Текст книги "Бог исподволь: один из двенадцати"

Автор книги: Лидия Ситникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Надеюсь, вы не собираетесь пуститься в дорогу сейчас же, – сурово сказала она.

Инквизитор покачал головой, всё ещё сжимая в руках одежду с глубоко запрятанной книгой. Тело, не успевшее как следует отдохнуть за время сна в повозке, снова ощущалось чужим.

Знахарка откинула полог у очага и жестом указала на лежанку, скрываемую занавесью. Герхард устроился на шерстяных подстилках, сунув под голову свёрток с книгой.

– Я должна осмотреть вашу руку, – травница переставила плошку с фитилём поближе и осторожно взяла запястье инквизитора. Герхард заметил, как побелело её лицо, когда она сняла с раны холст.

Вопреки ожиданиям, знахарка не стала задавать вопросов. Бормоча под нос нечто, похожее на молитву, она щедро рассыпала на рану мелкую пушистую желтизну горлянки1010
  Горлянка или манжетка обыкновенная – многолетнее растение, обладающее противовоспалительными и ранозаживляющими свойствами.


[Закрыть] и споро переменила повязку, искоса поглядывая на Герхарда – будто удивляясь его равнодушному спокойствию.

Инквизитор смотрел на низкий потолок. В затылок острым углом впивалась спрятанная книга. Закопчённые доски раскачивались перед глазами, уплывая куда-то во тьму.

– Вам нужен покой, – прозвучал в ушах мягкий голос, – останьтесь здесь, я о вас позабочусь. Мой дом беден, но под этим кровом недужный всегда найдёт призор.

– Я не знаю… вашего имени, – пробормотал инквизитор.

– Меня зовут Хельтруда, – травница улыбнулась, собрав вокруг глаз лучики морщинок, – святой отец.

– Герхард, – выдохнул он, прежде чем снова забыться.

Глава 7

Инквизитор провёл у знахарки три дня. Хельтруда жила бедно – её приземистая скромная лачуга едва вмещала скупые пожитки уже немолодой женщины. А того, что приносили благодарные односельчане, едва хватало, чтобы насытиться самой и прокормить Пёструю. Её жизнь была однообразна и сурова – а он ничем не мог ей помочь.

Помимо знахарства, Хельтруда, как большинство жителей деревни, с утра и до заката трудилась в полях, отрабатывая повинность местному феодалу. Под вечер, когда солнце терялось в дымке дальнего леса, она возвращалась – покрасневшая, растрёпанная, с обветренным лицом. Разливала в плошки жидкую похлёбку из воды с кусочками капусты, сдабривая её вчерашней кашей. А потом садилась у слюдяного окошка и бралась за рукоделие – шила и латала одежду, пряла грубую шерсть, чинила башмаки. И каждый раз, когда Герхард видел её за работой, его мысленный взор рисовал странную картину – простоволосая женщина, неуловимо похожая на Хельтруду чертами лица, сидит у костра, теребя в пальцах трут. На плечах женщины – чёрная шкура, а весёлый огонь выдёргивает из мрака разбросанные по земле кости и остывшие угли…

Раны на спине заживали, но ни молитвы, ни притирания не помогали искалеченной руке. Под белой пергаментно-сухой кожей будто разлился огонь, а недвижные пальцы были немы к касаниям, и все усилия шевельнуть ими не давали проку. И Хельтруда, бережно накрывая ладонь свежими листьями змеиной травы1111
  «Змеиная трава» – подорожник. Такое название он получил из-за змеевидной формы «шапочки» с семенами.


[Закрыть], без слов подтверждала самые худшие опасения.

О себе знахарка говорила неохотно, но в её глазах Герхард читал неподдельное тепло и заботу – и слова сами рвались наружу. Эти краткие часы разговоров растапливали душу инквизитора, заставляя отступать терзавшие сердце страхи.

Он рассказал ей всё – о предательстве Геликоны, о пытках, о побеге из замка. Тайной осталась лишь книга. Знахарка приютила беглеца, рискуя быть обвинённой в пособничестве. Достаточно было и этого. Впрочем, если травница однажды попадёт в руки кого-то из бывших собратьев инквизитора – она и так наизусть прочтёт мучителю сборник, который не видела в глаза.

Герхард стал её гостем, но гостем нежеланным, гостем-призраком, тайной, которую нельзя было вечно скрывать. Он видел это в её глазах, когда вечерами она молилась у мерцающей лампадки. Пастыри терпимо относились к знахаркам, если те исправно посещали службы и блюли канон – но никогда не смогли бы закрыть глаза на того, кто укрывает беглого отступника и убийцу.

Ни ночью, ни днём, прячась от редких гостей за пологом, Герхард не переставал прислушиваться. Стук копыт, лай деревенской собаки, голос заглянувшего в дом соседа – все эти звуки он пропускал через себя, выискивая в каждом возможную угрозу и не снимая ладони с рукояти кинжала. Напряжение росло с каждым часом, подстёгивая бежать – бежать отсюда, сунуть голову во львиную пасть и выяснить, какие слухи ходят о нём в окружении Дармштадтского епископа… или узнать, что о случившемся бесславно забыли, похоронив память об инквизиторе Эгельгарте вместе с ним самим, якобы сгинувшим в казематах замка фон Франкенштейн.

И на исходе третьего дня ждать дальше стало невмочь.

Хельтруда вернулась с закатом. Она дышала полем, солнцем, скошенной травой, а в руке несла корзинку со свежими яйцами.

– Подарок от благодарной соседки, – улыбнулась знахарка в ответ на вопросительный взгляд Герхарда, – у неё уже шестеро ртов каши просят. Больше не желает.

Инквизитор понимающе кивнул, глядя, как травница хлопочет у стола. Пёстрая вертелась вокруг её ног – казалось, и хозяйка, и кошка слаженно выполняют фигуры какого-то очень сложного танца. Того, который мог бы называться жизнью.

– Расскажи мне, – попросила Хельтруда, усаживаясь рядом на лежанку, – расскажи ещё что-нибудь.

В её тоне, всегда ровном, неожиданно прозвучала такая пронзительная тоска, что у Герхарда ёкнуло сердце. Травница, должно быть, угадала его мысли – сегодня их последний разговор. Последняя иллюзия совместного уюта.

– Я пришёл в инквизицию как наёмник, – начал он. – Им нужны были сильные солдаты. Эти дети в сутанах совершенно не умеют воевать, а я… – колючий от щетины подбородок искривила горькая усмешка, – а я видел то, что им и не снилось…

– Что ты видел? – спросила Хельтруда, подавая ему глиняную кружку с отваром ромашки.

Герхард глотнул ароматного напитка. Терпко обожгло губы.

Знахарка тем временем взяла его ладонь и стала бережно разматывать холст, пропитавшийся травяным соком.

– Я видел, как люди обращаются в пепел… – заговорил инквизитор, – когда жгли еретиков в Хагенове, весь город засыпало сажей. Жирные хлопья… Они оседали на крышах, на земле, на стенах. Они носились в воздухе… А потом пошёл чёрный снег.

От него не было спасения. Когда молочник привозил молоко, оно оказывалось тухлым из-за плавающих в нём маслянистых хлопьев. Фрукты и овощи было не достать – крестьяне отказывались везти урожай в «проклятый город». Посевы на полях вокруг засыпало пеплом.

«Чёрный снег» шёл почти месяц. Многие погибли – от голода или удушья. В первые же дни неизвестные напали на городские конюшни, угнав лошадей. Конину, тщательно завёрнутую в промасленную ветошь, тайком продавали на улицах за огромные деньги. Когда конина закончилась, стали продавать другое мясо – на вкус оно напоминало то старую говядину, то плоть молочных телят. Но ни коров, ни телят на рынках уже давно не видели.

А затем пришёл холод. Несмотря на июль, дома покрывались серой изморозью. С улиц исчезли нищие, калеки, попрошайки. Город наполнился плачем – стенали матери над крохотными гробиками, завешивая окна чёрным полотном. А по ночам укутанные в тряпьё фигуры крались к домам, и наутро гробики находили пустыми. «Мясо молодых телят» начали менять на ещё живых младенцев, которые в тот же день становились точно таким мясом…1212
  Герхард говорит о времени, которое сегодня принято считать началом «Малого ледникового периода» – резкое похолодание на Земле связывают со снижением солнечной активности и замедлением Гольфстрима. Первый холодный период в Западной Европе пришелся на 1300-1440 гг.говорит о времени, которое сегодня принято считать началом «Малого ледникового периода» – резкое похолодание на Земле связывают со снижением солнечной активности и замедлением Гольфстрима. Первый холодный период в Западной Европе пришёлся на 1300-1440 гг.


[Закрыть]

Епископ Мекленбургский из своей резиденции в Шверине неустанно призывал горожан замаливать грехи. Количество отслуженных месс увеличилось троекратно. Тёмные от сажи колокола звонили без устали, но ручейки измученных горожан, вяло стекающихся к притворам храмов, мелели день ото дня.

– И вот, когда треть горожан лежала в гробах, а ещё треть навсегда покинула город, ко мне прибыл представитель епископа, – Герхард повертел в руке пустую кружку, – он передал мне послание. В нём говорилось, что весть о нашей беде достигла Рима, и более того – зараза распространяется по всей Империи. Папа издал буллу, в которой повелевал в кратчайшие сроки остановить бедствие и найти виновных. Колдунов, наславших на город «чёрную порчу», и еретиков, чьи нечестивые деяния делали тщетными воззвания к Господу.

– И ты отыскал их? – Хельтруда осторожно сняла последний виток холста.

– Нет, – Герхард отвернулся и стал смотреть в окно поверх плеча травницы. За мутной слюдяной пластинкой догорал закат. – Я сделал всё, что было в моих силах. Собрал всех оставшихся осведомителей и поручил им слежку. По моей просьбе каноники провели службы в храмах, призывая горожан покаяться и рассказать, что им известно. Они обещали индульгенции каждому, кто даст хоть какие-то показания, и это сработало против нас. В первые два дня на меня вылился поток доносов. Я не спал сутками, пытаясь разобраться в том, какая часть этого может быть правдой, а какая – просто ложь напуганных обречённых людей. Хель, они знали, что скоро умрут, – Герхард отвёл взгляд, видя, с каким напряжением слушает его замершая травница, – и пытались получить единственно возможное утешение – своё последнее прощение грехов…

Он помолчал, пытаясь шевельнуть пальцами левой руки. Кисть не слушалась.

– Я не нашёл в доносах никаких конкретных обвинений – одни слухи, подозрения, досужие вымыслы… Это было похоже на панику. Каждый очернял каждого, чтобы не стать очернённым самому. По распоряжению бургомистра городские ворота были заперты. Никого не выпускали – еретики не должны были избежать правосудия…

– Но это не имеет под собой никакого смысла, – сказала Хельтруда, – кто станет сидеть и дожидаться, когда его преступное деяние будет раскрыто и наказано? Нечестивцы должны были покинуть город сразу же.

– Я пытался объяснить это посланнику, – устало проговорил Герхард, – но у епископа был свой взгляд на происходящее. Если бедствия продолжаются, то зачинщики должны быть где-то рядом. И мои поиски продолжились.

Вокруг запястья по коже разлился приятный холодок, запахло горькими травами. Инквизитор перевёл взгляд от чернеющего квадрата окна на знахарку.

На минуту в комнате повисло молчание. Наконец Хельтруда, отставив в сторону горшочек с целебной мазью, покачала головой.

– Герхард, здесь я бессильна.

Инквизитор опустил взгляд.

Его левая кисть в разводах подсохшей крови безжизненно замерла среди обрывков холста. Бледные, будто мраморные, пальцы сливались со светлым льняным покрывалом.

– Я не могу тебе помочь, – Хельтруда осторожно коснулась покрасневшей кожи запястья, – это не тот недуг, что требует лишь трав и заговоров.

– Что мне делать? – спросил инквизитор. В горле застрял мерзкий ком.

– Есть один способ… – знахарка отвела взгляд, забирая пустую кружку, – в полудне пути отсюда живёт человек, умеющий исцелять самые тяжёлые раны. Но…

– Но что?

– Но он – чернокнижник, колдун, – еле слышно закончила травница, – и я не думаю, что инквизитору подобает…

Герхард приподнялся на локте, правой рукой обнимая Хельтруду за талию. Кручёный поясок из стеблей зверобоя заскрипел под пальцами.

– Я совершил слишком много того, что не подобает совершать инквизитору, – губы растянулись в подобии улыбки, – и давно перестал считать свои грехи. Ты укажешь мне путь к нему, Хель.

Взгляд Герхарда остановился на лице знахарки.

– И даже не думай идти со мной, – предупредил он, – ты и так многим рискуешь, укрывая меня в своём доме…

Инквизитор наклонил голову, погружая лицо в волосы Хельтруды.

– А я не хочу, чтобы ты подвергалась опасности… – чёрные и русые пряди спутались. Запахи овса и мёда щекотали ноздри.

– Ты должен будешь передать ему это, – травница не без труда высвободилась и встала. На её лице играла едва заметная улыбка. Сдвинув приткнувшийся в углу сундук, Хельтруда откинула половицу и вынула из схрона комочек. – Не спрашивай, что здесь. Он поймёт, кто ему это передал, и поймёт также то, что тебе можно верить.

Герхард кивнул, наблюдая, как знахарка бережно заворачивает комочек в ткань и кладёт его в дорожную суму. В своём крестьянском платье из грубого льна, простоволосая и отнюдь не молодая, она представлялась воплощением изящества и красоты. Её не портили ни морщинки на щеках, ни суровая складка на лбу – следы выносимых лишений. Худощавая фигура травницы казалась изваянной из мрамора – и неважно, что неумёха-скульптор оставил угловатости на бёдрах и ключицах. Со всеми знаниями и опытом, с грузом прожитых лет за спиной, она всё равно виделась юной лесной феей, погружённой в таинственный мир волшебства.

– Я отправлюсь до рассвета, – сказал инквизитор.

– Тебе нужно будет миновать торговый тракт затемно, – знахарка отошла к окну. Её руки рассеянно оправляли подол. – Ночью тракт безлюден. Но ты свернёшь с него и пойдёшь на север, туда, где деревья покрыты мхом. К колдуну не ведёт ни одна тропа – твоим проводником станет лишь холодный ветер, что дует в ночи. Рано или поздно ты достигнешь реки – двигайся вниз по течению…

Травница замолчала.

– А дальше? – спросил Герхард.

– А дальше он сам найдёт тебя. Скажу одно – на твоём пути встанут препятствия. Какие именно, я не знаю. Они отличны друг от друга каждый раз, но ты будь готов ко всему. Свёрток, что я дала, не прячь глубоко. И храни при себе ещё один оберег…

Руки знахарки скользнули к шее, и в её ладонях остался крохотный кусочек дерева. Сквозь аккуратно вырезанную дырочку была пропущена пеньковая верёвка. Хельтруда приблизилась, и Герхард склонил голову, чувствуя, как шершаво скользнул по коже шнур.

– Это частица Древа Богини-Матери из северных земель. Носи её, не снимая… пока не вернёшься ко мне.

– Я так благодарен тебе, Хель.

– Ты должен будешь вернуть мне этот оберег, – травница будто не слушала, – без него мои заговоры теряют былую силу. Ты понял меня?

– Я понял тебя, – Герхард сжал шнурок здоровой ладонью.

– А теперь, – Хельтруда, подобрав платье, с ногами забралась на лежанку, – закончи свою историю о проклятом городе.

Инквизитор спрятал оберег под рубаху. Кусочек дерева, лишённый женского тепла, теперь напитывался теплом его тела.

– В конце концов, я нашёл их, – рука легла на сложенные ладони травницы. – С очередным письмом епископа мне пришли чёткие указания, кого следует задержать. Я не понимал, откуда и как он прознал это, но выполнил приказ. Мы пришли за ними ночью…

Его голос прервался, а когда инквизитор заговорил вновь, то хриплый тон звучал полушёпотом. Знахарка наклонилась ближе.

– Я и мои люди пришли, чтобы ловить опасных еретиков, – продолжил Герхард, – а обнаружили кучку трясущихся от ужаса старцев. Мы выгнали их под дождь в одном исподнем и провели через весь город на заклание. Казнить без суда – таков был указ епископа…

В ту ночь город не спал. Горели факелы на площади, плясали тени вокруг наспех сооружённого эшафота. Никто не вышел на казнь, кроме инквизитора и его подручных. Но свечи мерцали в каждом окне, и за стыдливыми занавесями темнели силуэты, приникнув к оконным проёмам.

Ливень хлестал без удержу, заливая брусчатку площади потоками чёрной грязи. Служки сбивались с ног, снова и снова поджигая чадящие факелы.

Прикрываясь капюшоном плаща, инквизитор зачитал приговор – бумага была составлена заранее, и ещё не просохшие чернила расплывались под дождём. Он старался перекричать шум воды, чтобы стоящие перед ним осуждённые его услышали. Чтобы знали, за что будут казнены. Он смотрел в приговор и громко, внятно читал. До рези в глазах вглядывался в исчезающие буквы, лишь бы не пропустить ни слова. А ещё – лишь бы не видеть, как плачут, трясясь от холода, несчастные старики. Бургомистр с женой, начальник городского зернохранилища, обедневший владелец разграбленных конюшен и его похожая на высохшую мумию мать…

– Et ita fiat, placuit nobis. Amen1313
  «Et ita fiat, placuit nobis. Amen» (лат.) – «И да будет так, как мы решили. Аминь».


[Закрыть]… – отзвучали финальные строки, и инквизитор отступил, подавая знак палачу.

Они упали на колени, но это не спасло. Один за другим их выволокли на эшафот, и брусчатка площади, бывшая чёрной, окрасилась алым.

Огни в окнах погасли, ветер задул факелы на площади, разошлись служки, убрался похожий на угрюмого ворона палач. Остались лишь обезглавленные тела – да неприметная фигура в плаще, прислонившаяся к стене в подворотне.

– Я простоял там до рассвета, – прошептал Герхард, – а когда наутро кончился дождь, увидел, что водостоки затоплены. И вода в них была цвета крови…

На восходе нового дня, стоя посреди алых потёков, инквизитор снял перстень-печатку с остывшего тела бургомистра.

Нарочный епископа прискакал к полудню. Ворота города открылись, и испуганные ночной расправой горожане вышли из домов. Они стекались к воротам, стороной обходя площадь, и замирали у кованых створок, не в силах поверить своим глазам.

За городскими стенами, там, где раньше зеленели поля и дымили очагами крестьянские сёла, простирался сплошной чёрный саван мёртвых растений. В письме, привезённом нарочным, епископ сообщал, что получил послание из Авиньона, от Его Святейшества Климента V. Беда накрыла почти всю Империю – более того, она распространилась по Европе. В городах люди гибли тысячами, доведённые до отчаяния голодом, убивали и ели друг друга. Крестьяне бросали свои дома и уходили на юг – туда, где было теплее, где не гибли посевы, и жизнь стоила дороже ржаного зерна.

– Господь не сошёл с небес, чтобы спасти нас, – горько сказал инквизитор, – в тот же день многие покинули город. Я ушёл вместе с ними. Бежал через чёрные от пепла поля, как последний трус, скрывая лицо. Я не мог смотреть им в глаза – с тех пор, как узнал, что послание Его Святейшества лежало на столе епископа ещё до того, как он приказал казнить высокопоставленных горожан.

Герхард закрыл лицо рукой.

– Епископ всё знал, Хель, – хрипло пробормотал он, – знал, что эти люди невинны. А я был его послушным орудием… Был таким – и таким же остался.

– Я не помню голода и холодов, – сказала травница, ласково перебирая его спутанные волосы, тёмные с вороным отливом.

– Должно быть, беда миновала эти земли, – проговорил Герхард, – тебе и многим другим повезло…

Инквизитор склонил голову на плечо Хельтруды. Её тело со слегка суховатой, похожей на шёлк кожей пахло лесными травами.

– Когда я вернусь, – шепнул он ей на ухо, – то смогу обнять тебя обеими руками…

Глава 8

Герхард проснулся задолго до рассвета. Ноющая боль в запястье превратила сны в бесконечную череду прерывистых кошмаров. В доме было темно, лишь едва теплилась лампадка под распятием. Он хотел перекреститься – но на его правом предплечье спала Хельтруда, разметав русые волосы по покрывалу.

– Хель, – тихонько позвал Герхард, и травница тут же открыла глаза. Подарив ему лёгкий поцелуй, встала, чтобы растопить печь.

Дело было плохо – по телу разливалась слабость, побороть которую до конца не смог даже поданный знахаркой отвар. Кутаясь в покрывало и ёжась от предрассветной прохлады, Хельтруда поставила в печь горшок с холодной кашей и принесла чистый холст.

– Сядь, пожалуйста, – попросила она, опускаясь на постель рядом с ним. Герхард послушался. Каждое движение давалось с трудом.

Знахарка разорвала холст на полосы – плотная ткань звонко трещала под её сильными пальцами. Взяв руку инквизитора, она аккуратно стянула с его пальца перстень и покрыла безжизненную, снежно-белую кисть тонким слоем густой мази.

– С твоего разрешения, – сказала она, перевязывая ладонь Герхарда, – я оставлю перстень себе – как напоминание.

– Ты полагаешь, что я могу не вернуться?

Целительница помолчала. Виток за витком ложился на руку холст.

– Герхард, я посещала колдуна дважды, – произнесла она, когда молчание стало тяготить, – и оба раза была уверена, что не вернусь…

Инквизитор хотел спросить, что привело знахарку к чернокнижнику, но слова замерли на губах. Слушая шипение каши в котелке, он наблюдал, как Хельтруда оканчивает перевязку. Завязав узел, травница взяла его руку, аккуратно согнула в локте и притянула холстиной к груди.

– Будет не слишком удобно, – сказала она, будто извиняясь, – но это не даст хвори пойти дальше.

– Мне от этой руки мало толку сейчас, – успокоил её инквизитор.

Они прочли молитву и в молчании позавтракали.

– Рассвет уже близится, – проговорила травница, глядя, как Герхард набрасывает тяжёлый плащ и вешает на плечо дорожную суму, – тебе нужно поспешить.

За порог вышли вместе. Инквизитор вгляделся в темноту, давая глазам время привыкнуть ко мраку.

– Не знаю, что ждёт меня там, – сказал он, беря руку знахарки в свою. Пальцы нащупали привычные обводы перстня. – Но я вернусь. У тебя есть моё слово, Хельтруда.

– Я буду ждать, – спокойно ответила травница, – храни тебя Бог.

Последним, что запомнил инквизитор, выходя за утлую ограду, были знакомые формы рельефной печатки.

***

Как он ни старался, ослабевшие ноги передвигались медленно. И, когда впереди замаячила просека, блёклый рассвет уже начинал пробиваться сквозь сумрак.

Инквизитор протиснулся через мокрые от утренней росы кусты, торопливо миновал пустынную дорогу и углубился в лес. Мох, густо покрывавший подножья деревьев, тянулся вверх по стволам, образуя пушистые тропки, и Герхард двигался в ту сторону, к которой лесные великаны обращались позеленевшими боками.

Лес пробуждался, в посветлевшем воздухе звучала утренняя птичья перекличка. Мохнатые валуны под ногами – пристанища жуков и мелкого зверья – всё укрупнялись, и пробираться меж них становилось труднее. Оскальзываясь на мокром мхе, Герхард то и дело озирался – но, кроме мелькания птиц в ветвях, вокруг всё оставалось неподвижным.

Когда в лицо наконец дохнуло речной свежестью, солнце уже пронизывало лес короткими косыми стрелами. На каменистом берегу было пустынно, но инквизитор, памятуя слова травницы, обнажил клинок и двинулся вниз по течению, держась ближе к лесной кромке. Перед глазами прыгали жёлто-чёрные полосы – тени древесных стволов перемежались с солнечными лучами.

Он миновал участок, где берег полого спускался к воде, и углубился в заросли остро пахнущего кустарника. Ветки с мелкими шипами цеплялись за одежду, царапали кожу, рвали, будто норовя удержать. Голову кружил терпкий аромат мнущихся листьев.

– А ну, не дёргайся!

Окрик донёсся, когда в густом кустарнике наметился просвет. Герхард замер, мускулы напряглись. Гулко ударило сердце, разгоняя холодную кровь.

– Да стой ты спокойно, ишь, шебутная!

Отведя колючие щупальца веток рукой, инквизитор, стараясь не шуметь, вгляделся. Сквозь переплетения шипов и листьев впереди виднелись три фигуры. Две – крупные, широкоплечие. Мужские. И ещё одна – в длинном платье, с пышными волосами.

– Кто-нибудь, помогите! – тоненький голос сорвался на взвизг.

– Тише! – двое мужчин удерживали бьющуюся, как птаха в силках, девушку. Девица отчаянно вырывалась, но где уж ей было совладать с дюжими мужиками.

– Эй, Михель, да она кусается, – ухмыльнулся один, ловко задирая девушке платье. Мелькнули белые нижние юбки.

– Спаси… ах!..

Крик оборвался на полуслове, когда Михель влепил непокорной девице пощёчину. Голова несчастной откинулась вбок, грива волос рассыпалась по плечам и груди. Подельник Михеля усмехнулся, но улыбка на грубом, в крупных оспинах лице вдруг поползла вниз вместе с отвисшей челюстью, когда Михель начал оседать на землю. В его широкой груди торчал клинок.

Девица вырвалась из ослабевшей хватки и бросилась наутёк, придерживая надорванное у корсажа платье. Второй лиходей и не думал ловить беглянку – вместо этого он, нехорошо скалясь, медленно тянул из ножен тяжёлый бастард1414
  Бастард – тип меча с удлинённым эфесом, позволяющим не только удерживать оружие одной рукой, но и частично захватывать кистью другой руки при необходимости. Из-за своеобразного эфеса бастард не может быть отнесён ни к одноручным, ни к полуторным мечам (отсюда и название).


[Закрыть].

Инквизитор попятился. Мечник, приминая траву подошвами, шёл прямо на него, и на рукаве потёртого дублета1515
  Дублет (фр. doublet) – мужская верхняя одежда, напоминающая плотно облегающую кожаную куртку. Была распространена в Европе в XIV-XVII вв.


[Закрыть] Герхард только сейчас разглядел нашитый кусок ткани с изображением полосатого льва.

Дармштадтские стражники. И, кажется, он только что прикончил одного из них.

Мечник с размаху врубился в кусты, и там, где только что стоял инквизитор, образовалась прогалина. Мгновение стражник и Герхард смотрели друг другу в глаза, и этого мига инквизитору хватило, чтобы прочитать во взгляде – узнал.

Стражник узнал беглеца.

Не дожидаясь, пока враг осмыслит произошедшее, Герхард бросился бежать, проламываясь сквозь колючие сплетения веток, – туда, где слышался шум воды. Берег в этом месте круто обрывался, река бурно вздымалась порогами внизу. Подмётки скрипнули по сухой почве, позади хрустнуло – инквизитор пригнулся, растягиваясь на земле среди кустов, у самого края обрыва. Над головой тяжело свистнул клинок. Стражник выругался, снова занося бастард – но размахнуться не успел. Ветка, отведённая рукой инквизитора, врезалась ему в лицо, раздирая шипами кожу. Мечник дёрнул головой, теряя равновесие, и Герхард метнулся вперёд, с силой ударив его под колени. Ноги стражника подломились, и он упал, кубарем покатившись с обрыва. Его крик смешался с шумом воды.

Не оборачиваясь, инквизитор быстрым шагом пошёл прочь. Но, когда помятые кусты снова расступились впереди, Герхард замер.

На поляне не было и следа недавней схватки – тело убитого стражника исчезло, будто растворилось в мутном полуденном зное. Не нашлось и следов возни, взрыхлённая ногами земля вновь оказалась утоптанной. И посреди ровного пятачка сиротливо поблёскивал совершенно чистый кинжал.

Герхард едва ли не бегом пересёк поляну, подхватив клинок. Царившая здесь тишина таила в себе нечто противоестественное – даже плеск воды доносился будто сквозь толстое покрывало. И, когда лес снова принял в свои прохладные объятья, инквизитор вдохнул, успокаивая кружение в голове. Отступивший было страх нахлынул с новой силой. Вдруг стражник каким-то чудом выжил? Да и чуда тут не нужно – достаточно кольчуги под дублетом…

И как мечник мог его узнать? Лицо убитого не было знакомо Герхарду, ранее они точно не пересекались. Неужели случившееся в замке фон Франкенштейн не дало повод считать опального инквизитора мёртвым? Что, если его ищут?..

Тревожные раздумья, однако, не помешали заметить перемену в окружении. Мгновение назад полный природного шума, лес притих, замер, умолк ветер в кронах – так останавливается время, и застывает природа, чтобы в следующий миг разразиться бурей.

Двигаясь в сгустившемся воздухе, словно в толще воды, инквизитор огляделся. Ничего. Молчаливые деревья теснились вокруг густым частоколом, и он отступил, прижимаясь спиной к шершавой коре. Рукоять клинка приятно холодила ладонь.

Гулкий удар разрезал плотную тишину, как нож разрезает застывший жир. Цепкий взгляд ухватил молниеносное движение средь деревьев, и Герхард неслышно скользнул меж стволов к мелькнувшему пятну.

Удар повторился. Кошкой пробираясь через редкий подлесок, инквизитор уже мог видеть источник звука – огромный валун с вросшим прямо в камень исполинским дубом. Под раскидистой кроной стоял сгорбленный человек и с натугой бросал на валун крупные поленья. На плоской вершине камня-великана уже образовалась горка дров.

Забросив последнее полено, человек вскарабкался следом сам, и Герхард, притаившийся поодаль, увидел, что тот уже немолод. Сморщенное коричневое лицо тонуло в тени глубокого капюшона, из-под которого выбивались белёсые пряди.

С видимым трудом старик встал коленями на камень и запрокинул голову к небу. С его губ сорвались резкие, гортанные слова – старик выкрикивал их, странно растягивая окончания. Этот язык не походил ни на одно из слышанных инквизитором наречий. Звучала в нём какая-то необъяснимая притягательность, завораживающая своей простотой и естественностью, и даже грубое произношение не могло скрыть удивительной напевности каждого слова.

Старый колдун простёр руки над сложенными поленьями и взмахнул кистями, будто стряхивая с них пыль. Рукава его просторного шапа1616
  Шап – плащ с разрезами по бокам, надевавшийся через голову.


[Закрыть] взметнулись, и между ладонями словно проскочила искра – а мгновением позже поленья вспыхнули огненным шаром.

Прищурившись, Герхард смотрел, как щуплая фигурка раскачивается в одном ритме с пляшущим пламенем. В густом воздухе вязли все звуки, и этот немой танец, наполненный истовой силой, превращался в молчаливую пантомиму для застывшего царства природы. Лицо колдуна, с закатившимися глазами и чёрным провалом рта, походило на трагическую маску. Полы его плаща вздымались, раздувая пламя, поднимая искры, и казалось – вот-вот загорятся и сам плащ, и старик, превратятся в пылающий столб и сольются с ритуальным костром воедино…

Ударил гром, и с неба рухнула стена воды. Капли лупили по листьям, по траве и камням, скрывая мир завесой падающих струй – но инквизитор видел: огонь на валуне погас за миг до того, как начался ливень.

Дождь кончился так же резко, как начался, и душное напряжение, висевшее в воздухе, разом исчезло.

– Ты можешь выйти теперь, – прозвучало рядом.

Герхард отвёл со лба мокрые волосы. Колдун, стоя рядом с остатками костра, в упор смотрел на него.

– Кто ты и зачем сюда пришёл? – спросил он, когда инквизитор приблизился.

– Я ищу… – Герхард вдруг запнулся. Рука сама потянулась к суме и вынула данный Хельтрудой свёрток, – вы знаете, что это?

– А я должен? – сварливо осведомился старик. От его шапа поднимался лёгкий парок.

Вместо ответа инквизитор положил свёрток на валун и не спеша, одной рукой, распустил завязки. Мятый холст развернулся, и в складках ткани мелькнуло закопчённое железо – изящные фигурные обводы, инкрустация потемневшими треснувшими камнями. Пряжка?..

С неожиданной для его возраста прытью колдун сцапал свёрток и, комкая в ладонях, устремил взгляд на Герхарда. Глаза у него были не по-стариковски ясные, светло-голубые, как чистое весеннее небо.

– Можешь звать меня Нахтрам1717
  Нахтрам (Nahtram): от древнегерманских слов naht – ночь и (h)raban, (h)ram – ворон.


[Закрыть], – сказал колдун.

– Герхард, – представился инквизитор, – я пришёл от…

– Знаю, – перебил Нахтрам, – пошли.

– Мне нужна ваша помощь, – продолжал Герхард, пока они пробирались сквозь мокрые заросли дубов.

– Всем нужна, – проворчал старик, – просто так никто не приходит.

– Ливень – ваших рук дело? – неожиданно для себя спросил инквизитор.

– Ливень-то? – колдун усмехнулся – будто ржавое железо проскрипело, – а ты, чай, не за новыми глазами пришёл? Будь у тебя глаза, ты бы увидел, как собирается дождь.

Всего лишь дождь. Душное чувство, камнем висевшее над головой, густой воздух, замерший в недвижности лес…

– Глуп тот, кто не замечает очевидного, – продолжал Нахтрам, – но ещё глупее тот, кто за очевидным видит то, чего нет.

– Вы знали, что я приду?

– Знал ли я? – старик повернул к инквизитору сухое лицо. Лохматые брови сурово сдвинулись. – Что даст тебе знание о моих знаниях? Что оно изменит?

Глядя на молчащего Герхарда, колдун мелко покивал.

– То-то же. Вот мы и на месте.

За густым частоколом древесных стволов инквизитор не сразу заметил дом – наполовину ушедший в землю сруб. Позеленевшие от древности брёвна сливались с окружающим лесом так же естественно, как сливается с природой берлога медведя.

Или гнездо ворона.

– Входи и будь моим гостем, – произнёс колдун, распахивая жалобно заскрипевшую дверь. Герхард шагнул в нутро землянки – пропахшее грибами, сыростью и чем-то ещё, неуловимо напоминающим запах, стоящий в воздухе после дождя.