Текст книги "Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962"

Автор книги: Лидия Чуковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– С вами удобно, – пояснила она. – Можно по первым строчкам. Или по последним.

– Можете даже по седьмым, – сказала я, возгордившись.

Мы составили список приблизительно из сорока стихотворений. Не спорили или, если спорили, то только о «проходимости». Впрочем, вообразить невообразимое все равно нельзя, оно «непостижимо для ума» – даже для ума и воображения Анны Ахматовой. Отбор совершался под лозунгом: граница охраняема, но неизвестна.

Анне Андреевне очень хотелось дать «Стансы». Мне, разумеется, тоже… Сначала голос хоть и трагический, но величавый и спокойный, а потом вдруг, при переходе во второе четверостишие, удар неистовой силы. Вру; не «при переходе», а безо всякого перехода, как удар хлыстом: «В Кремле не надо жить»…

А в последних двух строках – полный и точный портрет Сталина:

 
Бориса дикий страх и всех Иванов злобы
И Самозванца спесь взамен народных прав[172]172
  Эти стихи я привожу не в том варианте, в котором они напечатаны впервые в сб. «Памяти А. А.» (с. 19), а в том, который Ахматова намеревалась включить в «Бег времени»; № 61.
  О «Стансах» см. также с. 402–404.


[Закрыть].
 

– Как вы думаете, все догадаются, что это его портрет, или вы одна догадались? – спросила Анна Андреевна.

– Думаю, все.

– Тогда не дадим, – решила Анна Андреевна. – Охаивать Сталина позволительно только Хрущеву.

Работу мы кончили. Я переписала список набело. И тут наступила минута, когда я рассказала Анне Андреевне о преступлении Ольги. Я бы и раньше – да это впервые после моего печального открытия мы виделись с ней наедине и толком⁹⁷.

Анна Андреевна слушала меня молча, не перебивая, не переспрашивая. Опустив веки. Ее лицо с опущенными веками – камень. Перед этим каменным, немым лицом я как-то заново поняла, что рассказываю о настоящем злодействе.

Заговорила она не сразу и поначалу голосом спокойным и медленным. Словно занялась какой-то методической классификацией людей и поступков.

– «Такие»… – сказала она. – «Такие»… они всегда прирабатывали воровством – во все времена – профессия обязывает. Но обворовывать человека в лагере! – Она подняла глаза. Камень ожил. – Самой находясь при этом на воле!.. И на щедром содержании у Бориса Леонидовича… и не у него одного, надо думать… Обворовывать подругу, заключенную, которая умирает с голоду… Подобного я в жизни не слыхивала. Подобное даже у блатных не в обычае – между своими. Я надеюсь, вы уже объяснили Борису Леонидовичу, кого это он поет, о ком бряцает на своей звучной лире? Образ «женщины в шлеме!» – закончила она с отвращением цитатой из стихотворения Пастернака.

Я ответила: нет, не стану… И тут вся ярость Анны Андреевны, уже несдерживаемая, громкая, обрушилась с Ольги на меня. Она не давала объяснить, почему я не желаю рассказывать Борису Леонидовичу об Ольгиной низости, она кричала, что с моей стороны это ханжество, прекраснодушие – Бог знает что. Она схватила со стола карандаш, оторвала краешек листка от только что составленного нами списка и с помощью таблицы умножения вычислила, на сколько сот рублей обворовала меня Ольга. Когда мне удалось вставить: «Не в этом же дело!» она закричала: «И в этом! и в этом! Работа профессиональной бандитки».

Она умолкла, и я решилась заговорить. Я объяснила, что не скажу Борису Леонидовичу ни слова в разоблачение Ольги по двум причинам.

Первая: мне его жаль. Не ее, а его. Если бы не моя любовь к Борису Леонидовичу, я не постеснялась бы вывести Ольгу на чистую воду перед большим кругом людей. Но я слишком люблю его, чтобы причинять ему боль.

Вторая: он мне все равно не поверит. Ведь Ольгу он обожает, а о Надежде Августиновне имеет представление смутное. Ведь это мне известно, что человек она благородный и чистый и лгать не станет, а он? а он свято поверит тому, что наврет ему Ольга. Расписок и квитанций никаких у меня нет, свидетелей я не назову. Для него мое сообщение было бы просто еще одним горем – нет, еще одним комом грязи. Так и никак иначе воспримет он мои слова. Что же касается до утраченных мною денег, то это мне наказание, штраф, за собственную мою вину. Ведь я-то Ольгу знаю не первый день. Неряшливая, лживая, невежественная… Мне еще в редакции так надоели ее вечное вранье, мелкие интриги, хвастливые россказни о своих любовных победах, что я, уже задолго до ее ареста, перестала общаться с ней, хотя она, по неведомым мне причинам, окружала меня заботами и бесстыдной лестью… Какое же я имела право, зная ее издавна, доверить ей посылки – то есть, в сущности, Надино спасенье, здоровье, судьбу?

– Вздор! – с раздражением перебила меня Анна Андреевна. – Ханжество. Вас обворовали, и вы, в ответ, чувствуете себя виноватой. Я вижу, вы настоящий клад для бандитов.

Вчера Анна Андреевна была у меня. Об Ольге мы не продолжали. Речь шла о самоубийстве Фадеева. О неприличии официального сообщения. О том, узнаем ли мы когда-нибудь, какова была истинная причина самоубийства? Об оставленном им письме. Получим ли его когда-нибудь мы – современники, адресаты?⁹⁸

– Фадеевская легенда растет, – сказала Анна Андреевна. – А тут нужна не легенда. Срочный опрос свидетелей. Подлинные документы. Протоколы. Настоящее следствие по свежим следам. Знаем мы, как потом наврут в мемуарах.

Я доложила ей переделкинские слухи. (Большинство оказались известны ей.) Секретарша, Валерия Осиповна, говорит, что это был приступ тоски перед запоем. (Реплика Анны Андреевны: «Это не она говорит, это ей сказали»⁹⁹.) Одни думают: убил он себя в порыве отчаяния, внезапно – иначе зачем бы в этот день он взял с собой на дачу сына? Другие, что он давно решил и подготовил самоубийство. Шофер рассказывает: садясь в машину после визита к Маршаку, Александр Александрович сказал: «Вот и в этом доме я был в последний раз». (Шофер понял так: поссорились.) Говорят, будто предсмертное письмо, адресованное Фадеевым в Ц.К., страшное; в нем будто бы написано: «Я убиваю себя потому, что оказался невольным участником преступлений, сломавших хребет русской литературе». Другие, со слов Книпович, которая жила на фадеевской даче и была там в момент катастрофы, утверждают, что он вообще никакого письма не оставил[173]173
  Предсмертное письмо Фадеева, лежавшее на столе, перед тем, как оно было изъято, видели своими глазами Вс. Вяч. Иванов и К. А. Федин, одними из первых вошедшие в кабинет после выстрела.


[Закрыть]. (Анна Андреевна: «Если письма нет, значит, она сама и сожгла его. Это настоящая леди Макбет. Способна своими руками не только уничтожить предсмертное письмо, но и отравить и зарезать человека»¹⁰⁰.) Рассказывают еще, будто Софронов и прочие собирались свалить на Фадеева весь позор космополитской – то есть антисемитской – кампании; найдена будто бы его резолюция: «пора разъевреить Союз».

– Я Фадеева не имею права судить, – сказала Анна Андреевна. – Он пытался помочь мне освободить Леву.

Я сказала, что лет через 50 будет, наверное, написана трагедия «Александр Фадеев». В пяти актах. На моих глазах вступался он не за одного только Леву: за Оксмана, за Заболоцкого, а во время блокады его усилиями, по просьбе Маршака, были вывезены из Ленинграда погибавшие там наши друзья: Пантелеев, Габбе, Любарская[174]174
  А. Пантелеев (1908–1987) – писатель; о нем см. «Записки», т. 3; о Тамаре Григорьевне Габбе и об Александре Иосифовне Любарской см. «Записки», т. 1.


[Закрыть]. В отличие от Софронова, Бубеннова, Сурова, которые всегда были – нелюдь, Фадеев был – когда-то – человек и даже писатель. Выстрелом своим искупил ли он свои преступления? Смывается ли кровью пролитая кровь? Надо быть Господом Богом, чтобы ответить на этот вопрос.

– Наше время даст изобилие заголовков для будущих трагедий, – сказала Анна Андреевна. – Я так и вижу одно женское имя аршинными буквами на афише.

И она пальцем крупно вывела в воздухе:

ТИМОША[175]175
  «Тимоша» – домашнее прозвище невестки Горького, жены его сына, Надежды Алексеевны Пешковой (1901–1970). Роль и судьба этой женщины – как и всех людей, близко связанных с Горьким, с его домом, с его жизнью и смертью, – строго засекречена – и требует особого изучения.
  А. А. и Надежда Алексеевна встречались в эвакуации, в Ташкенте.


[Закрыть]

Разговор переменился.

– Затея с четырехстами моими строчками оказалась блефом, – сказала Анна Андреевна. – Напрасно я теребила вас в дождь!.. По-видимому, все это лишь предлог, чтобы заполучить мои стихи в личное пользование. Скверные мальчишки[176]176
  А. А. ошиблась: стихи, взятые у нее Е. Винокуровым и Б. Слуцким, вышли в следующем году – 20 стихотворений и отрывок из «Поэмы без героя». См.: Антология русской советской поэзии 1917–1957. Т. 1, М.: Гослитиздат, 1957.


[Закрыть].

Теперь у нее берут стихи в «Октябрь». Не 400 строк, скромнее. Она дала «Последние слезы», «Черную и прочную разлуку», «И время прочь, и пространство прочь» и еще что-то[177]177
  В «Октябре» стихи были приняты, набраны, но не напечатаны. «Последние слезы» – это «Вторая годовщина» – БВ, Седьмая книга; другие два – тоже БВ, Седьмая книга, из цикла «Шиповник цветет».


[Закрыть].

На прощание я подарила ей маленькую фотографию Бориса Леонидовича, – ту, Бовину¹⁰¹. Она была очень довольна. Надела очки, долго держала карточку у себя на ладони и вглядывалась в нее.

– Что-то рембрандтовское, – сказала она напоследок. – Какая тьма склубилась. И какой силы и света лицо – из тьмы.

5 июня 56 В субботу, в 8 часов, я должна была читать «Рабочий разговор» у К.; среди приглашенных – Наталия Иосифовна, за которой я должна была заехать в 7. Заехала. У нее в комнате в белом, пышном, шуршащем платье царствовала Анна Андреевна. Она попросила нас завезти ее к Игнатовым, с тем, чтобы часа через три Наташа снова заехала за ней. Одна она боится не только ходить по улицам, но даже в машине ездить… Сердце.

По дороге Анна Андреевна объявила мне, что тоже хотела бы послушать мою статью.

Мы условились на завтрашний вечер у Наталии Иосифовны.

7 июня 56 Вчера читала у Наташи. Кроме Анны Андреевны, были друзья, Наташины и мои. Анна Андреевна надела очки, положила перед собою карандаш и бумагу и превратилась в воплощение деловитой учености; может быть, в статую Минервы. Страшновато было; в особенности когда она бралась за карандаш.

Я кончила.

– Если будет напечатано – станет событием, – сказала Анна Андреевна.

Замечания у нее такие:

– Слишком много Горького.

– Не надо имени Пришвина среди писателей первого ряда.

– Стасов – фигура вредная.

– Пушкин черпал не только из русского народного языка, но и из иностранных.

Насчет Стасова я совершенно не согласна. Он стал вреден – когда не понял Врубеля. Никто не властен перешагнуть через себя и через свое время. Но искусство своего времени он понимал и миссию свою выполнил блистательно.

14 июня 56 Вчера у Анны Андреевны.

Ардов в отъезде, и она живет теперь у него в комнате, более просторной и менее жаркой.

Она позвонила и потребовала, чтобы я пришла немедля.

Несет сейчас при ней бессменную вахту Наталия Иосифовна. Дом, видимо, пуст.

Когда я пришла, Анна Андреевна вручила мне подстрочники семи стихотворений Квитко: из них она перевела только три, а остальные переводить не хочет, ссылаясь на усталость и головные боли. Просила меня все отнести Берте Самойловне и перед ней извиниться. Я огорчилась, зная, как будет огорчена Берта Самойловна. Кроме того, к моей большой досаде, из семи стихотворений Льва Моисеевича Анна Андреевна перевела не самые сильные[178]178
  Берта Самойловна – вдова расстрелянного еврейского поэта Льва Моисеевича Квитко (1890–1952); Корней Иванович и я – мы издавна дружили с этой семьей. (См. Корней Чуковский. Квитко. – Собр. соч. В 6-ти томах. Т. 2. М.: Худож. лит., 1965.)
  Три перевода Ахматовой см. в сб.: Л. Квитко. Песнь моей души. М.: Сов. писатель, 1956 (отдел «В грозные годы»).
  С Л. М. Квитко А. А. познакомилась в эшелоне «Казань – Ташкент», осенью 1941 года. См. мои «Записки», т. 1, с. 254.


[Закрыть].

Однако вызвала она меня столь поспешно не из-за этих стихов. Вручив мне подстрочники и переводы, она начала рыться в сумочке, которая всегда, наравне с чемоданом, служит ей службу несуществующего ящика несуществующего письменного стола. В чемодане собственные рукописи, в сумочке все на свете. Оттуда полетели письма, газетные вырезки, деньги, очки, карандаши, анализы, квитанции, нитроглицерин, пудра. Анна Андреевна хотела показать мне письмо от Суркова, но оно не попадалось.

– Пора произвести чистку, – сказала она утомленным голосом. – В суме Плюшкина… Вот оно!

Письмо нашлось.

Это было довольно длинное, хотя и беглое послание, написанное карандашом, поспешным почерком, на закрытии армянской декады, где побывала Анна Андреевна; там совершался обряд «подведения итогов». Письмо возвещает, что назрело время (эти два слова подчеркнуты жирной чертой) переиздать стихотворения Ахматовой.

(«Какой прогресс и агрикультура!» – как писал когда-то Зощенко. Снова переиздадут «Сероглазого короля».)

Но это я зря. По словам Анны Андреевны, Сурков произнес очень смелую речь. Он заявил, что в докладе Жданова были, оказывается, ошибки: напрасно, например, охаяны Серапионы, Лунц; литература тридцатых годов не отразила, к сожалению, ежовщину (почему бы это, интересно?); Институт Мировой Литературы не создал историю литературы; Советская Энциклопедия никуда не годится – и т. д.

– А теперь я покажу вам фокус, – сказала Анна Андреевна, окончив излагать речь Суркова. Из той же сумки она достала газету и протянула мне. – Раз, два, три! Читайте – вот тут, на сгибе.

Я прочла:

«С большой речью выступил тов. А. А. Сурков»¹⁰².

– Совершенная правда, – сказала Анна Андреевна. – Пресса не лжет. Я свидетель. В самом деле выступил, в самом деле Сурков и в самом деле с большой. Точка. Все.

8 июля 56 Анна Андреевна в Ленинграде, но скоро приедет для свидания с Сурковым.

Вчера, после большого перерыва, я виделась с Наталией Иосифовной. Она была в Ленинграде, навестила Анну Андреевну и на даче и в городе. Очень бранит Иру: Анна Андреевна одинока, заброшена, неустроена.

Лева влюбился в Наташу. Она говорит, этому грош цена, он влюбляется каждую минуту.

18 июля 56 Приехала Ахматова. Звонила. Вечером я буду у нее.

Вернулась от Анны Андреевны. Она посвежела, похудела – Комарово служит свою службу. Новое серое платье очень идет к седине. За чаем шуточки Ардова: «madame Цигельперчик». Затем мы у нее в комнате, одни; она сидит в углу постели, сложив руки на коленях, скорбно подняв брови – печальная, доверчивая, торжественная – говорит:

– Жизнь ко мне очень жестока, и вот сейчас одна из наибольших жестокостей: эта книга, составленная Сурковым. Я его не виню, иначе, наверное, нельзя. Перед моим отъездом он просил, чтобы я в Ленинграде посмотрела выбранные им стихи, подумала над отбором. Я даже в руки их не взяла. Меня эта книга не выражает совсем, нисколько.

Она вынула из чемоданчика и положила передо мной папку. Я открыла. Но не успела я перевернуть две страницы – Анна Андреевна захлопнула ее и с искаженным лицом снова засунула в чемодан.

23 июля 56 Вчера у Анны Андреевны.

Ардовых старших нет; в столовой мальчики и девочки пьют и танцуют на просторе.

Анна Андреевна вялая, грустная. Ждет звонка Суркова, а Сурков не звонит.

Сказала мне:

– Вот если бы вы составили мою книгу!

Она ошибается. Ничего хорошего из этого не вышло бы. Я составила бы, издательство зачеркнуло бы. Никакого толку.

25 июля 56 Вечером меня позвала Анна Андреевна. У нее Юлиан Григорьевич. Я застала препирательство об одной записи в дневнике Пушкина. Впрочем, довольно вялое. Юлиан Григорьевич отяжелевший, померкший. Видно, неприкаянная жизнь «под Москвой» ему уже не по силам¹⁰³. Оживился он ненадолго, рассказывая про новую книгу Шкловского о Достоевском¹⁰⁴. Рукопись была у него с собою, и он прочел нам вслух начало статьи. Я слушала, недоумевая. Картонное, из папье-маше, красивенькое, совершенно антидостоевское описание Петербурга.

Анне Андреевне не понравилось тоже. Она это высказала.

Юлиан Григорьевич смутился. «Что же, значит, я неверно вижу, я пристрастен?»

– Голос друга! – глубоким и тоже дружески участливым голосом произнесла Анна Андреевна.

Я попросила ее прочитать «Ленинградскую элегию»[179]179
  «Есть три эпохи у воспоминаний» – № 58.


[Закрыть]. Она прочла сначала «трещотку прокаженного»[180]180
  «Не лирою влюбленного» – впервые «Памяти А. А.», с. 24; № 62.
  Пользуюсь случаем указать на опечатку в парижском издании второго тома «Записок» (с. 500). Следует «в моей руке» вместо «в моей душе»… Кроме того, допущена ошибка в сб. «Я – голос ваш» и в «Двухтомнике, 1990»: в обоих печатается «Не с лирою влюбленного» вместо «Не лирою…». Без ошибки это стихотворение впервые опубликовал в СССР Р. Тименчик – см. «Даугава», 1987, № 9.


[Закрыть], потом «Кто чего боится»[181]181
  БВ, Седьмая книга.


[Закрыть]. Читая «трещотку», очень искусно взяла в кавычки слово «смелых»: «я научу шарахаться ва-ас, «сме-елых», от меня». Только в заключение и после долгой паузы прочитала элегию.

Я думала, слушая: если память умерла, то отсюда уже недалеко до физической смерти.

27 июля 56 Вчера вечером опять была у Анны Андреевны.

Тороплюсь записать ее дорогие слова.

Но сначала про другое.

Я прочитала ей «Балладу о рыбаке». Волновалась так, будто читала свое.

– Хорошие стихи, – сказала Анна Андреевна. – Настоящая большая лирика. Имеет шансы сделаться народной песней, как «Меж высоких хлебов затерялося»…¹⁰⁵

Я сказала, что постепенно прихожу к такому убеждению: лирическая поэзия расположена где-то неподалеку от этики.

– Да, конечно, – медленно произнесла Анна Андреевна. – Во всяком случае в некоторые эпохи.

– И ведь стих здесь самый что ни на есть наивный, прямой, – сказала я о балладе. – А все равно – стих.

– Да, конечно, – опять согласилась Анна Андреевна. – Это тоже «Старик и море», только сильнее, важнее. Мальчик написал правду – и правда сию же минуту расплатилась с ним чистым золотом поэзии. – Анна Андреевна помолчала. Подумала. – Но не всегда так бывает. Те хорошие люди – ну, в девяностых годах – они ведь писали тоже от благородных чувств, но их чувства не слагались в поэзию, потому что стих тогда был совершенно уничтожен, убит. «Великие учителя» отучили создавать поэзию и воспринимать ее. А сейчас у этого мальчика за спиной – снова высокая культура стиха.

Я высказала Анне Андреевне одну свою любимую мысль. Поколения, идущие следом за моим, утратили русскую классику. Литературные мальчики и девочки моего возраста знали и любили смолоду Батюшкова, Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Тютчева, Некрасова, Полонского, Фета. Это потому, что в юности или даже в детстве они пережили каждую строку Блока, Ахматовой, Мандельштама. Я помню, как двенадцатилетними девочками мы с Женей Лунц прятались в школьном шкафу (где стояли географические карты и другие пособия) и читали друг другу по очереди наизусть «Незнакомку», «Соловьиный сад», и «У самого моря». Современные стихи, пронзившие нас, словно личные письма, нам адресованные, оказались надежным путем к постижению Баратынского и Тютчева. Теперешняя молодежь не может пробиться к классикам, потому что туда один путь – через современную поэзию – а ее нет. А та, что есть – запечатана.

Тут Анна Андреевна и пожаловала мне орден «Славы» первой степени.

– Так думали все умные люди нашего поколения, – со скромной гордостью сказала она.

Сурков не звонит. Это превращается в наваждение, в кошмар. Между тем известно, что в плане «Советского писателя» книга Ахматовой держится прочно. Быть может, ее собираются выпустить без участия автора? И это возможно. Все возможно. Анна Андреевна думает, что надежда была ложная и снова всему конец. «И хорошо, и отлично», – говорит она.

Я спросила, не стоит ли позвонить Суркову самой? Ну, не ей самой, но, скажем, я могу позвонить от ее имени.

– За 68 лет своей жизни, – сказала Анна Андреевна, – я заметила, что самой звонить бесполезно. Пока у них не сварится, они все равно ничего не скажут.

1 августа 5 6 На днях вечером у меня была Анна Андреевна.

Сурков не звонил. Она подчеркивает, что ей это решительно все равно. Между тем, книга ее твердо стоит в плане, а имя, без эпитета «блудница», упоминается чуть ли не в каждом номере «Литературной газеты».

За чем же дело стало?

3 августа 56 С утра звонок: Анна Андреевна просит отвезти ее в Переделкино.

Трудная это, признаться, была для меня поездка. Я не выспалась, и как со мною при малейшем недосыпе бывает всегда: болят ноги, звуков не выношу, людей – еще менее. Словно у меня где-то внутри содрана кожа, и каждый звук задевает рану.

Машины у Корнея Ивановича сегодня нет. Я заехала за Анной Андреевной в такси и предупредила ее: возвращаться будем поездом, а до вокзала полтора километра, и часть пути в гору. По силам ли ей это?

Она сказала, что это ее ничуть не пугает. Цель поездки: добыть для Эммы Григорьевны рекомендацию в Литфонд. Сначала мы заехали к Корнею Ивановичу.

Он удивился: «Как? всего только в Литфонд? А я думал – в Академию Наук». От него к Федину в сопровождении Веры Александровны, которую Анна Андреевна по старой дружбе именует Вивой¹⁰⁶. Калитка оказалась заперта; мы позвонили; нам довольно быстро открыла домработница или сторожиха, хмурая, без улыбки. Анна Андреевна отправилась одна, а мы с Верой Александровной обещали зайти за ней минут через сорок. В условленное время мы снова подошли к той же калитке. Звоним – никого. Стучим – никакого толка. Кричим – нет ответа. Трясем калитку, колотимся в забор – не поддается. Осатанев от собственных криков и стуков, я начала бросать камешки через забор. Все напрасно, сторожиха, по-видимому, отлучилась, и в доме, за таким высоким забором, ничего не слышно. Нас выручила Наталья Константиновна Тренева: она милосердно проводила нас через свой участок, смежный с Фединским, к какой-то тайной калитке¹⁰⁷. Мы вошли в сад. Двери дома отворены. По нарядной, уставленной цветами лестнице я поднялась наверх, в кабинет Константина Александровича. Деловой разговор, по-видимому, был уже окончен; хозяин и гостья на прощание обменивались любезностями.

– Как легко и приятно быть у вас просительницей, – говорила Ахматова.

– Помилуйте, Анна Андреевна, вы рождены повелевать, а не просить, – галантно отвечал Федин.

Это было немного смешно: будто они танцуют менуэт и делают друг другу реверансы.

Ужинать я повела Анну Андреевну к нам. Шла она веселая, довольная: Федин не только обещал все устроить для Эммы, но к тому же подтвердил, что вопрос о книге решен положительно. Пришли мы к Кор нею Ивановичу – у него Бонди. Читает и комментирует письмо Осиповой к Александру Ивановичу Тургеневу. Все слушали, любезно и с интересом, а у меня от напряжения проступал на лбу пот.

Поужинали. Корней Иванович написал для Эммы Григорьевны то, что надо. Пошли на вокзал. Сергей Михайлович оживленно рассказывал Анне Андреевне что-то о «Золотом Петушке», но я не понимала ни слова и только мучилась: нервный, громкий голос. Мне даже идти было легче, чем слушать и понимать. Не успели мы сделать по шоссе и двадцати шагов, как Анна Андреевна с упреком стала спрашивать меня, скоро ли вокзал? В городе она храбрилась, а тут, видно, силы ее иссякли. Раздраженно, требовательно спрашивала: «скоро ли?» и «почему мы так долго не приходим?» и «где же вокзал?» Я ответила резко: «до вокзала еще километр и притом в гору»… Теперь мне стыдно вспомнить, как я огрызнулась: ей-то ведь идти наверное было труднее, чем мне.

Сергей Михайлович мягко и заботливо ее утешал. К счастью, повстречалось такси; Бонди усадил нас в машину, и мы доехали благополучно.

5 августа 56 Жизнь Анны Андреевны проникнута сейчас ожиданием. Сурков не звонит. Будет ли книга? Она уже не делает вида перед самой собой и другими, будто ей это все равно. Сообщила мне с утра счастливым голосом: Сурков не звонил, но зато звонил Федин и сказал, что Сурков непременно позвонит в понедельник. По этому случаю она отложила свой отъезд к Шервинским в Старки и просит меня придти посоветоваться.

Вечером я пошла. Анна Андреевна напряженно ждет завтрашних вестей. Спросила, как я думаю, давать ли в книгу стихотворения «Борис Пастернак»[182]182
  «Записки», т. 1, № 1.


[Закрыть] и «Клевета».

– Сталин, – объяснила она, – обиделся когда-то на «Клевету», не заметив дату: 1921[183]183
  БВ, Anno Domini; № 63.


[Закрыть].

Я посоветовала включить и «Пастернаку» и «Клевету»: идей начальства все равно не угадаешь. То оно не замечает написанного (например, дату), то замечает нечто, чего и в помине нет (например, защиту сорняков в стихотворении «Ива»[184]184
  «Записки» т. 1, № 10.


[Закрыть]).

На днях Лева звонил из Ленинграда Эмме Григорьевне с сообщением, что Анной Андреевной получены еще какие-то деньги за «Марьон Делорм». Она очень довольна.

Прочитала мне черновик своего перевода из Рабиндраната Тагора – «Счастье».

– Как вы думаете, продолжать или бросить? Очень скучные стихи.

– Бросить, – сказала я, памятуя о новых деньгах за Гюго.

…А вдруг бы – договор на ее собственную книгу и большой тираж, большие деньги?!. Большая книга с новыми и старыми стихами!

7 августа 56 Звонила Анна Андреевна: ее приглашают к Суркову завтра, к шести часам, в Союз. А завтра в Союзе как раз закрытое партийное собрание. До или после? Интересно.

10 августа 56 Вчера звонила Анна Андреевна: состоялось наконец ее свидание с Сурковым. Он уходит в отпуск, просит ее составить маленькую книжку и прислать ему.

Маленькую? Глупо.

Но «не случайно», по любимому выражению наших критиков.

Третьего дня закрытое партсобрание в Союзе. Очередное письмо Ц.К., а потом рассуждения о «критиканах». Кто же эти критиканы? Ну, например, Берггольц, которая выступила не так давно на писательском собрании с критикой речи Жданова и постановления об Ахматовой и Зощенко. Зал бурно аплодировал, а затем Ольгу Федоровну стали прорабатывать всюду, на всех партийных собраниях в Ленинграде и в Москве. Постановление 46 года, оказывается, оставлено в силе.

Но ведь Зощенко и Ахматову все же печатают. Вот и пойми!

Какое грязное пятно было бы смыто с наших душ, с нашей литературы, если бы ждановщина была отправлена туда, куда ей и дорога – туда же, куда ежовщина, бериевщина!¹⁰⁸

16 августа 56 Приехала с дачи Шервинских Анна Андреевна. Она посвежела немного, помолодела, даже загорела. Дочь Шервинских пишет ее портрет[185]185
  Два портрета Анны Ахматовой работы А. Шервинской воспроизведены в 1989 г. в журнале «Литературная учеба», № 3; там же опубликован отрывок из воспоминаний С. В. Шервинского, в котором рассказывается, где и как происходили сеансы.


[Закрыть]. «Хорошо вам там было?» – спросила я.

– Разве мне может быть где-нибудь хорошо? – ответила Анна Андреевна с укором.

И я увидела, какие усталые у нее глаза.

Это было третьего дня. Разговор зашел о выступлении Ольги Берггольц.

– Относительно меня Оля всегда вела себя безупречно – сказала Анна Андреевна. – Ив 46-м, и вот теперь[186]186
  Об О. Ф.Берггольц см. ¹²⁹.


[Закрыть]. Но неизвестно, какую волну поднимет ее выступление.

(Я-то уже знаю, какую: здесь Ольгу Федоровну прорабатывал Сытин, а в Ленинграде, говорят, дело будет разбираться в Обкоме. Но я промолчала, видя, что Анна Андреевна и без того чем-то расстроена.)

– Завтра, – сказала она, – десять лет. Следите за центральной прессой.

Но в газете вчера ничего не было – если не считать шпилек в подлейшем ответе Эренбургу, явно инспирированном редакцией.

(Сарра Эммануиловна Бабенышева называет эту статью так: «Кочетов вернулся из больницы»¹⁰⁹.)

23 августа 56 Мрачный день с Анной Андреевной. Один из самых мрачных. Вчера.

С утра она вызвала меня к себе. Оказывается, она вернулась в город от Шервинских, потому что Сурков срочно требует книгу. Она ее составила и теперь просит меня «глянуть». Книжка маленькая. Оригинальных стихов немногим более, чем переводов. Конечно, книга Ахматовой – это книга Ахматовой, но в сущности путь поэта сведен к ранней любовной лирике и к стихам военной поры. Обокраден поэт и обокраден читатель. Новый читатель, такой жадный к поэзии… Но книгу я смотрела под конец, а сначала выслушала несколько горьких сообщений и гневных, язвительных монологов.

Самое горькое – о Леве. Он в Ленинграде; вернувшись в Москву, Анна Андреевна говорила с ним по телефону. Его не взяли в Эрмитаж. Он, по его словам, оформился дворником в Этнографическом Музее. Может ли это быть? Ведь он кандидат наук, ученый… И после всего!

Анна Андреевна повторила четыре строки из стихотворения, которое я ей прочитала недавно[187]187
И снова сановное барствоЕго не пускает вперед,И снова мое государствоВины на себя не берет.  См.: ¹⁰⁵.


[Закрыть].

Затем я на секунду обрадовалась. У нее, оказывается, побывал на днях Борис Леонидович, который не был века. Но —

– Нет, нет, не радуйтесь, Лидия Корнеевна! Никакого продолжения дружбы! Его послал ко мне один человек по делу… Выглядит ослепительно: синий пиджак, белые брюки, густая седина, лицо тонкое, никаких отеков, и прекрасно сделанная челюсть… Написал 15 новых стихотворений[188]188
  По-видимому, А. А. имела в виду цикл «Когда разгуляется».


[Закрыть]. Прочел ли? Конечно, нет. Прошло то время, когда он прибегал ко мне с каждым новым четверостишием… Он сообщил о своих новых стихотворениях так: «Я сказал в Гослите, что мне нужны параллельные деньги». Вы догадываетесь, конечно, в чем тут дело? Ольга требует столько же, сколько Зина. Ему предложили написать новые стихи, чтобы том не кончался стихами из Живаго…[189]189
  Речь идет о сборнике Б. Пастернака «Стихотворения и поэмы», который в 1957 году в Гослите был доведен до сверки и затем рассыпан.


[Закрыть] Ну, он их и написал: 15 стихотворений. Я так разозлилась, что сказала стервозным бабским голосом, стервознейшим из стервозных: «Какое это счастье для русской культуры, Борис Леонидович, что вам понадобились параллельные деньги!»

Монолог великолепный, но я его слушала с болью. Я нуждаюсь в том, чтобы они друг друга любили: Ахматова и Пастернак. Мне без этого худо.

Анна Андреевна между тем обнаружила подкладку своей обиды.

– Я послала ему свою книжку с надписью: «Первому поэту России». Подарила экземпляр «Поэмы»… Он сказал мне: «У меня куда-то пропало… кто-то взял…» Вот и весь отзыв. Вы понимаете, конечно, кто у него крадет?

Затем она попросила меня посмотреть рукопись. Крошечный отрывок из «Поэмы» и «Cinque». Очень сомнительные: «Песня мира» и «Парк Победы». Да, да, великое событие: книга Ахматовой, первая после 46 года. И «Предыстория» есть! Какое счастье. И какое горе, потому что книга эта – поклеп на поэта. Это Ахматова минус обе поэмы, минус «Данте», минус «Пастернак», минус…[190]190
  «Реквием» и другие сильнейшие стихи тридцатых и иных годов.


[Закрыть] Выросло целое поколение, которому Ахматова известна только в трактовке Жданова, теперь они узнают ее от нее самой. Догадаются ли о пропусках?

Я читала прилежно. Нашла много опечаток машинистки. Анна Андреевна, как всегда, дивилась этой моей способности. Меня огорчило новое начало стихотворения «Мой городок игрушечный сожгли, /Ив прошлое мне больше нет лазейки»…[191]191
  Это стихотворение, в том виде, в каком я его знала и помнила в то время, было опубликовано в 1946 году в № 1 журнала «Звезда». Окончательный вариант – БВ, Седьмая книга. Историю текста см. на с. 305–306, 438–439 и 469 этого тома; в томе 3 моих «Записок», а также в ББП на с. 416.


[Закрыть] Оно звучало интимнее, чем теперешнее патетическое «О!» Но Анна Андреевна не согласилась со мной. Затем я сказала ей, что слово «отмечу» в смысле «отпраздную» приобрело для нашего уха вульгарно-газетный оттенок: «Завод имени Розы Люксембург отметил десятую годовщину своего…» и т. д., и потому мне неприятна строка: «Как мой лучший день я отмечу»… Она обещала подумать[192]192
  Впоследствии, в издании 61-го года, переменила: «Белым камнем тот день отмечу…» – БВ, Седьмая книга. Об этом стихотворении см. также с. 363–364, 438 и 468.


[Закрыть]. Потом я предложила убрать поставленное Сурковым название «Лирика»: имя Анна Ахматова есть уже само по себе одно из имен, один из ликов мировой лирики – собраны ли в книге поэмы ее, или стихи, или даже статьи… Зачеркнув название, она написала:

Стихи разных лет

1909–1956

Порадовалась, написав годы: трудовой стаж у нее, значит, сорок семь лет! («Может быть – пенсию увеличат?»)

Я сижу на стуле за маленьким столиком, сняв с него книги, она – на постели, позади меня. Увидев через плечо, что я читаю стихотворение «Годовщину веселую празднуй», говорит:

– «Последнюю» на самом деле. Последнюю, конечно, годовщину, а не веселую. Эти стихи совсем искалечены – целое четверостишие выброшено: «Меж гробницами внука и деда»[193]193
  Из стихотворения «Годовщину последнюю празднуй» было изъято четверостишие:
Меж гробницами внука и дедаЗаблудился взъерошенный сад.Из тюремного вынырнув бреда,Фонари погребально горят, —  а в первой строке оставлено «веселую» вместо «последнюю». Так оно было опубликовано в книге: «Стихотворения, 1958», с. 43. Правильный текст см. БВ (Тростник) и «Записки» т. 1, № 4.


[Закрыть].

Анне Андреевне быстро надоело, что я вожусь с рукописью, она все время со мной заговаривала – не о книге – и я читала на лету, на бегу. Успела подумать только, читая «Отрывок» из «Поэмы», что ни один отрывок из этой вещи, даже самый великолепный, не дает представления о ней: она ведь полифоническая, ничто одно ее не выражает.

Когда я кончила читать, Анна Андреевна поспешно убрала рукопись со стола. Помолчала. Потом заговорила доверительно, чуть понизив голос:

– Один господин – вы, конечно, догадываетесь, о ком речь, вы и двое-трое друзей знают, в чем дело, – позвонил ко мне по телефону и был весьма удивлен, когда я отказалась с ним встретиться. Хотя, мне кажется, мог бы и сам догадаться, что после всего я не посмею снова рискнуть… Сообщил мне интересную новость: он женился только в прошлом году. Подумайте, какая учтивость относительно меня: только! Поздравление я нашла слишком пресной формулой для данного случая. Я сказала: «вот и хорошо!», на что он ответил, предавая свою новобрачную: «Ничего не вижу тут хорошего».

Она говорила, хотя и с насмешкой, но глубоким, медленным, исстрадавшимся голосом, и я поняла, что для этого рассказа о «небывшем свидании» она и вызвала меня сегодня, что снова ею совершен один из труднейших поступков[194]194
  А. А. полагала, была убеждена: главная причина, вызвавшая катастрофу 1946 года, – это ее дружба с оксфордским профессором, историком литературы, мыслителем, специалистом по Толстому, Тургеневу, Герцену – сэром Исайей Берлиным (1909–1997), посетившим Советский Союз в 1945 г. Той же дружбе, которая, по ее мнению, разгневала Сталина, она приписывала и несчастье с Левой. Вот почему, когда ее друг осенью 1956 г. снова приехал в Россию, – она отказалась с ним встретиться.
Таинственной невстречиПустынны торжества…  К тому же лицу обращены два ахматовские цикла: «Cinque», созданный Ахматовой в 40-х годах, и «Шиповник цветет» («Сожженная тетрадь»), – цикл стихотворений, написанных именно об этой «невстрече». Ему же адресованы и некоторые строфы «Поэмы» («Гость из будущего»); о нем же сказано в посвящении «Третьем и последнем»:
Он не станет мне милым мужем,Но мы с ним такое заслужим,Что смутится Двадцатый век…  и к нему же обращены строки в «Эпилоге»:
За тебя я заплатила чистоганом…  «Заслужила» – Постановление, «заплатила» – Постановлением… – Написано в 1978 г.
  Впоследствии, в 1980 году, «Гость из будущего» сам воспроизвел разговоры с Анной Ахматовой в воспоминаниях о своих встречах с русскими писателями. Еще позднее, в 1991 году, сэр Исайя Берлин сообщил мне, что в его памяти телефонный разговор 56 года «сохранился несколько иначе». И еще: «Я записал этот разговор в том же году и включил его в свои воспоминания об Анне Андреевне». (См. «Meetings with Russian Writers in 1945 and 1956» в кн.: Isaiah Berlin. Personal impressions. Oxford University Press, 1982. Русский перевод см. в кн.: Анатолий Найман. Рассказы о Анне Ахматовой. М.: Худож. лит., 1989, с. 267.) – Продолжено в 1991 г.


[Закрыть].

Мы заговорили о постановлении. Последовал новый гневный монолог: в одном доме Анна Андреевна познакомилась с молодым человеком, физиком, который сказал ей: «Когда вышло постановление, мы считали, что насчет Зощенко неверно, а насчет вас все очень логично и убедительно».

– Вы подумайте – они считали! И он говорит это мне, старухе, через десять лет! Зачем? Считали – так и молчи.