Текст книги "Старость - радость для убийц"

Автор книги: Лилия Беляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Шутить изволите? Домой, конечно. А когда я узнаю все-все?

– Все-все – никогда. Но многое – в свое время. Потерпи.

Михаил остановил машину с первой же попытки... Что значит иметь приличный вид и держать в руке кейс!

Моему появлению в халате и больничных тапочках безо всяких вещей мать ничуть не удивилась. Она, пригорюнившись, сидела на кухне, читала книгу и, видно, ждала, когда вскипит борщ, чтобы снять пену шумовкой. Она все ещё не знала, как жить без мужа... без любимого, привычного...

– Послушай, Таня, – подняла на меня свой странный, полувидящий взгляд, как пишет Владимир Набоков, как прекрасно пишет: "Деревья в саду изображали собственные призраки, и получалось это бесконечно талантливо".

– Действительно, прелестно, – кивнула я и подумала: "Знала бы ты, горюшко мое, что талантливо можно не только складывать одно к одному слова... Деньги, доллары, нажива высекают из людей доподлинных мастеров своего дела! Виртуозов! Магов и волшебников!"

Как обычно, она не успела схватить шумовку – серая пена из кастрюли полезла через край, зашипела на раскаленной конфорке... Я повернула кран, обрывая огню разом все его желто-фиолетовые лепестки.

– Татьяна! Тебе же Алексей звонил! – раздалось зычное.

На пороге возник мой длинный брат Митька, поглядел-поглядел на меня исподлобья, накрутил на палец прядь собственных волос, дернул, спросил:

– Где была-то? Почему в халате? Хочешь знать, как у меня с экзаменами? Нормалек. Но что дальше? Получу диплом... Где меня особо ждут? Нигде. Кроме ночного ларька, где прирабатываю, как тебе известно. Были бы связи, капитал, свои люди на вершинах пирамид...

– Как-нибудь, Митька, как-нибудь...

– Глобальная ошибка нашей семьи состоит именно в том, что живем как-нибудь... А другие...

– Другие идут, Митька, прямо в морг. Хоть кем. Хлебное место! Доходное! Впрочем, и там надо давать взятки...

– Вот видишь... Одна надежда на твоего Алексея.

– В каком смысле?

– Я тут в газетке прочел – "молодой, талантливый, приглашен на постоянную работу в Швейцарию..." Везуха тебе! Ну и меня пристроите где-нибудь сбоку... во глубине швейцарских Альп... Золотишко подбирать бросовое...

Конечно, Митька паясничал. Но лишь отчасти. Это прежде считалось очень престижным выскочить в большую жизнь с дипломом Бауманского института...

– Митька, – строго посмотрела я на брата. – Ты рано скис. У тебя есть язык. Кроме всего прочего. Не пропадешь! Я вон без языка и то...

– Что? Что именно? – хмыкнул раз и два. – Разве стоит у подъезда "Мерседесик" шестисотой модели?

– Хватил!

Возможно, наш в общем-то пустопорожний разговор протянулся бы ещё какое-то время. Но зазвонил телефон. Я сняла трубку:

– Слушаю.

– Татьяна! Ты! – радостный крик. – Сейчас же примчусь!

– Алексей? – догадался Митька. – Вся моя надежда и опора! Деловой мужик! Смотри, сестра, не упусти... Он по утрам, – так в газетке написано, регулярно пробегает по десять километров, отжимается, гантели тягает... Суперстар!

– Зависть берет? Но видно – не очень. Горазд дрыхнуть... пока мать не растолкает. Успеха добиваются те, у кого воля есть, кто себя за волосы с утра умеет поднимать.

– Ой, сестра, да ты прямо в точку! Статейка так и назывется: "Воля к успеху".

– Митька, – сказала я осуждающе, – ты слишком погряз в своих сомнениях, самокопанием увлекся... Ты даже не спросил меня, как я прожила без тебя почти месяц, где была, что со мной происходило...

– А где ты была? А чего сама не расскажешь? Живая – вот факт.

– В другое бы время ты вел бы себя по-другому... Лез бы с вопросами. Влюбился, что ли?

Брат мой поковырял пальцем в щели между стеной и книжным шкафом, вздохнул тяжело, покаялся:

– Есть немного...

– А будучи человеком не совсем безответственным... предполагаешь, что на девушкины деньги ходить в кафе-театр неловко.

– Но ведь это так! – выкрикнул он. – Я же мужчина! Деньги нужны, деньги!

– Не колготи овцу! – мирно ответила я. – Поверь, иногда то, что кажется любовью, может легко превратиться в мираж... Нельзя спешит с этим делом. Хотя зачем я тебе это говорю? Бесполезно. Обежжешься – спохватишься. Опыт решает все. И мозги. А они у тебя вполне качественные. Не пропадешь! Есть ещё вопросы?

– Будут.

– Поговорим. Поспорим. Поругаемся. Но не сейчас. Сейчас придет Алексей.

Звонок в прихожей. Я была готова ля того, чтобы сразу выйти с Алексеем на улицу. Мне почему-то не хотелось сидеть с ним дома. Мне вообще доставляло удовольствие идти, спотыкаться, подниматься по ступенькам или сбегать по ним вниз. Насиделась в том подвале, належалась в больнице...

Как крепко обнял он меня уже на лестничной площадке! С каким нежным отчаянием прошептал мне в губы:

– Соскучился до чего!

На улице было ветрено, видимо, к дождю. То и дело поднимался маленький вихрь и сыпал нам на головы белый пух с тополей. Даже уже не пух, а белые, пушистые султанчики. Они скрипели под ногами. Если поднять один и рассмотреть, то увидишь, что среди пуха топорщатся раскрытые на две половинки семенные коробочки. Они-то, покрывавшие стебелек султана сверху донизу, и скрипят под ногами, потому что сухие уже и ненужные.

Алексей говорил, не переставая. Обычно он был сдержаннее. Но сам заранее предупредил:

– Буду о себе. Произошло столько! Я даже не ожидал! Меня пригласили работать в Швейцарии. Постоянно. Показали дом... Зарплата нешуточная. Я сделал все, чтобы произвести впечатление. Конечно, можно и здесь... но за гроши? А время идет! Годы поджимают! Что мне там особенно по душе... кроме, разумеется, превосходного оборудования и оплаты – это тишина. Не надо бояться ни бандитов, ни грабителей, ни других каких подонков. Тишина и красота. Если рожать детей только там. Воздух как... как стекло...

– Ты уже согласился с их предложением?

– Почти... Я должен услышать твое мнение. Замолкаю. Ну как? Как, моя самая необыкновенная?

Он стоял предо мной, сияя и лучась радостью победы. Его синие глаза смотрели на меня, не отрываясь. За его темную бровь зацепилась пушинка. Я подняла руку, сняла её, а он поймал на излете мои пальцы и поцеловал и раз, и два, и три...

– Так как же, Татьянка?

– Слишком все вдруг, – сказала я.

Он поинтересовался, как я жила без него, как прошла моя авантюрная командировка в Дома ветеранов, только после того, как мы сели в его "жигуль" и помчались в его однокомнатную. Мне почему-то расхотелось говорить.

– Да ничего... особенного...

– Ну хоть узнала, кто убил ту старуху-актрису?

– Нет.

– Впустую, значит, "съездила"...

– Выходит, так...

Напор его мужского желания был, как всегда, могуч и сокрушителен. Он перехватил меня, едва я, мокрая, выскочила из-под душа...

Мы не оставили с ним на том поле битвы ни одного не сплавленного нашей страстью предмета... Мы отлеживались на все как бы тлеющих простынях, когда некая подколодная змеюка произнесла вовсе ненужное, крайне неуместное в текущий момент:

– Но ты, естественно, все равно уедешь в свою Швейцарию, в превосходно оборудованные лаборатории, даже если я скажу тебе "нет"?

Он сделал глубокий вздох, отчего высоко поднялась его грудная клетка, впечатляюще обложенная доспехами мускулов:

– Татьянка, я рассчитывал, ты соскучилась почти смертельно и не станешь задавать мне ножевых вопросов.

– И, все-таки... ответь, пожалуйста, – прошептала змея подколодная.

– Зря ты так... зря... Вынужден повториться: настоящий мужик – это не только хозяин некоего корешка, но вершитель судьбы, но честолюбец и карьерист, желающий прочно стоять на земле. Поэтому "делу время – женщине час". Я люблю тебя, ты это хорошо знаешь. Но если мне придется бросить любимое дело или ковыряться в нем кое-как без права на удачу, успех ради любви к тебе... Да ты же первая перестанешь меня уважать! Сломленного твоей волей? Непременно! Так что на, лови, бери Швейцарию! Живи там в свое удовольствие! Рожай детей! Любуйся красотой!

– Еще один маленький вопрос... можно?

– Слушаю.

– А где я там, в Швейцарии, буду работать?

Он повернулся ко мне боком, смахнул с моих глаз "Наташину" челку:

– Почему обязательно работать? Я же тебе объяснил – моих денег хватит на все!

Он не заметил "Наташину" челку... Он подзабыл, что у меня диплом факультета журналистики, а не справка, подтверждающая инвалидность в связи с умственной неполноценностью, что я тоже хотела бы кое-чего толкового сотворить, натворить... А почему бы и нет, скажите на милость?

Однако я нисколько не корила его... Надо ли ругать тополь за то, что он размножается с каким-то чудовищным недоверием к коечному результату и оттого без устали, днями-ночами заваливает улицы своим семенем-пухом?

Алексей, как пружина, вскочил с перемятой постели, сходил в кухню, вернулся с двумя фарфоровыми кружками:

– Манго! Попей! Прохладный!

Мы чокнулись кружками:

– За нас с тобой!

И поцеловались липкими от сока, смеющимися губами.

– Ладно, – сказала я, – в крайнем случае буду наезжать к тебе в Швейцарию...

Он решил, что я шучу. Возможно, и впрямь шутила, а там кто знает, кто знает... Он подхватил мой мячик и послал в меня:

– Предполагаю, что ты заставишь меня подниматься на самые высокие альпийские горы Монблан, Монте-Роза и только там соизволишь заниматься любовью. Придется покупать спецснаряжение... ботинки там с шипами...

– Простыни, подушки не надо... обойдемся снегом среди эдельвейсов...

Утром он в одних трусах выскочил из подъезда – побежал отмерят свои обязательные десять километров, а я села в троллейбус... Он мог бы, конечно, довезти меня до дома на своей машине, отказавшись от бега... Он даже предложил мне это... Но я не посмела как-то перейти дорогу его отработанным методам завоевания Вселенной... Я отчего-то почувствовала себя неловко, как-то козявисто и даже замухрышчато... И, вот ведь поворот, несмотря на все радости и восторги прошедшей ночи, и запах пламени от костра, в котором горели мы оба, – едва троллейбус тронулся – меня, как свежим ветром просквозило веселое ощущение полной независимости и бескрайней свободы. Я словно бы ужасно ловко, как в детстве, скрылась от преследующих меня "врагов" под плотным навесом из фланелевых лопухов...

– Явилась-не запылилась. Уж точно не из Швейцарии, – встретил меня Митька. В его коварной ухмылке таилось знание, которое ему не положено было иметь. Хотя бы по возрасту. И потому, что мои дела – это мои дела.

– Пошел ты! – отозвалась я без особого добродушия.

– Лучше к черту пошли! На экзамен же бегу!

– К черту! К самому черному и хвостатому! Потому что иду к такому же.

Преувеличивала, конечно. На нервной почве. Макарыч не принадлежал к разряду клыкастых хищников. Да и клювастых тоже. Но он очень хотел, забыв свои "коммунистические идеалы" и долгое процветание в комжурнале, приобщиться к сегодняшним ценностям, а именно – получать достаточно доходов, чтобы жена могла носить шубки из натурального меха, летать в турецкую Анталию на целый летний месяц, дочка – учиться в платном институте с экономическим уклоном, а сынка – отмазать от армии.

Но некоторые журналисты, все-таки, обзывали его чертом:

– Ну черт! Так это он, правоверный марксист-ленинец, сидит теперь во главе этой вшивой газетенки! Эксплуатирует интерес очумелых масс ко всяким Рузетам Бенгладеш-Чиковани-Энтеритам, способным общаться с магическими цивилизациями Большой Медведицы и запросто возвращать брошенным женам их мужей? На чистой бредятине капиталец кует? Ну дела-а...

Кует, кует... А другие, похожие, из его поколения шестидесятилетних, давно спились и померли... А я лично перебрала за этот месяц всяких удивлений-изумлений, и от плешивого, суетливого, но, в общем-то, беззлобного Макарыча никаких особых сюрпризов не ждала.

Ну, конечно, обардуется, что я, наконец, под рукой, что принесла в клюве "супербоевик".

Уже на подходе к редакции я как услыхала его голос: "Татьяна! Где материал? Сейчас же на стол! Как нет материала? Ты ещё и не начинала писать? Что все это значит? Мы же, коллектив, ждем-не дождемся..."

Однако на этот раз его несомненная и столь же, в общем-то, распространенная способность служить тем, кто платит, с внезапностью удара по голове вогнала меня в немоту и прострацию. Ибо он, слегка осыпанный перхотью и пеплом, надо полагать, былых сражений за честь и достоинство, едва я вошла в его кабинет, поднялся с кресла, протянул мне руку, но смотрел при этом четко вкось, как бы в иные, боее значимые пределы.

– Ну как? Пришла в себя? Меня тоже отпустило... Конечно, ты молодец, но... знаешь ли... можешь не торопиться... Вот именно... без спешки...

– Это почему же?

Он бережно приподнял с младенчески голенькой головки единственную прядку волос, уложил её ближе ко лбу, прихлопнул для верности.

– Видишь ли... нашелся спонсор... Он нас нацеливает на материалы о добре, о хороших, достойных людях. Считает, и я с ним согласен, что хватит гнать "чернуху", нагнетать в обществе страх, ужасы всякие анатомировать... и вообще. Неконструктивно все это. Так что твой материалец... прямо скажу... сегодня не ко двору. Вот его визитка.

Я молчала как овощ. Видимо, дозревала до какой-то важной, крупной мысли. Но не дозрела. Протянула руку, сковырнула с глади редакторского стола голубой кусочек картона с золотым обрезом. В глаза выстрелило: "Борис Владимирович Сливкин, директор фирмы "Альфа-кофе"... золотым по бирюзе. Я долго, долго вчитывалась в текст, озолотивший картонную полоску. Держала паузу, как Комиссаржевская.

И не зря. Вместо того, чтобы ляпнуть, как хотелось: "Ну ты и вонючка, старший товарищ по перу!", я поступила умненько-разумненько, кивнув и затянув:

– По правде, я и сама пришла к этому выводу. Я ужасно устала от всей этой истории со старухами... Пусть разбираются проессионалы, если это им нужно. Мне вдруг захотелось музыки, веселых лиц... Надеюсь, "Светские сплетни" пока не отменяются?

– Пойдут под другим, более интеллигентным названием. Борис Владимирович предлагает "Сегодня в свете".

– Что ж... звучит.

– Не очень, конечно, но... ты же мне денег не дашь?

– Нет, конечно.

– Вот именно. И я хотел бы, чтобы сегодня именно ты сходила в ночнушку "Тройной удар". Там соберутся знаменитости обсуждать проблемы нижнего белья и роль в этой сфере Эдмона Франса, одного из ведущих производителей, который шурует на нашем рынке. Музыка обеспечена, халявные тарталетки и коктейли само собой...

И, все-таки, все-таки, я не стерпела, слишком велико оказалось искушение. Обернулась от двери и задумчиво так обронила:

– Сливкин может закончиться гораздо скорее, чем вы думаете. Все-таки, он на крючке... Тогда как?

У Макарыча выпрыгнула из рук металлическая линейка...

Стервоза я, все-таки... Человек же хорошего хочет. И себе, и немножко мне... А многие и совсем не хотят другим ну ни граммчика хорошего. Верно ведь? Так что... Таким образом... Получается, что...

... Ничего в этой жизни не происходит просто так. Оказывается, пришла я в "Тройной удар" очень кстати. Не только для того, чтобы послушать басовитое воркование трансвестита Элема о том, как он будет играть роль в фильме молодого, но концептуального из концептуальных режиссера Артура Кичина "Воздух порочного бытия". Не только для того, чтобы увидеть умные, усталые глаза известного комика, потерявшего недавно жену и оттого бродящего среди людей с пустым взглядом и полной рюмкой то водки, то коньяку... Не только для того, чтобы внимать советам довольно прославленного кутюрье, но вовсе не по поводу нижнего белья, а в связи с его новейшими представлениями о способах расслабляться: "Надо любить себя! Любить себя! Каждую минуту любить и доставлять себе удовольствие! Я засыпаю непременно в ароматах прекрасного парфюма... Мои шелковые простыни гладят мою кожу нежнейшими прикосновениями... Тончайшее легчайшее кружево оконной занавески чуть шевелится под ветром... А возле – букет пионов, огромных, пышных, и все они улыбаются мне, как нимфетки... много, много нимфеток с ямочками на щеках..."

Я пришла сюда для того, чтобы услышать, как уже топочут копыта коней под четырьмя всадниками Апокалипсиса... Топочут, топочут... все ближе и ближе... Все громче и громче... И потому я не сразу услыхала, что мне говорит Даша Синякина, моя однокурсница. А она говорит, наклонившись надо мной:

– Татьяна! Хватит нам с тобой заниматься чепухой! Открывается новая газета. Очень приличное начальство, очень неплохой гонорар. В отдел культуры требуется народ. Один уже есть, это я. Тебя отрекомендую. У нас спонсор такой крутой банкирище! Я тебе звонила-звонила, сказали, отдыхать уехала... Так долго? Где была?

– В Голландии, среди тюльпанов.

Даша повернула на бочок свою хорошенькую, гладко причесанную головку:

– Везуха! От фирмы?

– Ну да.

– Думай скорее! Мой телефон помнишь?

– Те же "светские сплетни"? На них сидеть?

– Да, но в совершенно оригинальной форме!

... В туалете блевала длинноногая шатенка в изумрудах, возможно, настоящих, возможно, бриллиантами, а возможно, и сапфирами. На улице мокла под дождем стайка девчонок, прибывших либо с Украины, либо из Белоруссии или Твери. Где-то поблизости можно при желании обнаружить их покровителя-сутенера, или "мамочку". В помойном контейнере рылась грязно-белая собака, наперегонки со стариком. С его обвисшего кепарика стекали дождевые капли. И на все это, и на многое другое не стоило смотреть, чтобы не портить себе настроения.

В автобусе одна пожилая тетенька советовала другой пожилой:

– А ты не бери ничего такого в голову! Плохое-то! Ну убили у соседки парня, но не твоего ж! Ну мало ли чего творится! Я вот всегда смотрю про всякие убийства по телевизору, про трупы, а сама не дергаюсь нисколько! Я радуюсь наоборот: "Не меня ведь убили! Я вон живая хожу! Я вон чаю налью сейчас и с конфеткой выпью!" Иначе ж с ума сойдешь, а то!..

Топот копыт... Топот копыт... Неужели я лишь одна слышу их?

Алексей померил мне давление и заключил:

– Надергалась, вот и результат! Это у тебя в висках стучит. Выпей это и это.

А я все ждала, надеялась, что он примется расспрашивать меня подробно, что же со мной приключилось-то...

Не дождалась. Обронил:

– Не женское это дело – журналистика. На кой красивой девушке копаться в грязи, в отбросах?

Приходил Михаил, произнес с укоризной:

– Слабачок ты, слабачок! А ещё на такие большие дела ходила!

Кончилось чем? Да оклемалась я помаленьку, устроилась в журнал для детей. Михаил одобрил:

– Райское наслаждение, однако! Надолго?

– Там видно будет.

Мне иногда мнилось, что если бы сразу узнала все-все про Дом ветеранов ещё тогда, когда лежала в больнице, – было бы проще и легче. Но шло следствие, вернее, тянулось. В одном из стишков, присланных в журнал, тоже шла борьба Добра со Злом: благородные Дирольчик и Ксилитик воевали с недругом Кариесом.

И Дирольчик пошел на бой,

И Ксилитика взял с собой,

Кариес пуст трепещет злой,

Пусть не светит ему покой...

Вся редакция декламировала и хохотала. И я в том числе.

... Много-много воды утекло, пока я не узнала все ходы наркобанды, облюбовавшей для своих дел Дом ветеранов работников искусств. Моя бедная мать к тому времени перестала вязать и читать. Ее научили делать картины из сухих трав, цветов и листьев. В нашей квартире поселился запах осени... Митька получил диплом и пристроился в инофирму, где требовались "аккуратность, добросовестность, аналитическое мышление, способность быстро принимать решения". Доход "от 700 долларов" сразил наповал его привычку долго валяться в постели, потом собираться кое-как и мчаться на лекции в мятой рубашке. Теперь он вскакивал первый в доме, как ошпаренный, тщательно брился, проверял воротнички и манжеты на предмет хоть малюсенькой складочки.. Признался как-то:

– Огромную роль в нынешних условиях жестокой борьбы за капитал играет, Татьяна, рост. Мои метр восемьдесят пять делают мое пребывание в делегациях по обработке иностранных толстосумов очень даже необходимым.

Я видела его девушку-Белоснежку. Круглые карие глазки, полные света первых невинных радостей и простодушия. Тем не менее она уговорила Митьку снять комнату в коммуналке, чтобы жить самим по себе, не вмешивая в свою жизнь никаких родственников. Резонно... Сама она преподает в школе французский и, забываясь, то и дело поет в ответ: "Уи, уи...", то есть "да, да"...

Маринка?.. Маринка рвет жилы, чтобы поставить на ноги болезненного своего мальчика. Пристроилась в частный детсад, где можно содержать сына, где "ни минутки свободной, зато за Олежку я спокойна, он рядом, со мной, прекрасный педиатр под боком, единственный минус – завша со всеми нами, обслугой, разговаривает как торгашка, но у богатеньких папаш-мамаш пользуется авторитетом..." Когда получила дачу Мордвиновой – быстро её продала, а вместо приобрела садовый домик с огородом. В выходные ездит туда и истово окучивает то, что надо окучить, и все поливает, поливает, таская десятки ведер из пруда...

Мой Алексей... Конечно, в Швейцарии. Я летала к нему, и мы славно провели время в тамошнем кафе, при Альпах, где реет аромат свежайших булочек и трепетание разноцветных бабочек. Они безбоязненно и грациозно присаживаются на глицинии, что сбегают лиловыми и розовыми водопадами с белых стен... Я своими глазами видела альпийские эдельвейсы, там, высоко, где снег сверкает до рези в глазах... Эдельвейс, надо признать, довольно невзрачный цветок. Возможно, я не права. Даже наверняка. Я сравнила его с черемухой, с её белыми клубами и густым, сладчайше-горчайшим ароматом, что, конечно, делать было не обязательно. И даже глупо.

В доме, где я должна, по мысли Алексея, быть счастливой, ни в чем не нуждаться, – висела люстра, похожая на китайскую пагоду, только из стекла, а на веранде стояла плетеная качалка и качалась сама по себе от ветра со знаменитого озера. Я уже была в курсе, до чего добросовестны швейцарцы в деле, ни минуты покоя, и сочла качание пустой швейцарской качалки убедительным подтверждением этому... Не удержалась и поделилась с Алексеем данным наблюдением.

– Чего же тебе надо? Чего? – спросил он тихо, чтоб не слышали соседи или случайные прохожие.

Я не знала ответа.

– Ладно, – разрешил он мне уже на аэродроме, – гуляй до... двадцати семи. Швейцарки поздно рожают и все в норме. Не станем пренебрегать здешними традициями. – Постучал по моей сумке, словно просился внутрь. – Вся беда в том, что ты блондинка. Да ещё натуральная. Если бы не эта деталь – я бы бежал от тебя без оглядки...

Когда мне исполнилось двадцать семь, из Швейцарии пришла поздравительная телеграмма. Цветочный магазин, исполняя заказ Алексея, принес мне букет алых роз. И, конечно, раздался телефонный звонок оттуда же, с Альп, где первороженицы в тридцать три года, как правило, крепконогие, загорелые, с чувством выполненного карьерного долга, везут по тихим, словно слепым и глухим швейцарским улицам своих круглощеких, глянцевитых, рекламообразных первенцев...

– Надеюсь, соскучилась? А я-то!

Его синий, призывный взгляд сиял выше сахарных альпийских вершин.

– Да, да и да, – не покривила душой. – Очень-преочень.

– Ну где же ты?! Билет взяла? Пора бы насовсем... Сколько можно дурить?!

– Билет в сумке...

Тут позвонили в дверь. Михаил... Прихрамывая, шагнул в прихожую.

– Перезвоню! Народ! – пообещала, принимая от Михаила букет белых хризантем.

– Пришел сказать тебе, что такое Сливкин и где он сейчас. На! Держи!

Вынул из кейса журнал, американский. Во всю страницу – лысый господин с бокалом вина в руке. На указательном пальце перстень с камнем. Камень голубоватый, величиной с пращу микеланджелевского Давида.

– С английским не в ладах? Читаю: "Известный русский бизнесмен Борис Владимирович Сливкин, находившийся двадцать дней в бразильской тюрьме и подозреваемый в связях с наркомафией, выпущен на свободу за отсутствием прямых улик".

– Но ведь это же смешно! Один перстень чего стоит! Это же абсурд! Чего молчишь? Уж его-то должны были засадить!

– Мало ли кого должны... Ты вон давно б должна была написать если не книгу, то хотя бы статью обо всей этой истории. Я так и думал. А ты тянешь чего-то... Чего теперь-то тебе не хватает?

– Михаил, Михаил, – сказала я, – если бы ты знал, как мне не хватало этого журнала со Сливкиным! Если бы ты только знал, как ты вовремя его принес! Как незакатно сияет его чудовищный перстень! Как чудесно лоснятся его жирные щеки! Как достойно поддерживает его круглую, бритую голову короткая шея! С каким смаком плюнул он на всех нас! Как презирает даже эта его бородавка всех следователей-расследователей, которых он обдурил!

... В ту ночь я не спала ни часу. К утру закончила отстукивать черновик материала под названием "Старость – радость для убийц", где попыталась развернуть всю эту эпопею, где действовали отпетые циники, где мертвые старухи служили шкатулками для героина, где столько смертей, крови, людской безоглядной алчности, неукротимых порочных влечений, слепых, ожесточенных желаний, низменных страстей, изощренных, по-своему талантливых выдумок, изобретательных ходов в игре, где выигрывают только самые хищные, а проигрывают не способные даже догадаться, что вокруг давным-давно разрослись настоящие джунгли, и следы когтей принимали за чирканье лапок птички-колибри...

Вот что у меня получилось:

"Если бы я услыхала об этой истории от кого-то постороннего, то не поверила бы в неё нисколько. Мне показалась бы она придумкой больного воображения, "страшилкой" из раздела черного юмора.

Но вышло так, что я сама, как говорится, "влезла" в события, которые иначе, как кошмаром, не назовешь.

Впрочем, пока не стану объяснять, почему я "влезла", какой случай стал тому причиной. Попробую кратко изложить сюжет трагедии, вернее серии трагедий, задуманный и осуществленный с удивительным успехом.

Итак: жила-была в одном дальневосточном городе актриса, работала в местном театре. Одно время играла даже главные роли. Но особыми способностями не отличалась. Довольно скоро (история случилась в начале семидесятых) её, Ксению Лиманскую, заменили на молодую, яркую, Анжелику Стеблову. Наша же Ксения, казалось, легко пережила "отставку", ничуть не огорчилась, во всяком случае, очевидцы уверяли, что "с личика не спала", улыбаться не разучилась. По жизни она немножко пела, немножко танцевала, и потому, когда её пригласили выступать в ресторане, – согласилась. Ресторан был новый, эстрада красиво убрана, оркестрик сплошь молодые, интересные парни. С жильем, как обычно, как всегда, как везде в России, было туго в том городе. И какое-то время ей разрешили по-прежнему жить в тесной комнатенке общежития, где ютились театральные. Свидетели потом говорили, что в ту роковую для Анжелики ночь она, Ксения, в блестящем от стекляруса, "рыбьем" платье, пританцовывая и напевая, ушла из общежития и не вернулась до самого утра. Но именно в ту ночь сгорела молодая "героиня", уснувшая после спектакля в своей комнатенке крепким сном. Причиной стал... кипятильник, который она, видимо, забыла вынуть из розетки...

Ксения Лиманская продолжала петь в ресторане. Она была очень честолюбива, мечтала о славе – и славу эту получила. Геологи, выходящие на свет Божий из глухой тайги, нефтяники, заезжие деньготраты, юнцы, почувствовавшие вкус к красивой жизни, – все они были поклонниками Лиманской, все зазывали её к своим столикам и просили "пригубить". Она поначалу отказывалась, потом шла с охотою. Ей понравилось восседать во главе мужских застолий. Она и не заметила, как пристрастилась к питию...

Но когда от неё ушел четвертый "любимый мужчина", и сама она, потрепанная жизнью, оказалась ненужной ресторану, – призадумалась.

В этом состоянии её нашел в привокзальном буфете заезжий господинчик, тоже задумавшийся, "делать жизнь с кого". В прошлой жизни он побывал и врачом-психиатром, и торговцем, и картежником. Он садился в поезд во Владивостоке и по пути успевал втянуть в игру каких-нибудь "лохов" с деньгами. Он обладал даром гипнотизера, умел убедительно объяснять, отчего ему следует доверять и немедленно включаться в игру. В конце концов его, Виктора Петровича Удодова, посадили. Он отсидел два года. Вышел удрученный. Срок ему, привыкшему к легким победам в картах и над женщинами, дался нелегко. Он не хотел больше валяться на нарах и давить клопов. Ксения Лиманская поддержала это его решение. Шел год восемьдесят шестой. Народ жаждал перемен к лучшему. Горбачев объявил "процесс перестройки". В результате среди прочих новшеств появилось и быстро размножилось племя экстрасенсов, парапсихологов, ясновидящих, способных по их уверениям, излечивать любые болезни и недуги, а не то оказывать прямо-таки магическое воздействие на все виды порчи, проклятий, последствий приворотов и магических попыток извести соперницу, ну и так далее. И никто им не ставил преград в деле общения с доверчиво-дебильноватыми гражданами и гражданками. Ксения и Виктор смекнули, что у них есть шанс выиграть по-крупному, если будут работать в паре. Локомотивом процесса стала энергичная, сметливая дама. Она легко договаривалась с типографиями, где ей задешево делали шикарные афиши "Только один раз! Знаменитый на всю страну экстрасенс В.П. Удодов-Добролюбов, потомственный целитель, могущество мудрости и тайных знаний которого передавалось из поколения в поколение, из века в век! Уникальные возможности его энергетических сил навсегда освободят вас от воздействия всех видов порчи и сглаза, гарантируют скорое выздоровление!"

Они свой план выполняли и перевыполняли. Залы Дворцов культуры и Домов культуры, где давали "сеансы", были переполнены. Ксения умело подбирала "демонстранток", которые перед каждым выступлением "потомственного целителя" убедительно, со слезой благодарности, рассказывали со сцены о своем чудесном выздоровлении. Когда уходили – в их сумочках хрустели денежки, ловко засунутые туда Ксенией в укромном уголке закулисья.

Однако жизнь не стоит на месте. Постепенно изъяли из голубого окошка телевизора даже поселившегося там, вроде, навечно Кашпировского... Нашу же деньголюбивую парочку, кочующую по городам и весям уже даже с собственным небольшим гаремом, засекли соответствующие органы, а в газетах там, тут появились живописания их весьма колоритных похождений. Выяснилось, что "потомственный целитель" очень любит молоденьких девочек, а его дама-ассистентка пригрела на своей груди очередного молоденького мальчика...

Афиши пришлось уничтожить... "Гарем" разбежался по родительским домам... Думали, гадали Витя с Ксюшей, что предпринять дальше, непременно предпринять, – так как в воздухе уж до того сильно пахло большущими деньгами, так сильно, что дух захватывало... Особенно крепкий, сладкий запах "зеленых" несся со стороны Москвы... И очень как-то кстати Витя, которому исполнилось в девяносто втором году сорок пять, вспомнил вдруг, что в Москве проживает... или должен проживать старший брат его умершего отца.