Текст книги "Мышь под судом"
Автор книги: Лим Чже
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Глотая слюни и утирая слезы, уныло пропищала Улитка:
– По душе мне сырые места, потому-то тело мое никогда и не высыхает. Приклеюсь я к старому камню или замшелым плитам, да так и сижу, а когда ползу, оставляю слюну на развалившихся заборах и рухнувших стенах. Рожки мои насмешливо торчат, как бы посмеиваясь над любителями мелких распрей, круглый домик мой создан в насмешку над жилищами дикарей[63]63
…круглый домик мой создан в насмешку над жилищами дикарей. – Жилища соседних кочевых племен китайцы в древности называли «улитковыми домиками».
[Закрыть]. Никогда я не выпускаю слюну с целью захватить добычу, как же могла я быть соучастницей преступления?
Привели к Хранителю кладовой Муравьев. Выстроились Муравьи в ряд по-военному и в один голос, негодуя, заявили:
– Потомки воинственного племени и сами хорошие воины, стоим мы всегда за правду и не терпим лгунов. В свое время щедро отблагодарили мы Сун Сяна за бамбуковую лестницу[64]64
В свое время щедро отблагодарили мы Сун Сяна за бамбуковую лестницу. – Об историках и литераторах XI в. братьях Сун Сяне и Сун Ци рассказывают такую легенду: однажды вода залила муравейник, находившийся под полом. Муравьям грозила гибель. Старший брат Сун Сян изготовил бамбуковую лестницу, спустил ее в муравейник и помог муравьям выбраться наверх. В том же году братья держали экзамен на получение чиновничьей должности, причем более высокую оценку заслужил младший. Император, узнав об этом, сказал: «Не годится младшему опережать старшего!» – и назначил Сун Сяна на более высокую должность. Сун Сян решил, что это муравьи ходатайствовали за него перед императором.
[Закрыть], а Чуньюю показали во сне блага Страны Ясеневого Покоя[65]65
…Чуньюю показали (мы) во сне блага Страны Ясеневого Покоя. – Однажды, рассказывает писатель Ли Гун-цзо (IX в.), житель Древнего Китая Чуньюй, выпив вина, заснул под ясенем и во сне побывал в Стране Ясеневого Покоя, где провел десять лет и даже женился на дочери тамошнего правителя. Проснувшись, он расковырял дупло в ясене, желая найти приснившуюся страну, но нашел лишь муравейник.
[Закрыть]. Старая поговорка гласит: «От муравьиной норы и тысячеверстная плотина рушится!» Но верьте нашему слову: не трогали мы землю у Королевской кладовой, как не трогали государственную казну. Мы занимались своим обычным делом – обучались построению войск, а лживая Мышь наговорила про нас невесть что! Как же тут не гневаться?!
* * *
Выслушал Дух-хранитель речи Улитки и Муравьев, повелел отправить их всех в темницу, а Мыши приказал назвать истинных пособников преступления.
Старая Мышь – мешок хитростей – думает: «Наземные животные упрямы, неповоротливы и глупы, – их трудно заподозрить в подстрекательстве к преступлению. Зато пернатые, парящие в воздухе, от природы легки и ясны духом, нрав у них податливый, а ум неглубокий. Затуманю им головы своей болтовней, напугаю неприступностью судьи, – разве посмеют перечить мне те, кто порхает в воздухе, танцует в облаках, щебечет по утрам и воркует по вечерам? Взвалю на них вину – и дело с концом!»
И вот, приняв смиренный вид и призвав небо в свидетели, снова заговорила Мышь:
– Когда я, старая, собралась грызть стену кладовой, ночь была темным-темна, хоть глаз выколи. Стукнулась я головой о камень, ноги завязли в грязи – ни вперед, ни назад. Тычусь, как слепая, нащупываю дорогу, а сама боюсь в мышеловку угодить. Я уж отказалась было от своего намерения в кладовую пробраться, но только было собралась уходить, как прилетел из леса Светлячок и зеленым огоньком посветил мне. С его помощью я и пробралась в кладовую. Кто же, если не Светлячок, помог мне похитить зерно?
Хорошую службу сослужил мне Петух. Стала я усердно грызть стену, но стена была толстая и крепкая – немало пришлось потрудиться, прежде чем работа пришла к концу. В спешке я и не заметила, как рассвело. Но тут Петух, хлопая крыльями, прокричал свое «кукареку». Смотрю я: на востоке уже заалели лучи солнца, откуда-то доносятся людские шаги и голоса. Бросила я работу, кинулась со всех ног в свою нору, да и притаилась там, едва дыша от страха. Не предупреди меня Петух, попала бы я в руки сторожей. Кто же, как не Петух, помог мне?
Хоть и знал уже Дух коварство и лживость старой Мыши, а все же решил еще раз поверить преступнице. Повелел он привести обвиняемых и в гневе сказал Светлячку:
– Драгоценным огнем надлежит тебе освещать путь к Истине[66]66
Драгоценным огнем надлежит тебе освещать путь к Истине. – Намек на предание об ученом Древнего Китая Чэ-ине, который работал по ночам при свете светлячков, так как у него не было денег, чтобы купить свечи или масло для лампы.
[Закрыть]. Почему же стал ты сообщником преступления?
Спросил он и у Петуха:
– А ты зачем помог преступнице?
Дрожа мелкой дрожью, отвечал перепуганный Светлячок:
– С незапамятных времен зарождаюсь я в гниющем сене, обитель моя – дремучие леса. Когда налетает прохладный осенний ветер, я распускаю крылья и лечу; когда солнце заходит за горы, зажигаю свой огонек и лечу. Случается, опускаюсь я на письменный стол ученого и заменяю ему свечу, иногда сажусь на одежду поэта, озаряя его седые волосы. При свете солнца я угасаю, во мраке ночи никогда не лгу.
Ну и удивился Петух, когда взяли его под стражу. Нежданно-негаданно свалилась на него беда: впервые попал он в суд. От испуга вытянул Петух шею и стал хрипло кричать, но вскоре успокоился, распрямил свой красный гребешок и заговорил:
– Мое дело – возвещать зарю! Голос мой призывает солнце! На заставе Ханьгу спас я от погони Тянь Вэня[67]67
На заставе Ханьгу спас я от погони Тянь Вэня. – Однажды, гласит предание, Тянь Вэнг, спасаясь от преследования циньского правителя, наткнулся на закрытую в ночное время заставу. Тогда один из друзей Тянь Вэня пропел петухом – стражники открыли ворота, и Тянь Вэнь был спасен.
[Закрыть], ночью заставил Цзу Ти плясать от радости[68]68
…ночью заставил Цзу-ти плясать от радости. – Цзу-ти – китайский сановник эпохи Цзинь (265–420 гг.), тайный ревизор. Однажды ночью его разбудил крик петуха, благодаря чему Цзу-ти сумел вовремя раскрыть крупный заговор против императора.
[Закрыть]. Мой утренний клич напоминает вассалу о верности государю, а добродетельной жене – о нерадивости гуляки-мужа. Непричастен я к преступлению Мыши!
* * *
Допросив Светлячка и Петуха, Дух повелел отвести их в темницу, а сам сказал Мыши:
– Знаю теперь, что светить в темноте – назначение Светлячков, а кричать по утрам – обязанность Петуха. Значит, ни Светлячок, ни Петух не могли быть соучастниками твоего преступления, невиновность их очевидна. Кто же был твоим сообщником? Говори немедля!
Назвала Мышь Кукушку и Попугая.
– Прогрызла я стену кладовой, а предо мною – земляная насыпь; с трудом разгребая землю, стала я перетаскивать ее в другое место. Мне и невдомек, что поблизости Кошка притаилась, глаз с меня не спускает. Но тут села на дерево Кукушка и прокуковала: «Лучше вернуться! Лучше вернуться!»[69]69
«Лучше вернуться!» – Согласно китайскому преданию, Ван-ди, правитель древнего княжества Шу, потрясенный высокими нравственными качествами жителя княжества Цзин Кай-мина, уступил ему престол, а сам удалился в «Западные горы», где скончался, грустя по своей стране. Это случилось во втором лунном месяце, когда кукуют кукушки. Люди сложили легенду о том, что душа Ван-ди, обернувшись кукушкой, кукует «Лучше вернуться…».
[Закрыть] Я сразу догадалась, что грозит мне опасность, и кинулась со всех ног к своей норе. Тут-то Кошка на меня и прыгнула: когти выпустила, зубами скрежещет; да только я уже далеко была! Так спаслась я от коварной хищницы. Разве не Кукушка помогла мне избежать беды?
Но это еще не все. На другой день попробовала я снова в кладовую пробраться; гляжу – передо мной груда камней, сдвинуть их мне не под силу. «Ну, думаю, придется бросать эту затею!» Но тут прилетел Попугай, сел на ветку и говорит: «Мышь, прогрызи дыру! Мышь прогрызи дыру!» Я и послушалась; забыв про усталость, с новыми силами принялась за дело. Разве не вправе я сказать, что на преступление толкнул меня Попугай?
Выслушал Дух эту речь и велел Воинам привести подстрекателей.
Горько заплакала Кукушка:
– Я – душа покойного властителя царства Шу, извечный гость Башаньских гор. Можно ли не печалиться вдали от родины? Когда луна горюет над безлюдными горами, я кукую: «Лучше вернуться! Лучше вернуться!» Поэт услышит – прослезится, путник услышит – задумается. От века звучит в лесу мой голос, почему же уверяет эта Мышь, что пела я ради нее?
Затем шумно затараторил Попугай:
– Я выходец из Луншаньских гор, желанный гость Людей. Разумом постигаю я мирские дела, речью могу подражать Человеку. Во дворце танского императора читал я стихи, в доме почтенного Яна разоблачил коварную изменницу, звал меня Мин-хуан и «Белоснежкой», и «Зеленым Чиновником»[70]70
Во дворце ганского императора читал я стихи, в доме почтенного Яна разоблачил коварную изменницу, звал меня Мин-хуан и «Белоснежкой», и «Зеленым Чиновником». – По преданию, у китайского императора Мин-хуана (правил в эпоху Тан с 713 по 755 г.) был белый попугай, который декламировал стихи; император звал его «Белоснежкой».
По другому народному преданию, жена китайского богача Яна подговорила своего возлюбленного Ли убить мужа. Когда стали искать убийцу, прилетел зеленый попугай и закричал: «Яна убил Ли!» Преступник был схвачен. Император Мин-хуан взял попугая к себе и назвал «Зеленым Чиновником».
[Закрыть]. Поэт Ми Хэн воспел меня как «Священную птицу с Запада»[71]71
Mu Хэн воспел меня как «Священную птицу с Запада». – Ми Хэн, китайский поэт эпохи Восточная Хань (I–III вв.), в одном из стихотворений называет попугая «Священной птицей с Запада».
[Закрыть], а Бо-Цзюй-и[72]72
Бо Цзюй-и – знаменитый китайский поэт (772–846 гг.).
[Закрыть] прославил мою родину, что к востоку от Янцзы. Душа и повадки у меня птичьи, но разговариваю я языком человечьим. Да разве мог я, священная птица, участвовать в преступлении Мыши? Поболтать я люблю, вот Мышь и воспользовалась моей слабостью, чтобы возвести на меня поклеп. Впредь буду я молчать, рта не раскрою, что бы ни случилось!
* * *
Выслушал Дух Кукушку и Попугая и думает: «Попугай, конечно, невиновен. К тому же, он открыл мне, что обладает чудесным даром – изобличать преступников; надо будет иметь это в виду. Кукушка же – птица беспокойная и мстительная, Людей не любит. Но что ни говори – она душа властителя царства Шу, значит, обращаться с ней надо бережно».
И порешил строгий судья отослать Попугая обратно в горы Луншань, а Кукушку поселить в саду, подле кладовой, усадив ее на рододендрон, прозванный «Кукушкин цвет». Отдал Дух надлежащие приказания и говорит Мыши:
– Кукушка куковала без всякой цели. Попугай разговаривал сам с собой. Кто же наконец твои сообщники?
Назвала Мышь Иволгу и Бабочку.
– День изо дня набивала я, старая, брюхо белояшмовым рисом и жила припеваючи. В один погожий вечер, когда поблизости и человеческого голоса не было слышно, отправилась я в свое излюбленное местечко утолить голод. Прихожу – а на дереве сидит золотистая Иволга; прилетела неведомо откуда и нежным голосом чудесные песни поет, а меж цветов, соревнуясь в танце, порхают белые Бабочки. Обрадовалась я и стала с ними резвиться – они ведь мои закадычные друзья.
Подумал Дух и повелел Святому Воинству доставить в суд обвиняемых. Привели Воины Иволгу и Бабочку. Спрашивает их Хранитель кладовой:
– Правда ли, что вы резвились с Мышью? Правда ли, что подбили ее на преступление?
Нежным, трепетным от волнения голосом ответила Иволга:
– Когда налетает восточный ветер и перестает моросить дождик, цветы в горах улыбаются своими нежными устами, а ветви Ивы, что склонилась над рекой, раскрывают – будто глаза – зеленые почки и колышутся в танце. Тогда покидаю я тихие долины и улетаю в цветущие луга, в зеленые чащи. Пронзительный, как игла, голос мой прогоняет весенние сны, а легкое, словно ткацкий челнок, тело порхает меж ветвей плакучей Ивы. С давних времен своими песнями перекликаюсь я с поэтами… Да разве могла бы я делить радость с таким ничтожеством, с таким подлым существом, как эта Мышь?
Затем, взмахивая хрупкими крылышками, заговорила Бабочка:
– Когда у подножия гор расцветают цветы, а у речной дамбы зеленеют чудесные травы, наши белые крылья мелькают, словно снежинки в дуновении легкого ветерка; танцуем мы парами, напоминая опадающие лепестки цветов. Вместе с отшельниками искали мы дорогу в зеленых горах, мы являлись во сне Таньюаньцу…[73]73
…мы являлись во сне Таньюаньцу… – Таньюанец – китайский философ Чжуан-цзы (VI в. до н. э.), прозванный так по названию местности, в которой жил. Однажды, повествует предание, философу приснилось, что он бабочка. Проснувшись, Чжуан-цзы долго не мог понять, видел ли он бабочку во сне или бабочка в эту минуту видит во сне Чжуан-цзы.
[Закрыть] Я от рождения веселого, легкого нрава – что же в этом преступного?
* * *
Допросил Дух Иволгу и Бабочку и думает: «Распевать песни и плясать любят одни только повесы да развратницы. Нет, ни Иволге, ни Бабочке верить нельзя!» И повелел он заключить обеих в темницу. Потом обратился к старой Мыши:
– Когда щелкает Иволга, Люди называют это песней, когда порхают Бабочки, Люди называют это танцем. Но ведь для Иволги и Бабочки песня и танец – не развлечение, это их обычное занятие.
Сказал так Дух и повелел Мыши выдать подлинных сообщников.
Называет Мышь Ласточку и Лягушку.
– Я жалкая, ничтожная зверюшка, попав в кладовую, нежданно-негаданно разбогатела. Сбылись мои мечты, стала владеть я огромными запасами риса и зажила припеваючи, не завидуя даже Тигру. Одно не давало мне покоя: как быть, если преступление раскроется? Ломаю над этим голову, а тут на южной стороне, под стрехой крыши, появляются две Ласточки и приветливо щебечут, обращаясь ко мне: «Чичжи ви чичжи, пучжи ви пучжи, си чжия», что означает: «Я знаю: что знаю – то знаю, чего не знаю – того не знаю». И так они повторили сто, тысячу раз. Я, конечно, поняла, что, когда преступление будет раскрыто и судья учинит мне допрос, я должна отвечать только: «пучжи, пучжи», то есть «не знаю, не знаю».
Передохнув, Мышь продолжала:
– И вот, когда мне на старости лет повезло – привалило богатство, Лягушки, что живут в пруду, поблизости от кладовой, стали мне завидовать. Выпятив животы и раздув щеки, они упорно надоедали мне; голосами трескучими, будто крестьянский барабан, без конца твердили они: «Тоганнак, ечжун аннак суннак», что означает: «Ты радуешься одна, не лучше ли радоваться вместе?» Лягушки давали этим понять, что я должна поделиться с ними богатством. Они изрядно докучали мне своим кваканьем, но ни одна не донесла на меня в суд, за что я, скажу по совести, весьма им благодарна. Как видите, ваша милость, в конечном счете Лягушки-то мне и помогли!
Выслушав признания Мыши, Хранитель кладовой призвал Ласточку и Лягушку и учинил им строгий допрос.
Вскидывая голову и оправляя черные перышки, Ласточка взволнованно прощебетала:
– С давних пор мы, Ласточки, обитаем к югу от Янцзы. Весной супружеские пары улетают в северные края, а осенью возвращаются с детишками на родину. Мы приносим в клювах красную глину и строим себе гнезда под стрехами крыш. Когда дует ветерок, мы летаем по улицам столицы, предвещая перемену погоды. Охотно резвимся мы вокруг цветов, порхаем среди ивовых ветвей. Речь мы заимствуем у поэтов, буквы учим по сочинениям ученых. Мы служим Людям, доставляя их письма в далекие края. Сердца наши вечно тоскуют о героях минувших дней. Всегда говорим мы только правду, зачем же Мышь называет нас обманщицами?
Раздувая грудь наподобие кузнечных мехов, заговорила разгневанная Лягушка:
– Мы, Лягушки, существа незаметные, живем, не вылезая из колодца[74]74
Мы, Лягушки… живем, не вылезая из колодца. – Намек на китайскую пословицу: «Колодезные лягушки не могут рассуждать о небе».
[Закрыть]. Когда в пору желтых слив моросит мелкий дождик или серебристая луна освещает наш заросший зеленой травой водоем, мы не можем удержаться, чтобы не пропеть «нак-нак» – «радость-радость». Выражать свои чувства иначе мы не умеем. В старину глупец гадал: для кого мы поем?[75]75
В старину глупец гадал: для кого мы поем? – Китайские легенды рассказывают о невежественном правителе Хуэй-ди (290–307 гг.), который, услышав кваканье лягушек, спросил придворных: «Для кого они поют?»
[Закрыть] Но стоит ли над этим задумываться? Конечно же, только для себя! А у жадных Мышей иной заботы нет, как только брюхо себе набивать!
Отправил Дух-хранитель Ласточку и Лягушку в темницу, а сам говорит Мыши:
– Щебетание девочек-Ласточек и кваканье ветрениц-Лягушек – их обычный разговор. Назови же мне своих настоящих сообщников!
И назвала ему лгунья Летучую Мышь и Воробья.
Схватили Летучую Мышь в полдень, при ярком свете солнца. Не в силах раскрыть глаза, растерянно шарахалась она из стороны в сторону. Впервые увидел Хранитель кладовой столь мерзкое создание. Допросил Дух Летучую Мышь. Трепеща от страха, пробормотала она:
– Когти мои – острые иглы, крылья – подобны круглому зонту, но передвигаюсь я весьма осторожно, ибо всему предпочитаю покой. Я не птица, но и не животное, – я нечто среднее, я не дружу ни с птицами, ни с животными. Сухими безветренными ночами вылетаю я из гнезда и охочусь за насекомыми, на рассвете, когда прячется луна и гаснут звезды, сажусь на деревья и поедаю плоды. По невежеству часто путают меня с Мышью, но я совсем иное существо!
Затем, боязливо вертя головкой, жалобно зачирикал Воробей:
– Разум помогает нам, Воробышкам, выбрать дерево, чтобы свить себе гнездо. Любим мы галдеть на полях, склевывая спелые колосья, а когда прольется дождь, охотно пьем росу из чашечки цветка. На рассвете отгоняем мы от поэта сон, весной воспеваем природу. Как можем мы, парящие в облаках, жить в согласии с теми, кто ползает по земле?!
Не по нраву пришлась Хранителю кладовой Летучая Мышь, а чириканье Воробья просто раздражало его… И повелел Дух отправить обвиняемых в темницу. Потом обратился он к старой Мыши:
– Не могу поверить, что Летучая Мышь и Воробей были с тобой в сговоре. Назови наконец истинных подстрекателей!
И тогда назвала Мышь Ворону и Сороку.
– Всем известно, что Ворона – зловещая птица, Сорока же всегда держится рядом с ней. Свили они гнезда на высохшем дереве, у входа в кладовую, да и глазели изо дня в день на мои проделки. Но в управу не доложили! Более того, они лгали, будто ничего предосудительного не заметили! Разве не скрыли они от властей мое преступление?
Вызывает Дух Ворону и Сороку.
Печально поникнув клювом, прокаркала Ворона:
– Я наследница Золотой Птицы – Солнца, супруга Яшмового Зайца[76]76
Я наследница Золотой Птицы – Солнца, супруга Яшмового Зайца. – Солнце и луна отражали в представлении древних китайцев мужское и женское начала, их символами были соответственно заяц и ворона.
[Закрыть]. Соплеменники мои слетались некогда ко дворцу императора Шуня, чтобы прославить Великого Мудреца[77]77
Соплеменники мои слетались некогда ко дворцу императора Шуня, чтобы прославить Великого Мудреца. – По преданию, ко дворцу императора Шуня слетались трехногие вороны. Великий Мудрец – Конфуций.
[Закрыть]; летая по дорогам государства Силла[78]78
Силла – корейское государство, сложившееся в I в. до н. э.
[Закрыть], разоблачали мы бунты и мятежи. Поэт Мэй Шэн-юй[79]79
Мэй Шэн-юй, настоящее имя Мэй Яо-чэнь (1102–1160 гг.) – известный китайский поэт.
[Закрыть] восхищался в своих одах нашими пророчествами, великий Ли Тай-бо[80]80
Ли Тай-бо – Ли Бо – великий китайский поэт (701–762 гг.).
[Закрыть] звучными стихами воспел нашу правдивость. В День Холодной Пищи выкрадываем мы из могил бумажные деньги[81]81
В День Холодной Пищи выкрадываем мы из могил бумажные деньги. – День Холодной Пищи отмечается в начале весны. В течение трех дней корейцы не едят горячей пищи, посещают могилы предков и приносят жертвы, сжигая бумажные деньги (уже в описываемое Лим Чже время, то есть в XVI в., стали жечь простую бумагу).
[Закрыть] и летаем с ними по свету; осенью, когда опадают листья, улетаем в дальние края, унося с собой заходящее солнце. Меня называют священной птицей, – могла ли я участвовать в преступлении этой твари? Есть старинная поговорка: «Любишь человека, люби и ворону на крыше его дома». Вы же, ваша милость, не любите Мышей и переносите свою нелюбовь на Птиц, у которых нет с Мышами ничего общего. Как же тут не печалиться, как не досадовать?
Затем, прыгая по залу, застрекотала разгневанная Сорока:
– Природа наделила меня не только сметливостью, но и бойким говорком. Живу я на деревьях близ людских селений; хорошо зная, куда дует ветер, я первая приношу людям радостные вести. Это я в стране Петушиный Лес подала старухе весть о сундуке и короле Сок Тхар Хэ[82]82
Это я в стране Петушиный Лес подала старухе весть о сундуке и короле Сок Тхар Хэ. – Петушиный Лес – поэтическое название корейского государства Силла. Согласно легенде, один из правителей Силла, Сок Тхар Хэ, был найден некой старухой в лесу, в сундуке, висевшем на дереве и охранявшемся петухом; старуху же привела в лес сорока.
[Закрыть], это мы, Сороки, выстроили для Волопаса мост через Серебряную Реку[83]83
…это мы, Сороки, выстроили для Волопаса мост через Серебряную Реку. – Согласно легенде, Чжи-нюй, дочь Небесного владыки, жила на небе и ткала облака. Спустившись однажды на землю в образе феи, она увидела бедного пастуха Ню-лана, влюбилась в него и стала его женой. Узнав об этом. Небесный владыка разгневался на свою дочь и в наказание сделал ее и пастуха Ню-лана звездами в созвездиях Водолея и Лиры – Волопасом и Ткачихой, отделенными друг от друга Серебряной Рекой (Млечный Путь); встречаться им разрешено было лишь раз в году – в седьмую ночь седьмой луны на мосту через Серебряную Реку, который якобы устраивают сороки.
[Закрыть]. Никогда никто не называл меня преступницей! Не верьте, будто я помогала этой хищнице!
* * *
Окончил Дух-хранитель допрос, отправил Ворону и Сороку в темницу и говорит Мыши:
– Ясно мне, что Ворона и Сорока невиновны. Кто же все-таки подстрекал тебя к воровству?
Отвечает Мышь: Коршун, мол, и Сова.
Злобно глянул Коршун на Мышь и, негодуя, заявил:
– Летаю я под самым небосводом, и мудрецы воспевают мой горделивый полет. Когда я протяжно кричу, призывая дождь, крестьяне ждут, что настанет непогода. Люблю я резвиться в голубом небе, пищу предпочитаю дымящуюся кровью: часто нападаю на Зайцев, похищаю Цыплят. Очень сожалею, что уже давно не заклевал эту старую Мышь!
Сова заухала:
– Когда я была молода и глупа, совершила я тяжкий грех: убила свою мать… С тех пор не могу я поднять головы и в ясный день показаться на свет. Когда луна уходит из леса, я кричу зловещим, сдавленным голосом; когда под старыми деревьями сгущается туман, – летаю, взмахивая короткими крыльями. Заслышав человеческий голос, прячусь подальше, даже звери пугают меня. Пусть я навеки опозорена, – не желаю разевать клюв, чтобы оправдываться перед Мышью. Ведь эта гнусная, бессердечная тварь проникла в Королевскую кладовую и сожрала зерно – народное достояние! До конца своих дней буду сожалеть, что не истребила весь мышиный род!
* * *
Выслушал Дух речи Коршуна и Совы и, возмущенный кровожадностью этих птиц, повелел заключить их в темницу. Потом обратился к Мыши:
– Коршун и Сова – твои враги, и оговорила ты их из мести. Сознаешься ли ты наконец, кто были твои сообщники?
Мышь назвала Гуся и Утку.
Задержали Гуся, привели в суд. Захваченный врасплох, зашипел Гусь, пригибая шею к земле:
– Живу я близ рек и озер, а иногда и в доме Человека. Некий Чэнь Чжун-цзы, впервые увидев меня и отведав моего мяса, выплюнул его, за что получил прозвище «Бескорыстного», даос[84]84
Даос – последователь даосизма, философского и религиозного учения, основанного в VI в. до н. э. китайским мыслителем Лао-цзы.
[Закрыть] из Шаньиня подарил знаменитому Ван Си-чжи[85]85
Ван Си-чжи – знаменитый китайский каллиграф и поэт, живший в IV в.
[Закрыть] Гусей, а тот переписал для него книгу «О Пути и Добродетели». Резвясь в прозрачных водах, играю я со своей тенью, поклевываю солнечные лучи, сушу перья. Всю жизнь восставал я против воровства, а вы обвиняете меня в пособничестве воровке! Разве не обидно?!
За ним, задрав длинный клюв, закрякала Утка:
– Днем плещусь я в реках и озерах, ночью сплю или бодрствую на берегу. Ноги у меня короткие, но душе доступно высокое. Иногда прихожу я к Людям и живу у них без забот. Да разве стану я побираться у мышиных нор?
* * *
Окончив допрос, повелел Дух заключить Гуся и Утку в темницу и говорит Мыши:
– Гусь и Утка ни в чем не повинны. Открой мне всю правду!
Надумала тогда Мышь обвинить в подстрекательстве Крапивника и Голубя.
Тонким голосом пропищал Крапивник:
– Я крохотная птичка: когда сажусь на дерево, меня принимают за кусочек пчелиных сотов; когда летаю – похож на дождевую каплю. Если и много полыни на лугу, все равно несу я в гнездо не больше одной травинки. Если и много в поле колосьев, все равно наедаюсь я досыта двумя зернышками. Смешно мне, когда птицы дерутся из-за пищи: никогда я не голодаю и этим весьма горжусь. Могла ли такая бескорыстная пичужка, как я, подружиться с этой обжорой?
Потом нежно заворковал Голубь:
– Когда в долины приходит весна и зацветают абрикосы, сушу я свое оперение в теплых лучах солнца, и легкий ветерок овевает мое тело. Воркую я, призывая лето, а потом улетаю навстречу вечерней заре. Меня называют Вестником Сева, ибо песнями я призываю крестьян готовиться к пахоте. Разве мог я участвовать в преступлении?
* * *
Выслушал Дух-хранитель Крапивника и Голубя, повелел заключить безобидных птиц в темницу, а сам говорит Мыши:
– Крапивник и Голубь сказали чистую правду – неповинны они в преступлении. Говори же, кто твои сообщники!
Называет тогда Мышь Перепела и Фазана.
Привели в суд Перепела; потряхивая маленькой головкой и едва приметным хвостом, взмолился он:
– Соплеменники мои живут в камышах, питаются травами и ягодами. Мясо наше вкусно, как фазанье, хотя с виду мы от фазанов отличаемся. Нередко становимся мы, Перепела, добычей четвероногих. Подобно мудрецам, не имеем мы постоянного пристанища[86]86
Подобно мудрецам, не имеем мы постоянного пристанища. – Намек на Конфуция, бродившего из одного царства в другое в поисках правителя, который захотел бы воспользоваться его советами.
[Закрыть]; подобно бедняку ученому, ходим в лохмотьях. При такой скромности к чему нам зариться на чужое добро?!
Наступила очередь Фазана. У подножий гор, на ступенчатых скалах, под карликовыми соснами вьет он теплое гнездышко. Сладка, как мед, была жизнь у Фазана с Фазаночкой, и вот затребовали Фазана в суд…
– Я горная Птица, частый гость полей и садов, – испуганно залопотал Фазан. – Конфуций восхищался мною и прозвал меня Горным Гребнем, но императрица Люй переименовала меня в Дикого Петуха![87]87
…императрица Люй переименовала меня в Дикого Петуха. – Китайскую императрицу Люй-хоу (жену императора Гао Цзу) звали Чжи, иероглиф «чжи» обозначает «фазан». Так как употреблять иероглифы, входящие в имена царствующих особ, строго запрещалось, фазана стали называть «ецзы» – «дикий петух».
[Закрыть] При звуках моего голоса несчастный чиновник вспоминает о своем одиночестве и поет грустные песни, узорами цвета моих перьев вытканы королевские одежды! При виде фазаньего мяса у многих текут слюнки… А эта подлая тварь желает Запятнать мою честь! Ее острая морда отвратительнее пасти Тигра! Если, по-вашему, я заслуживаю смерти, я готов умереть!
* * *
Допросил Дух Перепела и Фазана, повелел отправить их в темницу, а потом говорит Мыши:
– Ясно мне, что Перепел и Фазан к хищению зерна непричастны.
Тогда назвала старая Мышь соучастниками своего преступления Сокола и Ястреба.
Осенним утром парил в небе Сокол… Вдруг напали на него Святые Воины и потащили в суд. Чуть не задохнулся Сокол от гнева. Молнией сверкнули его глаза, раскрыл он свой острый клюв:
– Я смел духом и жесток сердцем. Когда голоден – иду к Человеку, когда сыт – летаю, где вздумается. Завоет вьюга – взмахну сизыми крылами и скроюсь в лесу, наступит ночь – вслед за серыми волками спускаюсь в долину. Могущество мое устрашает земных тварей, грозный взгляд приводит в трепет тварей небесных. Даже у свирепого Тигра при встрече со мной душа замирает, что уж говорить о всякой мелюзге! Сожалею, что ни разу не клюнул я эту старую Мышь. Оправдываться же в том, в чем я неповинен, не стану!
Затем, расправив серые крылья, заговорил разгневанный Ястреб:
– Мне нетрудно раздобыть себе пищу: крылья мои быстры, как стрела, выпущенная из лука, – подобно острому ножу со свистом рассекают они воздух. Нападая на свою жертву, распугиваю я всю стаю; заслышав вдали ястребиный клекот, звери и птицы в испуге кидаются врассыпную. Кто осмелится вступить в сговор со мною? Грудь моя полна неистового гнева, ярость не дает мне говорить…
Повелел Дух-хранитель заключить Сокола и Ястреба в надежную клетку и говорит Мыши:
– Сокол и Ястреб – могучие птицы, к чему им якшаться с такой мелюзгой, как ты?! Назови лучше истинных подстрекателей!
Называет Мышь Дикого Гуся и Лебедя.
Лунной ночью летел Дикий Гусь с попутным осенним ветром в края рек и озер – тут-то его и схватили Святые Воины. Жалобно и протяжно загоготал он;
– Живу я к югу от Янцзы, в Гуаньшаньских горах. Когда наступают холода, выхожу я из камышей и лунной ночью улетаю в теплые края, – тень моя мчится тогда по осенним полям… Летаем мы, Гуси, вереницей, тщательно сохраняя равнение – так безопасней для стаи. Всегда удавалось мне избежать стрел Человека, но вот, к несчастью, попал я в сети преступницы. Об одном сожалею: что не могу улететь в далекие страны. Умереть бы мне поскорее!
Летал над землею бездумный Лебедь – высоко над ним простиралось небо… Внезапно схватили его Воины Духа-хранителя. Молвил он, горделиво изогнув длинную шею:
– Мирских дорог я сторонюсь, мысли мои – высоко над облаками. Но тесен мир – негде укрыться от опасности; солнце и луна загадочны и непонятны, потому-то думы мои и стремятся ввысь. Рад бы я сопутствовать Дикому Гусю, улетающему в теплые края, не пристало мне дружить с убогими тварями, что копаются в земле… Схватили меня по ошибке, оправдываться я не желаю.
* * *
Запер Дух-хранитель Дикого Гуся и Лебедя в клетке, повелел отнести ее к пруду, что в саду подле кладовой, и говорит Мыши:
– Дикий Гусь и Лебедь существа незлобивые, – не могли они вступить с тобою в сговор. Назови же истинных сообщников!
Назвала Мышь Аиста и Крякву.
Задержали Аиста. Вытянув длинную шею, забормотал он:
– Попить и поесть на поле или на лугу – вот и все мои радости! Только когда темнеет – пристраиваюсь я на вершине дерева, у ручья; после дождя тихо брожу в камышах. От души ненавижу тех, кто швыряет в меня галькой, и потому всегда остерегаюсь ребятишек. Птицы отличаются от зверей, а разве между черным и белым различия нет?
Потом заговорила Кряква:
– Люди меня любят, но я не могу жить среди этих дикарей. Когда бледнеет луна и утренний туман одевает землю, мы, Утки, перекликаемся друг с другом; когда небо окунается в осеннюю воду, – вместе с вечерней зарей улетаем всей стаей на юг. Обличьем своим похожа я на старца в соломенном плаще, походкой – на сельского писаря со счетными книгами под мышкой. Душа моя чиста, как яшма! Хоть нож к горлу приставьте – вины за собой не знаю!
* * *
Отправил Дух-хранитель Аиста и Крякву в темницу и говорит Мыши:
– Не Аист и не Кряква подбили тебя на воровство. Сознайся, кто же?
Называет тогда Мышь Чайку и Белую Цаплю.
…Реяла Чайка над безбрежным морем и вместе с маленьким корабликом, барахтавшимся в пене, насмехалась над волнами. Схватили ее Воины, и сказала Чайка:
– Я покинула землю ради морских просторов, но поэты желают дружить со мною, рыбаки приглашают повеселиться с ними. Я засыпаю, когда восходит луна, и смеюсь, когда дождь застает меня на берегу. Мыши так же не похожи на чаек, как простые смертные на святых!
Цапля, с головы до ног разодетая в белые перья, выглядела, право же, очень величественно… Но вот поймали Цаплю. Обиженная, заговорила она:
– Издавна живу я вблизи рек и озер, не ведая мирской суеты. Перья мои подобны инею, лицо – словно белая яшма. Когда погружаюсь я в голубые весенние воды, Люди узнают меня издалека; когда брожу в камышах – даже рыбьи стаи не бегут от меня. В лучах утреннего солнца сушу я длинные свои одежды, в вечерней дымке прячусь от Людей. Да разве могу я, чье чистое тело омыто синими волнами, быть заодно с теми, кто копошится во прахе?
* * *
Повелел Дух отправить Чайку и Цаплю туда, где заключены были Дикий Гусь и Лебедь, потом призвал к себе Мышь.
– Чайка и Цапля – водяные птицы, у них свои заботы. Опять ты обманула меня!
Призадумалась Мышь. «Чайка и Цапля – с виду благообразны, по природе своей бескорыстны, – трудно заподозрить их в преступлении. Назову-ка я лучше подстрекателями птиц злобных и опасных!» И Мышь назвала Беркута и Орла.
Сидел Беркут на высокой скале и, высматривая добычу, обозревал окрестности. Тут-то и схватили его Воины. Гордо сказал Беркут:
– Я смелая, хищная птица; крылья несут меня подобно урагану. Если даже я голоден, птиц я не ем, поэт хвалил меня за это[88]88
…птиц я не ем, поэт хвалил меня за это. – Китайский поэт Лю Цзун-юань (773–819 гг.) писал о беркуте, который зимой ловил птиц, а потом, согревшись их теплом, отпускал.
[Закрыть]. Когда я болен, я страдаю от людской ненависти, – вспомните стихи Ду Фу[89]89
Когда я болен, я страдаю от людской ненависти, – вспомните стихи Ду Фу. – В одном из стихотворений китайского поэта Ду Фу есть такие строки: «Печальна участь беркута больного – он одинок и презираем всеми».
[Закрыть]. Я уважаю законы, – мог ли я помогать столь злобному существу, как эта Мышь?
Клюв у Орла изогнут подобно крестьянскому серпу, крылья шириной в восемь ча. Схватили воины Орла – захлопал он крыльями и издал клекот, напоминающий грозное рычание Тигра. Пришлось, однако, ему покориться. Вскоре предстал он перед судьей и изрек:
– Живу я в расщелинах скал, летаю высоко в голубом небе. Когда взмываю ввысь и расправляю крылья, тень моя – словно облако средь ясного дня. Когда вихрем мчусь навстречу врагу – в дремучих лесах низко склоняются деревья. Люди страшатся, как бы я не клюнул их в голову, а звери – те и на глаза мне показаться не смеют. Сожалею лишь об одном: что не заклевал эту тварь и понапрасну слушал ее грязные речи.
* * *
Повелел Дух-хранитель сковать Беркута и Орла железными цепями и в гневе сказал Мыши:
– Орел и Беркут – хищные птицы, разве стали бы они якшаться с такими ничтожными и подлыми тварями, как ты? Назовешь ли ты, наконец, истинных подстрекателей!
Призадумалась Мышь: «Могучих пернатых хищников мне все равно не перехитрить, назову-ка я лучше птиц красивых и безобидных!»
И указала она на Зимородка, Мандаринского Селезня и Утку.
Ясным весенним днем миловались на берегу реки Зимородок и Зимородка, удивляя друг друга изысканным обращением. Вдруг откуда ни возьмись нагрянули Воины и потащили обоих в суд. Влюбленные обиженно залепетали:
– Выходцы из Вьетнама, мы редкие гости в этих краях. Наши красивые перья напоминают малахит, который китайцы так и называют «зимородковым камнем». Изображения наши вытканы на дворянских одеждах. Если Человек не поймает нас в шелковые тенета, мы радостно порхаем в весенних облаках, проплывающих над реками и озерами. Нет у нас ничего общего с такими гнусными животными, как Мышь, и потому сговориться с преступницей мы никак не могли.
Весело перекликаясь, беспечной и дружной парой летали над водами рек и озер Мандаринский Селезень и Утка. Нежданно-негаданно схватили их Воины Духа и доставили в суд.
– Живем мы вблизи рек и озер, – начали они в свое оправдание, – имена наши хорошо знакомы Человеку[90]90
…имена наши хорошо знакомы Человеку. – Мандаринские утки на Дальнем Востоке символ супружеской любви и верности.
[Закрыть]. Весенним днем выводит Утка на реку деток и резвится с ними и Селезнем в зеленых волнах. Красоту нашего оперения воспевают поэты; верность наша неколебима: женщин, угождающих двум мужьям, мы презираем; душа наша целомудренна – неизменно принадлежит она единственному избраннику. Можем ли мы участвовать в скверных поступках?
* * *
Отправил Дух Зимородков и Селезня с Уткой в темницу, а сам опять обратился к Мыши:
– Птицы, столь прекрасные с виду и чистые душой, не могли быть в сговоре с такой, как ты. Признавайся, кто подбил тебя на воровство?!
Назвала Мышь Ночную Цаплю и Крахаля.
Длинноногая Цапля с длинным клювом и в шапочке из красных перьев, издавая громкие вопли, предстала перед судьей. Сдерживая волнение, проговорила она:
– У меня острый алый клюв и мягкие перья, украшенные зелеными узорами. Когда выдается теплый день, вхожу я в голубые воды реки и призываю друга; когда у дамбы вырастают ароматные травы – веселюсь со своими собратьями, празднуя это событие; не обращая внимания на моросящий дождик, вылавливаю я рыбешку, спрятавшуюся в тине, поедаю креветок, зарывшихся в водоросли. Я и понятия не имею, что такое зерно. Как можно возводить на меня подобную напраслину?
Завязав тесемки шляпы, поводя хвостом, словно рулем, к судье подошел Крахаль:
– Весной, когда вода в реке прибывает, спасаюсь я в ней от жары: плещусь в волнах и плаваю, окруженный легкой пеной; когда лодочник опускает весло, крылья мои намокают от брызг; криком отзываюсь я на песни рыбаков о луне. Жилище мое – в зарослях камыша и осоки, на землю я и мельком не погляжу!
* * *
Отправил Дух-хранитель Ночную Цаплю и Крахаля в темницу, а сам призвал Мышь и стал сурово укорять ее во лжи.
Призадумалась Мышь. «Птицы, что плавают в реках, озерах и морях, упорно отрицают свою вину. Это потому, должно быть, что в них живет светлая, могучая душа Воды! Остается только назвать птиц, летающих высоко в облаках или обитающих в темном лесу». И назвала она Луаня и Журавля.
