Текст книги "Здравствуй, папа! (СИ)"
Автор книги: Лина Блумквист
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Я никогда не видела своего отца. Мы жили вдвоём с мамой в маленькой однокомнатнной квартире. По вечерам любили сидеть на балконе, глядя, как солнце медленно опускается за крыши домов, окрашивая их во всевозможные оттенки заката, могли часами говорить обо всём на свете, запивая молоком маленькие булочки с корицей, и были счастливы в нашем тихом, небогатом мирке.
По утрам я просыпалась под звуки радио. «Начинаем утреннюю гимнастику!» – бодро говорил диктор и я, вскакивая с потели, распахивала окно и, вдохнув тёплый, сырой или морозный, но всегда по-особому свежий воздух, вливалась во многочисленные ряды заботящихся о здоровье нации граждан великой страны. В квартире вкусно пахло белым хлебом, поджаренным в масле, и свежезаваренным чаем – наш с мамой любимый завтрак. Я, прошлёпав босиком на кухню, целовала маму в щёку и, обжигая пальцы, хватала только что снятый со сковороды, хрустящий, с корочкой цвета карамели, кусочек. Откусывала от него и долго держала во рту, как будто старалась навсегда запомнить неповторимый вкус детства.
Почему-то по утрам время мчалось со скоростью света, и я, наскоро побросав учебники в портфель, уже на ходу поправляя складки на коричневом форменном платье и «крылышки» на фартуке мчалась в школу. Моя жизнь была необычайно светлой, беззаботной и лёгкой. Позже я поняла, что всё это было создано мамой. Иногда, просыпаясь по ночам, я слышала, как стрекочет швейная машина, и знала, что моё новое платье будет готово к празднику. По утрам меня всегда ждал завтрак, днём я доставала из холодильника обед из трёх блюд, а по вечерам мы с мамой сидели на балконе и обсуждали новинки мировой литературы, наслаждаясь вкусом свежевыпеченных булочек с корицей... До сих пор не могу понять, как маме удавалось успевать всё.
Она была необыкновенным человеком, моя мама. Ради меня отказалась от многого в своей жизни. Всегда мечтала о науке, но работала обычным врачом-терапевтом в одной из поликлиник города, чтобы побольше времени проводить со мной. Жизнерадостная, лёгкая на подъём, готовая помочь, мастер на все руки, моя мама притягивала к себе хороших людей. Она заботилась о своих пациентах, отдавая им частичку своей души, не занятую мной. Маме часто дарили цветы в знак благодарности. В такие минуты её лицо озарялось внутренним светом, и она говорила: «Значит я на своём месте, раз приношу пользу людям».
В нашей жизни было всё, но никогда не было мужчины. Мы могли говорить обо всё, но никогда о моём отце. Я не решалась спросить, а мама ничего не рассказывала. Лишь однажды, рассматривая мамины студенческие фотографии, я, увидев на одной из них рядом с мамой высокого, темноволосого парня, робко спросила: «Это твой друг?» Мама улыбнулась: «У меня было много друзей». Но в глазах её мелькнула искорка грусти. Она захлопнула альбом, поставила на проигрыватель пластинку и сказала: «Давай сегодня испечём пирог с черникой». Потом мы, перепачкавшись в муке, под звуки маминого любимого джаза пекли на кухне пирог, вдыхая аромат тёплого бисквита и протёртой черники. Вечером мы необычайно долго сидели на балконе, наслаждаясь теплом июльского вечера, пронизанного терпким запахом тополей, сладким ароматом липового цвета и ощущением полного счастья.
А потом мама начала угасать. Медленно и тихо. Она оставалась такой же весёлой, бодрой, но стала чуть реже улыбаться. Однажды, вернувшись из школы, я застала маму дома. Она лежала на диване и, кажется, спала. Такого раньше никогда не случалось, чтобы мама спала днём. Я тихонько прошла к шкафу, боясь разбудить её. Но мама открыла глаза, быстренько поднялась и, смущённо улыбнувшись, сказала: «Что-то я задремала. Наверное, к дождю».
В этот день ужин я готовила сама. Два пустых стула на балконе с изумлением выгнув спинки, смотрели на закат. К вечеру у мамы поднялась температура, и она тихонько лежала, свернувшись калачиком под тёплым пледом. И только тогда я заметила, какой маленькой и худенькой она стала. Я присела рядом и поцеловала её тонкую руку с прозрачной кожей, через которую были видны синие жгутики вен. «Мама, что с тобой?» – хотелось спросить мне. «Простудилась, наверное», – тихо сказала она. А в глазах у моей отважной мамы застыл страх.
А ночью мне впервые приснился отец. Высокий, широкоплечий, темноволосый и очень молодой. Как парень на маминой студенческой фотографии. Мы шли по лужам, и он крепко держал меня за руку. От ощущения его сильной тёплой ладони страх и отчаяние уходили, и становилось спокойно. Я подняла голову и увидела маму, сидящую на проплывающем низко над землёй белом облаке. Она счастливо улыбалась и махала нам рукой.
Я не хочу и не могу описывать все тревоги, ожидания у дверей врачебных кабинетов, когда волнение сковывает льдом недавно ещё горячее сердце и остатки надежды медленно тонут в тёмных пучинах страха перед неизбежным. Мне трудно говорить о том, как плохо чувствовала себя мама после химиотерапии. Но она стойко переносила всё, борясь за каждый день жизни. Она не могла оставить меня одну.
Я ухаживала за мамой, поддерживала, как могла. Плакала по ночам, но утром с улыбкой готовила завтрак, кормила её, бежала в школу, в аптеку, в магазин, промокая насквозь под ноябрьским дождём, замерзая на январском морозе, хлюпая по мартовской слякоти. Я научилась делать уколы, ставить клизму, промывать пролежни, учить уроки, готовя куриный бульон, штопать чулки, слушая английские тексты и улыбаться, даже когда страшно и горько. Последнее было самым непосильным для шестнадцатилетней девочки.
Отшумел тёплым ветром, гуляющим в пышной зелени, май. Отцвели яблони и вишни. Наступила пора экзаменов. Я сдавала их на отлично, потому что твёрдо решила – буду врачом, как мама. По вечерам я читала маме книги, а по ночам сама шила платье для выпускного бала. Накануне выпускного маме вдруг стало лучше. «Давай посидим на балконе, как раньше», – попросила она. Я подняла на руки маму, ставшую лёгкой, как пушинка и усадила её в кресло на балконе, укутав в плед. Мама вдохнула полной грудью, посмотрела на меня и сказала: «Ну вот ты и выросла, дочка». Я положила голову ей на колени, и она погладила меня по волосам.
Торжественное вручение аттестатов. На мне – розовое платье, в тёмных волосах – роза, приколотая мамой. «Какая ты красивая», – сказала мама и поцеловала меня. По-праздничному украшенный актовый зал школы заполнен выпускниками, учителями, гостями, родителями. Прощание со школой всегда торжественный и грустный момент. Если бы только мама могла быть здесь... Я обвела взглядом зал и увидела маму на стуле у окна. Тоненькая, восторженно-молодая, в своём лучшем, ставшим слишком широким, зелёном платье, перехваченном на талии тоненьким пояском, с усталой нежной улыбкой на бледных губах. Моё сердце наполнилось счастьем и надеждой, и я непрерывно улыбалась, когда мне вручали золотую медаль.
Мы приехали домой на такси. Мама сама дошла до кровати и легла, прикрыв глаза. Я присела рядом. Ощущение счастья и полёта не проходило.
– Мамочка, теперь всё будет хорошо. Ты выздоровеешь.
– Всё будет хорошо, родная, – мама улыбнулась и дотронулась горячей ладонью до моей щеки. – Я хочу попросить тебя, если когда-нибудь ты встретишь своего отца, скажи, что я простила его. А теперь иди, я устала и хочу спать.
Я долго лежала без сна и думала об отце. Мне уже совершенно не важно было, что произошло у них с мамой. Я поняла, что бы там ни было, а мама любила его. Как же мне хотелось в эту минуту, чтобы он был с нами...
Этой ночью мамы не стало... Она навсегда осталась в моей памяти молодой, красивой, с лёгкой улыбкой на лице, озарённом внутренним светом.
–
Похоронили маму на городском кладбище, и я дни напролёт просиживала у могилы и плакала. Казалось, слёзы никогда не кончатся. По ночам я долго лежала без сна и вспоминала, вспоминала, вспоминала... Однажды мне приснилась мама. Она ничего не говорила, просто парила над верхушкой старого тополя во дворе и улыбалась. А потом вдруг обернулась белой птицей и, взмахнув крылом, растаяла в сини летнего неба. И лишь маленькое, лёгкое пёрышко доверчиво опустилось в мою раскрытую ладонь. Странно, но в то утро я проснулась с чувством покоя и желанием жить. Мама и оттуда, с высоты своего вечного полёта заботилась обо мне.
Потом был мединститут: перешитые из маминых платья, стипендия, батон с молоком на завтрак, обед и ужин, перестроечные очереди за этим батоном, купоны, талоны, отоварить которые у меня всё равно не получалось – не было ни денег, ни времени. Я училась с фанатичной одержимостью, засыпая, порой, в читальном зале библиотеки или в метро. Передо мной была цель – победить монстра, убившего маму. Когда подошло время выбора специализации, сомнений не возникло – онкология. Я мечтала о научных открытиях, о том, как смогу спасти миллионы людей, задыхающихся в цепких клешнях рака. Но после окончания попала по распределению в детский онкогемотологический центр – единственную в стране больницу, где лечились дети со злокачественными заболеваниями крови.
Будни детской онкологической клиники – это постоянный нечеловеческий труд. Нужно уметь быть одновременно психологом, воспитателем, актёром, но не забывать при этом, что ты – врач. Дети – особые существа. Они живут, даже когда уже не остаётся надежды: с нетерпением ждут новый мультфильм по телевизору, играют в куклы, укладывая их в постель и прилаживая к тоненькой ручке Барби «капельницу», сделанную из соломки для коктейля, демонстрируют модели, повязывая ленточки вокруг облысевших от химии и облучения головок, встречают Деда Мороза, водят хороводы у ёлочки и смеются, смеются, смеются. А в глазах их матерей только страх, отчаяние и боль.
Поначалу казалось – не смогу, не выдержу, не пойду больше на работу. Но утром, оторвав тяжёлую голову от промокшей от слёз подушки, я натягивала на лицо неизменную добрую улыбку и, оставив свои страхи и сомнения снаружи, переступала порог больницы. Меня захватывал водоворот дел – надо сделать записи в картах, просмотреть снимки и результаты анализов, провести обход, поговорить с родителями, посмотреть базу данных о подходящих донорах для пересадки костного мозга, почитать обещанный стишок маленькому Мите из третьей палаты, убедить родителей Андрея не забирать его домой, а попробовать ещё один курс химиотерапии, успокоить бабушку Алеси и при этом улыбаться, даже если хочется плакать.
И мне это удавалось. Во всяком случае, до того дня, когда в одной из палат, которые я вела, появилась новая пациентка – четырнадцатилетняя Арина с диагнозом «Острая нелимфобластная лейкемия». Девочка уже прошла несколько курсов химиотерапии по необходимой схеме, но улучшение не наступало. Необходима была пересадка костного мозга.
Когда я впервые шла в палату к Арине, мне, почему-то, было очень тяжело. Трудно сказать, почему, возможно, я просто устала... Девочка сидела на кровати – маленькая, худенькая. В её глазах уже не было ни страха, ни надежды, и моё сердце сжалось от нежности и жалости к этому измученному существу.
-Привет.
В ответ она неожиданно улыбнулась, моргнув большими синими глазами без ресниц.
-Хочешь? – порывшись в кармане, я выудила из него свеженький шоколадный батончик.
-Не-а, – Арина помотала головой. – Булочку с корицей хочу, с молоком. Как папа любит. Мне принесли, но у меня аппетита не было.
Я достала из тумбочки пакетик с булочками, налила в стакан молока...
-Посидите со мной? – придвинула она поближе ко мен пакетик с булочками. Я взяла одну и надкусила, понимая, что булочки были лишь предлогом задержать меня.
-А у Вас волосы красивые. Тёмные и волнистые. Как у моего папа. У меня раньше были такие же, ещё до химии, – вздохнула она. Я погладила её по голове с редкими блеклыми волосиками.
– Они вырастут, – сказала я.
Так мы подружились. Каждую свободную минуту я старалась забежать к ней, подбодрить, поддержать, поговорить с ней и с её невысокой светловолосой мамой. Как-то так получилось, что я так ни разу и не встретила отца девочки – он много работал и навещал дочь только по вечерам. Арина всегда улыбалась навстречу. А я, лихорадочно пытаясь скрыть волнение, рассказывала ей о каких-то забавных пустяках, перебирая тем временем в голове все возможные варианты лечения и прогнозы. Тем временем состояние моей пациентки ухудшалось, и невозможно было больше медлить с операцией. Девочка умирала, таяла, как бледная восковая свеча, зажженная у иконы. Эта юная пациентка была мне очень близка и я переживала за нее, как когда-то за маму. И боролась за каждый новый день для нее. К сожалению, костный мозг матери и отца девочки не подходил. Братьев-сестёр у Арины не было. Я проверяла и перепроверяла базу данных, но тщетно – у моей маленькой подруги была очень редкая группа крови – IV с отрицательным резусом. Такая же группа крови была и у меня. А ведь это шанс, один из сотни тысяч, но всё-таки шанс. Я помчалась в лабораторию.
Ответ ошеломил меня и наполнил сердце надеждой – мой костный мозг подходил по шести параметрам из шести необходимых! Можно готовить девочку к пересадке!
–
Я пришла в себя после наркоза, почувствовала ноющую боль в спине и улыбнулась. Я была уверена, что Арина будет жить. Дверь, тихонько скрипнув, приоткрылась, и в палату вошёл высокий, седой мужчина с цветами.
– Спасибо Вам, доктор! – сказал он, положив букет на край моей постели. – Вы её спасли.
Он поднял на меня полные благодарных слёз глаза, и я внезапно узнала в этом поседевшем человеке темноволосого парня, обнимающего мою маму на одной из студенческих фотографий и мужчину, приходившего во сне, в ту ночь, когда мама заболела. Наши взгляды встретились, и я заметила, что он вздрогнул.
«Здравствуй, папа», – подумала я, а он вдруг порывисто сжал мою руку...
