Текст книги "Круг Осени"

Автор книги: Лилия Баимбетова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Баимбетова Лилия Рифовна
Круг Осени

1. Осень.

Она сидит на краю обрыва, и внизу шумят осенние леса, переливаясь под порывами ветра, и ало-золотые клены колыхаются над ее головой. Она расчесывает волосы. Ветер треплет длинные золотистые кудри, черепахо-вый гребень мелькает в них, сжимаемый тонкими пальцами.

А в двадцати метрах от нее, прислонившись к тонкому кленовому стволу, стоит он и смотрит на нее усталым, обреченным взглядом. Он – ее верная тень. Он – ее муж. Он – Король эльфов.

Он следит за ней постоянно, и она знает об этом. Она знает, что он стоит там, в кленовых зарослях, и смотрит на нее, не знает только, какая тяжесть у него на душе. Отчего он следит за ней? Оттого, что она смерт-ная, оттого, что она тоскует по родным, оттого, что она любит другого.

Пять лет назад Король эльфов увез ее из родительского дома, украл, как крадут скотину лихие парни; пять лет она живет в Волшебной стране, пять лет она танцует на тропинках в бескрайних лесах, как одна из Них, но она не эльф, и ей холодно и одиноко в волшебных владениях мужа.

Это случилось летом, когда она плясала на поляне в ромашковом цвету, тонкая, в белоснежных одеждах, объятая золотом волос. Она услы-шала топот копыт и метнулась в заросли, но, запутавшись в плетях ежеви-ки, упала. Всадник выехал на поляну, их глаза встретились, и ее страх вдруг ушел – как не было. Всадник был совсем молодой, почти мальчик, стройный как деревце, темноволосый, с ясными зелеными глазами.

И вот уже пришла осень, и холода сковали землю лесных тропинок и позолотили листву, а они все продолжают встречаться, и только сейчас ее муж узнал об этом. И вот он стоит и смотрит на нее, и сердце его сжимает смертельная тоска. Он ждет того, кто украл любовь его жены, и когда они сойдутся здесь, все трое, кому-то из них придется умереть – ей или ее лю-бимому.

Но время идет, сгущаются сумерки, ветер крепчает, а он все не едет. Король эльфов стоит, прислонившись лбом к шершавой коре, и вечерняя роса равно ложится и на тонкий ствол, и на темные волосы эльфа.

Он не пришел. Ночью, поднявшись с цветочного ложа, она уходит украдкой и идет в деревню. И там, заглянув в освещенное окно, она видит своего любимого с другой женщиной. Она видит, как они обнимаются и смеются, как он целует ее в губы, и сердце жены Короля Эльфов бьется глухо и с перебоями.

Она снова идет к обрыву, туда, где она ждала его, своего возлюблен-ного. Она не плачет и не сетует на судьбу; так же сидя на краю обрыва, она ждет рассвета. Воздух постепенно светлеет, солнце всходит из-за дальних гор, и в тот момент, когда первые солнечные лучи вспыхивают в ее воло-сах, она бросается вниз – навстречу осенним лесам.

С глухим криком ее муж кидается к обрыву, но поздно – ее уже нет. И если бы он мог, он бы умер, потому что сердце его исходит болью, но, бессмертному, ему недоступно это утешение.

А в золотой листве путается ветер, и солнце освещает осенний мир, и все идет по-прежнему.

24 сентября 2000 г.

2. У фонтана.

По каменным плитам внутреннего дворика прохаживался командир авесты, дежурившей во дворце в этом месяце. Была осень, кусты, окру-жавшие дворик, пожелтели, и в пересохшей чаше фонтана лежали сухие листья.

Легионер был высок и сухощав, с одного плеча спускался алый плащ, перехваченный перевязью на груди. Ноги в запыленных сапогах не-устанно мерили расстояние от фонтана до ступеней лестницы, ведущей в галерею. Наконец, послышались легкие торопливые шаги, и смуглое ху-дое лицо командира авесты озарила улыбка. Он обернулся. По галерее к нему шла высокая молодая женщина в кружевных одеяниях.

Командир авесты кинулся к ней. Сладкие мягкие губы встретились с сухими потресканными губами воина. Они были одного роста, и ему почти не пришлось наклоняться.

Они не разговаривали. Он целовал ее мягкие губы, завитки чудесных темных волос, нежную шею. Пальцы, унизанные перстнями, гладили его короткие волосы. Они не впервые встречались здесь – в те часы, когда ее муж был занят государственными делами. За эти встречи ему полагалась смерть, ведь она была женой его сюзерена, божественного Идрая, но ко-мандир авесты не думал об этом, полоненный прелестью губ, глаз, всего ее бесконечно прекрасного тела.

…Они не слышали шагов, впрочем, Страж Идрая умела ходить со-вершенно бесшумно. Но, услышав сухой звук аплодисментов, влюбленные отпрянули друг от друга. Женщина коротко вскрикнула и закрыла лицо руками, легионер побледнел, но взгляда не отвел.

На ступенях стояла невысокая тоненькая девушка в синей тунике. Она была совсем еще ребенком, с худеньким, не сформировавшимся те-лом, темноволосая, коротко подстриженная, в легких сандалиях. На поясе ее висел короткий меч в потертых ножнах, и командир авесты знал, что никто, включая его, не может противостоять этой девушке в бою. Это была Годри, Страж Идрая, личный телохранитель божественного повелителя. Ее тренировали с самого рождения, и в свои пятнадцать лет она была лучшим воином в северных пределах и носила на безымянном пальце перстень Юпитера. И уж она-то имела право покарать неверную жену своего пове-лителя…

Командир авесты сделал два шага и, опустившись на колени, скло-нил перед Стражем голову, подставляя шею под удар.

– Это моя вина, – сказал он спокойно.

Годри положила руку на рукоять меча, но медлила. Женщина, не из-дав ни звука, вдруг бросилась прочь. Годри проводила ее взглядом и скри-вила губы. Убрав руку с меча, она взяла легионера за подбородок и вздер-нула кверху, разглядывая его лицо.

Это было лицо далеко не соблазнителя. Худое, загорелое до черноты, с впалыми щеками, со шрамом на лбу. Серые глаза смотрели с легкой ус-талостью. Чем-то он напоминал Годри ее первого наставника. Сердце ее чуть сжалось.

Годри отвела взгляд.

– Она не стоит тебя, – сказала Годри наконец, – Если бы она любила тебя, она вступилась бы за тебя, ведь ее вина больше, чем твоя. Найди себе другую… Завтра тебя переведут на границу. И береги себя там, она вовсе не стоит того, чтобы из-за нее умирать.

– Что… – голос его сорвался, – Что с ней будет?

– Ничего.

– Спасибо, Страж.

Годри слегка усмехнулась и ушла. А командир авесты долго стоял так на коленях, с опущенной головой, полностью опустошенный.

24 сентября 2000 г.

3. Заказное убийство.

Шорох дождя в лесу нельзя спутать ни с чем. Тихий звук ударов ты-сяч капель о тысячи листьев… Ястреб любил дождь. Он любил нежные холодные прикосновения дождевых капель, запахи влажной земли и ли-стьев. И этот тихий шорох… Дожди приносили холод, промокшая одежда уже не согревала, дороги раскисали, превращаясь в грязное месиво, но че-ловеческая душа не может руководствоваться только практическими инте-ресами, и Ястреб любил дожди – просто любил.

Ночью ударили заморозки, но к утру погода переменилась, и пошел дождь. Ястреб проснулся под неумолчный шорох капель, и несколько ми-нут он еще лежал, подставляя лицо дождю. Пахло прелью и мокрой зем-лей, грибами и – более тонко, почти неощутимо – напитавшимися влагой листьями и корой деревьев; запах этот, слегка пряный, напоминал запах испитого чая. На многие лиги вокруг не слышно было ничего, кроме шума дождя, – ни птичьего свиста, ни звериного топота. В воздухе висела сы-рость. В миг своего пробуждения Ястреб не думал и не помнил о том, что ждало его впереди; он был словно вне времени, – почти не чувствуя своего закоченевшего, промокшего тела, он вместе с тем ощущал все вокруг так ясно и четко, как недоступно обычному восприятию. Каждую крупинку земли, каждый опавший листок чувствовал он, слышал падение каждой капли, различал каждый запах. Такое с ним бывало, правда, не часто, но все же бывало: восприятие его вдруг обострялось тысячекратно, и он слов-но растворялся в окружающем мире.

Но потом он вернулся к реальности. Сел, провел рукой по спутан-ным мокрым волосам, поскреб многодневную щетину. Пришла пора идти дальше.

После блужданий по распаханным полям Ястреб выбрался на доро-гу: две наезженные колеи не оставляли сомнений в ее существовании. Яст-реб страшно измучился: запинаясь о борозды, он непрерывно падал. Сей-час, выбравшись на дорогу, он озирался, машинально отирая покрытое грязью лицо и уже не соображая, куда ему идти и что делать. Послышался шум едущей телеги, он приближался, и Ястреб, сгорбившись, охрипшим голосом затянул:

– Люди-и… Помогите-е…Люди-и…

– Эй, что с тобой? – откликнулся грубый голос.

Иззябшими руками Ястреб нащупал мокрый борт телеги.

– Я слепой, потерялся, третий день блуждаю, доведите до жилья, не бросайте, Бога ради, – забормотал Ястреб, привычно горбясь, втягивая го-лову в плечи и стараясь принять вид по возможности более жалкий, не сознавая того, что и так он был и жалок, и страшен сверх всякой меры и что, любой, увидевший его, скорее побрезговал бы ему помогать.

От телеги пахло мокрым сеном.

– На телегу не посажу, а так – держись, – сказал, наконец, хозяин те-леги, – До города недалеко.

– Благослови вас Бог, – хрипло пробормотал Ястреб.

Он плелся за телегой, опустив голову, еле переставляя ноги, и в го-лове его было совсем пусто – как обычно бывает после долгого голода. День еще только приближался к полудню, а он уже так устал. Ноги, сту-павшие по ледяной грязи, совсем потеряли чувствительность. Ястреб слов-но дремал на ходу, ни о чем не думая, ничего не вспоминая, а дождь все шел, барабанил по плечам и спине, выстужая и без того замерзшее тело, но он все же приносил душе успокоение. Даже душе профессионального шпиона и диверсанта, о котором ходили легенды по всем северным преде-лам.

На воротах телегу остановили, но Ястреба никто не задерживал, и он медленно, стараясь никого не задевать, пошел по каменной мостовой. Го-рода ему не нравились, хотя работать приходилось, в основном, в городах. Слишком людно, слишком шумно – посторонние звуки мешали воспри-ятию. Да и не любил он бывать среди людей и людей не любил, не зря же с такой легкостью совершал он убийства, прославившие его имя. Люди ка-зались ему чем-то чуждым, так привык он к одиночеству, и общаться он привык в основном со своей душой, ибо кому придет в голову обращать внимание на какого-то грязного нищего…

Ястреб с ума сходил от голода: все вокруг что-то жевали, торговали съестным, из окон доносились запахи приготовляемой пищи, – и среди этой какофонии разнообразнейших запахов ему становилось просто плохо. Он и сам не помнил, когда ел в последний раз. В голове у него стучало, рот был переполнен кислой слюной, и одна-единственная мысль билась в его сознании: "только не сейчас, только не сейчас". Не хватало ему еще сва-литься в обморок от голода – сейчас, когда до назначенного часа остава-лось совсем немного. Его мутило. Ноги подгибались. Казалось, только бы немного посидеть и все пройдет, но Ястреб был уверен, что если сядет, то уже больше не встанет.

В столице запрещено было попрошайничать, и Ястреб об этом пре-красно знал: не раз попадался в прошлом. И он не мог сейчас украсть или попросить милостыню, не мог позволить себе оказаться в руках городской стражи. Сорвать выполнение заказа? – так самого уберут заказчики, это уж как пить дать.

Вскоре после того, как пробили восьмую стражу, стало многолюдно. Ждали принца Джуру, который по этим улицам должен был пройти во дворец. Шумная разноголосица раздражала Ястреба, он морщился от визг-ливых женских возгласов, голова скоро разболелась – то ли от шума, то ли от голода. Он протолкался сквозь толпу, наткнулся на низкое ограждение и остановился там. Его несколько раз прогоняли, но он снова возвращался на свое место, расспрашивал соседей, какой он из себя, этот принц.

Наконец, послышался шум идущей процессии.

– Вон он, видишь, впереди, в черном, – сказал сосед Ястребу.

Тот не видел, но все рано кивнул.

Чуткий слух уловил знакомую поступь, и в этот же миг гибкое тело перемахнуло через ограждение, рука нашла кинжал, спрятанный в лох-мотьях. Тонкое лезвие вошло в человеческое тело по самую рукоять, удар был быстр и точен, и принц умер сразу же, не успев ничего понять.

…Когда избитого, полумертвого Ястреба привели на допрос, на-чальник стражи, заметив какую-то странность, поднес факел к его лицу. Зрачки остановились неподвижными. Ястреб был слеп от рождения.

26-27 сентября 2000 г

4. Верховный Маг.

Верховный Маг Годар был стар, очень стар. С годами он все сильнее чувствовал, что зажился на этой земле, но замены ему не было, и он все жил – высокий седовласый старик в белых одеждах, почти не менявшийся со временем.

Была осень. В белесоватом высоком небе, перекликаясь, летели пти-цы – быстрые темные силуэты, словно вырезанные из бумаги. Тихо и пус-то было в саду: в академии шли занятия, и обычно шумный, звенящий раз-ноголосицей сад опустел и притих, дожидаясь студентов. Слышны были только резкие птичьи вскрики, да одинокий опадающий лист производил иногда тихий сухой шорох, ударяясь о ветви, да журчала мягкая струя ма-ленького фонтана.

Верховный Маг стоял в тени желтеющих деревьев и смотрел на че-ловека, сидевшего на скамье возле фонтана, на этой резной деревянной скамье сидели обычно абитуриенты, здесь Годар разговаривал с ними, прежде чем решить вопрос об их зачислении; в академию принимали с де-сяти лет, и Годар привык видеть на этой скамье легкие, подвижные дет-ские фигурки, горящие надеждой и испугом глаза, раскрасневшиеся от волнения лица, и вот на этой скамье сидел худощавый парень лет тридца-ти, темноволосый, темноглазый, с узким загорелым лицом с резкими складками у рта; одет он был в белое, как и Годар.

Верховный Маг провел рукой по покрытому испариной лбу: этот сентябрьский день оказался неожиданно жарким, – вздохнул и медленно пошел к фонтану, крепко сжимая волшебный посох и тяжело опираясь на него. Опавшие листья шуршали под его ногами. Сидевший у фонтана не шевелился, все так же смотрел куда-то мимо Годара. Не пошевелился он и тогда, когда Верховный Маг остановился прямо перед ним.

– Мне сказала, что ты принес мне письмо, – сказал Годар своим глу-боким голосом, так поражавшим всех, кто его слышал, многогранностью оттенков.

Парень повернул, наконец, голову. Их глаза встретились, и что-то странное почудилось Годару в этих темных безразличных глазах; он взял протянутый конверт и, распечатав его, стал читать письмо. Парень молчал, и глаза его не выражали ничего – абсолютно. Годар все посматривал на не-го, но, дочитав письмо до конца, он все понял.

– Здесь написано, что тебя зовут Ястреб. Ястреб из Хоана?

– Да.

Вот как.

– Так ты слепой?

Ястреб слегка улыбнулся, но промолчал. В нем чувствовалось дос-тоинство, бесконечно поразившее Годара. Так вот он какой, знаменитый хоанский шпион. Лицо не очень примечательное, самое обычное лицо, ху-дое, загорелое, тонкогубое, с почти незаметным шрамом на виске; глаза, правда, красивые, но слишком уж неподвижные… Странный человек: он походит скорее на принца крови, чем на безродного бродягу шпиона. Н-да. Но он уже далеко не мальчик, и выполнить просьбу божественного Идрая будет затруднительно.

– Кто учил тебя магии?

– Идрай.

– А до него? – спросил Годар, отметив про себя, что парень назвал живого бога и последнего императора просто по имени, даже не прибавив обычного эпитета. Что это было, неуважение или признак близкого зна-комства, Годар не мог решить.

– Никто, – сказал Ястреб.

– Вот как, – медленно проговорил Годар.

Значит, парень занимается этим меньше года. Но сила в нем чувству-ется, и великая сила. И если то, что пишет Идрай, правда, то, конечно, та-кую силу опасно оставлять в руках человека необученного. Ах, Великий Космос, маги такой мощи не рождались со времен Крома Могучего!.. Но Годар внутренне противился этой мысли и искал предлога, чтобы отказать. Этот человек… Да, он нравился Годару, но Верховному Магу невозможна была сама мысль: отдать магическое искусство в руки человека, просла-вившегося убийствами, – вся сущность Годара противилась этому.

– Сколько тебе лет, Ястреб?

– Тридцать четыре.

А выглядел он самое большее на двадцать. Правда, эти резкие склад-ки у рта.

– Идрай просит меня о небольшом одолжении, – медленно сказал Го-дар, – действительно небольшом, но я не знаю, смогу ли я выполнить его просьбу. Видишь ли, Ястреб, здесь обучаются дети… А тебе за тридцать, и ты профессиональный убийца.

"Хотя я не понимаю, как это может быть. Как слепой, слепой чело-век, которому сама природа велит быть тихим и кротким, может нести смерть, может играть политикой государств. Маг. Как можно".

Ястреб криво усмехнулся – то ли своим мыслям, то ли мыслям Года-ра.

– Пойми, – продолжал Верховный маг, – мы начинаем учить с детско-го возраста, потому что только из ребенка можно сформировать опреде-ленную личность, вылепить все, что угодно… Любому нельзя давать в ру-ки магическую власть, это величайший соблазн, справиться с которым мо-жет только человек, чистый сердцем… Ты понимаешь меня?

– Да, – сказал Ястреб.

Он встал, и оказалось, что он совсем невысок. Годар смотрел на него с сожалением, а Ястреб улыбался, правда, невесело.

– С чистотой сердца у меня проблемы, вы правы, – сказал Ястреб, – Что ж, я пойду. Я приехал сюда, только уважая просьбу Идрая… Я никогда не хотел быть магом, – добавил он с легкой усмешкой, поклонился и пошел прочь.

Годар смотрел, как он идет среди осенних деревьев: невысокий, ху-дощавый, в белых одеждах. Движения его были слишком уверены для сле-пого и неуловимо легки. Годар смотрел, как он идет, и улыбался сам себе усталой старческой улыбкой.

Через пять лет, после смерти Годара Верховным Магом избрали Яс-треба. При нем магические искусства достигли небывалого расцвета, и сам Верховный маг прославился многими великими деяниями. Никто, конечно, не связывал имя хоанского шпиона с именем величайшего из Верховных Магов, только божественный Идрай иногда усмехался, думая, что этот че-ловек достигает вершин мастерства во всем, за что берется.

27 сентября 2000 г.

5. Любовь.

Любовь – это смешное слово, и оно всегда было чуждо ей. Она была создана не для любви и никогда не чувствовала ничего подобного. Разве что однажды…

Годри была дочерью барона Дэра, властителя Хардна, маленькой ав-тономии, расположенной недалеко от столицы. Годри была старшим ре-бенком в семье барона и по законам харданов должна была после смерти отца унаследовать замок и власть над Хардном; у харданов женщины все-гда имели права, равные с мужскими. Но на следующий день после ее ро-ждения, когда Рида, баронесса Дэр, еще не оправившаяся после тяжелых родов, лежала в постели, в замок приехал из столицы сам божественный повелитель с до неприличия малой свитой (только два всадника сопровож-дали божественного Идрая). Не зайдя ни к хозяину замка, ни к его хозяйке, Идрай сразу же прошел в детскую, где в маленькой разукрашенной кро-ватке спала новорожденная наследница Хардна. Там божественный пове-литель долго расспрашивал кормилицу, маленькую, как и все харданки, полную румяную женщину, до смерти перепуганную его появлением в темной, тихой детской. Еще не проснувшаяся, потирая слипающиеся глаза и едва сдерживая зевоту, перепуганная женщина отвечала на странные во-просы божественного императора: в котором часу начала рожать баронес-са? когда роды завершились? как проходили? как ведет себя новорожден-ная? много ли плачет? И так далее, до бесконечности, пока бедную корми-лицу не освободил приход барона Дэра, разбуженного слугами. Ему боже-ственный Идрай объявил, что его, барона Дэра, первый ребенок, девочка, названная уже именем Годри (это имя барон и баронесса давно уже при-думали для своей первой дочери, мальчика они хотели назвать Сортисом), должна стать божественной воительницей, одной из кольценосных, Стра-жем божественного Идрая, его личным телохранителем. Барон Дэр не мог возражать, хотя ему и жалко было лишиться своей вымечтанной дочери, первого своего ребенка. Девочку увезли на следующий день, вместе с кор-милицей. Но она так и осталась наследницей Хардна, который не достался ей только потому, что она умерла раньше своего отца.

Девочку увезли в столицу, в императорский дворец, где она и росла. Она часто бывала в родовом замке, благо, он близко был расположен к столице, но, даже наблюдая вольную (распущенную и безнравственную, как говорили в столице) жизнь харданок, Годри долго не понимала и не осознавала своей женской сути. И Идрай был доволен этим, ибо Годри но-сила кольцо Юпитера, кольцо непорочности, и вместе с девственностью утратила бы она свое невероятное воинское могущество. Идрай знал, что однажды она из ребенка превратиться в женщину и захочет любить и быть любимой, но он доволен был, что так мало мечтала она о любви в детстве. Божественный Идрай как-то сказал ей:

– Волшебные кольца – это очень серьезно. Они дают власть, с кото-рой ничто не может сравниться в этом мире, и за эту власть можно отдать очень многое. Даже свою человеческую сущность, даже душу или сердце. И ты, как любая богиня воинского искусства, ты должна оставаться девст-венницей. Я тоже ношу кольцо, и мне тоже пришлось чем-то пожертво-вать. Но кольца формируют нас, Годри, без них в наших душах была бы лишь пустота. Запомни это.

И Годри запомнила. И лишь однажды она была готова отдать свое кольцо, свое могущество и всю себя за земную любовь, но случай – или Судьба? – помешал ей.

Ее тренировали с рождения, но только в десять лет – возраст совер-шеннолетия у харданов – она взяла в руки боевое оружие. Тогда же в ее жизни появился Орд, некогда первый меч Империи и первый в ее жизни наставник. Он был однорукий, меч держал в левой руке, но учителем он был хорошим. Поговаривали, что когда-то ему не было равных, но почти десять лет назад он участвовал в восстании против власти Идрая, и руки ему отрубил в схватке сам божественный повелитель. Семь лет Орд провел в тюрьме, но когда Годри исполнилось десять, его выпустили: Идрай счи-тал, что ему до сих пор нет равных.

Так он появился в ее жизни: высокий худой мужчина, на двадцать семь лет старше ее, молчаливый, медлительный. Первое время Годри ди-чилась его: она выросла при изысканном императорском дворе и привык-ла к совсем другим наставникам, а Орд после семилетнего заключения был уж очень жалок и страшен. Но через месяц она с неожиданной страстно-стью привязалась к нему. Целым днями они были только вдвоем: Годри и ее наставник, – в саду, в тренировочных залах, и комнаты их были рядом. И Годри каждую минуту с детской непосредственностью изливала на него свою нежность, и постепенно сердце его оттаяло. У него никогда не было не семьи, ни детей, легионеры редко торопятся с этим делом, а семь лет назад, во время восстания, ему едва исполнилось тридцать, и он был еще молод и не думал заводить семью. Он и сейчас был не стар годами, но, лишившись правой руки и семь лет проведя в мрачных и сырых подземных тюрьмах, он уже не решался строить планов на свою жизнь. Он еще долго не мог свыкнуться с мыслью, что жизнь его не только не кончена, но мо-жет начаться снова.

Прошло три года. Внешне Годри ничуть не изменилась за это время, она всю жизнь была невысокой и тоненькой, совсем ребенком на вид, но она и тогда была очень хороша: нежное широкоскулое лицо с острым под-бородком, чуть вздернутый нос, большие карие глаза под каштановой чел-кой. Ей было тринадцать, и она редко появлялась на людях, но те, кто жил во дворце, уже и тогда считали ее первой красавицей столицы; через два года первой красавицей Империи назвали ее. Но это была та красота, в ко-торой никому нет корысти, ибо она была никому недоступна. И к обычно-му ее титулу "Клинок Острое Пламя" добавилось скоро "Свет вечерней звезды, Краса полей". И пришло время, когда Орд, привыкший уже к тому, что он не преступник и не в оковах, вдруг понял, что рядом с ним находит-ся не ребенок, а прелестная женщина, которая по харданским законам дав-но могла бы быть чьей-нибудь женой… Но он не выдал своих чувств, ибо, кому, как не ему, было знать, кто она такая – Годри Воительница, Клинок Острое Пламя, Годри Непорочная дева. Он не мог искушать ее… Но вме-шался случай. Или Судьба?

Дело было летом, день был жаркий и душный, и под вечер Годри решила поплавать в бассейне. Увидев проходящего мимо Орда, стала звать его. Годри никогда не стеснялась мужчин: польститься на нее мог разве что смертник, – и уж тем более она не стеснялась Орда, так привыкла к не-му. К тому же Годри никогда не смотрела на него, как на мужчину. Между ними всегда стояло нечто большее, чем двадцать семь лет разницы: он был – ее Учителем. Учитель, он не мог быть мужчиной, которого следовала стесняться или чей страсти следовала остерегаться, Учитель – он мог быть только Учителем.

Годри звала его в бассейн, потому что день был очень жарким и по-тому что им уже приходилось купаться вместе. Но он отказался, и Годри не слишком удивилась этому. Орд был родом с крайнего юга, из пустын-ных областей Ротана и не слишком любил купаться в открытых водоемах. Орд отказался и присел возле бассейна, и что-то в его взгляде заставило ее подплыть поближе. Одной рукой она схватилась за бортик, другую поло-жила ему на колено, вгляделась в его лицо:

– Ты что? Что с тобой?

Ничего не было особенного во взгляде его серых, совсем светлых, почти бесцветных глаз, в выражении его лица, он был совершенно такой же, как всегда, но… она все равно почувствовала что-то неладное. Их глаза встретились, и в этот миг – с непостижимой ясностью – Годри все поняла.

– Ты… Нет! Нет!

Она сорвалась с бортика и поплыла прочь. Она чувствовала себя ос-корбленной: так всегда бывает, когда вдруг обнаружишь в лучшем друге – влюбленного. Она вылезла с другого края бассейна и завернулась в поло-тенце.

– Какая же я дура! – говорила она со злостью и обидой в голосе, – Но как же ты… Орд?!

– Ничего, – сказал он устало, – Забудь обо всем.

И казалось, что это так и забудется. Две недели все шло по-прежнему. Орд не отстранялся от нее, ничего не говорил, был все так же насмешлив и требователен, но что-то все равно изменилось. Изменилось в ней.

Она долго не могла свыкнуться с мыслью о его любви. Но, однажды поняв и увидев в нем мужчину, Годри не могла вернуться к прежним чув-ствам к нему. Не могла снова успокоиться. Теперь за каждым его словом, за каждым его действием она видела – его любовь к ней. А, может быть, кровь Хардна наконец заговорила в ней, и Годри не только в нем увидела мужчину, но и в себе увидела – женщину?

Две недели Годри старалась не думать о произошедшем, но не могла. Через две недели она не выдержала. Ночью Годри вошла в его комнату и, опустившись на колени рядом с низеньким ложем, тихо позвала:

– Орд.

Он поднял голову и взглянул в ее бледное напряженное лицо. Ее гла-за блестели в полутьме.

– Смотри, – сказала Годри, поднимая руку на уровень лица и стаски-вая золотое кольцо с безымянного пальца, – смотри, я снимаю его. Ты лю-бишь меня? Ты будешь любить меня такой, какой я стану без него?

– Годри, не делай этого.

Но она положила палец ему на губы: молчи.

– Я не хочу, чтобы ты мучился, – шептала она.

Орд отстранил ее.

– Не рискуй так, Годри. Я уеду.

– И что я буду делать – без тебя?

– Ты слишком много потеряешь… – сказал он, не понимая глаз.

Но она была так близко, и тихо-тихо она говорила: "не отталкивай меня", – и Орд не стал больше противиться. Но в ту ночь ничего не случи-лось между ними, и не случилось больше никогда. Через минуту по дворцу разнесся сигнал тревоги, и они вскочили с узкого солдатского ложа, хвата-ясь за мечи.

Скоро они были в покоях Идрая, где кипел бой. Годри была как вихрь, но, научив многому, ее не научили еще одному – убивать. Первая же жертва ее меча, бородатый мужчина, рухнувший с разрубленным пле-чом, заставил ее согнуться пополам от внезапной тошноты. Годри получи-ла секирой в бок, и работу телохранителя за нее выполнял Орд, которому и впрямь не было равных.

Бой кончился. Идрай поднял девочку на руки, отнес на свою кровать. Он мог исцелять прикосновением и в ту ночь показал свое искусство. Рана скоро затянулась. Но взгляд Идрая скользнул по ее руке – кольца не было. Идрай встал и обернулся.

Орд стоял прямо перед ним, в старенькой своей тунике, босой, блед-ный, как смерть. Когда-то они так же стояли в этой комнате, божественный Идрай и Орд, выходец из крестьянской семьи, бывший легионер, а ныне бунтовщик. Неприязненные взгляды столкнулись.

– Где ее кольцо? – резко спросил Идрай.

– В моей комнате.

– Ты… – от бешенства Идрай не находил слов, – Ты сделал ее – жен-щиной?!

– Нет.

– Встань на колени, – сказал Идрай тихо.

Орд опустился на колени, спокойный и какой-то безразличный: он прекрасно сознавал свою вину.

– Вытяни руку.

Идрай коротко замахнулся мечом. Годри закричала, но было уже поздно.

Обезумевшая от ужаса, Годри слетела с кровати и упала перед Ор-дом на колени. Она рыдала, а Орд не шевелился и словно не чувствовал боли. Кровь хлестала на дорогой ковер.

Годри схватила меч, лезвие которого было в крови ее учителя, и обернулась к Идраю.

– Я тебя убью, – закричала она.

Идрай только усмехнулся.

– Убьешь? Того, кому ты предназначена в защитники? Ну, убивай.

Годри смотрела на него, потом вдруг задрожала и опустила меч.

– Перевяжи его, он сейчас сознание потеряет, – сказал Идрай, – И ра-дуйся, что я отрубил ему руку, а не голову.

Дрожащими руками Годри стала накладывать жгут.

Через два дня Орд уехал в деревню. Там все еще жила семья его бра-та. И только спустя год, в день своего четырнадцатилетия, Годри посмела навестить его. Как она корила себя, что не сделала этого раньше!

Безрукий калека, не способный работать, никому не нужен в дерев-не, и нахлебников здесь не терпят. Скоро дошло до того, что его отправили просить подаяние. Брат ранним утром увозил его на дорогу и оставлял там до ночи…

Бледная от бешенства, Годри выслушал сбивчивые объяснения мно-гочисленной семьи, и потребовала, чтобы ее отвели туда. Она готова была убить главу семейства, и только присутствие детей остановило ее.

И сбежавшиеся со своей деревни крестьяне стали свидетелями того, как Стаж божественного Идрая опустилась на колени перед жалким ни-щим – прямо в ледяную осеннюю грязь. Склонив перед ним голову, вся дрожа, Годри повторяла тихо:

– Прости меня, Учитель… Прости меня… – извиняясь не перед сво-им несостоявшимся любовником, но перед своим наставником.

Она увезла его в Хардн, свой родовой замок. Там он прожил почти двадцать лет и умер уже после ее смерти. Она не дожила до тридцати че-тырех, ему только должно было исполниться шестьдесят. Те, кто знал его, говорили, что он был совсем еще не стар: такие, как он, старятся гораздо позже.

Годри погибла в Битве за Кольца. Ее хоронили в родовом поместье, и Орд шел за гробом своей воспитанницы, поседевший за одну ночь. А че-рез три дня уже хоронили его.