Текст книги "Книга первая. 3: Апологет – Ересиарх"

Автор книги: Лидия Ситникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Герхард, – выдохнул он, прежде чем снова забыться.

Глава 7

Бывший инквизитор провёл у знахарки три дня. Хельтруда жила бедно – её приземистая скромная лачуга едва вмещала скупые пожитки немолодой уже женщины. А того, что приносили благодарные односельчане, едва хватало, чтобы насытиться самой и прокормить Пёструю. Её жизнь была однообразна и сурова – а он ничем не мог ей помочь.

Помимо знахарства, Хельтруда, как и большинство жителей деревни, с утра и до заката трудилась в полях, отрабатывая повинность местному феодалу. Под вечер, когда солнце терялось в дымке дальнего леса, она возвращалась – покрасневшая, растрёпанная, с обветренным лицом. Они ели скупую похлёбку из воды с кусочками капусты, сдабривая её вчерашней кашей. А затем знахарка садилась у слюдяного окошка и бралась за рукоделие – шила и латала одежду, пряла грубую шерсть, чинила башмаки. И каждый раз, когда Герхард видел её за работой, его мысленный взор рисовал странную картину – простоволосая женщина, неуловимо похожая на Хельтруду чертами лица, сидит у костра, теребя в пальцах трут. На плечах женщины – чёрная шкура, и весёлый огонь выдёргивает из мрака разбросанные по земле кости и остывшие угли…

Раны на его спине заживали, но ни молитвы, ни притирания не помогали искалеченной руке. Под белой, сухой, как пергамент, кожей будто разлился огонь, а недвижные пальцы были немы к касаниям, и все усилия шевельнуть ими не давали проку. И Хельтруда, бережно накрывая страшную рану свежими листьями змеиной травы99
  «Змеиная трава» – подорожник. Название он получил из-за змеевидной формы «шапочки» с семенами.


[Закрыть], без слов подтверждала его самые худшие опасения.

О себе знахарка говорила неохотно, но в её глазах Герхард читал неподдельное тепло и заботу о госте – и слова сами рвались наружу. Эти краткие часы отдыха и разговоров растапливали душу инквизитора, и терзавшие сердце страхи ненадолго отступали.

Он рассказал ей всё – о предательстве Геликоны, о пытках, о побеге из замка. Тайной осталась лишь книга. Ведь, задумай кто-нибудь из его бывших собратьев выведать у женщины правду – и она наизусть прочтёт мучителю книгу, которую не видела в глаза. Достаточно было того, что травница приютила беглеца, и в большем риске не виделось смысла.

Герхард стал её гостем, но гостем нежеланным, гостем-призраком, тайной, которую нельзя было вечно скрывать. Он видел это в её глазах, когда вечерами она молилась у мерцающей лампадки. Пастыри терпимо относились к травницам, если те исправно посещали службы и блюли канон – но никогда не смогли бы закрыть глаза на того, кто укрывает беглого отступника и убийцу.

Ни ночью, ни днём, скрываясь от редких гостей за пологом, Герхард не переставал прислушиваться. Стук копыт, лай деревенской собаки, голос заглянувшего в дом соседа – все эти звуки он пропускал через себя, выискивая в каждом возможную угрозу и не снимая ладони с рукояти кинжала. Напряжение росло с каждым днём, подстёгивая бежать – бежать отсюда, сунуть голову во львиную пасть и выяснить, какая слава ходит о нём в окружении Дармштадского епископа… или узнать, что о случившемся бесславно забыли, похоронив память об инквизиторе Эгельгарте вместе с ним самим, якобы сгинувшим в казематах замка фон Франкенштейн.

И на исходе третьего дня ждать дальше стало невмочь.

Хельтруда вернулась с закатом. Она дышала полем, солнцем, скошенной травой, а в руке несла корзинку со свежими яйцами.

– Подарок от благодарной соседки, – улыбнулась она в ответ на вопросительный взгляд Герхарда, – у неё уже шестеро ртов каши просят. Больше не желает.

Инквизитор понимающе кивнул, глядя, как травница хлопочет у стола. Пёстрая вертелась вокруг её ног – казалось, и хозяйка, и кошка слаженно выполняют фигуры какого-то очень сложного танца. Того, который мог бы называться жизнью.

– Расскажи мне, – попросила Хельтруда, усаживаясь на лежанку с ним рядом, – расскажи ещё что-нибудь.

В её тоне, всегда ровном, неожиданно прозвучала такая пронзительная тоска, что у Герхарда ёкнуло сердце. Травница, должно быть, угадала его мысли – сегодня их последний разговор. Последняя иллюзия совместного уюта.

– Я пришёл в инквизицию как наёмник, – начал он. – Им нужны были сильные солдаты. Эти дети в сутанах совершенно не умеют воевать, а я… – его колючий от щетины подбородок искривила горькая усмешка, – а я видел то, что им и не снилось…

– Что ты видел? – спросила Хельтруда, подавая ему глиняную кружку с отваром ромашки.

Он взял кружку правой рукой и глотнул ароматного напитка. Терпко обожгло губы.

Травница тем временем бережно стала разматывать пропитавшийся травяным соком холст.

– Я видел, как люди обращаются в пепел… – заговорил он, – когда жгли еретиков в Хагенове, весь город засыпало сажей. Жирные хлопья… Они оседали на крышах, на земле, на стенах. Они носились в воздухе… А потом пошел черный снег.

От него не было спасения. Когда молочник привозил молоко, оно оказывалось тухлым из-за плавающих в нём маслянистых хлопьев. Фрукты и овощи на городских рынках было не достать – крестьяне отказывались везти урожай в «проклятый город». Посевы на полях вокруг засыпало пеплом.

«Чёрный снег» шёл почти месяц. Многие погибли – от голода или удушья. В первые же дни неизвестные напали на городские конюшни, угнав лошадей. Тщательно завёрнутую в промасленную ветошь конину тайком продавали на улицах за огромные деньги. Когда конина закончилась, стали продавать другое мясо – на вкус оно напоминало то старую говядину, то плоть молочных телят. Но ни коров, ни телят на рынках уже давно не видели…

А затем пришёл холод. Несмотря на июль, дома покрывались серой изморозью. С улиц исчезли нищие, калеки, попрошайки. Город наполнился плачем – стенали матери над крохотными гробиками, завешивая окна чёрным полотном. А по ночам замотанные в тряпьё фигуры крались к домам, и наутро гробики находили пустыми. «Мясо молодых телят» начали менять на ещё живых младенцев, которые в тот же день превращались в точно такое же мясо…1010
  Герхард говорит о времени, которое сегодня принято считать началом «Малого ледникового периода» – резкое похолодание в Европе связывают с возросшей вулканической активностью и замедлением течения Гольфстрима.


[Закрыть]

Епископ Мекленбургский из своей резиденции в Шверине неустанно призывал горожан замаливать свои грехи. Количество отслуженных месс увеличилось троекратно. Почерневшие от сажи колокола звонили без устали, но ручейки измученных горожан, вяло стекающихся к притворам храмов, мелели день ото дня…

– И вот, когда треть горожан лежала в гробах, а ещё треть навсегда покинула город, ко мне прибыл представитель епископа, – Герхард повертел в руке пустую кружку, – он передал мне послание. В нём говорилось, что весть о нашей беде достигла Рима, и более того – зараза распространяется по всей Империи. Папа издал буллу, в которой повелевал в кратчайшие сроки остановить бедствие и найти виновных. Колдунов, наславших на город «чёрную порчу», и еретиков, чьи нечестивые деяния делали тщетными воззвания к Господу.

– И ты отыскал их? – Хельтруда осторожно сняла последний виток холста.

– Нет, – Герхард отвернулся и стал смотреть в окно поверх плеча Хельтруды. За мутным слюдяным стёклышком догорал закат. – Я сделал всё, что было в моих силах. Собрал всех оставшихся осведомителей и поручил им слежку. По моей просьбе каноники провели службы в храмах, призывая горожан покаяться и рассказать всё, что им известно. Они обещали отпущение грехов каждому, кто даст хоть какие-то показания, и это сработало против нас. В первые два дня на меня вылился поток доносов. Я не спал днями и ночами, пытаясь разобраться в том, что из этого может быть правдой, а что – просто ложь напуганных, обречённых людей. Хель, они знали, что скоро умрут, – Герхард отвёл взгляд, видя, с каким напряжением, замерев, слушает его травница, – они пытались получить единственно возможное утешение – своё последнее прощение…

Он помолчал, пытаясь пошевелить пальцами левой руки. Кисть не слушалась.

– Я не нашёл в доносах никаких конкретных обвинений – одни слухи, подозрения, досужие домыслы… Это было похоже на панику. Каждый очернял каждого, чтобы не стать очернённым самому. По распоряжению бургомистра городские ворота были заперты. Никого не выпускали – еретики не должны были избежать правосудия…

– Но это имеет под собой никакого смысла, – сказала Хельтруда, – кто станет сидеть и дожидаться, когда его преступное деяние будет раскрыто и наказано? Нечестивцы должны были покинуть город сразу же.

– Я пытался объяснить это посланнику, – устало проговорил Герхард, – но у епископа был свой взгляд на происходящее. Если бедствия продолжаются, то зачинщики бедствий должны быть где-то здесь. И мои поиски продолжились.

Знахарка аккуратно взяла его левую руку. Ниже запястья по коже разлился приятный холодок, запахло горькими травами. Инквизитор перевёл взгляд от чернеющего квадрата окна на травницу.

На минуту в комнате повисло молчание. Наконец Хельтруда, отставив в сторону горшочек с целебной мазью, покачала головой.

– Герхард, здесь я бессильна.

Инквизитор опустил глаза.

Его левая кисть в разводах подсохшей крови безжизненно замерла среди обрывков холста. Побледневшие, будто мраморные, пальцы сливались со светлым льняным покрывалом.

– Я не могу тебе помочь, – Хельтруда осторожно коснулась покрасневшей кожи запястья, – это не тот недуг, что требует лишь трав и заговоров.

– Что мне делать? – спросил Герхард. В горле застрял мерзкий ком.

– Есть один способ… – знахарка отвела глаза, принимая у Герхарда пустую кружку, – в полудне пути отсюда живёт человек, умеющий исцелять самые тяжёлые раны. Но…

– Но что? – поторопил её Герхард.

– Но он – чернокнижник, колдун, – еле слышно произнесла Хельтруда, – и я не думаю, что инквизитору подобает…

Герхард приподнялся на локте, правой рукой обнимая Хельтруду за талию. Кручёный поясок из стеблей зверобоя заскрипел под его пальцами.

– Я совершил слишком много того, что не подобает совершать инквизитору, – его губы растянулись в подобии улыбки, – и давно перестал считать свои грехи. Ты укажешь мне путь к нему, Хель.

Взгляд Герхарда остановился на лице знахарки.

– И даже не думай идти со мной, – предупредил он, – ты и так многим рискуешь, укрывая меня в своём доме…

Инквизитор наклонил голову, погружая лицо в волосы Хельтруды.

– А я не хочу, чтобы ты подвергалась опасности… – чёрные и русые пряди спутались. Ноздри приятно щекотали запахи овса и мёда.

– Ты должен будешь передать ему это, – травница не без труда высвободилась и встала. На её лице играла едва заметная улыбка. Сдвинув стоящий в углу сундук, Хельтруда откинула половицу и вынула из схрона комочек. – Не спрашивай, что здесь. Он поймёт, кто ему это передал, и поймёт также то, что тебе можно верить.

Герхард кивнул, наблюдая, как Хельтруда бережно заворачивает комочек в ткань и кладёт его в дорожную суму. В своём крестьянском платье из грубого льна, простоволосая и отнюдь не красивая, она представлялась ему воплощением изящества и юности. Её не портили ни морщинки на щеках, ни суровая складка на лбу – следы выносимых лишений. Худощавая фигура знахарки казалась изваянной из мрамора – и неважно, что неумеха-скульптор оставил угловатости на бёдрах и ключицах. Со всеми знаниями и опытом, с грузом прожитых лет за спиной, она всё равно представлялась ему юной лесной феей, погружённой в таинственный мир волшебства.

– Я отправлюсь до рассвета, – сказал инквизитор.

– Тебе нужно будет миновать торговый тракт затемно, – травница отошла к окну. Её руки рассеянно оправляли подол. – Ночью тракт безлюден. Ты свернёшь с него и двинешься на север, туда, где деревья покрыты мхом. К колдуну не ведёт ни одна тропа – твоим проводником станет лишь мох и ветер, что дует с севера. Рано или поздно ты достигнешь реки – двигайся вниз по течению…

Травница замолчала.

– А дальше? – поторопил Герхард.

– А дальше он сам найдёт тебя. Скажу одно – на твоём пути встанут препятствия. Какие именно, я не знаю. Они отличны друг от друга каждый раз, но ты будь готов ко всему. Свёрток, что я дала, не прячь глубоко. И храни при себе ещё один оберег…

Руки знахарки скользнули к шее, и в её ладонях остался крохотный кусочек дерева. Сквозь аккуратно вырезанную дырочку была пропущена пеньковая верёвка. Хельтруда приблизилась, и Герхард склонил голову, чувствуя, как скользит по коже, царапая её, пеньковый шнур.

– Это частица Древа Богини-Матери из северных земель. Носи его, не снимая… пока не вернёшься ко мне.

– Я так благодарен тебе, Хель.

– Ты должен будешь вернуть мне этот оберег, – травница будто не слушала его, – без него мои заговоры теряют былую силу. Ты понял меня?

– Я понял тебя, – Герхард накрыл оберег здоровой ладонью.

– А теперь, – Хельтруда, подобрав платье, с ногами забралась на лежанку, – закончи свою историю о проклятом городе.

Инквизитор спрятал оберег под рубаху. Кусочек дерева, лишённый женского тепла, теперь напитывался теплом его тела.

– В конце концов, я нашёл их, – его рука легла на сложенные ладони травницы. – С очередным письмом епископа мне пришли чёткие указания, кого следует задержать. Я не понимал, откуда и как он прознал это, но выполнил приказ. Мы пришли за ними ночью…

Его голос прервался, а когда инквизитор вновь заговорил, то хриплый тон звучал полушёпотом. Травница наклонилась ближе.

– Я и мои люди пришли, чтобы ловить опасных еретиков, – продолжил Герхард, – а обнаружили кучку трясущихся от ужаса старцев. Мы выгнали их под дождь в одном исподнем и провели через весь город на заклание. Казнить без суда – таков был указ епископа…

В ту ночь город не спал. Горели факелы на площади, плясали тени вокруг наспех сооружённого эшафота. Никто не вышел на казнь, кроме инквизитора и его подручных. Но свечи мерцали в каждом окне, и застыли силуэты за занавесями, приникнув к оконным проёмам.

Ливень хлестал без удержу, заливая брусчатку площади потоками чёрной грязи. Служки сбивались с ног, снова и снова поджигая чадящие факелы.

Прикрываясь капюшоном плаща, инквизитор зачитал приговор – бумага была составлена заранее, и ещё не просохшие чернила расплывались под дождём. Он старался перекричать шум воды, чтобы стоящие перед ним осуждённые услышали его. Чтобы знали, за что будут казнены. Он смотрел в приговор и громко, внятно читал. До рези в глазах вглядывался в исчезающие буквы, чтобы не пропустить ни слова. А ещё чтобы не видеть, как плачут, трясясь от холода, несчастные старики. Бургомистр с женой, управляющий городским зернохранилищем, разорённый начальник разграбленных конюшен и его похожая на высохшую мумию мать…

– Et ita fiat, placuit nobis. Amen1111
  И да будет так, как мы решили. Аминь.


[Закрыть]… – отзвучали финальные строки, и инквизитор отступил, подавая знак палачу.

Они упали на колени, но это их не спасло. Один за другим их выволокли на эшафот, и брусчатка площади, бывшая чёрной, окрасилась алым.

Огни в окнах погасли, ветер задул факелы на площади, разошлись служки, убрался похожий на чёрного ворона палач. Остались лишь обезглавленные тела – да неприметная фигура в плаще, прислонившаяся к стене в подворотне.

– Я простоял там до рассвета, – сказал Герхард, – а когда наутро кончился дождь, я увидел, что водостоки затоплены. И вода в них была красной, как кровь…

С восходом нового дня, стоя посреди алых потёков, инквизитор снял перстень-печатку с остывшего тела бургомистра.

Нарочный епископа прискакал к полудню. Ворота города открылись, и напуганные ночной расправой горожане вышли из домов. Они стекались к воротам, стороной обходя площадь, и замирали у кованых створок, не в силах поверить своим глазам.

За городскими стенами, там, где раньше зеленели поля и дымили очагами крестьянские сёла, простирался сплошной чёрный саван мёртвых растений. В письме, привезённом нарочным, епископ сообщал, что получил послание из Авиньона, от Его Святейшества Климента V. Беда накрыла почти всю Империю – более того, она распространилась по Европе. В городах люди гибли тысячами, доведённые до отчаяния голодом, убивали и ели друг друга. Крестьяне бросали свои дома и уходили на юг – туда, где было теплее, где не гибли посевы, и жизнь стоила дороже ржаного зерна.

– Господь не сошёл с небес, чтобы спасти нас, – горько сказал инквизитор, – в тот же день многие покинули город. Я ушёл вместе с ними. Бежал через чёрные от пепла поля, как последний трус, скрывая своё лицо. Я не мог смотреть им в глаза – с тех пор, как узнал, что послание Его Святейшества лежало на епископском столе ещё до того, как он приказал казнить высокопоставленных горожан.

Герхард закрыл лицо рукой.

– Он всё знал, Хель, – хрипло пробормотал он, – знал, что эти люди невинны. А я был его послушным орудием… Был таким – и таким же остался.

– Я не помню голода и холодов, – сказала травница, ласково перебирая его спутанные, тёмные с вороным отливом волосы.

– Должно быть, беда миновала эти земли, – проговорил Герхард, – тебе и многим другим повезло…

Инквизитор склонил голову на плечо Хельтруды. Её тело со слегка суховатой, похожей на шёлк кожей пахло лесными травами.

– Когда я вернусь, – шепнул он ей на ухо, – то смогу обнять тебя обеими руками…

Глава 8

Герхард проснулся задолго до рассвета. Ноющая боль в запястье превратила его сны в бесконечную череду прерывистых кошмаров. В доме было темно, лишь едва теплилась лампадка под распятием. Он хотел перекреститься – но на его правом предплечье спала Хельтруда, разметав русые волосы по покрывалу.

– Хель, – тихонько позвал Герхард, и травница тут же открыла глаза. Подарив ему лёгкий поцелуй, встала, чтобы растопить печь.

Дело было плохо – по телу разливалась слабость, побороть которую до конца не смог даже поданный знахаркой отвар. Кутаясь в покрывало и ёжась от предрассветной прохлады, Хельтруда поставила в печь горшок с холодной кашей и принесла чистый холст.

– Сядь, пожалуйста, – попросила она, опускаясь на постель рядом с ним. Герхард послушался. Каждое движение давалось с трудом.

Знахарка разорвала холст на полосы – плотная ткань звонко трещала под её сильными пальцами. Взяв руку инквизитора, она аккуратно стянула с его пальца перстень и покрыла безжизненную, белую как снег кисть тонким слоем густой мази.

– С твоего разрешения, – сказала она, перевязывая его ладонь, – я оставлю перстень себе – как напоминание.

– Ты полагаешь, что я могу не вернуться? – нахмурился Эгельгарт.

Целительница помолчала, аккуратно наматывая холст виток за витком.

– Герхард, я посещала колдуна дважды, – произнесла она, когда молчание стало тяготить, – и оба раза была уверена, что не вернусь…

Инквизитор хотел спросить, что привело знахарку к чернокнижнику, но что-то остановило его. Слушая шипение каши в котелке, он наблюдал, как Хельтруда закрепляет повязку на запястье. Затянув узел, травница взяла его руку и, аккуратно согнув в локте, притянула холстиной к груди и плечу.

– Будет не слишком удобно, – сказала она, будто извиняясь, – но это не даст хвори пойти дальше.

– Мне от этой руки мало толку сейчас, – успокоил её инквизитор.

Они прочли молитву и в молчании позавтракали.

– Рассвет уже близится, – проговорила травница, глядя, как Герхард набрасывает тяжёлый плащ и вешает на плечо дорожную суму, – тебе нужно поспешить.

Они вместе вышли за порог. Инквизитор вгляделся в темноту, давая глазам время привыкнуть к предрассветному мраку.

– Не знаю, что ждёт меня там, – сказал он, беря руку травницы в свою. Пальцы нащупали привычные обводы перстня. – Но я вернусь. У тебя есть моё слово, Хельтруда.

– Я буду ждать, – спокойно ответила травница, – храни тебя Бог.

Последним, что запомнил, выходя за утлую ограду, Герхард Эгельгарт, инквизитор, были знакомые формы рельефной печатки.

***

Как он ни старался, ослабевшие ноги передвигались медленно. И, когда перед ним замаячила просека, блёклый рассвет уже начинал пробиваться сквозь сумрак.

Инквизитор протиснулся через мокрые от утренней росы кусты, торопливо миновал пустынную дорогу и углубился в лес. Мох, густо покрывавший подножья деревьев, тянулся вверх по стволам, образуя пушистые тропки, и Герхард двигался в ту сторону, к которой лесные великаны обращались позеленевшими боками.

Лес пробуждался, в посветлевшем воздухе звучала утренняя птичья перекличка. Мохнатые валуны под ногами – пристанища жуков и мелкого зверья – всё укрупнялись, и пробираться меж них становилось труднее. Оскальзываясь на мокром мхе, Герхард то и дело озирался – но кроме птичьего пения ни звука не ловили его уши.

Когда в лицо, наконец, дохнул речной свежестью ветер, солнце уже пронизывало лес короткими косыми стрелами. Выбравшись на каменистый берег, инквизитор, предупреждённый травницей, обнажил клинок и двинулся вниз по течению, держась ближе к лесной кромке. Перед глазами прыгали жёлто-чёрные полосы – тени древесных стволов перемежались с полуденными лучами.

Он миновал участок, где берег полого спускался к воде, и углубился в заросли остро пахнущего кустарника. Ветки с мелкими шипами цеплялись за одежду, царапали кожу, рвали, будто норовя удержать. Голову кружил терпкий аромат мнущихся листьев.

– А ну, не дёргайся!

Окрик донёсся до ушей опального инквизитора, когда в густом кустарнике наметился просвет. Герхард замер, мускулы напряглись, и гулко ударило сердце, разгоняя холодную кровь.

– Да стой ты спокойно, ишь, шебутная!

Отведя колючие щупальца веток рукой, Герхард, стараясь не шуметь, вгляделся. Сквозь переплетения шипов и листьев перед ним замаячили три фигуры, одна из которых, в длинном платье и с пышными волосами, явно находилась здесь не по своей воле.

– Кто-нибудь, помогите! – тоненький голос сорвался на взвизг.

– Тише! – двое мужчин удерживали бьющуюся, как птаха в силках, девушку. Девица отчаянно вырывалась, но где уж ей было совладать с дюжими мужиками.

– Эй, Михель, да она кусается, – ухмыльнулся один из них, ловко задирая девушке платье. Мелькнули белые нижние юбки.

– Спаси… ах!..

Крик оборвался на полуслове, когда Михель влепил непокорной девице пощёчину. Голова несчастной откинулась вбок, грива волос рассыпалась по плечам и груди. Подельник Михеля усмехнулся, но улыбка на его грубом, в крупных оспинах лице вдруг поползла вниз вместе с отвисшей челюстью, когда Михель начал оседать на землю. Из его широкой груди торчал клинок.

Девица вырвалась из ослабевшей хватки и бросилась наутёк, придерживая надорванное у корсажа платье. Второй лиходей и не думал ловить беглянку – вместо этого он, нехорошо скалясь, медленно тянул из ножен тяжёлый бастард1212
  Тип меча с длинным эфесом, достаточным, чтобы удерживать оружие одной рукой и дополнительно (при необходимости) – частично поддерживать кистью другой руки. Идеален для нанесения колющих и рубящих ударов, но не может быть отнесён ни к одноручным, ни к полуторным мечам (отсюда и название – бастард, т.е. ублюдок).


[Закрыть].

Герхард попятился. Мечник, приминая траву подошвами, шёл прямо на инквизитора, и на рукаве его дублета Герхард только сейчас разглядел нашитый кусок ткани с изображением полосатого льва.

Дармштадские стражники. И, кажется, он только что прикончил одного из них.

Мечник с размаху врубился в кусты, и там, где только что стоял инквизитор, образовалась прогалина. Мгновение стражник и Герхард смотрели друг другу в глаза, и этого мига инквизитору хватило, чтобы прочитать во взгляде стражника – узнал.

Мечник узнал беглеца.

Не дожидаясь, пока стражник осмыслит произошедшее, Герхард бросился бежать, проламываясь сквозь колючие сплетения веток, – туда, где слышался шум воды. Берег в этом месте круто обрывался, река бурно вздымалась порогами внизу. Подмётки скрипнули по сухой почве, инквизитор пригнулся, растягиваясь на земле среди кустов, на самом краю обрыва, слыша, как свистит над головой клинок бастарда. Густой кустарник не дал стражнику размахнуться, и занести меч снова он не успел – отведённая ветка врезалась ему в лицо, раздирая шипами кожу. Мечник дёрнул головой, теряя равновесие, и Герхард, перекатившись, с силой ударил его под колени. Ноги стражника подломились, и он упал головой вперёд, кубарем покатившись с обрыва. Его крик смешался с шумом воды.

Не оборачиваясь, Герхард быстрым шагом пошёл прочь. Но, когда помятые кусты снова расступились перед ним, инквизитор замер.

На поляне не было и следа недавней схватки – тело убитого стражника исчезло, будто растворилось в мутном полуденном зное. Не нашлось и следов возни, взрыхлённая ногами земля вновь оказалась утоптанной. И посреди ровного пятачка сиротливо поблёскивал совершенно чистый кинжал.

Герхард едва ли не бегом пересёк поляну, на ходу подхватив клинок. Царившая здесь тишина таила в себе нечто неестественное – даже плеск воды доносился будто сквозь толстое покрывало. И, когда лес снова принял его в свои прохладные объятья, инквизитор вдохнул, успокаивая кружение в голове. Отступивший было страх нахлынул с новой силой. Что, если стражник каким-то чудом выжил? Да и чуда тут не нужно – достаточно кольчуги под дублетом…

Тревожные раздумья, поглотившие Герхарда, не помешали ему вовремя заметить перемену в окружении. Мгновение назад полный природного шума, лес затих, замер, затаился ветер в кронах – так останавливается время, и застывает природа, чтобы в следующий миг разразиться бурей.

Двигаясь в сгустившемся воздухе, словно в толще воды, инквизитор огляделся. Ничего. Рукоять клинка приятно холодила ладонь. Замершие деревья теснились вокруг густым частоколом, и он отступил, прижимаясь спиной к шершавой коре.

Гулкий удар разрезал плотную тишину, как нож разрезает застывший жир. Цепкий взгляд инквизитора ухватил молниеносное движение средь деревьев, и Герхард неслышно скользнул меж стволов.

Удар повторился. Кошкой пробираясь через редкий подлесок, инквизитор уже мог видеть его источник – огромный валун с вросшим прямо в камень исполинским дубом. Под раскидистой кроной дуба стоял сгорбленный человек и с натугой набрасывал на валун крупные поленья. На плоской вершине камня-великана уже образовалась горка дров.

Забросив последнее полено, человек вскарабкался на валун сам, и Герхард, притаившийся поодаль, увидел, что тот уже немолод. Сморщенное коричневое лицо тонуло в тени глубокого капюшона, из-под которого выбивались белёсые пряди.

С видимым трудом старик встал коленями на камень и запрокинул голову к небу. С его губ сорвались резкие, гортанные слова – старик выкрикивал их, странно вытягивая окончания. Этот язык не походил ни на одно из слышанных Герхардом наречий. Звучала в нём какая-то необъяснимая притягательность, завораживающая своей простотой и естественностью, и даже грубое произношение не могло скрыть удивительной напевности каждого слова.

Старик простёр руки над сложенными поленьями и взмахнул кистями, будто стряхивая с них пыль. Рукава его просторного шапа1313
  Вид плаща с разрезами по бокам, надевавшийся через голову.


[Закрыть] взметнулись, и между ладонями словно проскочила искра – а мгновением позже поленья вспыхнули огненным шаром.

Прищурившись, Герхард смотрел, как щуплая фигурка раскачивается в одном ритме с пляшущим пламенем. В густом воздухе вязли все звуки, и этот немой танец, исполненный истовой силы, превращался в молчаливую пантомиму для застывшего царства природы. Лицо старика, с закатившимися глазами и чёрным провалом рта, походило на трагическую маску. Полы его плаща взметались, раздувая пламя, поднимая искры, и казалось – вот-вот загорится и сам плащ, и старик, превратятся в пылающий столб и сольются с ритуальным костром воедино…

Ударил гром, и с неба рухнула стена воды. Капли лупили по листьям, по траве и камням, скрывая мир завесой падающих струй – но Герхард видел: огонь на валуне погас за миг до того, как начался ливень.

Дождь кончился так же резко, как и начался, и душное напряжение, висевшее в воздухе, разом исчезло.

– Ты можешь выйти теперь, – прозвучало рядом.

Герхард отвёл со лба мокрые волосы. Старик, стоя рядом с валуном, в упор смотрел на него.

– Кто ты и зачем сюда пришёл? – спросил он, когда инквизитор приблизился.

– Я ищу… – Герхард вдруг запнулся. Рука сама потянулась к суме и вынула данный Хельтрудой свёрток, – вы знаете, что это?

– А я должен? – сварливо осведомился старик. От его шапа поднимался лёгкий парок.

Вместо ответа инквизитор положил свёрток на валун и не спеша, одной рукой, распустил стягивавшие тканевый комок завязки. Мятый холст развернулся, и в складках ткани мелькнуло закопчённое железо – изящные фигурные обводы, инкрустация потемневшими, треснувшими камнями. Пряжка?..

С неожиданной для его возраста прытью старик сцапал свёрток и, комкая в ладонях, устремил взгляд на Герхарда. Глаза у него были не по-стариковски ясные, светло-голубые, как чистое весеннее небо.

– Можешь звать меня Нахтрам1414
  От древнегерм. naht (ночь) +(h)raban, (h)ram (ворон).


[Закрыть], – сказал колдун.

– Герхард, – представился инквизитор, – я пришёл от…

– Знаю, – перебил старик, – пошли.

– Мне нужна ваша помощь, – продолжал Герхард, пока они пробирались сквозь мокрые заросли дубов.

– Всем нужна, – проворчал Нахтрам, – просто так никто не приходит.

– Ливень – ваших рук дело? – неожиданно для себя спросил инквизитор.

– Ливень-то? – колдун усмехнулся – будто ржавое железо проскрипело, – а ты, чай, не за новыми глазами пришёл? Будь у тебя глаза, ты бы увидел, как собирается дождь.

Всего лишь дождь. Душное чувство, камнем висевшее над головой, густой воздух, замерший в недвижности лес…

– Глуп тот, кто не замечает очевидного, – продолжал Нахтрам, – но ещё глупее тот, кто за очевидным видит то, чего нет.

– Вы знали, что я приду?

– Знал ли я? – старик повернул к Герхарду сухое лицо. Лохматые брови сурово сдвинулись. – Что даст тебе знание о моих знаниях? Что оно изменит?

Глядя на молчащего Герхарда, колдун мелко покивал.

– То-то же. Вот мы и на месте.

За густым частоколом древесных стволов инквизитор не сразу заметил дом колдуна – наполовину ушедший в землю, сложенный из древних брёвен сруб. Позеленевшие стены сливались с окружающим лесом так же естественно, как сливается с природой берлога медведя.

Или гнездо ворона.

– Входи и будь моим гостем, – произнёс колдун, распахивая жалобно заскрипевшую дверь. Герхард шагнул в нутро землянки – пропахшее грибами, сыростью и чем-то ещё, неуловимо напоминающим запах, стоящий в воздухе после дождя.

Колдун забрался следом и, указав Герхарду на кусок полотна, из-под которого выбивались клочья соломы, завозился у прокопчённого очага.

– Я не вызываю дождь и не зажигаю огонь щелчком пальцев, как ты мог подумать, – пробурчал он, вынимая из рукавов кремень и кресало.

– Она назвала вас колдуном, – сказал Герхард, усаживаясь на солому.

– Колдун, колдун… – забормотал Нахтрам, роняя искорки на затлевший трут и стряхивая туда же крохи серой пыли, неведомо как попавшей внутрь рукавов шапа, – детей, почитающих своих предков, вы уважаете. А тех, кто отдаёт дань далёким пращурам, кто не согласен променять их на бездушные кресты – клеймите…

– Я пришёл не за тем, чтобы спорить о вере, – произнёс инквизитор. В очаге весело разгорались подсыревшие ветки.

– Ты вдосталь спорил о ней, так ведь? – Нахтрам обернулся к нему и кивнул. – По глазам вижу – кровь у тебя за душой. Смерти. Тяжесть носишь на сердце.

– Вы верите в бессмертную душу? – вырвалось у Герхарда.

– Между вами и нами гораздо больше общего, чем ты думаешь, – язвительно сказал колдун, помешивая палкой в очаге. – Вот это что? – неожиданно спросил он, сунув под нос Герхарду оловянный брусок с тремя зубцами на конце.