поднял свою голову, вода капала с него на берег. Луны поднялись над верхушками деревьев. Джавед был прав: маленький Рал скользил, молчаливо и спокойно, через большой диск Гутея. Серебряный свет смешивался с золотым. Он мог чувствовать его на своем лице; это не очень отличалось от ощущений, которые чувствовал одетый в желтое темплар, когда желто-зеленые глаза Хаману показывались над головой и воздух наполнялся магией.

Озарение пришло в его голову. Темплары обращались к Хаману за магией. Друиды тянулись к стражу, персонализации природы, за магией. Какзим страстно хотел силы двух лун, когда собирался отравить Урик или принести в жертву Руари. Получался бесполезный парад желаний: Маги тянулись к магии, чтобы заставить работать их магию. Разные маги получали магию из разных источников. Маг обращался к источнику, который он выбрал себе, и получал магию.

И любой может обратиться, но если человек выбрал себе источник, вцепился в него всеми силами, всеми фибрами своей души, магия придет. Даже если ты рискующий собой болван, ты можешь обратиться к лунам, да и к сверкающим звездам тоже, если захочешь.

И Павек потянулся, всеми своими силами, всеми своими мыслями. Он впитал серебристо-золотой свет в себя и использовал его, чтобы призвать голоса леса. Когда он уже держал их себе – луны и голоса – и его голова была готова взорваться от напряжения, он сформировал в ней один единственный образ.

Какзим.

Какзим с рабскими шрамами, Какзим без них. Темноглазый Какзим. Какзим с ненавистью в глазах. Какзим, который прошел этим путем.

Куда пошел Какзим? Кто видел его путь?

Павек увидел, как тень упала на дальнюю сторону ручья, услышал шепоток, Сюда. Сюда. След маленькой ноги, размером с ногу ребенка, проплыл по воде, отражая серебристо-золотой свет лун.

Не осмеливаясь отвести взгляд, Павек нащупал свой меч, вернул его в ножны и пересек ручей. Еще больше следов приветствовало его на дальней стороне. Ветки серебрились в том месте, где халфлинг коснулся их. Лесные твари, чьего сознания он коснулся в поисках Какзима, передавали ему его образ. Иногда большие хищники передавали ему его собственный образ – еда – предупреждая Павека, что с магией или без, он не единственный охотник в лесу.

Он не слишком хорошо бегал, даже в сравнении с другими людьми, но мог двигаться долго и безостановочно, как дварф, вложив в погоню всю свою выносливость и все свое упрямство, воспитанное долгими годами темпларского приюта, и мог обогнать даже и более молодые кости. Один его шаг был как два шага халфлинга, и с каждым шагом Павек сокращал и сокращал дыру между собой и своей жертвой.

Наконец настал момент, когда даже его человеческие уши услышали впереди движение, а обыкновенные человеческие глаза увидели силуэт халфлинга между деревьями. Отпустив голоса леса и серебристо-золотой магический свет лун, Павек вытащил свой меч. Спокойный и молчаливый, он приближался, используя каждый трюк, который Руари показал ему, чтобы не выдать себя. Но украденных у Руари приемов не хватило.

Какзим ударил его первым, всей силой мастера-псионика, душеходца. Первоначальный удар халфлинга должен был бы поколебать уверенность Павека в себе, но не принес сколько-нибудь заметного вреда: Павек и так верил, что он безобразный, тупоумный болван – и к тому же несчастливый.

Сбросив с себя груз чужих мыслей, Павек сосредоточился на своем мече, подходя к дереву, на котором затаился Какзим. Тогда Какизм послал ему псионические мысли о храбрости и мужестве, которых нет у него, зато есть у этого халфлинга, и предложил не тратить зря времени халфлинга. И тут он промазал, так как Павек никогда не считал себя храбрым человеком, а его мужество было мужеством дерева, стоящего перед штормом.

– Ты честный человек! – пробормотал разочарованный Какзим, достаточно громко, чтобы Павек смог услышать его и поразиться, как суд халфлинга напоминает суд Хаману. – У тебя нет иллюзий.