Текст книги "«Пламенные моторы» Архипа Люльки"

Автор книги: Лидия Кузьмина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Неужели цель достигнута?

А Москва еще на военном положении. На заставах стоят противотанковые заграждения, строго соблюдаются правила светомаскировки. С наступлением темноты окна закрываются шторами из плотной черной бумаги. Улицы и транспорт не освещены. Только в трамваях, в троллейбусах и электричках около водителей горят слабые синие лампочки. Под вечер девушки в солдатской форме ведут по улицам огромные баллоны аэростатов воздушного заграждения. Днем на улицах народу мало. Только рано утром и вечером потоки людей устремляются к трамваям, метро или платформам электричек. Но кроме работы есть еще и быт, семья и дети, о которых надо заботиться, одевать и кормить. По дороге с работы нужно забежать в ОРСы – магазины рабочего снабжения, где «прикреплены» продуктовые карточки каждой семьи, чтобы получать дневной или месячный паек. Жизнь была нелегкая, снабжение скудное: немного продуктов по карточкам, да еще обед в столовой ОРСа – вот и все.

Плохо с жильем. Большинство люльковцев живут за городом, а те, кто в городе, тоже ютятся кое-как.

 – Нам дали комнату в Москве, – вспоминала Галина Евгеньевна. – Комната большая, метров 50, но такая холодная, что на стенах появлялся лед. Придешь с работы, я тогда работала в районном земельном отделе, никак не согреешься. Спать иногда приходилось в пальто. У Вольпера жилплощади вообще не было, так мы его с женой приютили у себя. Потом нам дали двухкомнатную квартиру. В маленькой комнате жили мы, а в большой Шевченко и Дубинин, потом – Лусс с женой.

С едой еще было плоховато. Все мы мечтали об огородах, которые у нас были на Урале.

Помог случай. Как-то поздно вечером Козлов и Комаров ждали поезда на открытой платформе станций Чухлинка. Прячась от ветра, за будкой кассы стояла маленькая женщина с тяжеленным мешком, в котором лежали металлические зубья для бороны. Их шипы торчали из мешка. Когда подошел поезд, мешок помогли внести. Разговорились. Женщина оказались председателем колхоза в селе Никольском. Жаловалась, как трудно с плугами и боронами. Нет саней. Не на чем вывозить удобрение в поле. Здесь же и договорились оказать техническую помощь колхозу, а она выделила им несколько гектаров земли.

Мигом составили огородную комиссию и отправились к Люльке. Он одобрил идею огородничества, составили план действий, и Люлька вместе с председателем огородной комиссии пошли к начальнику ЦИАМ. Согласие получили. Договор с колхозом заключили. Институту выделили девять гектаров земли. За все это надо было сделать 15 саней, подковы и подковать лошадей, изготовить лемеха для тракторных и конных плугов, отремонтировать трактор и дисковую борону.

Отделу Люльки достались сани и борона. Лусс организовал изготовление чертежей и заготовок для саней. Затем огородники, нагруженные заготовками и полозьями, отправились в колхоз, собирали там сани. Мальчишки из колхоза, запрягшись в них, стали развозить по полям удобрение.

Ремонтировали инвентарь и подковывали тощих лошадей, не взятых на войну, кузнецы института. Дисковую борону в колхозной кузнице ковали И.Ф. Козлов и Е.В. Комаров. За это колхоз кормил их перед работой молоком.

Эта работа в колхозе отняла у люльковцев несколько выходных дней.

Между тем дело с рабочим проектом и изготовлением РД-1 двигалось медленно. Сделать чертежи двигателя в короткий срок невозможно. А ЦИАМ не дает конструкторов, потому что считает первоочередной работой не РД-1, а ТВД с центробежным компрессором В.В. Уварова, проектировавшимся в его стенах, и еще потому, что технологи твердят о непреодолимых трудностях с изготовлением лопаток для осевого компрессора. Производственная база ЦИАМа также мала и перегружена разными работами.

Много дней подряд ездил Люлька в наркомат, и однажды пришло известие: отдел переводят в новый НИИ авиапромышленности, куда также вливаются группы из других институтов.

В начале 1944 года люльковцы переехали со всем своим имуществом. Не дал Люлька погибнуть своему проекту. Наоборот, на его основе начата разработка нового, более мощного двигателя, который потом вышел под индексом С-18.

НИИ разместился в помещении, где до войны был один из учебных институтов. Большое серое здание в глубине сквера с молодыми деревьями отделялось от улицы глухим забором. Расположились удобно, даже просторно. И Люлька, и Лусс получили по небольшому отдельному кабинетику. Бригады разместились в больших светлых высоких комнатах.

Начальником НИИ назначили генерала П.И. Федорова, до этого руководившего испытаниями самолета БИ-1 с первым жидкостным реактивным двигателем.

В НИИ образовали отдел авиационных турбореактивных двигателей, начальником которого назначила Люльку. В отделе собрались специалисты, прибывшие вместе с Люлькой из ЦИАМа, а также опытные инженеры института. Отделу выделили помещение для конструкторов и стенды для экспериментов и испытаний двигателя. Начались работы над проектом двигателя С-18, идея которого зародилась у Люльки еще в ЦИАМе.

Компрессор у него не шести-, а восьмиступенчатый, с гораздо большей, чем раньше, степенью сжатия. Усовершенствован профиль лопаток. Диаметр камеры сгорания уменьшился, форма ее деталей стала более обтекаемой. Потери давления воздуха по тракту сведены к минимуму.

Расчеты воздушных трактов камер сгорания делал сам Люлька. Он никогда не выступает только начальником, только руководителем. Прежде всего он член коллектива и несет вместе со всеми часть тяжелой конструкторской ноши. Никакого подчеркивания дистанции, никакого превосходства в манере вести себя, демократизм в отношениях с подчиненными – вот его отличительные черты как руководителя.

Посмеиваясь, он говорит о рассчитанных им трактах:

 – То, хлопцы, я на танках натаскался. На Урале этих воздуховодов к танковым моторам рассчитал – сотни.

Как-то в субботу Лусс взял к себе в кабинет рабочие компоновки. А в понедельник, придя на работу, все замерли: на стенде был приколот чертеж, и даже не чертеж, а произведение искусства – компоновка двигателя С-18 в натуральную величину в разрезе. Талантливая рука Лусса вычертила цветной технический рисунок двигателя – все детали благодаря светотеням, бликам, ярким краскам поданы со всеми подробностями. На лицах людей, смотревших на свой двигатель, отражалось их состояние: неужели этот красавец родился здесь, на их столах? Неужели их многолетняя цель достигнута? Пришел Архип Михайлович и, сам очень довольный, неожиданно начал критиковать чертеж, а заодно и конструкцию (иногда он любил «подзавести» людей).

Начались споры. Прервал их сам Люлька, который дал приказание скопировать тушью на кальку чертеж Лусса. Этот чертеж стал важнейшим руководящим документом в КБ. Он так и остался висеть на стене. И чуть возникал какой-то вопрос, шли к чертежу и около него решали дело.

* * *

Как только освободили Киев, Галина Евгеньевна стала добиваться разрешения поехать за детьми. Разрешения долго не давали, ведь там еще фронт недалеко. О том, что родители и дети живы, сообщил родственник, встретивший на улице Киева женщину из Саварки. Эта огромная радость совпала с еще одной – у них родилась дочка.

С двухмесячной Лялей отправилась Галина Евгеньевна на Украину.

 – Скорее, скорее туда, увидеть сыновей.

Поехали вместе с братом, он получил назначение на партийную работу в их края. Добрались под бомбежками до станции Ольшаница, от нее до их села еще восемь километров. А на дороге такая распутица – ни на какой машине не доберешься. Брат пошел пешком. Через несколько часов появилась подвода, правил ею Евгений Филиппович Процак.

 – Отец, ридный! – воскликнула Галина Евгеньевна, и оба не смогли сдержать слез.

Лошадь, увязая в грязи, медленно везла телегу в Саварку. По дорожке около плетней шел навстречу босоногий мальчишка в рваной шапчонке, домотканых пальтишке и штанах.

 – Посмотри, Галя, какой-то хлопчик, – обратил ее внимание отец. Взглянув на мальчугана, она тут же отвернулась и стала смотреть в сторону их дома, показавшегося на другой стороне. Где там ее сыновья? – Ну, что же ты, Галя, отворачиваешься от своего меньшого?

А Слава, это был он, увидев рядом с дедом незнакомую женщину, убежал и спрятался. Ни сын, ни мать не узнали сразу друг друга. Ведь когда Галина Евгеньевна привезла сюда детей на лето 1941 года, ему не было и четырех.

 – Слава, Слава, я твоя родная мама, – глотая слезы, долго звала Галина Евгеньевна, – я привезла тебе гостинцы.

Плакали все односельчане, кто видел эту встречу. А потом из школы пришел старший сын Володя и бросился в объятия матери.

Долго еще дичился Слава, и даже когда приехали в Москву, он не называл родителей папой и мамой.

Первый раз после оккупации назвал он Галину Евгеньевну мамой спустя год – 8 марта. Тогда на сэкономленные деньги, выдаваемые на школьные бублики, купил Слава Галине Евгеньевне завернутую в газетную бумажку глюкозу с витамином «С».

 – Мама, это тебе к празднику, – сказал он, – на другое у меня не хватило денег – там все так дорого.

Помнила всю жизнь об этом самом дорогом для нее подарке Галина Евгеньевна. Не забыл, наверное, этот случай и кандидат физико-математических наук Вячеслав Архипович Люлька.

Старшему сыну Володе первое время трудно давался русский язык, забыл он его, живя в оккупации. Пришлось нанять репетитора.

Потом он отлично учился в школе, окончил МГУ. Защитил диссертацию, стал Владимир Архипович Люлька физиком-теоретиком.

Изготовить малую серию

В отдел Люльки стали приезжать ответственные работники наркомата и различных институтов. Знакомились с проектом, прикидывали, как изготовить двигатель в серии. Люлька готовился к докладу в наркомате. Совещание состоялось в марте 1944 года. Сосредоточенный, молчаливый Люлька тщательно отобрал плакаты, альбомы, чертежи и в сопровождении Козлова и Лусса отправился в наркомат. Мела сильная метель. В отделе беспокоились, не застрянет ли в пути машина. Тревожились за результаты совещания. Но машина не застряла, и совещание прошло с успехом для Люльки. Проект был утвержден.

В мае 1944 года наркомат дал одному из заводов указание изготовить малую серию – пять экземпляров двигателей С-18.

Люльковцы стали ездить на этот завод – сначала на трамвае, потом долго шли пешком. Завод, хотя и небольшой, но новый – механический цех, просторный литейный цех, сильное техбюро – все внушало надежду на быстрое освоение и постройку двигателя. Но вскоре выяснилось, что легкие сплавы на заводе не льют, а делать корпус быстроходных шестеренчатых передач не из чего. Люлька помчался в наркомат. Был издан приказ: силуминовое литье делать на другом заводе, шестеренчатые передачи – на третьем, а коловратные маслонасосы заказать ОКБ главного конструктора А.А. Микулина.

Микулин занимался постройкой своего двигателя, у него было немало собственных проблем, но приехавшего к нему с просьбой Архипа Михайловича он принял любезно и за изготовление насосов взялся.

Между тем чертежи С-18 постепенно передавались в производство. Один за другим включались в работу заводы, некоторые охотно, другие – с открытым недовольством. Основной заказ был размещен на заводе № 165, отданном в распоряжение отдела Люльки. Ему поручили изготовление основных узлов двигателя: компрессора, камер сгорания, турбины, а также сборку двигателя. На заводе до этого изготовлялась оснастка для авиационных предприятий – прессформы и приспособления, требующие особо высокой точности. Имелись и квалифицированные кадры. Все это как нельзя лучше способствовало успеху постройки двигателя и прежде всего изготовления сложных лопаток для компрессора и турбины.

 – Завод встретил наш заказ с интересом, охотно взялся за дело, – вспоминал С.П. Кувшинников. – Да оно и понятно, наша новейшая техника выводила завод из вспомогательных в основное предприятие, выпускающее непосредственно авиационную продукцию. А часть вспомогательных узлов двигателей пришлось заказывать другому заводу – № 45, который без всякой охоты брался за это дело.

Комплект чертежей этих узлов для передачи заводу повезли Люлька и Комаров. Архип Михайлович, видимо, заранее почувствовал это «трудное место». Подшучивал над Комаровым, которому предстояло иметь дело с этим заводом, что тут его «съедят». Но встреча прошла гладко. Главный инженер Кононенко и главный технолог Чернышов (впоследствии директор завода) бегло просмотрели общие виды редукторов и блока маслонасосов, договорились с Люлькой о сроках изготовления. И Кононенко красным карандашом написал на перечне чертежей: «Изготовить пять экземпляров».

Но уже во второй половине следующего дня у Люльки раздался телефонный звонок.

 – Архип Михайлович? Говорит Кононенко. Мы возвращаем вам чертежи.

 – Почему?

 – Они не соответствуют правилам оформления и не технологичны.

 – Наши работники приедут к вам и исправят все, что вам не нравится или упущено нами.

 – Здесь слишком много работы. Вам придется в наркомате отодвигать сроки, а заодно и поискать другой завод. У нас нет времени заниматься вашим изделием. До свидания.

Трубка засигналила отбой. Люлька вызвал помощников. Сидели, думали.

 – Чуяло мое сердце. Впрямую отказать не решились, придрались к чертежам.

Люльковцы обратились за помощью к заместителю главного конструктора С.М. Грибову. Тот был суров на вид, но глянул в расстроенные лица люльковцев, смягчился, вызвал опытного технолога И.В. Кузовлева и вместе занялся просмотром чертежей и составлением перечня изменений. Конечно, люльковские чертежи в ряде случаев не соответствовали требованиям стандартов на авиационные моторы: посадки, допуски, шероховатости, герметичность – все не так. И хотя перечень замечаний получился длинный, Грибов позвонил главному технологу Чернышеву и под свою ответственность пообещал скорое исправление чертежей.

Несколько дней до десяти часов вечера сидели на заводе Е.В. Комаров, И.И. Жуков, Тася Мартынова и Вера Герасимова над оформлением листков изменения. Однажды поздно вечером, буквально в последний день работы над исправлением чертежей, когда большинство из них уже было согласовано с технологами, в комнату вошел Чернышов.

 – Ну, как дела?

 – Заканчиваем, Владимир Васильевич, – ответил Жуков.

 – Да ну?

Стал смотреть чертежи, но найти ошибок не мог.

Много упреков от самых разных людей пришлось услышать люльковцам, прежде чем рассекли грохотом небо первые реактивные… Что делать? Рождалось новое, и раскол в мнениях был неизбежен…

Доводка – это сложные переживания

Вообще сотрудникам Люльки на излишнюю о них заботу пожаловаться было нельзя. Архипу Михайловичу многое приходилось «пробивать». Когда в НИИ делились какие-либо материальные блага, о сотрудниках отдела частенько пытались «позабыть», как о новеньких. Всякий раз Архип Михайлович включался в добывание для отдела чего-либо насущного. Весной в посевную кампанию он добыл верхушки картофеля, семена моркови, лука, свеклы, редиса, черной редьки. Ведь у отдела было целое богатство: поле вспаханной и боронованной земли. Все свободное время, а его оказывалось так мало, уходило на добывание дополнительного пропитания.

Сажали картошку и овощи всем коллективом. Работали по воскресеньям дружно и весело. Спорили, как всегда.

Архип Михайлович доказывал, что сажать картошку нужно глубоко, а окучивать редко. Его поддерживал Лусс.

 – Это от лени, – возражал Козлов. – Картошку нужно часто ласкать мотыгой и поливать потом. Сажать будем мелко, а окучивать часто.

 – Да шо вы меня, хохла, учите, Иван Федорович. Я картошку сызмальства сажаю.

 – А что вы меня, Архип Михайлович, учите, когда я весь Урал картошкой засадил.

 – Ладно, осень покажет. Не кажи гоп, пока не выкопав.

И все же картошка выросла у всех. Это было большой радостью. На грузовиках мешки развезли по домам, в каждую семью. Наконец-то пришла сытость…

Летом 1944 года настроение было особенно боевое. Победы на фронте, победы в тылу. Люльковцы стали часто ездить на 45-й завод, где начали собирать их двигатель, всматривались в детали ажурных конструкций компрессора, турбины и камеры сгорания.

После передачи чертежей двигателя в производство взялись за проектирование испытательных стендов. Архип Михайлович мечтательно потирал руки:

 – Помните Ленинград, хлопцы? Как камера сгорания у нас ревела! Теперь мы здесь небольшой шум устроим.

Весь ленинградский опыт пригодился. Вспомнили, как разрушался испытательный стенд и детонировала камера сгорания. Все вспомнили.

 – Ошибки повторять нам некогда, – говорил Люлька. – У нас впереди еще столько интересной работы. Есть у меня задумка.

Уже вертелись новые мысли, как сделать лучше. Лучше «старой» конструкции. Эта уже устарела…

В конце 1944 года первый собранный двигатель привезли в НИИ. По отделам организовали делегации для его осмотра. Не скрывая своего хорошего настроения, Люлька показывал его высшему начальству наркомата, ЦИАМа, смежных институтов.

Наступила пора доводки двигателя. Доводка! Это едва ли не самая трудная часть работы над новым двигателем. Но и она же, наверное, самая интересная, потому что требует особой сметки и находчивости, наполнена различными интересными событиями, часто полными драматизма.

Сергей Петрович Кувшинников после ранения вернулся с Ленинградского фронта к А.М. Люльке для продолжения работы над ТРД. Позже он станет зам. генерального конструктора.

В процессе доводки двигатель претерпевает значительные изменения. И это – правило, закон. Люлька и его ближайший помощник по испытаниям Кувшинников знали это правило. Кувшинников еще до войны длительное время участвовал в испытаниях паровых турбин, а в НИИ занимался испытаниями реактивных двигателей.

 – Интересно, как она у нас пойдет, доводка, – задумчиво произносит Кувшинников. – Что-то она нам преподнесет.

 – Или будут только мелочи, или… – отвечает Люлька. – Но не будем о плохом думать.

Через несколько дней двигатель повезли на стенд. Помещение для испытаний разделили перегородкой. В первой части разместили пульт управления, во второй – двигатель. С двух открытых боковых окон поступал воздух, в среднее окно высовывалось реактивное сопло.

Поздним осенним вечером двигатель решили запустить. Лусс подошел к рубильнику и включил ток. Электромотор начал раскручивать турбину, в это время Кувшинников передвинул сектор газа – в двигатель пошло топливо. Поднесли огонь к окошку камеры сгорания. Раздался ровный гул. За турбиной появилось светлое пламя. Двигатель плавно набирал обороты, электромотор отключили. Слуховыми трубками прослушали корпус – все в порядке. Вдруг с электромотора, разгонявшего при запуске ротор двигателя, слетел кожух. Пришлось срочно все выключать и гасить. Когда наступила тишина, стало слышно и видно, что делается на улице. У окон бокса собралось все КБ Люльки, а время 10 часов вечера. Несмотря на неполадки, все были счастливы: двигатель работал и набирал скорость. Электромотор был вовсе не самолетный, а обычный, стационарный, его просто приспособили для раскрутки ротора, как «времянку». На другой день его переместили вперед, к компрессору, и испытания продолжались.

Люлька был прав. Появились дефекты. Вначале мелочи. Но их оказалось много. Сначала по вспомогательным агрегатам, потом и по основным узлам. Дефекты устраняли. Во время испытаний рождалось много интересных идей, которым суждено было жить долго.

Фронт испытаний расширялся – подоспел второй двигатель. Программа испытаний усложнялась. К постоянному гулу двигателя в институте уже привыкли. И радовались: гудит – значит, все в порядке. Но пока испытания шли еще на малых оборотах двигателя. И вот, однажды, когда обороты были высокие, случился хлопок и выброс пламени из компрессора.

Это было поздним вечером. Двигатель немедленно выключили. Когда к нему приблизились, то увидели хаос разрушения. Лопатки компрессора лежали изуродованной грудой. От них на роторе остались только «пеньки». Стены избиты лопатками, как шрапнелью. Так впервые КБ столкнулось со страшным явлением – помпажем. Помпаж для люльковцев был неожиданностью. Он произвел на всех гнетущее впечатление. Кажется, ни с того ни с сего уверенно и ровно гудящий двигатель вдруг в несколько секунд превращается в бесформенную массу искореженного металла. И попробуй найди, в чем дело. Ведь какого-либо опыта в борьбе с этим явлением взять было негде – помпаж появился на первом отечественном двигателе в первых же испытаниях.

Расстроенный Люлька дотошно расспрашивал испытателей, выслушивал все версии, даже самые фантастические. Потом долго молча смотрел на Козлова, Кувшинникова, Лусса и сказал:

 – Ну, вот мы и увидели, что такое помпаж. Теперь держитесь.

Его сотрудники, знавшие своего начальника, со всей остротой почувствовали, что положение слишком серьезное. Никогда Люлька не был еще так озабочен. Казалось, что в эти дни он весь ушел в себя.

Несколько дней совещались. Потом стали чертить. Все было на ощупь. В те времена это явление еще плохо поддавалось расчету. Просто надо было что-то менять, чтобы обойти его. Что менять? Как?

Вот где потребовались железная вера в себя, в соратников, в дело, не опустить руки, сражаться, искать…

Компрессорщики, которыми руководил талантливый инженер Р.А. Майков, оказались на высоте. Они высказали предположение, что раз помпаж происходит на повышенных оборотах двигателя, значит, виноваты тут лопатки последних ступеней компрессора, и нужно подправить их профили. Испытания подтвердили правильность диагноза. Помпаж еще случался, но не всегда и на более высоких оборотах.

Темп работы убыстрялся. На всех участках росла инициатива инженеров. Вопросы решались, за исключением немногих, на уровне начальников бригад. Но иногда Луссу приходилось всерьез отбиваться от руководителей средних звеньев, когда они устраивали распри на межах своих участков. Чтобы облегчить задачу, Лусс раздобыл и поместил под стекло своего стола красочную, искусно сделанную способом фотомонтажа картинку из иностранного авиационного журнала. Из картинки было ясно, что если дать волю отдельным бригадам, то никакой летательный аппарат не сможет подняться в воздух: каркасники постараются все места занять своими профилями, гидравлики – своими трубами и т. д. Когда аргументы исчерпывались, Эдуард Эдуардович молча показывал на картинку. Это помогало и действовало, как холодный душ.