Текст книги "Огонь луны"
Автор книги: Линда Лаел Миллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Линда Лаел Миллер
Огонь луны
ПРОЛОГ
Дублин, сентябрь 1867
Ловким движением запястья Джеми заставил золотые часы завертеться волчком на конце их цепочки. С торжествующим блеском в холодных голубых глазах он остановил часы грязной рукой и ухмыльнулся. Риви, который был на два года старше своего четырнадцатилетнего брата, не питал пристрастия Джеми к мелкому воровству. Чтобы не потревожить женщину и священника возле камина – он исповедовал умирающую, – Риви сказал шепотом:
– Идиот, хочешь, чтобы тебя сослали на каторгу? Одно дело стянуть луковицу или репу, а тут часы какого-то денди.
Джеми тяжело вздохнул и бросил взгляд в сторону материнской кровати, которую придвинули как можно ближе к слабо горевшему огню в камине, топившемуся углем.
– Ей нужно лекарство, – сказал он, неловко оправдываясь.
– Не нужно, – отозвался Риви. – Лекарство уже не поможет, и мы оба это знаем.
Священник уже заканчивал обряд. Джеми и Риви молча наблюдали за ним, прислушиваясь к словам, проклиная собственную беспомощность и чувство голода.
Все это время Кайли Маккена лежала неподвижно, закрыв глаза. Наконец отец Макдугал обратил на них свой усталый взор, его изможденное лицо прорезали глубокие морщины. Казалось, он принял на свои худые плечи все беды Ирландии. Приблизившись к братьям, он сунул слегка дрожащую руку в карман своей изношенной сутаны. Джеми вскочил со своего насеста на краю стола.
– Она…
Отец Макдугал покачал лысеющей головой.
– Нет, парень, еще нет, но не думаю, что Кайли переживет эту ночь, спаси. Господи, ее душу. – Он помолчал, перекрестился и вздохнул. – Теперь она в руках Господа.
Риви нахмурился и скрестил руки на груди: он не хотел слушать сказки про Бога и про то, что его мать станет счастливой на небесах. Где был Бог, когда Кайли Маккена скребла замызганные полы в тавернах или штопала платья модниц, которые считали ее недостойной даже плевка?
– Значит, теперь в доках опять нет работы? – спросил священник рассеянно: ему уже был известен печальный ответ, потому что в Ирландии нигде не было работы – ни в городах, ни на фермах.
Риви опустил голову. Он был крепким сильным парнем с широкими плечами, несмотря на голод, терзавший его все время, что он помнил себя.
– Никакой, – проворчал он. Ему казалось неподходящим говорить о своих планах на будущее сейчас, когда умирала мать.
Пожилой священник откашлялся. Риви поднял глаза и увидел, что Джеми все еще сжимает в грязной ладони часы.
– Опять воруешь, парень? – спросил священник скорее с отчаянием, чем с гневом. – Стыдно. Плохо в глазах Божьих.
Ответ Джеми был, как и положено, быстрым и дерзким:
– Бог сейчас не смотрит. Ни на меня, ни на мою бедную маму, ни на всю Ирландию!
Старик вздохнул и после минутного колебания вынул руку из кармана и разжал пальцы. На ладони лежали два потускневших медных кругляшка, похожих на монеты. Никто из братьев даже не пошевелился. Тогда он силой вложил одну монету в руки Риви, другую – Джеми и поспешно вышел из дома.
Риви с мрачным видом принялся разглядывать монету. Благодаря монахиням из прихода Святого Патрика, он умел немного читать и сумел разобрать слова: «Благословен тот, кто заботится о нищих».
В горле у него застрял комок стыда, а голубые глаза позеленели.
– Это же «значок попрошайки», черт побери! – прошипел он.
Джеми оставался спокойным; оба брата прислушивались к хриплому дыханию матери. Ей было холодно, она ослабела и должна была умереть голодной, какой и прожила всю жизнь. В порыве бешенства и беспомощности Риви швырнул значок через всю комнату. Он звякнул, ударившись о камин. Джеми сжал зубы и направился к двери.
– Скоро вернусь, – сказал он тихо, обращаясь не к Риви, а к матери, – и клянусь всем святым, что принесу хлеба и достану чаю и еще чего-нибудь, что смогу раздобыть.
– Хороший мальчик, – слабо отозвалась Кайли сквозь сон. – Он хороший мальчик, мой Джеми. Хороший мальчик.
– Собираешься попрошайничать? – хриплым шепотом спросил брата Риви.
Джеми взял щегольские часы и снова заставил их вертеться. Они сверкнули в полумраке тесной комнатушки.
– Да, Риви, – неохотно отозвался он. – Если понадобится, то буду просить милостыню, но сперва попробую договориться с бакалейщиком.
В глубине души Риви Маккена почувствовал какое-то холодное предчувствие.
– Не делай этого, Джеми. На этот раз тебя наверняка накроют.
Лицо Джеми посуровело, и на какой-то миг из мальчишки он превратился в мужчину.
– Я не допущу, чтобы моя мать умерла голодной, Риви.
Риви направился к очагу, чтобы подобрать «значок попрошайки», который он всего несколько секунд назад зашвырнул за камин. Он пойдет с ним по домам, он сделает это ради матери и ради того, чтобы спасти Джеми от тюрьмы. Он был старшим братом; именно ему по праву следовало сделать это, как бы невыносимо это ни было.
– Удача наверняка изменила тебе, – сказал он, шаря за камином. И как раз в тот миг, когда он заметил сверкнувшую медяшку, дверь сильно хлопнула, и Джеми убежал.
Риви бросился к двери, чуть было не сломав ее. В лицо ему, смешавшись с вечерним холодом, ударило зловоние узкой дублинской улочки.
– Джеми! – крикнул он в густой туман, накрывший Дублин пожелтевшим муслиновым саваном. – Джеми, вернись!
Но было уже слишком поздно – Джеми пропал из виду: парень работал ногами так же быстро, как и руками.
Риви выругался и закрыл скрипучую дверь. Проведя рукой по волосам, повернулся к умирающей женщине, угасающему огню и угасающим надеждам.
– От отца что-нибудь слышно? – спросила Кайли ясным голосом, звучавшим почти как прежде. – В один прекрасный день мы отправимся в Америку.
Чуть не расплакавшись, Риви опустился на колени рядом с кроватью матери, взял в ладони ее худую, огрубевшую от работы руку.
– Пока ничего, – тихо ответил он.
Глаза Кайли, зеленые, как море, как глаза ее старшего сына, неотрывно смотрели в потолок лачуги, которую Марк покинул много лет назад.
– Ни одного письма, – тяжело вздохнув, сказала она. – Ну разве не странно, что он не прислал ни одного письма?
Риви прижался лбом ко лбу матери, стараясь дышать глубоко и ровно.
– Отец никогда не любил писать, – мягко ответил он после долгого молчания. Сам Риви считал, что отец либо мертв, либо просто самый последний мерзавец, но, конечно же, он не мог сказать этого. Ему даже захотелось притвориться, что из Америки пришло письмо с деньгами, чтобы они все могли приехать. Почему бы сейчас не соврать матери? Так было бы милосерднее.
– Я ведь умираю? – спросила Кайли, и глаза ее прояснились. Она выглядела очень жалкой и как будто прозрачной.
Риви тяжело было говорить и уж совсем невозможно лгать. Несколько мгновений он колебался, а потом неуверенно сказал:
– Отец Макдугал говорит, ты попадешь на небеса, прямо в рай.
Кайли улыбнулась такой перспективе. Несмотря на годы страданий, ожиданий и бесплодных надежд, она верила в бога. Риви не мог припомнить случая, когда бы ее вера хоть немного пошатнулась, хотя сам он давно уже перестал верить.
– Да, – сказала она. – Я попаду в рай. – Ее темные волосы, в которых не было ни единой седой пряди, рассыпались по подушке, она выгнула красивую бровь. – Но что же будет с тобой и с Джеми? Куда отправитесь вы, в Америку?
Риви покачал головой. Он не мог больше скрывать правду.
– Я получил место на паруснике, ма, – сказал он, даже теперь почувствовав волнение. – На китобойном судне. Оно приписано к Сиднею в Новом Южном Уэльсе.
Аквамариновые глаза Кайли расширились.
– Новом Южном Уэльсе! А как же Джеми? Ты заберешь его с собой?
Риви вспомнил свой разговор с капитаном «Салли Ди». Хотя говорили они сегодня, казалось, прошла тысяча лет. Риви охватило настоящее отчаяние: капитан сказал тогда, что им нужен только один юнга. Он поглядит на Джеми, и если тот покажется ему подходящим для моря, может быть, в следующем плавании и для него найдется местечко. Большего он по может обещать.
– Я не уеду без него, – торжественно пообещал Риви. И он собирался сдержать это обещание, даже если ему придется пожертвовать своими планами и мечтами.
Казалось, Кайли успокоилась. Риви не мог понять, знает ли она о том, что Джеми ворует, несмотря на все их усилия скрыть это от нее.
– Он чудесный мальчик, мой Джеми, – сказала Кайли, – но не такой разумный, как ты, Риви. За ним нужно присматривать.
Риви позволил себе улыбнуться и кивнул. Вот именно.
– Ты позаботишься о нем?
Риви пожал руку матери.
– Позабочусь, – заверил он.
Кайли слабо вздохнула и закрыла глаза, чтобы поспать.
Почти через час вернулся Джеми, ввалившись в домик с руками, полными добычи. Он принес чай, горячую, только что испеченную булку, холодную баранину и маленький мешочек крупного белого сахара. Бросив на брата вызывающий взгляд, Джеми вывалил еду на стол и пошел к камину, чтобы сгрести в огонь остатки угля.
Риви, полный тревоги, взял старый чайник и вышел на улицу, чтобы наполнить его водой из соседней колонки. Вернувшись в дом, он поставил чайник на огонь.
Быстрыми и ловкими ударами карманного ножика Джеми нарезал баранину.
– Как мама? – спросил он после долгого молчания.
Риви сжал кулаки в карманах поношенных брюк.
– Ждет письма от отца, вот как. После стольких-то лет.
Джеми продолжал резать мясо к ужину.
– Думаешь, он умер?
– Только это его и может оправдать, – ответил Риви с горечью в голосе.
Судьба Марка Маккены в далекой Америке была для них болезненной темой, и они редко ее обсуждали.
– Он должен был целых семь лет отрабатывать за свой переезд, – спокойно напомнил Джеми брату.
– Он уже их отработал, Джеми, и вдобавок еще четыре года. Если отец жив, он попросту решил не затруднять себя тем, чтобы привезти из Старого Света жену и сыновей.
Скулы Джеми резко напряглись, но тут же расслабились. Он был красивым парнем, с волосами цвета пшеницы и светло-голубыми глазами.
– Риви, а ты сам думал когда-нибудь о том, чтобы поехать в Америку? Я хочу сказать, если отец смог отработать свой переезд, то и мы смогли бы.
Риви вспомнил «значок попрошайки», по-прежнему лежавший где-то на полу, – горькое напоминание об их ограниченных возможностях.
– У них когда-то были рабы, – сказал он, и от одной мысли у него мурашки пробежали по коже. – Даже война была из-за них.
Джеми сунул в рот кусочек баранины и задумчиво жевал его.
– Но ты бы уже не стал рабом – теперь такого не бывает. Отработать за дорогу совсем другое дело.
– Да, но какое-то время был бы им. У человека есть хозяин. Он владеет им, как повозкой, как скотом.
– Для таких, как мы, – заметил Джеми, разламывая ароматный хлеб, – это, быть может, единственный способ выбраться из Ирландии.
– Да, – ответил Риви, вспоминая место, которое ему предложили на «Салли Ди». Рано или поздно ему придется сказать об этом, но время еще не пришло.
Когда чайник засвистел, Риви налил воду в глиняный заварной чайник. Пока заваривался ароматный чай, Джеми осторожно разбудил мать. Руки Кайли дрожали, когда она потянулась к тарелке, которую протянул ей сын. Глаза ее выражали недоумение, и она быстро оглядела комнату, словно ей казалось, что она, не заметив этого, уже попала в лучший мир. Кайли почти не ела мяса, зато с удовольствием выпила две чашки сладкого чаю. Этой же ночью, когда сыновья спали на расстеленных на полу тюфяках, она умерла.
Ее похоронили в нищенской могиле, даже без гроба, но в этот дождливый день на кладбище пришел отец Макдугал, чтобы прочесть священные слова. Риви слушал их, оцепенев от гнева, ненавидя не только священника, но и Бога, которому тот служил. Его могла бы утешить вера в то, что ангелы встретили воспарившую душу матери и отвели ее в край мира и благоденствия, но ему не удалось поверить в это. Не мог он и плакать, как Джеми. Оставалось только смириться с мрачной действительностью и принять смерть Кайли такой, какая она есть.
На краю кладбища их поджидал бакалейщик в сопровождении солдат Британской короны.
– Это он, – крикнул жирный торговец сквозь пелену дождя. – Это он дал мне часы!
Риви хотел было встать между Джеми и солдатами, но священник схватил его за руку. Прежде чем он успел обвинить себя, вперед выступил Джеми с мокрым от слез и дождя лицом.
– Это я вам нужен, – сказал он.
– Вонючка! – пробормотал один солдат другому, когда они связывали руки Джеми за спиной. – Ворюги чертовы, каждый первый!
– Подождите! – задыхаясь, крикнул Риви, вырываясь из рук священника. – Неправда, это я украл часы джентльмена…
– Слишком поздно, парень, – засмеялся второй солдат.
Отец Макдугал снова схватил Риви за руку, на этот раз с удивительной силой.
– Ты ничего теперь не сможешь сделать. Оставь их.
Джеми кивнул брату и попытался улыбнуться. Эта его улыбка надолго останется в памяти Риви. Солдаты потащили Джеми прочь, а жирный бакалейщик семенил следом, все время твердя о своей полной невиновности. Риви прислонился к дереву и, наконец, заплакал – о матери, об Ирландии, о Джеми и себе самом.
Дома он доел остатки хлеба и баранины, допил чай. Хозяйка дома, крикливая вдова, нашла уже новых жильцов, поэтому он не мог там дольше оставаться. Собирать в дорогу ему было нечего, потому что все имущество Риви Маккены было надето на нем. Отыскав на полу «значок попрошайки», он сунул его в карман, потому что хотя этот талисман и был постыдным, но это была его собственность, хоть что-то, чем он владел.
В течение нескольких дней Риви безрезультатно пытался повидаться с Джеми, но дублинская тюрьма была местом, где сострадание не в почете, и ему всякий раз отказывали. Ночами он спал в аллеях и на порогах домов.
В день суда над Джеми – его вызвали на слушание, как и сотни таких же, как и он, – Риви был в толпе зрителей. Брат стоял с гордо поднятой головой, а в глазах его плясали огоньки, которые, казалось, не просто напрашивались на неприятности, но и за которые его можно было судить. Судья, который, по-видимому, никогда в жизни не знал, что такое голод, произнес возвышенную речь о зле врожденного воровства и приговорил Джеми к каторжным работам сроком не менее семи лет.
Ошеломленный, почти больной от голода и отчаяния, Риви поплелся из зала суда под проливной дождь, направляясь к докам. Ему оставалось только надеяться, что «Салли Ди» не отплыла без него.
Китобой по-прежнему был в порту, хотя должен был отчалить час назад. Бросив прощальный взгляд на мостовые, шумные таверны и лепившиеся друг к другу лачуги, Риви навсегда повернулся спиной к Дублину.
Что же до Джеми, тот своим путем, хотя и необычным, доберется до Нового Южного Уэльса, и Риви был уверен, что снова отыщет брата на улицах Сиднея.
Глава 1
Брисбейн, февраль 1887
И эмигранты, и пассажиры первого класса толпились на правом борту парохода «Виктория», глядя, разинув рты, на встретившее их разрушение. Были начисто смыты пристани, на которых могли бы стоять друзья и родственники, ожидающие прибытия путешественников; сорванные с якорей грузовые суда болтались на залитых солнцем сине-зеленых волнах. Туалеты плавали рядом с каким-то домиком, а многочисленные кролики сбились в кучки и дрожали на крохотных участках суши, остававшихся на поверхности. Лучшая часть города исчезла, смытая разлившимися водами реки Брисбейн.
Сердце Мэгги Чемберлен бешено колотилось под тканью серого шерстяного дорожного платья. В мозгу ее пронеслась мысль о том, что это платье, замечательно подходившее для унылой лондонской зимы, было слишком теплым для февральской жары Австралии. Мэгги дрожала, как те несчастные испуганные кролики на берегу. Она выбросила из головы мысли о неподходящем платье – не одежда была самой главной ее проблемой. Филипа Бригза, который уговорил ее предпринять это путешествие и который обещал жениться на ней, нигде не было видно. Что, если он не выжил в этой катастрофе?
До Мэгги дошло, что она изо всех сил вцепилась в поручни, и она разжала пальцы. Ее тяжелые льняные волосы упали на шею, и она нервным, ставшим уже привычным жестом подняла руку, чтобы заколоть шпильки.
– Да, классно, – жалобным тоном сказала Тэнси Куин, которая была единственной подругой Мэгги все эти пять недель пути из Лондона. Тэнси, маленькая толстушка с прямыми каштановыми волосами, ярко-синими глазами и забавной щербинкой на переднем зубе, эмигрировала в Австралию уже второй раз за свою еще недолгую, но полную событий жизнь. Она почти так же, как и Мэгги, хорошо перенесла путешествие, несмотря на тяжелое начало в Ливерпуле, и до сих пор проявляла несгибаемую веру в то, что ей легко удастся приспособиться к этой необычной стране, где времена года были поставлены с ног на голову, а ярко окрашенные птицы свободно порхали в воздухе, вместо того чтобы сидеть в золоченых клетках в дворянских гостиных. – Похоже, что тут почти все смыло в море.
Внезапно колени у Мэгги подкосились, и она снова схватилась за поручни. Большие, оттененные густыми ресницами серые глаза внимательно оглядели следы разрушений на берегу. Черное отчаяние комком подступило к горлу и тучей осело в душе. С маленьких лодочек, качавшихся на волнах, люди махали стоявшим на пароходе, но Филипа среди них не было. Она снова оказалась чужой на незнакомой земле, и некому было встретить ее. Она закрыла глаза, не в силах ответить Тэнси.
Тэнси ободряюще толкнула ее локтем.
– Не стоит так расстраиваться, дорогуша. Дела, конечно же, совсем гнилые, но мы поедем в Сидней. Или можем найти работу в Правительственном доме в Мельбурне.
Мэгги открыла глаза и уныло посмотрела на подругу. Тэнси никогда не верила в существование Филипа Бригза, хотя и не говорила об этом открыто. Она думала о нем с тем добродушным пренебрежением, с каким повзрослевшие дети относятся к святому Николаю.
– Филип велел мне встречать его здесь, – натянуто сказала Мэгги, – в Брисбейне.
– Филип, Филип, Филип, – проворчала Тэнси, качая головой. Вечернее солнце отражалось в веснушках вокруг ее носика, отчего они казались золотыми. – Филип то, Филип се. Ты еще цепляешься за этого распутника, как какая-нибудь истеричная старая дева, которая надеется на последний шанс заполучить кольцо и постель, но тебе-то всего девятнадцать!
– Филип мне нужен, – настаивала Мэгги, вытянув шею и вглядываясь куда-то вдаль за Брисбейном. Потом, как будто вспомнив что-то, торопливо добавила: – И я люблю его.
– Ты просто дурочка, – скептически отозвалась Тэнси. – Такая же независимая, как грудной младенец!
Краска залила скрытую, но правильной формы грудь Мэгги, бросившись ей в лицо. В серых глазах вспыхнула какая-то усталая ярость.
– Я такая же независимая, как и ты, Тэнси Куин, спасибо, что напомнила!
– Я, – задрав нос, фыркнула Тэнси, – не завишу от какого-то мужчины, который позаботится обо мне!
Мэгги воздержалась от комментариев по поводу флирта Тэнси с молодым рулевым и холодно заметила:
– Не могу понять, за что ты ненавидишь Филипа, ведь ты его ни разу не видела.
Тэнси немного смягчилась, хотя и не пожелала встретиться взглядом с Мэгги.
– Мне нет нужды встречаться с этим мерзавцем, чтобы понять, что тебе он так же нужен, как собаке пятая нога. Что это за тип такой, который тащит девушку на край света, а сам не может даже оплатить проезд? Ты заплатила всего фунт за свою поклажу, так же, как и остальные, Мэгги Чемберлен, так что стоило бы тебе вспомнить, что ты обещала взамен.
Мэгги прекрасно помнила о своем обещании: она согласилась отработать хотя бы три года, прежде чем уехать из Австралии. Однако как только она станет миссис Филип Бригз, контракт будет аннулирован, потому что если в Австралии и нужен был кто-то помимо нянь, прислуги, фабричных работниц и швей, так это жены для мужского населения.
– Я не забыла, – тихо сказала она, повернувшись спиной к поручням и опустошенному берегу.
Она чуть было не столкнулась с Джоном Хиггинсом, рулевым, с которым флиртовала Тэнси. Хиггинс, высокий мужчина, с плечами такими же узкими, как и бедра, и повязкой на глазу, делавшей его похожим на пирата, на взгляд Мэгги, был о себе слишком высокого мнения. Она посторонилась, стараясь сделать вид, что не заметила, как его глаза скользнули по ней, прежде чем вильнуть к лицу Тэнси.
– Нет смысла бросать якорь здесь, – сообщил он голосом, который давал понять, что несчастье Брисбейна для него лишь незначительное недоразумение. – С вечерним приливом мы уходим в Сидней.
– А это далеко? – вежливо поинтересовалась Мэгги, которой хотелось стоять сейчас подальше от Джона Хиггинса, от которого пахло чем-то, напоминавшим прокисший бульон.
– Дня два или что-то вроде того, – ответил Хиггинс. Он совсем некстати тайком ущипнул Тэнси за пухлую попку и пошел дальше по палубе, бросив Мэгги бесцеремонное: – Жаль, что вам не придется увидеть вашего мистера Бригза в ближайшее время, как бы вам хотелось.
– Два дня, – простонала Мэгги, подавленная таким оборотом дел, печальной судьбой, постигшей Брисбейн, и размолвкой с Тэнси. Она поплелась в каюту, служившую пристанищем для почти сотни женщин, и в задумчивости села на койку. Едва ли можно было предполагать, что Филип погиб во время наводнения. Скорее всего, он узнал о стихийном бедствии в Брисбейне, догадался, что «Виктория» не сможет здесь пришвартоваться, и благоразумно остался в Сиднее, выполняя свои обязанности в Королевском театре.
Жара была гнетущей, и Мэгги расстегнула свое серое шерстяное платье, потом и вовсе сняла его, повесив в ногах койки. Оставшись в муслиновом белье, растянулась на узкой скамье отдохнуть и помечтать. Закрыв глаза, она увидела красивое лицо Филипа, его темно-золотистые волосы и янтарные глаза. Мысленно она вернулась в захудалый театр в лондонском Уэст-Энде, в маленькую гримерную, которую она разделяла с другими актрисами… Мэгги как раз припудривала носик, когда в ее зеркале внезапно возник молодой австралиец, о котором она так много слышала. Его руки – гладкие и мягкие – на какой-то миг легли на ее голые белые плечи, а потом грациозно упали.
– Мисс Чемберлен? – спросил он. – Надеюсь, вы простите мое вторжение, но я был на вашем последнем спектакле и должен поговорить с вами лично.
Мэгги поспешно встала, натягивая потрепанное шелковое платье, унаследованное ею от матери. Когда-то эта полинявшая вещь была лазурным платьем, невероятно великолепным, таким же великолепным, какой когда-то была мать Мэгги.
– Да? – нерешительно сказала она. – А в чем дело?
Ангельская улыбка выступила на мягких губах Филипа, осветив его веселые глаза.
– Вы американка, – заметил он дружелюбно-обвиняющим тоном.
Мэгги кивнула, а сердце ее забилось где-то возле горла. Платье полностью закрывало ее тело, под ним был надет костюм, но она, тем не менее, чувствовала себя перед этим мужчиной абсолютно голой. Она даже вспыхнула от этого не совсем приятного ощущения и пробормотала в ответ что-то невразумительное.
Филип Бригз засмеялся, лаская Мэгги теплыми золотистыми глазами, и спросил, нравится ли ей быть актрисой.
Мэгги, совершенно растерявшись, пожала плечами.
– Это ведь второсортный театр, – выдавила она.
А потом, хотя до выхода на сцену оставалось менее пятнадцати минут, она выложила ему всю историю своей жизни, словно ее кто за язык тянул. Она рассказывала мистеру Бригзу о своих родителях, американских циркачах, умерших не от своих рискованных трюков – мать Мэгги была воздушной гимнасткой, а отец укротителем львов, – а в результате крушения поезда высоко в горах Швейцарии. Она даже поведала ему о своей учебе в Штатах, когда каждую осень ее совали в разные приюты, а весной, когда цирк приезжал в город, снова забирали с собой.
– Значит, ваши собственные родители вас удочерили? – подсказал мистер Бригз, когда история подошла к концу.
Мэгги улыбнулась. Странно, но она чувствовала себя одновременно спокойной и взволнованной. В тот миг ей показалось, что она любит мистера Филипа Бригза, хотя она почти ничего о нем не знала.
– Восемь раз по меньше мере, – ответила она. – Я ненавидела те зимы, но ни о каких пансионах говорить не приходилось – это стоило слишком дорого, – так что раз в год я превращалась в сироту.
В это время в гримерную просунула голову другая актриса и выпалила:
– Чемберлен, наш выход!
Теперь, выложив практически все подробности своей неустроенной жизни, Мэгги ужасно смутилась. Она отвела глаза, сняла накидку, открыв взору убогий, расшитый блестками костюм, и направилась к двери.
Филип нежно взял Мэгги за руку. Дрожь пробежала по ее обнаженной руке, комком подкатила к горлу.
– Вы поужинаете со мной? После спектакля?
Мэгги кивнула и бросилась из гримерной в длинный полутемный коридор, ведший к кулисам.
За этим последовало ухаживание, о котором таким девушкам, как Мэгги, оставалось только мечтать. Каждый вечер Филип водил ее ужинать, рассказывал ей об Австралии, где он руководил несколькими театрами, и, после нескольких пролетевших как вихрь недель, предложил ей две вещи, которых ей хотелось больше всего на свете: жениться на ней и главную роль в шекспировском «Укрощении строптивой». Она слишком мила и слишком красива, чтобы сыграть Катарину, уверял он, учтиво целуя ей руку. Нет, нет, она должна играть Бьянку, кроткую сестру.
Мэгги предпочла бы роль Катарины – Бьянка казалась ей слишком скучным персонажем, – но она не была дурочкой и знала, как редко мужчины предлагают женщине не только свое имя, но и настоящую работу.
– Мэгги, скажи, что согласна, – умолял ее Филип в последний их вечер, когда они ужинали в роскошном лондонском клубе, куда прежде она и думать не могла войти. – Скажи, что приедешь в Австралию. Я встречу тебя в Брисбейне – корабль пристанет сначала там, – и мы поженимся в ту же минуту, как ты сойдешь на берег. Медовый месяц проведем в Куинсленде – там белые пляжи, Мэгги, а ракушки там разноцветные, как драгоценные камни, – а потом вернемся в Сидней…
Мэгги колебалась главным образом из притворства: она была уверена, что любит Филипа Бригза, а в Лондоне ее ничто не удерживало. Она попросту осела там после того, как родители погибли в Швейцарии, настоящих подруг у нее не было, было только одно хорошее платье и маленькая комнатка в доходном доме, выходившая окнами в переулок. Ей казалось, что терять здесь нечего.
Открыв глаза, Мэгги отогнала сладкие воспоминания прошлого и приготовила себя к предстоящему событию. Конечно же, Филип ждет ее в Сиднее, готовый жениться на ней и освободить от эмигрантского договора.
Тэнси уже вернулась в каюту, сидела сейчас на своей койке и, высунув язык, что-то записывала в свой дневник. Очевидно, почувствовав взгляд Мэгги, она спрятала язык и выпрямилась.
– Думала, ты спишь, – сказала она как бы между прочим.
У Мэгги никогда не было такой преданной подруги, как Тэнси, и ей не хотелось обижать ее. Она зевнула и села, выпрямившись, насколько позволяла высота койки.
– Спала, – солгала Мэгги. – Увидишься опять с мистером Хиггинсом после того, как пристанем в Сиднее?
– Едва ли, – ответила Тэнси. – Моряки не по мне: слишком часто в плавании. Мне нужен парень, к которому я могу прижаться ночью.
Мэгги улыбнулась и обхватила себя за плечи, чувствуя прохладу и уют своего часто стиранного белья. Совсем скоро Филип будет прижиматься к ней ночью. И она узнает, чем оборачивается такая страсть, как ее, на супружеском ложе.
– Думаешь, это приятно, ну, то, чем занимаются мужчины с женщиной в постели?
Тэнси как-то непристойно хихикнула и прошептала:
– Господи, я знаю, как это здорово, происходит ли это ночью или средь бела дня!
Мэгги густо покраснела. Из иллюминаторов, расположенных в дальнем конце каюты, дул освежающий ветерок, который приятно обдувал ее руки и ноги. Тугая грудь Мэгги, казалось, набухла в ответ ветерку.
– Ты просто хвастаешь, Тэнси Куин! Ты об этом и понятия не имеешь!
– Да нет же, – настаивала Тэнси низким голосом, с блеском в глазах. – В Правительственном доме в Мельбурне есть один шафер, который может заставить меня выть, как лучшую гончую его светлости!
Мэгги была откровенно потрясена, на что Тэнси и рассчитывала, но ее еще и распирало любопытство. Мэгги смутно помнила, как еще маленькой девочкой лежала в своем углу циркового фургона и слышала странные приглушенные стоны по ночам. Она решила, что мать с отцом объелись сладких яблок, и у них сделалось несварение желудка, но теперь она засомневалась.
– Давай, давай, как же! – фыркнула она, покраснев.
Тэнси была довольна.
– Так, значит, Филип Прекрасный еще не занимался с тобой этим. Это кое-что, если вспомнить, как этот мерзавец дурачил тебя до сих пор.
– Ну вот, опять! – крикнула Мэгги, сложив руки на груди и вздернув подбородок. – Ты просто ревнуешь, Тэнси Куин, потому что в Сиднее тебя никто не ждет!
– Не очень-то рассчитывайте на это, мисс, – веско парировала Тэнси. – Я подцепила там несколько парней, в Правительственном доме. – Она фыркнула. – И еще я не говорю в нос, как кое-кто из американцев.
Мэгги была уязвлена, чего как раз и добивалась Тэнси. Она повернулась на бок, лицом к стене, и не обращала внимания на подругу, пока та не ушла. Когда Тэнси и все остальные женщины ушли ужинать – гордость Мэгги заставила ее воздержаться от такой роскоши, – она слезла с койки и принялась вышагивать взад-вперед по каюте. Как бы она ни старалась отрицать, но ее беспокоила мысль о том, что Филип побудил ее отправиться в Австралию в качестве эмигрантки, а не своей жены. Значит, если что-то случится, если он не женится на ней, ей придется отработать три года, а так как она никогда раньше не делала ничего, кроме выступлений во второсортном лондонском театре, то выбор у нее был крайне мал. Она закончит тем, что будет скрести полы и мыть ночные горшки, это как пить дать.
Слегка дрожащими руками Мэгги достала из-под койки свою дорожную сумку и вытащила из нее свои документы, лежавшие под другим платьем, еще более теплым и темным, чем то, что она сбросила незадолго. Среди них были ее свидетельство о рождении и об американском гражданстве. Оно понадобится ей, если она когда-либо решит вернуться в Штаты, но такое вряд ли вероятно, учитывая большое расстояние. Вместе с сертификатом лежало объявление, которое Филип вырезал из лондонской «Тайме» и преподнес ей широким жестом. Сидя сейчас в одиночестве на койке, сложив ноги по-индейски, Мэгги читала стершиеся буквы, хотя и знала их наизусть.
СВОБОДНАЯ ЭМИГРАЦИЯ!
Австралии нужны молодые женщины и мужчины
старше восемнадцати лет!
– Просто тебе имеет смысл поехать таким образом, – восторгался Филип. – Ты платишь фунт за свою поклажу – одеяла, простыни, мыло и все такое. И тебе не придется заполнять эмиграционные документы, подписанные врачом, священником и театральным менеджером, которые бы доказывали твою добропорядочность и все такое. Не будет никаких проблем, а сэкономленные деньги мы используем на покупку фарфоровых тарелок или нового коврика для гостиной.
