Текст книги "Дорога домой"

Автор книги: Линда Ховард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Линда Ховард
Дорога домой

Пролог

Начало

Не глядя на нее, Саксон Мэлоун заявил:

– Так не пойдет. Ты можешь быть либо моей секретаршей, либо моей любовницей, но не тем и другим одновременно. Выбирай.

Анна Шарп замерла, ее проворные пальцы застыли над стопкой бумаг, которые она перебирала, разыскивая нужный ему контракт. Его требование было как гром среди ясного неба, и у нее перехватило дыхание. Он велел выбирать. То или другое. Саксон всегда четко излагал то, что он имел в виду, и недвусмысленно давал это понять.

Она вдруг ясно представила себе, что произойдет в зависимости от того, каким будет ее ответ. Если она решит остаться секретаршей, то он никогда больше не сделает ни одного шага, который мог бы расцениваться как что-то личное. Она хорошо знала Саксона, знала, какой железной волей он обладает, знала, насколько полно мог он разграничивать свою жизнь. Его личная жизнь никогда не пересекалась с его работой, и наоборот. Если она решит остаться его возлюбленной, – нет, его любовницей – он посчитает своей обязанностью полностью содержать ее, как веками поступали все сладкие папочки, а взамен она будет сексуально доступна ему всякий раз, когда у него будет время и желание ее навестить. При этом ожидается, она будет полностью предана ему, тогда как он не намерен обещать ни верности, ни будущего.

Здравый смысл и чувство собственного достоинства требовали, чтобы она предпочла вертикальное положение секретарши горизонтальному положению любовницы, но все же она колебалась. Она уже год была секретарем Саксона, и любила его большую часть этого времени. Если она выберет работу, он никогда не позволит ей приблизиться к себе ближе, чем она была сейчас. Как у любовницы, у нее, по крайней мере, будет возможность выразить ему свою любовь так, как она хочет, а часы, проведенные в его объятиях, навсегда останутся в ее памяти в будущем без него, будущем, которое ее, в конечном счете, ожидает. Саксон не относился к числу мужчин, по отношению к которым женщина могла бы строить планы. Он не терпел привязанности.

Она спросила севшим голосом:

– Если я решу быть твоей любовницей, то что тогда?

Наконец-то он посмотрел на нее своими темно-зелеными пронзительными глазами.

– Тогда я возьму новую секретаршу, – ровно произнес он. – И не жди, что я когда-нибудь предложу брак, потому что я не собираюсь этого делать. Ни при каких обстоятельствах.

Она глубоко вздохнула. Он мог бы этого и не говорить. Пожар физического влечения, охвативший их прошлой ночью, никогда не будет чем-то более значимым, особенно для него. Он не допустит этого.

У нее мелькнула мысль, как ему удается оставаться настолько безразличным после часов свирепых любовных ласк, которыми они обменивались на этом самом ковре у нее под ногами. Если бы это было единственное поспешное спаривание, она, возможно, проигнорировала бы его как своего рода случайность. Но дело было в том, что они, вне всякого сомнения, вконец обезумев, занимались любовью снова и снова. Его офис был переполнен сексуальными воспоминаниями: он брал ее на полу, на диване, на этом самом столе, что сейчас был завален контрактами и предложениями. Они занимались любовью даже в его туалете. Он не был нежным любовником. Он был требовательным, жестким, почти не контролирующим себя, но невероятно щедрым в приемах, убеждающих его, что она удовлетворена каждым соитием так же, как и он. Мысль о том, что она никогда больше не познает такую страсть, заставила ее сердце мучительно сжаться.

Ей было двадцать семь, и она никогда прежде не любила, даже будучи подростком, хотя всем подросткам присущи страстные увлечения и свидания. Если она откажется от этого шанса, другой может и не выпасть, и, конечно, больше ей никогда не быть с Саксоном.

Итак, будучи в здравом уме и твердой памяти, она сделала шаг, который превращал ее в содержанку Саксона Мэлоуна.

– Я буду твоей любовницей, – мягко сказала она. – Но с одним условием.

В его глубоко посаженных глазах мелькнула горячая вспышка. Столь же быстрая, сколь быстро и хладнокровно он отреагировал на ее последние слова:

– Никаких условий.

– Но я должна его высказать, – настаивала она. – Я не настолько наивна, чтобы думать, что эти отношения…

– Это не отношения. Это договоренность.

– … эта договоренность навсегда. Я хочу обезопасить себя, зарабатывая средства к существованию, так, чтобы однажды я не оказалась без крыши над головой или без возможности зарабатывать себе на жизнь.

– Я обеспечу тебя, и, поверь мне, ты отработаешь каждый пенни, – его взгляд скользнул вниз по ее телу, внезапно заставив ее почувствовать себя голой, а плоть слишком горячей и напряженной. – Я переведу на твое имя достаточно ценных бумаг, и я не желаю, чтобы ты работала. И точка.

Ей было неприятно, что он низвел их отношения, а это были именно отношения, несмотря на то, что он это отрицал, к некоей купле-продаже. Но она осознавала, что это была единственная основа, на которую он может пойти. С другой стороны, она согласилась бы любые условия, какие бы он ни выдвинул.

– Что ж, – ответила она, машинально подыскивая слова, которые он мог принять и понять, слова, которые лишены и намека на эмоции. – Идет.

В течение долгой минуты он смотрел на нее с бесстрастным, как всегда, выражением лица. Его выдавало только пламя в глазах. Потом он встал, подошел к двери, закрыл ее и запер на ключ, несмотря на то, что рабочий день закончился, и они были одни. Когда он возвращался к ней, Анна явственно видела его возбуждение, и ее тело напряглось в ответ. Ее дыхание стало быстрым и поверхностным, поскольку он уже был рядом.

– Тогда ты могла бы сразу приступить к своим обязанностям, – сказал он, притягивая ее к себе.

Глава 1

Перевод Фэйт, редактура Nataly

Два года спустя

Анна услышала, как его ключ поворачивается в замочной скважине и села на диван, выпрямив спину. Он вернулся на день раньше, чем обещал, и, конечно же, не позвонил. Он никогда не звонил ей, оправляясь в поездку, потому что это было бы слишком похоже на признание того, что между ними существуют отношения. Даже спустя два года он по-прежнему настаивал на раздельном проживании. И каждое утро заезжал к себе домой, чтобы переодеться перед тем, как отправиться на работу.

Она не бросилась в его объятия, так как это тоже было для него неприемлемо. Сейчас она очень хорошо знала мужчину, которого любила. Он не мог принять ничего, что бы походило на заботу, хотя она не понимала, почему. Он тщательно избегал всякой демонстрации своего желания видеть ее, никогда не называл ее уменьшительными именами, никогда не одаривал мимолетной и случайной лаской, никогда не шептал ей слов любви, даже во время самой страстной физической близости. То, что он говорил в постели голосом, хриплым от вожделения, всегда касалось только сексуальной потребности и возбуждения, но он был чувственным и заботливым любовником. Ей нравилось заниматься с ним любовью не только из-за удовлетворения, которое он всегда давал ей, но и потому, что под видом физического желания она могла выразить ему свою привязанность. Ту самую, которую он отказывался принимать за пределами постели.

Когда они занимались любовью, у нее был повод касаться его, целовать его, прижиматься к нему, и в такие моменты он свободнее проявлял нежность. Долгими темными ночами он был ненасытен. И не только в сексе, но и просто в желании быть ближе к ней. Каждую ночь она спала в его объятиях, и если по какой-то причине она отодвигалась от него, он обязательно просыпался и притягивал ее назад, снова пристраивая рядом с собой. С приходом утра он снова замыкался в себе, но ночами он полностью принадлежал ей. Иногда ей казалось, что он нуждается в этих ночах так же сильно, как и она, и по тем же самым причинам. Только ночами он мог позволить себе дарить и принимать любовь в любом ее проявлении.

Итак, она заставила себя сидеть неподвижно, и продолжала держать на коленях раскрытую книгу, которую до этого читала. Только когда дверь открылась и она услышала стук кейса, опущенного на пол, Анна позволила себе посмотреть на него и улыбнуться. Ее сердце дрогнуло при одном взгляде на него, так же, как оно поступало в течение всех этих трех лет, и боль стиснула ей грудь от мысли, что она больше никогда не увидит его. У нее осталась с ним только одна ночь, только одна возможность, и затем она должна будет со всем этим покончить.

Он выглядел усталым. Под глазами у него залегли темные тени, складки в углах его великолепного рта стали глубже. Даже теперь, и далеко не в первый раз, она была поражена тем, как он невероятно красив, с его оливковой кожей, темными волосами и глазами чистейшего темно-зеленого цвета. Он никогда не упоминал о своих родителях, и сейчас она задумалась о них, о комбинации генов, которая породила такое изумительное творение. Но это была еще одна тема, касаться которой она не смела.

Он снял пиджак и аккуратно повесил его в шкаф, а Анна тем временем подошла к маленькому бару и налила скотча, ровно на два пальца. Со вздохом признательности он взял напиток, и, потягивая его, стал ослаблять узел галстука. Анна отстранилась, не желая мешать ему, но ее глаза задержались на его широкой, мускулистой груди, и ее тело начало реагировать на него привычным образом.

Надеюсь, поездка прошла хорошо? – спросила она. Бизнес всегда был самой безопасной темой.

Да. Хотя Карлуччи слишком все затянул, как ты и говорила.

Резким движением запястья он поднес виски ко рту и одним глотком прикончил его, а затем, поставив стакан, опустил руки на ее талию. Анна, с удивлением глядя на него, отклонила голову назад. Что он делает? Когда он возвращался из поездки, он всегда следовал устоявшимся привычкам: пока она готовила легкий завтрак, он принимал душ, потом они ели, он читал газету или они говорили о его поездке, и, наконец, отправлялись в постель. Только тогда он мог дать волю своей чувственности и они часами занимались любовью. Он поступал таким образом в течение двух лет, так почему же сегодня он изменил своей привычке, притянув ее к себе, едва появился в дверях?

Она ничего не могла прочесть в его зеленых глазах, которые как-то странно блестели из-под опущенных век.

Его пальцы впились в ее талию.

Что-то не так? – с беспокойством спросила она.

Он неестественно и напряженно рассмеялся.

Да нет, ничего серьезного. Мерзкая поездка, вот и все, – ответил он, подталкивая ее к спальне.

Оказавшись в комнате, он развернул ее и начал раздевать, нетерпеливо стаскивая с нее одежду.

Она покорно стояла, глядя ему в лицо. Показалось ей или, действительно, вспышка облегчения промелькнула у него на лице, когда она, наконец, оказалась обнаженной, и он притянул ее к себе? Он так обхватил ее руками, что едва не раздавил. Кнопки его рубашки впились ей в грудь, и она слегка выгнулась, послушно уступая нарастающему возбуждению. Ее реакция на него всегда была мгновенной и сильной, и еще более усиливалась от его отклика.

Она стащила с него рубашку.

Тебе не кажется, что без нее тебе будет лучше? – прошептала она. – И без этого?

Она просунула руки между их телами и начала расстегивать его ремень.

Он дышал все тяжелее, жар его тела чувствовался даже через одежду. Вместо того, чтобы отстраниться, чтобы раздеться, он обхватил ее, приподнял и понес к кровати. Саксон навзничь упал на кровать, все еще удерживая ее в руках, затем перекатился, так, что она оказалась под ним. Она издала тихий напряженный стон, когда своим мускулистым бедром он раздвинул ее ноги, а затем разместился между ними.

Анна…

Ее имя прозвучало как стон, исторгнутый из глубин его груди. Он сжал ее лицо своими ладонями и накрыл ее рот своим, а затем протиснул руку между их телами, чтобы расстегнуть брюки.

Он был в неистовстве, и она не знала почему, но, чувствуя его отчаянную потребность в ней, лежала неподвижно, так, как хотелось ему. Он вошел в нее одним сильным движением, заставив изогнуться дугой на постели. Она не была готова, и его вторжение оказалось болезненным, но она зарылась пальцами в его волосы и сжала его голову, стараясь дать ему успокоение, хотя и не понимала, что же с ним не так.

Однако, как только он оказался в ней, отчаяние исчезло из его глаз, а мышцы расслабились. С глухим удовлетворенным стоном он обмяк на ней, и его тяжесть вдавила ее в кровать. Потом он приподнялся на локтях.

Прости, – прошептал он. – Я не хотел причинить тебе боль.

Он одарила его нежной улыбкой и пригладила ему волосы.

Я знаю, – ответила она, притягивая его голову к себе, так, чтобы можно было его поцеловать.

Ее тело привыкло к нему, и боль от грубого вторжения растаяла, остался только почти неописуемый восторг от их близости. Она никогда не произносила это вслух, но за нее говорило ее тело, и она всегда повторяла про себя: «Я люблю тебя». Он снова начал двигаться и она еще раз произнесла про себя эти слова, задаваясь вопросом, не в последний ли раз.

Позже, проснувшись после легкой дремоты, она услышала шум душа. Она знала, что должна встать и приготовить что-то поесть, но попала в плен странной апатии. Она не могла думать о еде, когда вся ее последующая жизнь зависела от того, что только что произошло между ними. Больше откладывать она не могла.

Может быть, эта ночь и будет не последней. Может быть. Чудеса, все же, иногда случаются.

Она хотела бы надеяться на чудо, но приготовилась, что действительность окажется менее лучезарной. Ей, по-видимому, придется оставить эти шикарные, комфортабельные апартаменты, в которых Саксон поселил ее. Жилье, в котором ей вскоре предстоит оказаться, не будет выдержанным в одном стиле, ну и что из того? Какое значение имеет, сочетаются ли по цвету ковры и портьеры. Значение имел только Саксон, а вот его-то у нее как раз и не будет. Она надеялась только, что сможет удержаться от слез и мольбы. Он терпеть не мог таких сцен.

Существование без него будет самой трудной ситуацией, в которой она когда-либо оказывалась. Теперь она любила его сильнее, чем два года тому назад, когда согласилась стать его любовницей. У нее всегда мучительно сжималось сердце, когда он проявлял к ней внимание, а потом делал вид, что это ничего не значит, что он не собирается утруждать себя, заботясь о ней. А еще он без лишнего шума постоянно пополнял и так впечатляющий портфель ценных бумаг на ее имя, так что она будет материально обеспечена. И он всегда хвалил то, что она приготовила.

Она никогда не встречала кого-либо, кто бы нуждался в любви более, чем Саксон, и никого, кто бы так яростно отвергал все проявления любви. Он почти фанатично контролировал себя, и она обожала, когда во время занятий любовью весь его контроль разбивался вдребезги. Хотя никогда прежде он не был таким необузданным, таким страждущим, как этой ночью. Только тогда, когда они занимались любовью, она видела настоящего Саксона, его неукротимую страсть, которую все остальное время он держал под жестким контролем. Она лелеяла в душе все выражения его лица, но самым любимым было то, каким оно было во время занятий любовью – его темные волосы, влажные от пота, его свирепые и сверкающие глаза. Вся его скрытность сгорала в яростных толчках, по мере того, как они становились глубже и чаще.

У нее не было его фотографий. Она должна будет сохранить в памяти все его образы отчетливыми и безупречными, так, чтобы можно было извлекать их и рассматривать всякий раз, когда одиночество станет невыносимым. Позже она сможет кропотливо сравнивать любимое лицо с другим, столь же драгоценным, и выискивать общие черты, которые будут и утешать ее, и мучить.

Она погладила живот, который все еще был плоским, и не выдавал, что в нем растет ребенок.

У нее почти не было симптомов, говорящих о беременности, хотя она была на четвертом месяце. Только в последнем цикле у нее вообще не было месячных. В первый месяц после зачатия они были скудными, а следующие – чуть больше пары капель. И это заставило ее обратиться к доктору для обследования на предмет беременности. Обследование показало, что она в хорошей физической форме и, несомненно, беременна. У нее не было утреннего недомогания, правда, несколько раз ее тошнило, но она не придала этому значения, потому что приступы тошноты случались только изредка. Ее груди стали несколько чувствительнее, и порой одолевала сонливость, но помимо этого она не чувствовала в себе никаких изменений. Основное отличие заключалось в невероятном душевном волнении, вызванном тем, что она ощущала в себе этого ребенка, ребенка Саксона. Ощущала безумную радость от того, что она носит его, страстное желание защитить его, сильное чувство их физического единства, нетерпеливое ожидание того момента, когда она наконец-то сможет взять его на руки, и почти нестерпимое чувство потери, потому что она страшилась, что, получив ребенка, она потеряет его отца.

С самого начала Саксон ясно дал понять, что не позволит себя опутать, а ребенок не просто путы, это неразрывная цепь. Он нашел бы это невыносимым. Одного осознания ее беременности было достаточно, чтобы заставить его умчаться прочь.

Она пыталась было вызвать в себе негодование по этому поводу, но не смогла. Она пошла на все это с открытыми глазами. Саксон никогда не пытался что-то от нее утаить, никогда не давал никаких обещаний. В самом начале их отношений он недвусмысленно удостоверился, что она осведомлена о том, что он никогда не предложит ей нечто большее, чем физические отношения. И не сделал ничего, кроме того, что собирался сделать. Не он виноват том, что подвели противозачаточные средства, не он виноват в том, что, потеряв его, она разобьет свое сердце.

Шум воды в душе затих. Через минуту Саксон обнаженным вошел в спальню, вытирая полотенцем мокрые волосы. Мельком взглянув на нее, он нахмурился, когда он увидел, что она все еще в постели. Он повесил полотенце на шею, подошел к кровати и присел рядом с ней, скользнув рукой под простыню в поисках ее теплого, гибкого тела. Его рука легла на ее живот.

Как ты? – с беспокойством спросил он. – Ты действительно уверена, что я не сделал тебе больно?

Она накрыла его руку своей.

Все хорошо.

И даже более, чем хорошо – лежать здесь, под его рукой, покоящейся над ребенком, которого он ей дал.

Он зевнул, затем повел плечами, расслабляя мышцы. Теперь в нем не было никаких признаков напряженности, он выглядел расслабленным, в глазах сквозило ленивое удовлетворение.

Я бы поел. Что ты предпочитаешь – куда-нибудь сходим или поедим дома?

Давай дома, – ей не хотелось провести их последнюю совместную ночь посреди переполненного ресторана.

Он хотел было встать, но она, сжав его руку, удержала его на месте. Он с некоторым удивлением посмотрел на нее. Она глубоко вздохнула, зная, что должна покончить с этим сейчас, пока не растеряла всю храбрость, но когда слова прозвучали, они оказались вовсе не теми, что она намеревалась сказать.

Я тут подумала… что бы ты сделал, если бы я вдруг забеременела?

Его лицо лишилось всякого выражения, словно захлопнулись ставни, взгляд подернулся льдом.

Низким голосом он размеренно произнес:

С самого начала я предупреждал, что не намерен жениться на тебе. Ни при каких обстоятельствах. Так что не пытайся забеременеть, чтобы форсировать события. Если хочешь замуж, то это не ко мне. И, возможно, мы должны будем расторгнуть нашу договоренность.

Напряженность вернулась. Каждый мускул его большого тела окаменел, пока он, в ожидании ответа, сидел на краю кровати, но на его лице не было и намека на беспокойство. Он уже принял решение и теперь хотел услышать ее. Такая тяжесть легла ей на грудь, что она едва смогла ее вынести. Но его ответ был именно тем, который она ожидала.

Она обнаружила, что не может произнести слова, которые заставят его встать, одеться и уйти. Не сейчас. Утром. Она хотела провести с ним эту последнюю ночь, в его объятиях. Она только хотела еще раз сказать ему, что любит его. Сказать тем единственным способом, который он позволял.

Глава 2

Перевод Фэйт, редактура Nataly

На следующее утро Сакс проснулся очень рано. Он лежал в тусклом свете наступающего дня и не мог снова уснуть из-за отзвуков напряженности, вызванной вопросом, заданным Анной накануне. В течение нескольких кошмарных минут он видел, как рушится вся его жизнь, пока Анна не улыбнулась своей тихой улыбкой и мягко сказала:

Нет, я не пыталась вынудить тебя жениться на мне. И никогда не буду. Это был всего лишь вопрос.

Она все еще спала. Его левое плечо служило ей подушкой, его левая рука охватывала ее, а правая покоилась на ее бедре. С самого начала их отношений он не мог уснуть, если она не лежала к нему так же близко, как сейчас. Всю сознательную жизнь он спал один, но когда Анна стала его любовницей, он вдруг, к своему удивлению, обнаружил, что без нее сон почти невозможен.

И ситуация усугублялась. Прежде деловые поездки никогда не беспокоили его, можно сказать, он в них расцветал, но в последнее время они стали адски раздражать. Эта последняя командировка оказалась самой отвратительной. Все эти задержки, проблемы и осложнения отнюдь не были чем-то необычным, но то, что раньше он считал само собой разумеющимся, теперь почти невыносимо выматывало. Последняя поездка вообще повергла его в ярость: из-за затерянного проекта он едва кого-то не уволил, сломанное оборудование вынудило устроить беспощадный разнос, и, в завершение всего этого, он не мог спать. Гостиничные шумы и незнакомая кровать невероятно раздражали, хотя, вероятно, он бы вовсе не обратил на них внимания, если бы Анна была с ним. Одного только признания этого факта было достаточно, чтобы покрыться холодным потом, однако, вдобавок, его грызла потребность вернуться домой в Денвер, к Анне. Только тогда, когда она оказывалась под ним в постели, только тогда, когда его окутывало мягкое тепло ее тела, он, наконец, мог расслабиться.

Он шагнул через порог квартиры, и желание сокрушило его, как удар, жесткий и ниже пояса. Анна, привычно улыбаясь, подняла на него свои темные, спокойные, безмятежные как тенистое озерцо, глаза, и его свирепое настроение исчезло. Взамен его охватила сильнейшая сексуальная потребность. Вход в эту дверь был похож на вход в святилище, в котором находилась женщина, созданная специально для него. Она налила ему выпить, подошла вплотную, и он почувствовал сладкий аромат ее кожи. Тот самый, которым были пропитаны их простыни, и которого так раздражающе не хватало в гостиничных постелях. Этим утром он все еще поражался свирепости желания, охватившего его в тот момент.

Анна. Он отметил эту безмятежность, этот женский аромат с первого дня, едва только нанял ее своим секретарем. Он хотел ее с самого начала, но держал свои сексуальные порывы под контролем, не желая и не нуждаясь в осложнениях на рабочем месте. Тем не менее, постепенно желание становилось все сильнее, пока не превратилось в нестерпимую потребность, грызущую его днем и ночью, и его самоконтроль начал рушиться.

Анна была словно мед, и он сходил с ума от желания попробовать ее. У нее были шелковистые, светло-каштановые волосы с вкраплением белокурых, и темно-медовые глаза. Даже ее гладкая кожа была теплого медового тона. Она никогда не выглядела вызывающе, но люди постоянно оборачивались ей вслед – так приятно было на нее смотреть. И эти медовые глаза всегда были теплыми и спокойными. И такими приглашающими, что он, наконец, не смог противиться этому приглашению. Вспоминая о безумии той первой ночи, он все еще ему поражался, поскольку до того ни разу не терял контроля над собой. Он потерял его с Анной, в ее горячей, медовой глубине, и порой ему казалось, что его уже не восстановить.

Он никогда не позволял никому приблизиться к себе, но после той первой ночи понял, что не сможет так же легко отделаться от нее, как поступал с другими. Осознание этого простого факта ужаснуло его. Единственный выход, который он видел в этой ситуации, заключался в том, чтобы полностью отделить ее от прочей своей жизни. Она могла быть его только его любовницей, и никем более. Он не мог позволить ей значить слишком много. Он все еще должен был постоянно принимать меры, чтобы помешать ей подобраться слишком близко. Что-то в глубине его души осознавало, что Анна может его уничтожить. Никто и никогда прежде не угрожал его защите, и порой бывали моменты, когда ему хотелось уйти и больше не возвращаться, никогда снова не видеть ее. Но он не мог. Он слишком нуждался в ней, и постоянно сдерживал себя, чтобы не дать ей это понять.

Но их соглашение позволяло ему спать с ней каждую ночь, снова и снова теряя себя в ее теплом, гибком теле. В постели он мог целовать ее, мог гладить ее, мог купаться в ее аромате и ее прикосновениях. В постели он мог удовлетворить свою тягу к ее сладости, свою безудержную потребность касаться ее, крепко прижимать ее к себе. В постели она страстно приникала к нему, раскрываясь перед ним всякий раз, когда он этого хотел. Ее руки плавно скользили по нему смелыми, нежными ласками, приводящими его в неистовство. Казалось, она никогда не перестает касаться его, едва они оказывались в постели, и, вопреки самому себе, он упивался этими касаниями. Иногда ее ласки поглаживания и объятия приводили его в странный, не вполне физический экстаз, и он не мог удержаться от стона.

И все же, за те два года, что они фактически прожили вместе, из-за той маленькой дистанции между ними, на сохранении которой он настаивал, дистанции, которая была так ему необходима, и которую по сравнению с проведенным вместе временем можно было не принимать в расчет, он знал о ней не намного больше, чем вначале. Анна никогда не донимала его деталями ее прошлой или нынешней жизни, а он и не расспрашивал, иначе дал бы ей право задавать подобные вопросы о его собственном прошлом. Том самом, о котором редко позволял себе даже думать. Он знал, сколько ей лет, где она родилась и где пошла в школу, номер ее социального страхования, места, где она работала прежде. Знал потому, что эти данные были в ее личном деле. Он знал, что она добросовестна, внимательна к деталям, и предпочитает тихую жизнь. Она редко пила алкогольные напитки, а в последнее время, казалось, вообще перестала их употреблять. Она довольно много читала, у нее были широкие и разнообразные интересы, как в художественной, так и в документальной литературе. Он знал, что она предпочитает пастельные тона и не любит острую пищу.

Но не знал, была ли она когда-нибудь влюблена, не знал, что случилось с ее семьей. В ее личном деле в строке «Ближайшие родственники» было проставлено слово «Нет». Он не знал, состояла ли она в свое время в группе поддержки, и не доставалось ли ей от каких-нибудь ребяческих проделок. Не знал, почему она приехала в Денвер, не знал, о чем она мечтает.

Он знал только факты, лежащие на поверхности и очевидные для любого, но не имел представления, что или кого она вспоминает, на что надеется.

Зная о ней так мало, он боялся, что она когда-нибудь его бросит. Как он мог предугадать ее поступки, если ничего не знал о ее мыслях и мог винить в этом только себя. Он никогда ни о чем ее не расспрашивал, никогда не вызывал на разговор о ее жизни. В течение двух последних лет он жил в состоянии постоянного страха, боясь того дня, когда она оставит его, но не имея возможности сделать хоть что-нибудь, чтобы этому помешать. Он не знал, как к ней подойти, как ее удержать. Даже мысль о том, что он покажет ей свою уязвимость, делала его физически больным.

Он думал о ней и ощущал ее, такую мягкую, лежавшую рядом. В нем нарастал голод и его мужественность восстала. Если у них не было никаких других точек соприкосновения, то, по крайней мере, у них было это – почти ошеломляющая сексуальная потребность друг в друге. Прежде он никогда и ничего не хотел от женщины, кроме секса. Однако сейчас горькая ирония заключалась в том, что он использовал секс, для того, чтобы получить хоть подобие близости с нею.

Его сердце стало биться быстрее, когда он стал поглаживать ее, легонько будя и возбуждая, так, чтобы с легкостью войти в нее и забыть, хотя на время, все, кроме невероятного удовольствия от занятия с ней любовью.

* * *

Стоял один из тех солнечных дней, когда все вокруг кажется ошеломляюще ярким. Воздух был прозрачен, и для конца апреля было необычно тепло. Прекрасный, словно в насмешку, день, потому что она чувствовала, как все внутри нее умирает. Она приготовила завтрак, и они съели его на террасе, как часто делали, если позволяла погода. Она налила ему вторую чашку кофе, села напротив и, чтобы унять дрожь в руках, охватила ладонями стакан охлажденного апельсинового сока.

Саксон…

Она не могла смотреть на него, так что сосредоточила взгляд на соке. Ее тошнило, но, скорее, из-за сильного страха, чем по причине беременности.

Он просматривал местные новости и теперь взглянул на нее поверх газеты. Она почувствовала, что все его внимание сосредоточено на ней.

Я должна уехать, – сказала она севшим голосом.

Его лицо побледнело. В течение бесконечной минуты он сидел неподвижно, словно окаменев, даже не моргая. Легкий ветерок тронул газету, и, наконец, он зашевелился, сворачивая страницы медленно и тщательно, так, словно каждое движение причиняло ему боль. Время пришло, и он не знал, сможет ли вынести это, если заговорит. Он посмотрел на склоненную голову Анны, на то, как солнце искрится на ее светлых, шелковистых прядях, и знал, что он должен спросить. По крайней мере, он должен знать почему.

Вопрос, который он должен быть задать, состоял всего из одного слова, и когда он, наконец, смог его произнести, то не сказал, а проскрежетал:

Почему?

Анна вздрогнула от грубости и резкости его тона.

Кое-что случилось. Я не планировала этого. Это … просто так вышло.

Она влюбилась в кого-то другого, думал он, борясь с мучительным комом в груди и пытаясь восстановить дыхание.

Он всегда безоговорочно доверял ей, и даже мысли не допускал о том, что в его отсутствие она могла видеться с другими мужчинами, но, очевидно, он ошибался.

Ты уходишь от меня к другому мужчине? – рявкнул он.

Она вскинула голову и, ошеломленная вопросом, уставилась на него. Он тоже вперился в нее, его глаза казались жестче и зеленее, чем она когда-либо видела.

Нет, – прошептала она. – Ничего подобного.

Тогда что?

Он вытолкнул себя из-за стола и встал. Его большое тело напряглось от едва контролируемой ярости.

Она глубоко вздохнула.

Я беременна.

Какое-то мгновение его лицо сохраняло жесткое выражение, но внезапно оно стало словно каменным, невыразительным и неприятным.

Что ты сказала?

Я беременна. Уже почти четыре месяца. Это должно случиться в конце сентября.