Текст книги "Тала"

Автор книги: Лина Мусатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Они уже подходили к своим домикам. От кухни тянуло запахом украинского борща и тушёным мясом с отварным картофелем. В умывальнике не было ни одного свободного места – все срочно мыли руки.

* * *

Ночью Володе плохо спалось. Стряхнув остатки тяжёлого сна с ресниц, отбросил суконное одеяло, которое им дали в колхозе, встал, и вышел на крыльцо. Планета ещё плыла в предрассветном тумане. Было очень свежо, как бывает по утрам в сентябре. Он пошёл к реке на заветную скамеечку, вспоминая сон. Снилась ему Ната… обворожительная, соблазнительная, но, когда он приближался к ней, ускользала. И так всю ночь. В разной одежде, в разных ракурсах и антуражах, но всегда источала волшебную притягательность, желание прикоснуться к ней, ощутить тепло её тела, уловить аромат дыхания… и, когда он, пройдя через все превратности и препятствия, которые возникали у него на пути, был почти рядом, она то растворялась в сером тумане, то уплывала вдаль на недосягаемое расстояние. Это было так тяжко: осознавать, что ему не удаётся желаемое и понимать, что так будет всегда, понимать, но прогонять эту мысль. Ему так не хотелось допустить этого, он так не хотел в это верить. Ещё вечером, после прогулки в лесу, так объединившей их, так приблизивший их души в гармоничном соитии и заполонивших его надеждой на их будущее, так жутко вцепилось в сердце ощущение потери, что он разволновался. Всё его существо охватила тревога, предчувствие непоправимого, что произойдёт между ними. Но что может произойти после вчерашнего, после такой многообещающей прогулки? Ещё вчера ему казалось, что теперь они неразделимы навеки, после того как они нашли такое удивительное согласие во всём.

Сегодня его грызёт тревога, выползающая неизвестно откуда, ведь ничего не предвещает плохого. Что могло измениться за ночь? Может быть, к ней приедет её мальчик и заявит свои права на неё, и он вот-вот появится и заберёт у него Нату? Как же ему было плохо – эта тревога просто разъедала душу. Он не мог дождаться утра, когда он увидит Нату и всё узнает, узнает, что могло случиться такого, что так буквально убивает его.

Утром Ната улыбалась и одаривала его своим влюблённым взглядом. Это его несколько успокоило, и он стал убеждать себя, что всё это лишь сон, плохой сон, который вскоре забудется.

* * *

Последняя ночь в колхозе – это шабаш. Никто не спит. За несколько дней до этого запаслись спиртным и вкуснятиной, за которыми ходили в райцентр пешком за несколько километров. Володя боялся, что не сможет сдержаться и под действием спиртных паров начнёт «приставать» к Тале, всё испортив. Он повторял слова Равика: «Женщину надо либо боготворить, либо оставлять». Он оставляет её… ненадолго, поэтому и идёт играть в карты с ребятами на другую половину дома, где жил Карасенко (завзятый картёжник) и другие ребята. Каково же было его удивление, когда, вернувшись в свою комнату почти перед самым рассветом, увидел Нату, спящую на его кровати. Она спала одетая в брюках и рубашке на правом боку, согнув в коленях ноги и подложив руки под щёки. «Как младенец» – подумал Володя. То ли от ладоней, то ли от сюжета сна, слегка припухшие губы были немного выпячены вперёд, как будто бы для поцелуя. И ему так неудержимо захотелось поцеловать её. Не только позой, но и выражением лица она была похожа на спящего ребёнка. Такой безоружной он видел её впервые. Куда девалась её воинственность, напористость, непобедимость. Какая же она прелестная и обворожительная! Лёгкая, гибкая, с точёными формами, зовущая. Ему так захотелось прильнуть губами к её губам, но… ему это не позволено.

Ната, почувствовав его присутствие, открыла глаза. И тут он не выдержал, опустился на колени рядом с кроватью и безудержно, со всей силой скопившейся страсти, стал целовать глаза, лоб, щёки.

– Тала – Талинка – проталинка. Ты проталинка в моём сердце. Оно впервые начинает оттаивать. Это так сладко, – и, помолчав, добавил: – и мучительно. Мучительно от того, что у тебя есть другой. Эта талая вода падает мне в душу, вызывая такую боль… если бы ты знала, как мне больно… как я завидую тому, другому. Как я хочу быть на его месте.

Когда приблизился к губам, она спросила:

– Мне уйти? Ты будешь спать?

Это означало, что поцелуи окончены.

– Кто же уснёт, когда перед ним такая девочка?

– Не начинай. Ты же знаешь: у меня – другой.

– Как бы я хотел быть этим другим, и иметь право на «начинать». Как он тебя зовёт?

– Как все: Ната.

– Да как же он может тебя звать, «как все»? Ты ведь вообще не «как все», а для него должна быть ещё и в миллион степеней возведена! А моя ты будешь Тала, талинка – проталинка… моя Тала, только моя, – шептал он страстно, обцеловывая веки.

Ната затаила дыхание. Неужели такое бывает на свете? Почему же Глеб так никогда не говорил, так никогда не целовал? Почему никогда не видела на его лице такого выражения безудержного наслаждения? А Володя наслаждался, старался им заполнить всего себя, чтобы надолго хватило, и дорожил каждым мгновением. Они разъезжаются, будут жить по разным квартирам, и встречаться только в институте на занятиях. Что-то ему подсказывало, что это самые дорогие минуты его жизни, и никогда больше у него не будет ничего подобного. Неужели ему не суждено быть с нею?! А он мечтал! Мечтал остаться с ней наедине, ласкать каждую её йоту, обволакивать лаской и негой, говорить ей такие слова, от которых бы кружилась голова, и спирало дыхание. А как ему хотелось услышать от неё хоть одно ласковое слово. Не сказала, ни одного, только тембр и выдавал. А каким бы он был в минуты близости?! Какая же она сильная. Как могла она всё это в себе держать, ведь он чувствует, что нравится ей? Эти две недели колхоза всё, что у него есть в жизни. И хотя он очень надеялся, что она разберётся со своими чувствами и придёт к нему, где-то на задворках сознания чувствовал, что никогда этого не будет.

– Ну, почему? Почему такая несправедливость? Когда я, наконец-то встретил девочку моей мечты, не только полностью отвечающей моему идеалу, но ещё и зашкаливающую, она оказалась чужой. Нет! Не чужой! Родной, самой родной, но отданной другому. Кто же так поступил со мной? Судьба? Судьба, скажи мне, где же я найду другую такую? Да, собственно, мне и не нужна другая, мне нужна она, моя непревзойдённая Тала, Талик, Талюня, Талюничка.

Он держал в ладонях её лицо и целовал, целовал бесконечно лоб, глаза, щёки. Губы тронуть не посмел. Его горячие пальцы скользили по вискам, векам, подбородку. Её бархатистая кожа была восхитительна на ощупь. У него перехватило дыхание.

– Остынь.

– Зачем, я же вижу твои глаза, я слышу биение твоего сердца. Оно бьётся в унисон с моим. Откажись, ведь свадьбы ещё не было. А бывает, что и в день свадьбы жених или невеста сбегают из ЗАГСа.

– Не могу. Я перевелась в другой институт, взбудоражила родителей, и мои, и его готовятся к свадьбе. Не могу. Это предательство. Я ведь его опозорю на всю жизнь.

Ната села.

– Я пойду в свою комнату, попытаюсь уснуть до отъезда. Может, сегодня в такой ливень и не поедем.

Он сел рядом, крепко прижав к себе. Уткнувшись носом в волосы, шептал:

– Я преклоняюсь пред тобой, пред твоим решением, решением человека с большой буквы и высоко ценю его и восхищаюсь твоей мудростью, благородством и силой воли, но… мне больно, очень больно… ну, почему это происходит со мной? Когда ты спрыгнула с машины и наши взгляды встретились, я вдруг ощутил, как из моей души льётся тепло. Я понял, что оно во мне было всегда, но затаившись, ждало момента. И вот этот момент настал. Тепло разливалось по всему телу и наполняло меня радостью, радостью от ощущения возможности им поделиться. Оно устремилось навстречу тебе и я, отдавая его, ликовал. Так вот почему мне не нравилась ни одна девчонка, потому что на свете была ты, которая должна была ко мне прийти. Ты пришла.

– Где же ты был раньше? Почему не шёл мне навстречу?

– Я не знал, где ты. А почему ты не шла мне навстречу?

– Я тоже не знала, где ты.

– Удивительно! Ты из Новочеркасска перевелась сюда, чтобы выйти замуж за него, а встретила меня, того, кто ждал тебя все прожитые годы. Ты как-то сказала, что твоя душа со мной, а сердце с ним. Но так нельзя, нельзя, чтобы душа и сердце в разладе жили! Так у тебя ничего не получится!

– Во всяком случае, пока это так.

– Пока? Так, значит, у меня есть надежда?

– Может быть… время покажет.

Он подхватил её за талию, и закружил на месте. Его счастливый смех заполнил комнату. В нём было столько радости и силы, что Нате казалось, сейчас поднимется потолок, и безудержная радость его полетит далеко в небеса, оглашая их. Это было невероятно. Но невероятнее всего было то, что его радость передалась и ей, захлестнула лёгким приятным хмелем превосходства. Её превозносили, её обожествляли, её водрузили на самый высокий в мире пьедестал, пьедестал Любви. Ничего подобного не было с Глебом. Он, вроде и любил её, но любил как-то тихо, безразлично, не одаривая комплиментами. Нет, комплименты всё-таки были, но они относились только к её уму, смелости и спортивной подготовке.

Володя поставил её на пол, продолжая держать в своих объятиях. За её плечами струился золотистый свет. Всё в ней было тайной, загадкой, волнующим призывом. Он был счастлив. Ната видела, что он её воспринимал по-другому. В Глебе Ната счастья от общения с ней не замечала. Она представила, как это бы было, случись оно с Клёсовым. И тут ощутила, как хмельное счастье, переполнявшее грудь, стало спускаться вниз, обретая крылья и трепеща ими под пупком. Оно пробиралось ниже, порождая неистовство, чего-то непонятного требовало от неё, требовало какого-то действия. Это было приятно и больно. Состояние внутри неё накалялось, угрожая вырваться наружу. Впервые Ната не понимала, что с ней происходит. Там свершалось что-то новое, ни на что непохожее, неподвластное ей. Она, резко освобождаясь от его объятий, ушла, так и не ответив на его поцелуи. А так хотелось прикоснуться к жёсткому ежику темечка, но… она знала, что стоит только прикоснуться и оторваться она уже не сможет… не найдёт в себе силы. Конечно, она не уснула и задавала себе тот же вопрос: «Ну почему, почему это всё происходит со мной?» На её лице ещё пылал жар поцелуев, душу жёг жар его слов, а внутри разливалась плазма чувств, собственных чувств, ослепляя и вознося. Она даже и представления не имела, что такое бывает, что такое может быть. Они больше года встречаются с Глебом, и от его слов не исходит тепло. Да, он, собственно, очень редко что-то говорит… и уж не комплименты. Он всегда ровно холоден: и в первые дни знакомства, и теперь. На его лице она никогда не замечала той бури чувств, которая только что пронеслась и делала несколько минут назад лицо Володи таким желанным. Она впервые узнала желание, почувствовала каким оно может быть. Ничего подобного она не испытывала к своему будущему мужу, и не чувствовала тогда, когда «это» случилось. А оно действительно случилось… получилось случайно, во всяком случае для неё. Они просто встречались, они просто дружили. Чувства женщины в ней ещё спали, и, как поняла, спали до сегодняшнего утра.

А тогда… тогда они с Глебом лежали рядом на красивом лугу.

– Можно, я поиграю, – и просительно добавил: – только сверху.

– Поиграй.

Но, когда почувствовала резкую боль, поняла, что произошло. Игры кончились. Она вскочила испуганная и разъярённая, и была готова разорвать его на части.

– Что ты наделал? Ты в кого меня превратил? Ты опозорил меня!

– Никто не будет знать… чего ты? Чего ты… я женюсь на тебе, и никто ничего не узнает… это останется между нами.

Вот так и было принято решение о свадьбе. Может быть, она и ему не нужна, но он человек слова: пообещал – должен выполнить. А ей вообще деваться некуда.

– Машина пришла, – заглянув в комнату, сказал Адик, – выходите.

– Крытая?

– Нет.

– А как же мы под дождём будем ехать два часа до города?

– Плащ-палатки дали. Укроемся.

Дождь всё ещё лил частыми косыми струями. Под навесом группировалось столько человек, сколько помещалось под плащ-палаткой. У Наты не было ни зонта, ни плаща, ни резиновых сапог. Она стояла в двери и не решалась шагнуть под дождь. Володе казалось её лицо ещё более прекрасным, Она, так же, как и он, не смогла уснуть. Усталость оставила печать на лице, но не испортила. Утомлённое, ещё более тонкое, чем обычно, светилось отражением внутреннего света. Что-то зажглось внутри неё, и он был уверен, что это любовь, любовь к нему. Он подошёл к Нате, накинул на неё полу своего плаща, поднял на руки, и понёс к машине. У него был военный плащ, какой бывает у десантников (отец ещё с войны привёз), а на ногах – кирзовые сапоги. Он сел у самой кабины, где затишек, усадив Нату рядом. Прижавшись, обнял левой рукой, а правой держал соединённые внахлёстку полы плаща над головой.

– Вот так нас дождь не достанет. Мне главное, чтобы ты не простудилась. Дождь холодный.

Машина, набирая скорость, выбиралась из грунтовых сельских дорог на асфальтированную трасу. Все усаживались поудобнее.

– А мне, ведь не случайно в голову пришло «талинка – проталинка» Когда ты ушла, я вспомнил детский сон, который мне снился, когда я ещё дошколёнком был. Снился мне заснеженный косогор. Холодное небо и пробивающиеся сквозь тучи лучи к вершине косогора. Там на проталинке под лучами солнца паровала прогретая земля, а из неё выстреливали маленькие изящные зелёные листочки. Они быстро росли, набирая силы, разрастаясь и вширь, и ввысь. И вот проталинка засверкала изумрудом зелени с вкраплениями цветов разной окраски, а прямо с высоты, из воздуха появилась красивая в яркой одежде девочка. Была ещё зима, а на ней было летнее платьице. Её грел тёплый воздух, исходящий от земли, но долго в нём находиться она не могла, потому что вокруг ещё было очень холодно. Мы оба понимали, что она так скоро замёрзнет, и протянули друг к другу руки. Я пошёл навстречу, чтобы согреть, но проталинка не приближалась. Я шёл, но никак не мог дойти до этой девочки, а когда, наконец, приблизился и наши руки должны были сомкнуться, проснулся. И долго лежал потрясённый, сожалея, что так и не согрел замерзающую девочку. Несколько дней ходил подавленный. Под впечатлением этого сна стал рассеянным, всё делал невпопад. Мне было жалко и себя, и эту девочку. Постепенно сон забылся, и я никогда его не вспоминал, а утром вспомнил во всех подробностях. Значит, ты мне ещё в детстве снилась.

– И ты так и не согрел меня…

– Но это же во сне, а в жизни всё зависит от нас. Мы должны продолжить этот сон и соединиться.

Он целовал шею, поднимаясь к мочке уха, потом опускался вниз, нашёптывая:

– Какая у тебя мягкая и гладкая кожа, словно шёлк. Ты создана для любви, ты создана для наслаждения и услады. Как же я хочу услаждаться тобой и тебе дарить несказанное удовольствие. Я хочу, чтобы ты была моей и тебе отдаюсь безраздельно. Я весь твой. Возьми меня, властвуй надо мной, делай, что хочешь – я во всём подчинюсь тебе.

Горячий воздух, слетающий с его губ вместе с шепотом, горячие прикосновения языка волновали её. Глубоко – глубоко, в недрах души зарождалось что-то необычное, неведомое, отчего трепетало всё тело. Оно жгло изнутри, сжимало низ живота, пульсировало, толкая на безумство, напрягая всё внутри до изнеможения, до боли и сладости одновременно. То, что там сейчас бесновалось, требовало вытолкнуть его из себя с криком и рёвом. Росло непреодолимое желание вскочить и бежать прямо под дождём в степь, простирающуюся за обочиной дороги. «Бежать… бежать!» – стучало в висках.

– Я схожу с ума от запаха твоего тела, от тепла, которое от него исходит и пеленает меня. Я знаю, что я всегда буду помнить эти первые прикосновения. Я сохраню их в памяти своей на всю жизнь. Что бы со мной ни произошло, где бы я ни находился – это будет во мне. Никакие другие прикосновения не затмят эти, не сотрут их из памяти. Ты меня ни разу не поцеловала, не обняла, а вызываешь такие ощущения, которые я не испытывал до сих пор, – шептал он, целуя шею, – и я даже не подозревал, насколько мне не хватает этих ощущений. Не подозревал, что такое бывает, пока не повстречал тебя. Я даже сомневался в том, что умею любить. Солнышко, ты моё! Поверь мне, мы всё с тобой преодолеем!

Он прижался к ней всем телом, насколько это было возможно. Именно в эти минуты, он отчётливо осознал, что ради Талы готов на всё, что не сможет без неё жить и не вынесет предстоящую разлуку. Он должен её убедить поехать с ним в общежитие, потому что не в состоянии с ней расстаться.

– Я люблю тебя, – он потёрся подбородком о её шею. – Я люблю тебя. Пойми это. Это же так просто понять. Люблю и не смогу без тебя. И ты тоже меня любишь. Давай вместе разбираться с твоим мальчиком.

Ната, задыхаясь от наплыва чувств, попыталась хотя бы отодвинуться от него, насколько это было возможно в битком набитом кузове. Она всегда чувствовала, как от его улыбки рождалась сладкая истома в тех местах, об удивительном предназначении которых она узнала, только встретив его. Сейчас снова проснулась и забилась в жаркой муке некая тайная – сокровенная часть её тела. Все чувства и мысли исчезли, осталось только это жаркое пламя, толкавшее её к Володе, заставлявшее слиться с ним. Только он мог оживить её, разбудить, наполнить жаром любви.

– Не надо, не уходи, продли эти неповторимые минуты. Будут другие минуты, но эти – первые, и они никогда не повторятся, как ничто не повторяется в мире. Может быть, мы больше никогда не будем ехать из колхоза, больше никогда не будет лить дождь, и мы никогда не укроемся от всех под моим плащом. Как же я благодарен этому мелкому холодному сентябрьскому дождю за то, что он мне дал такую возможность прикоснуться к тебе, изведать такие чувства, которые не посещали меня раньше. Это что-то необыкновенное, потрясающее. И я знаю, что никакая другая девочка не сможет дать мне то, что даёшь ты. Я был равнодушен к девочкам, пока не увидел тебя. Там, на кукурузном поле ко мне с небес спустилось счастье. Да, счастье! И только ты способна мне его дарить.

А какое счастье для неё было слышать его, ощущать его прикосновения. Тело млело от неизвестной ей до сих пор истомы. И, хотя она была уже женщиной, ничего подобного ещё не испытывала. Да, она тоже сходила с ума, сходила с ума только от одних его слов, от нежности, звучащей в голосе, и удивлялась, что такое бывает. Но она не имеет на это права, она должна отказаться от этого. На ней стояло клеймо «порченая», а оно смывается только брачными узами с Глебом. Она не хотела переносить свой позор, свой грех на Володю. Такие, какой она теперь является, относились к касте «прокажённых», на таких не женились. Даже, если бы он и простил её, это клеймо всегда бы стояло между ними, как пропасть, которую надо каждый раз преодолевать. И ещё она не хотела омрачать их светлые отношения, запачкать эту необыкновенную чистоту пятном своего позора. А он шептал на ухо:

– Ты самая лучшая девочка на свете! Я не пробовал другие, но уверен, что у тебя самая сладкая мочка. Он касался кончиком языка мочки, потом путешествовал за ухо, опускался вниз по шее. – У тебя необыкновенно красивая лебединая шея: гибкая, изящная. Такая линия была только у царицы Нефертити. И его язык медленно поднимался вверх по изгибу шеи и возвращался к мочке. Теперь он едва касался её губами, как бы обнимая с двух сторон и толкаясь в неё языком. С ума сойти можно было от этих прикосновений.

Большинство ребят и две девочки жили в общежитии на студгородке. Вся группа решила ехать в общежитие, потому что дождь ещё лил как из ведра. Уже договаривались, кто из местных у кого будет ночевать, а утром разъедутся по домам.

– Я не поеду, – сказала Ната. – Мы будем проезжать недалеко от моего дома, и я выйду на Ждановской развилке.

– Талинка… проталинка, ты моя судьба, не покидай меня. Ты моя первая любовь. Поехали в общежитие. Я столько лет ждал тебя…

Тепло его тела, прикосновение языка и губ волновали её и вызывали незнакомое до сих пор ощущение. Оно властвовало над ней, и способно было толкнуть на безрассудный поступок. Это пугало её. А что, если у неё к каждому мужчине, который обнимет её и поцелует мочку уха, будут такие же чувства и она не сможет с ними справиться? Нет! Нет! И ещё раз нет! Она встанет на развилке и пойдёт домой.

Машина неумолимо приближалась к городу. У неё не хватало сил прервать его сладостные признания, и, всё-таки, собрав всю силу воли, сказала:

– Мне скоро выходить. Мы будем ехать мимо моей улицы, и я встану.

Полуторка как раз подъезжала к бульвару Ивана Франка, который являлся продолжением их улицы. Когда она повернулась, чтобы постучать в крышу кабины водителя, Володя с отчаянием прошептал:

– Ты ведь пожалеешь об этом.

– Если пожалею, я тебе обязательно скажу, – произнесла она, уже стоя на земле и Володя, конечно, не услышал этих слов.

Но она не забыла их и всегда помнила. Спрыгнув, быстро пошла вперёд, твёрдо чеканя шаг. Она уходила в дождь, унося с собой сладость слов и жар поцелуев. Дождь остужал тело сверху, а внутри оно всё горело от того пожара, который зажёг Володя. «Льдом, льдом, ледяным крошевом надо засыпать всё это, чтобы оно никогда не возгорало».

«Господи, это же не мой грех! Почему я должна расплачиваться за него? Кто так решил? Я бы никогда не допустила до этого! Глеб, вероломный взломщик, вынуждает теперь действовать по его сценарию. А я не хочу! Я хочу ехать с Володей! Но не могу! Не мо-гу-у-у…» Капли дождя смешивались со слезами. Она слизывал их и твердила: «Никогда, никогда ты не подпустишь его ближе, чем на метр, никогда не прикоснёшься к нему ни рукой, ни ногой, ни телом. Никогда не заставишь его делить свой позор!» Приближаясь к дому, она уже почти бежала. В дом влетела мокрая, запыхавшаяся, как всегда, перемахнув через забор.

– Кто за тобой гнался? – спросила бабушка.

– Прошлое.

– Ты так говоришь, как будто прожила сто лет и уже древняя старуха.

– Прошлым может быть и то, что было минуту назад.

Поняв, что у внучки случилось что-то неординарное, не стала допрашивать. Секретов у них никогда не было, и она знала, что рано или поздно Ната всё расскажет. Но бабушка не подумала о том, что маленькая её любимая внучка выросла и стала взрослой. В детстве у неё не было от бабушки секретов, а теперь есть.