Текст книги "Книга первая. 3: Апологет – Ересиарх"

Автор книги: Лидия Ситникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Что это – артефакт из далёких земель? Говорят, норды умеют выплавлять из серебристого металла легчайшие доспехи, которые, однако, протыкаются простым кинжалом.

– Дьявольщина, – пробормотал Ингер, кладя обломки на стол и стягивая перчатки. Вспотевшая за день ладонь оставила на выскобленной столешнице тёмный след.

Он тщательно завернул обломки в обрывок холста и спрятал в походную суму. Рука нащупала среди смятых тряпиц твёрдые, гладко обточенные досочки.

Книга.

Он не стал доставать её – этот импровизированный фолиант с самодельной «обложкой» из дерева. Вложенные между досочек разноразмерные листы за долгие дни перемешались, а пыль с них исчезла под его пальцами, перебиравшими страницы сотни раз. Книга изменила свой вид, но не стала от этого ближе. Он заучил её наизусть, но смысл написанного так и не открылся ему до конца. Он был всё так же далёк от понимания сути чудовищных рисунков и не связанных между собой фраз, как и в тот день, когда обнаружил книгу.

Ингер опустился на лавку и закрыл глаза. Оранжевая тень пламени плясала на веках. Усталость прошедшего дня навалилась на плечи, заставив сгорбиться и тяжело облокотиться о столешницу – и перед глазами заплясали образы, где утомлённая мысль переплела воспоминания и сны…

Глава 3

– Он не придёт, – инквизитор опустился на скамью, – уже минула полночь.

– Не придёт… – эхом отозвалась Мота, застывая посреди комнаты. Её юбки мели давно не скобленный пол. – Не придёт, говоришь…

Она юркнула к нему, остановилась перед скамьёй, заглядывая снизу в лицо. Её глаза в тусклом полумраке дома казались огромными и светились, словно ведьмин огонь среди болота в ночной час.

– А может, он тебя боится, а, пёс? – прошипела она ему в лицо.

– Твой язык пропитан ядом, женщина! – инквизитор Герхард Эгельгарт брезгливо оттолкнул вдову и поднялся. – Ты безумна, и твоё счастье, что…

Договорить он не успел – в его губы впился сухой, шершавый рот вдовицы. В ладонь вдруг ткнулось нечто округлое и плотное. Пальцы сжали эту упругость, и она подалась. Зубы вдовы терзали и мяли его язык, потрескавшиеся губы царапали подбородок и щёки, и он вздрогнул от резкого привкуса мяты во рту. Колдовство?..

Упругое нежное тело прильнуло к нему. Пальцы вдовы пробирались под рубаху, доискиваясь укромных уголков. Колдовство? Что ж, пусть. Пусть безумица плетёт свои чары, такие сладкие – об этом никто не узнает…

Грохот распахнутой двери прозвучал как удар колокола, гулко отдавшись где-то в глубине мозга.

– Ты! – воскликнул Геликона, появляясь на пороге в сопровождении двух дюжих доминиканцев, – ты, шакал, предатель Церкви и Господа нашего Иисуса Христа!

Вдова завизжала, даже не пытаясь прикрыть срам. Её обвисшие груди болтались, как пустые мешки. Он отшатнулся, в животе противно сжалось. Что это было – наваждение? Или зов неутолённой плоти так затуманил рассудок?..

Не обращая внимания на присутствующих, Эгельгарт схватил Моту за волосы и притянул к себе. Её изрезанное морщинами лицо, с глубоко провалившимися глазами и жёлтыми зубами во впалом рту, вызвало в нём рвотный позыв. Мята. Мятное масло и вино…

– Она меня околдовала! – крикнул он, отшвыривая вдову прочь.

– Околдовала, говоришь? – дознаватель подошёл, брезгливо поддевая носком сапога разбросанное платье, – Герхард, собачий сын, ты сам пошёл в её объятья!

Голова кружилась, в ушах нестерпимо звенело, и писклявый голосок дознавателя Геликоны терзал мозг будто ржавый, но очень тонкий гвоздь.

– В повозку обоих! – приказал дознаватель монахам.

Один из клириков подхватил вдову под мышки и поволок прочь из дома.

– Антонио! – скулила она, норовя обернуться на Эгельгарта, – Антонио, жизнь моя!..

Второй доминиканец шагнул к инквизитору.

– Только тронь, – прошипел тот, – я тебе глаза вырву.

Монах застыл в нерешительности. Эгельгарт собрал раскиданное на полу бельё. Стены постоянно норовили куда-то уплыть, а ноги отказывались нормально сгибаться. На живот и то, что ниже, смотреть вообще не хотелось.

Дознаватель стоял поодаль и, скрестив руки, с видимым удовольствием наблюдал, как Эгельгарт одевается.

Брэ. Нательная камиза. Шоссы… Боже милосердный, в чём это они?! Верхняя рубаха из плотного невыбеленного сукна. Плащ… Рука потянулась к перевязи с клинком.

– Оружие оставишь здесь, – проскрипел из-за спины Геликона.

Дознаватель и в подмётки не годился Эгельгарту. Стоит им скрестить клинки – и нахал будет валяться в куче собственных кишок. И никакое благословение Господа его не защитит.

Инквизитор покачнулся, выпрямляясь. Два одинаковых, как близнецы, дознавателя смотрели на него из-под вращающегося потолка. Стены водили хоровод, и единственное оконце то подпрыгивало вверх, то ухало вниз – вместе с бунтующим желудком.

– Давно метишь на моё место, а, брат? – Герхард ухмыльнулся двойникам-дознавателям, даже не пытаясь понять, который из них настоящий, – ну что ж, своё ты получишь.

Перевязь осталась лежать на полу. Монахи вывели его из дома.

***

Тряска в повозке-клети, насквозь провонявшей гнилью, заставляла всё внутри переворачиваться. Подскакивая на кочках, Герхард с трудом удерживал в себе остатки вчерашней пищи. Вдова мешком валялась в углу, бессмысленно таращась в небо. В ней ничего не осталось от давешней полногрудой обольстительницы – запавшие глаза больше не пылали огнём страсти, а тело словно вмиг усохло.

– Воистину, женщина – сосуд дьявола, – пробормотал Герхард, тщетно стараясь устроиться, чтобы верёвки на лодыжках и запястьях меньше резали кожу, – именно так они и скажут…

Вдова что-то промычала. Герхард извернулся и ногой подтолкнул к женщине её платье, которое монахи бросили в повозку.

– Прикройся, – посоветовал он, – ночи ещё холодны.

Несчастная никак не отреагировала, лишь её худые пальцы судорожно мяли гнилую солому, устилавшую дно клети. В мутной темноте, перечерченное тенями от прутьев, её лицо казалось черепом с глубокими провалами глазниц. Герхард подцепил край платья ногой и, изловчившись, набросил ткань на обнажённое тело Моты. Запястья свело судорогой, и он не сдержал стона.

– Эй, там, в повозке! – рявкнул с козел один из монахов, которого Геликона взял в сопровождающие, – молчать!

Герхард притих. Свежая ночь приятно холодила голову.

Повозка, неспешно влекомая парой лошадей, покинула деревню и затряслась по ухабистой дороге через поля. Герхард взглянул на укрытое тучами небо. Бледный круг луны едва обозначился над горизонтом по левую руку. Значит, Геликона везёт своих пленников в Дармштадт – ближайший город в северо-восточной стороне, где заседает Священный трибунал. Желудок снова скрутило.

Скорее всего, этот итальянский выродок ещё засветло послал нарочного к самому епископу Дармштадтскому – с просьбой назначить его, Геликону, инквизитором вместо «позорно падшего и предавшего Святую Церковь еретика Герхарда Эгельгарта…»

Герхард вздрогнул. Ведь он не сам пошёл в объятья вдовы, набросившись на этот ходячий полутруп как на сочнейший лакомый кусочек. Откуда у бедной вдовицы белое вино?..

Не самое вкусное – инквизитору приходилось отведывать и лучше. Но эта несчастная – явно не из тех, кто способен позволить себе даже это. Её дом и сад в запустении после гибели мужа, соседи и родные отвернулись от безумицы. Она питается тем, что находит в полях, ей не на что взять даже плохого зерна. И вдруг на её столе обнаруживается бутыль вина… Герхард шёпотом обругал себя за глупость. Ну конечно же! И мята – её сильный аромат способен легко перебить запах такого растения, как mandragora officinalis, известного своей способностью смущать рассудок и побуждать плоть. Его, Герхарда, действительно опоили – но не бедная вдовица, а собственный помощник. И кто знает, какую ещё пакость подсунул Геликона бывшему наставнику, если сумел настолько затмить его разум, что опытный инквизитор повёлся на россказни вдовы и не заметил очевидного…

С того самого момента, когда они встретились год назад, итальянец настойчиво следовал за Эгельгартом всюду, исполняя роль его преданного дознавателя. Фанатичным огнём горели глаза молодого оливета, недавно прибывшего из Тосканы, чтобы, по его собственным словам, «всячески содействовать благому делу искоренения ересей на священных землях Римской Империи». Невысокого роста, плюгавенький монашек быстро стал известен в землях близ Майнца как неутомимый дознаватель, умудрявшийся быть сразу всюду. Ему прочили блестящую карьеру, и на пути Геликоны к инквизиторскому сану стоял только один человек – Герхард.

Инквизитор прикинул расстояние – до Дармштадта около трёх часов пути. Есть время восстановить силы. О том, что ждёт его в городе, лучше не думать. Геликона не упустит возможности лично допросить бывшего покровителя – а на проблемы с фантазией итальянец никогда не жаловался.

Герхард попытался расслабиться, но от этой затеи пришлось быстро отказаться. Отвратительное чувство, будто он повис где-то в пространстве и качается вверх-вниз, появлялось всякий раз, когда он закрывал глаза. А от возникающих перед опущенными веками образов рвотные позывы только усиливались.

В какой-то момент, вынырнув из забвения, инквизитор обнаружил, что лежит у борта клети, а Мота, прижавшись к нему, ворочается во сне и дрожит всем телом. Герхард осторожно отодвинулся.

Повозка между тем продолжала мерно трястись по кочкам, вдовица – валяться в беспамятстве, а Геликона, наверняка, торжествовать. Герхард перебрался через вялое тело женщины и осмотрел замок клети.

Проклятый тосканец как следует позаботился о том, чтобы добыча не ускользнула. Замков оказалось целых три – два под фигурные ключи сложной формы и один массивный, со скрытой скважиной. Дознаватель наверняка выложил за такое чудо не один дукат. Герхард сплюнул – такой замок не откроешь без ключа, особенно со связанными за спиной руками.

Инквизитор прислонился к дверце клети. Луна окончательно затерялась среди облаков. Мерное покачивание убаюкивало, и тошнота, наконец, стала отступать. Дремотная вялость овладела телом.

Вдова в углу зашевелилась, села. Герхард поднял на неё взгляд – волосы женщины как будто стали короче.

– Здесь нам больше нечего делать, – неожиданно произнесла Мота. Казалось, её губы живут своей собственной жизнью, отдельно от застывшего маской лица.

– Что?.. – переспросил инквизитор сквозь одолевавшую его дрёму.

Вдова помолчала. Ветер трепал её неровные космы. Проглянувшая меж туч луна высветила натянутую как пергамент кожу.

– Много наблюдателей не нужно, – снова зашевелились губы, – мятное масло и вино сделали своё дело. Ты пошёл на это добровольно.

Голос Моты грубел, становясь похожим на мужской.

– Дуодецима, – произнесла она басом.

Двенадцать, про себя перевёл Герхард. Мысли ползли как черепахи. А вдовица-то не проста… откуда она знает латынь?..

– Законы тебе известны, – добавил всё тот же бас, – известны и последствия их нарушения…

Запястья вдруг скрутило жуткой болью. Фигура вдовы расплылась, сливаясь с окружающим туманом, что-то твёрдое ударило в спину, и Герхард очнулся.

Повозка стояла. Один из монахов возился у клети, в его похожих на лопаты руках лежала связка ключей.

– Отступник, – пробасил монах, снова дёргая верёвку, которой были стянуты запястья Герхарда. Прочность узлов, по-видимому, удовлетворила доминиканца. Но не Геликону.

Оливет появился из-за спины монаха с самым благостным выражением на гладко выбритом лице. Его белая туника никак не вязалась с кнутом, который проклятый дознаватель держал в руке.

– Я всегда считал, – Геликона подошёл ближе, – что доверять святую работу инквизитора тому, кто даже не давал обета своим братьям и Господу нашему Иисусу… – дознаватель наклонился к уху Герхарда, его голос понизился до шёпота, – всё равно что доверять стадо овец волку…

Звонкий щелчок кнута отчётливо прозвучал в ночной тишине. Геликона выпрямился и встал позади Герхарда – так, что инквизитор не мог его видеть. Уловка старая, но неизменно действенная.

– Ты неплохо перенял мои уроки, – сказал Герхард, – не гнушаясь учиться у волка, Луиджи-Франческа.

– Франческо, – сквозь зубы процедил Геликона с нажимом на последнюю букву.

– Ты при рождении был так похож на девчонку, что твоё второе имя было решено избрать женским, да, Геликона? – с усмешкой спросил Герхард. Запястья невыносимо ломило.

– Я ношу мужское имя, – проскрежетал дознаватель.

– Вот как? А я слышал иную историю. Будто твоя мать спутала тебя с ребёнком женского полу – не то сослепу, не то с помрачения рассуд…

Договорить Герхард не успел. Спину словно обожгло огнём, по лопаткам потекло густое и тёплое.

– И она была права, – выдохнул Герхард, как только смог набрать в грудь воздуха.

Кнут свистнул снова. Инквизитор стиснул зубы, принимая второй удар.

– Не оттого ли ты дал обет безбрачия… – прошипел он, переводя дыхание, – что не смог бы никогда познать женщину как подобает мужчине?..

Дознаватель бил молча – кое-чему он, видимо, всё же научился: держать себя в руках и не вступать в диалог с жертвой. Иначе палач рискует поменяться с ней местами.

– Я долго этого ждал, – наконец прошептал Геликона, наклоняясь и заглядывая в лицо бывшему учителю, – десять ударов – меньшее, что ты заслужил, отступник.

– Во что ты… веришь больше… Франческа? – выговорил Герхард, с трудом поднимая голову. Пот, стекая по переносице, щипал кожу, – в собственную ложь… или в собственную правоту?..

Мгновение инквизитор и дознаватель смотрели друг другу в глаза.

– Я верю в то, – негромко ответил оливет, – что к полудню ты будешь мёртв.

Геликона развернулся и швырнул монаху окровавленный кнут.

– Поехали!

Глава 4

Геликону можно было упрекнуть в чём угодно, но только не в пустословии. Ещё не занялась заря, когда повозка вкатилась в ворота Дармштадта. Грохот колёс по брусчатке то и дело выдёргивал Герхарда из блаженного полубеспамятства. Но какая-то часть его сознания продолжала бодрствовать, отмечая всё, что происходило вокруг. Эта часть слышала удивлённые возгласы стражников у ворот, скрип осей и голос дознавателя, понукавшего лошадей и распекавшего сонных монахов, когда повозка, прокатившись через весь город, остановилась. До слуха Герхарда донёсся скрежет металла о металл. Чьи-то руки подхватили под мышки и бесцеремонно потащили. Бодрствующая часть отметила, как ударялись пятки о ступени, когда инквизитора волокли вниз, как изменился воздух вокруг, став холодным и затхлым.

Удар израненной спиной о твёрдую поверхность привёл Герхарда в чувство. Он разлепил веки. Перед ним стоял ненавистный Геликона, позади которого маячила дюжая фигура монаха.

Кивком Геликона подал монаху знак, и тот приблизился, держа в руках железный инструмент. Герхард дёрнулся – спина упёрлась в жёсткое. Деревянный «трон», к подлокотникам которого его запястья были прикручены цепью, не шелохнулся.

Монах подал инструмент дознавателю, поставил на низенький столик свечу и с поклоном отступил к стене.

– Нам с тобой есть о чём поговорить, инквизитор Эгельгарт, – произнёс дознаватель, складывая поленья в небольшом очаге. Поданное монахом орудие он пристроил поодаль, так, чтобы оно оставалось в тени.

Герхард молчал, исподлобья наблюдая за тосканцем.

Геликона поднёс свечу к горстке сухих веток, брошенных поверх поленьев. Пламя весело заплясало, осветив лицо дознавателя – сосредоточенное, с кривой, будто презрительной, морщиной поперёк лба.

– Я давно заметил, – сказал Геликона, – что при допросах некоторых еретиков ты был чересчур мягок. Я даже больше скажу – ты был мягок с теми, кто среди прочих сильнее всего заслуживал жестокости. Ты щадил вероотступников и язычников, Эгельгарт. Не оттого ли, что сам оказался одним из них?

Не оттого. Герхард снова смолчал, окидывая взглядом комнату.

– Я уверен, что причина твоего сочувствия еретикам кроется в духовном родстве с ними, – продолжал свой монолог дознаватель, – но пока это ясно лишь мне одному. И мой долг как инквизитора – доказать это утверждение, обратив в истину, ясную каждому брату, имеющему честь заседать в Священном трибунале.

– Ты никогда не станешь инквизитором, – усмехнулся Герхард.

– Нет? – Геликона шагнул ближе, полы его туники колыхнулись. – Это мы узнаем с рассветом. А пока что у меня достанет времени, чтобы подготовить тебя к трибуналу.

Инквизитор не ответил, лишь сильнее прищурился, заметив, как Геликона то и дело бросает настороженные взгляды в его лицо, пытаясь, видимо, разгадать, куда смотрит пленник.

Комната не внушала надежд. Каменные стены, покрытая плесенью от вечной сырости дверь. И крохотное оконце в пол-локтя под низким потолком, забранное толстой решёткой с утопленными в камень прутьями. По стенам смутно угадывались силуэты развешанных на крюках инструментов, громоздились нелепые махины орудий, призванные одной цели – истязать.

– Ты нарушаешь правила, Луиджи, – Герхард взглянул в лицо Геликоне. Стоя перед ним, плюгавый монашек казался немногим выше. – Правило первое – при допросе должен присутствовать писец, который внесёт в протокол мои показания. Правило второе – при допросе должен присутствовать врач…

– Правило третье, оно же первое и единственное, – прошипел тосканец, – для еретиков нет никаких правил!

Кулак дознавателя ударил Герхарда в скулу. Внутри черепа вспыхнула боль.

– И я ничего не говорил о допросе, – добавил Геликона, отворачиваясь и наклоняясь к очагу, – мы с тобой просто потолкуем.

В руках тосканца появился поданный монахом инструмент, и Герхард, наконец, смог его рассмотреть. Внутри всё перевернулось. Загадочным орудием оказался «дробитель» – хитроумное изобретение итальянских инквизиторов, поразительное по своей жестокости. Герхард видел такие вещицы в действии – похожий на капкан с мелкими зубьями, «дробитель» зажимал кисть или ступню осуждённого, а палач, медленно вращая винт, вкручивал его в плоть несчастного. Заострённый с одного конца винт разрывал кожу, сухожилия и мышцы, дробил кости, заставляя взрослых мужчин рыдать от боли и ужаса. Любая попытка высвободиться приводила лишь к тому, что периферийные зубцы ещё сильнее вгрызались в кожу, сдирая её и добираясь до мяса.

Геликона повернулся к монаху, поманив его пальцем. Тот приблизился и, крепко сжав левое запястье Герхарда, держал его, пока дознаватель снимал цепь с левой руки инквизитора. Пальцы у монаха были как тиски, ледяные и жёсткие. Но эта хватка показалась Герхарду нежным объятьем, когда на запястье и кисти защёлкнулись зубцы «дробителя».

Инквизитор дёрнулся, но железо тут же впилось в кожу. Правая рука оставалась прикрученной к подлокотнику проклятого «трона». Ноги, стянутые цепью, были относительно свободными, но много ли от этого толку, когда чуть не гвоздями прибит к куску дерева весом вдесятеро больше человека?..

Знаками Геликона показал монаху, что тот может идти, и приложил палец к губам. Монах молча кивнул и вышел, притворив за собой дверь. Геликона дождался, пока звук шагов стихнет, и задвинул массивный засов на деревянной створке.

– Он всё видел, – сказал Герхард.

– Вот именно, – Луиджи вдруг улыбнулся. – Так же, как десяток других братьев и стражей на вратах замка. Все видели, как я самолично доставил еретика в тюрьму и, жертвуя отдыхом и сном, приступил к допросу.

Герхард слушал с видимым небрежением, будто тосканец расписывал ему рецепт отменного блюда, а не местонахождение пленника.

– Брат Дамбьен, увы, нем и глух от рождения, – продолжал Геликона, – поэтому не беспокойся, что он сможет кому-то рассказать о том, что здесь видел.

– Мой крик привлечёт стражников, – заметил Герхард, стараясь не шевелиться. «Дробитель» при малейшем движении нещадно рвал кожу на кисти.

– Глухота брата Дамбьена сослужит мне добрую службу ещё раз, – ухмыльнулся Геликона. Самодовольство на лице дознавателя могло означать лишь одно: именно Дамбьен, этот великан с бычьими мускулами, сторожит вход в тюрьму.

– А теперь мы с тобой потолкуем по-настоящему, – сказал тосканец и повернул винт.

Призвав на помощь всю свою выдержку, Герхард сумел подавить крик. Он сжал зубы так, что онемела челюсть, и заныло в висках.

И всё же ни адских клыков «дробителя», ни мучительно ноющей, истерзанной спины оказалось не достаточно, чтобы сломить инквизитора. Другая боль, которую ему ранее приходилось испытывать, была вдесятеро, в тысячу раз ужаснее этой. Видение вспыхнуло перед глазами, будто вызванное к жизни волнами боли – видение тех страшных минут, когда его тело сгорало изнутри посреди зелёного душного моря, когда грудь разрывало от чуждого воздуха, а крики странных, обросших шерстью существ будто подбадривали этот сравнимый с казнью процесс. Было ли это сном или видением самого Ада, могло ли это происходить с ним на самом деле – в далёких ли землях Индий или в ужасных влажных лесах страны безглазых людей, чьи руки растут прямо из глазниц – он не искал ответов на эти вопросы, приняв видение как данность. Как неизбежные происки Дьявола.

Герхард уронил голову на грудь. Тосканец хмыкнул – не то разочарованно, не то довольно.

– Странно, Эгельгарт, – произнёс он, – ты казался мне куда более выносливым. Неужто плотская скверна так истощила тебя?

Инквизитор молчал. Упавшие на лицо волосы дали ему возможность незаметно наблюдать за тосканцем.

– Я хочу слышать твои ответы! – неожиданно взревел Геликона, – я буду говорить с тобой как мужчина с мужчиной!

– Тогда тебе придётся освободить меня, – негромко произнёс Герхард.

– Что ты там шепчешь, предатель?! – тосканец рванулся вперёд и, схватив инквизитора за ворот рубахи, рванул, – у тебя недостаёт сил глядеть мне в лицо? Смотри на меня, отступник!

Другой рукой дознаватель с силой повернул винт. Герхард медленно поднял голову. По вискам щекотно ползли ручейки пота.

– Здесь всего один мужчина, Франческа, – проговорил инквизитор сквозь сжатые зубы.

И без того бледное, лицо Геликоны побелело. Пальцы сомкнулись на поворотной головке винта, заворачивая до упора, и Герхард на этот раз не смог сдержать крика. Проклятый дознаватель ухмылялся ему в лицо.

– Я даже не требую от тебя признаний, Эгельгарт, – сказал тосканец, – пока что не требую.

Герхард снова опустил голову. Поленья в очаге продолжали гореть, бросая отсветы ему в глаза сквозь спутанные волосы.

– А я бы мог тебе кое в чём признаться, Луиджи, – инквизитор старался дышать ровно, – но для признания тебе понадобится кое-что посильнее этого итальянского извращения…

Геликона скрипнул зубами, его взгляд заметался по комнате.

– Возьмёшь ли ты в руку хоть один по-настоящему твёрдый предмет?.. – продолжал инквизитор негромко. Сердце норовило выскочить из груди. Он исподлобья следил, как наливаются кровью глаза оливета. Левая ладонь, пронзённая остриём винта, превратилась в сплошной очаг пылающей боли, и всё же сил оставалось ещё предостаточно. Но Геликоне об этом знать было необязательно.

Тосканец бросился к очагу и сдёрнул со стенного крюка щипцы, швырнув их остриями в огонь.

– Ты у меня заговоришь, пёс! – прошипел он.

– Пёс – это тот, кто преданно служит хозяину, – прошептал Герхард, – я служу Господу Богу и Его Святейшеству55
  Имеется в виду Папа Римский.


[Закрыть]. А кому служишь ты, Луиджи?..

Не отвечая, тосканец скрестил руки на груди, глядя, как раскаляются щипцы.

– Я знаю, кому на самом деле предана твоя душа… – инквизитор говорил всё тише, – и к кому устремлены твои помыслы…

Тосканец выхватил раскалённые докрасна щипцы из огня. В его глазах плясали искры.

– Ну же, скажи мне! – выкрикнул он, приближаясь, – скажи мне, отступник! Оскверни себя ещё одной ложью!

– Подойди ближе… – прошептал Герхард.

– Что? – тосканец сделал ещё шаг. От раскалённого металла в его руке повеяло жаром. – Тебе недостаёт сил кричать?

– Ближе… – шептал Герхард, – наклонись… И я скажу тебе, с кем ты делил свои грязные желания…

Инквизитор блефовал. Но совесть Геликоны явно была нечиста, и он наклонился, чтобы услышать продолжение. Лицо дознавателя с покрасневшими глазами и рыхлой, нездоровой кожей оказалось совсем рядом.

Всего шаг оставался до тосканца – и Герхард ударил дознавателя ногами в живот. Связавшая ноги цепь добавила силы удару. Геликона, не успев выпрямиться, потерял равновесие и всем весом рухнул на спину – на самый край низкого столика. Послышался отвратительный влажный хруст, и тосканец замер, вывернув голову.

Инквизитор глубоко вздохнул и скороговоркой пробормотал «requiescat in pace66
  «Да упокоится с миром» (лат.), встречается также в виде аббревиатуры R.I.P. на надгробиях.


[Закрыть]». Рука по привычке дёрнулась, но совершить крестное знамение помешала цепь. Герхард, мысленно попросив прощения у Господа, перевёл взгляд на щипцы, которые неподвижный Геликона продолжал сжимать в руке. Алое свечение раскалённого металла уже угасало – сырость и холод делали своё дело. Герхард вытянул ноги, пытаясь достать носками сапог до щипцов. Спина скользнула по спинке «трона», и Герхард вцепился здоровой рукой в подлокотник, впиваясь ногтями в отполированное дерево. В левой кисти пульсировала тяжёлая боль.

Ещё раз.

Проскальзывая по склизкому от плесени полу, обутая в потрёпанный ледерсен нога дотянулась до щипцов только с пятой попытки. Цепь нещадно грохотала при каждом движении, но приставленный сторожем монах, глухой как пень, не спешил вбегать в камеру.

Стиснув остывшие щипцы ступнями, Герхард изловчился и подтянул ноги к груди, упираясь лопатками в спинку «трона». Зажать щипцы коленями оказалось куда сложнее. Несколько раз проклятое орудие пыток падало на пол, и приходилось начинать всё сначала. Каждый миг ожидая стука в дверь, Герхард сжимался вместе с волнами ужаса, окатывающими тело. Камера заперта изнутри, но нетрудно догадаться, как отреагирует стучащий, если не получит ответа от Геликоны…

В конце концов, инквизитор ухитрился стиснуть щипцы меж колен так, чтобы тонкие ручки инструмента торчали наружу. Извернувшись всем телом, Герхард едва не завыл в голос от дикой боли, пронзившей раненую руку. Вечность ушла на то, чтобы продеть одну из ручек щипцов в звено цепи, опутавшей правое запястье. Опуская ноги, инквизитор орудовал ручкой как рычагом, медленно размыкая неподатливое кольцо. Металл, поржавевший не то от сырости, не то от крови узников, повиновался нехотя, но Герхард не сдавался. Поленья в очаге почти прогорели, мокрую от крови и пота кожу неприятно холодило. Геликона, казалось, молча ждал освобождения пленника – его лицо с закрытыми глазами побледнело и осунулось.

Наконец звено цепи сдалось, вытянувшись в незамкнутый овал. Герхард дёрнул рукой, освобождаясь – соседнее звено выскочило через брешь, и путы ослабли. Через мгновение правая рука была свободна.

Снять цепи с ног оказалось делом минуты. Дав себе краткую передышку, Герхард взялся за винт «дробителя».

С медлительностью солнца, совершающего путь по небосводу, винт пополз в обратном направлении. В какой-то момент инквизитор лишился сознания от боли, когда заострённый конец винта вышел из подлокотника «трона», и резьба, вторично пройдя сквозь плоть, потянула за собой разорванные связки.

Придя в чувство, Герхард приказал себе продолжать. Он уже был почти свободен, но кусок железа, вцепившийся в руку, как бешеный пёс, вряд ли мог пойти ему на пользу.

Инквизитору показалось, что прошла вечность, прежде чем кончик окровавленного винта показался над истерзанной кистью. По подлокотнику «трона» стекали ручейки крови, и сознание снова начало мутиться. Резким рывком Герхард разомкнул зубцы «дробителя» и отшвырнул проклятое орудие пытки.

Подняться удалось не сразу. Кое-как инквизитор преодолел пару шагов, отделяющих его от тела дознавателя. Туника Геликоны, приобретшая жалкий вид, оказалась сшитой из превосходного льна, а под ней обнаружилась льняная же камиза с изысканными шнурами на запястьях. С неожиданной для себя ненавистью Герхард рванул ворот рубахи тосканца – тонкая ткань с треском разошлась. Оторвав длинную полосу, инквизитор перетянул полотном левую кисть и запястье, останавливая кровь. Ткань моментально окрасилась алым.

Инквизитор быстро обшарил тело, но не обнаружил больше ничего полезного. Взяв ещё теплящуюся свечу, он обошёл камеру, присматриваясь к инструментам на стенах и разминая мускулы. Боль в руке не утихала, и по всему телу разлилась слабость. Перед глазами то и дело вспыхивали картинки, не имеющие никакого отношения к происходящему в реальности – бездонная чернота со слепящим диском вдали, влажные липкие комья почвы, острая палица…

Поставив свечу на пол, он снял с крюка толстый металлический прут. Один конец прута увенчивался тремя точёными зубцами – Герхарда передёрнуло при взгляде на них.

Держа левую руку на отлёте, инквизитор подошёл к двери и прислушался. Ничего, кроме грызни крыс где-то рядом. Он осторожно отодвинул засов и потянул створку на себя, так, чтобы оставаться за ней невидимым.

Сердце бешено колотилось, норовя выпрыгнуть из груди. Ничего.

Он выглянул. Освещаемый парой факелов, длинный кишкообразный коридор утягивался куда-то в полутьму, посреди которой, как библейский свет, сиял проникший через окошко солнечный луч. Монах Дамбьен, приставленный Геликоной для охраны, стоял поодаль, под одним из факелов, и задумчиво перебирал чётки, поглядывая на луч. Наблюдать за дверью ему и впрямь не было нужды – камера находилась в тупике, которым заканчивался коридор.

Отставив прут, инквизитор подобрал с пола камешек и швырнул в монаха, тут же скрывшись за дверной створкой. Сердце отсчитало десять ударов – и на пороге появился Дамбьен, сжимавший в руках вместо чёток короткий клинок.

Трезубец пронзил монаха насквозь, проткнув бок и выйдя с другой стороны. Навалившись всем телом, Герхард проталкивал ржавое железо сквозь неподатливую плоть, держась на расстоянии – пока монах не повалился на пол, хватая ртом воздух и всё ещё силясь достать противника клинком.

– Прости, брат, – пробормотал Герхард, хоть монах и не мог его слышать, – ты, как и я, попался в силки, расставленные этой лисицей из Тосканы…

Инквизитор дёрнул прут, и Дамбьен со свистом выдохнул, уронив голову в лужу собственной крови. Герхард вынул клинок из его ослабевших пальцев и заткнул за пояс.

– Господь – пастырь мой… – начал инквизитор, опускаясь на колени рядом с монахом.

Дамбьен умирал медленно. Его глаза, полные страха и какого-то детского удивления, взирали на стоящего перед ним человека, того самого, которого он совсем недавно волок по ступеням в эту самую камеру и который теперь, держа в руке железный прут, продолжал читать над ним последний псалом.

– Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих77
  Псалом 22, читаемый, в том числе, как часть отходной молитвы.


[Закрыть]…

По телу немого монаха прошла судорога – казалось, он изо всех сил пытается вымолвить хоть одно в своей жизни слово.

– Чаша моя преисполнена, – проговорил Герхард.

Дамбьен едва заметно качнул головой, будто отгораживаясь от страшного видения и от звучащих слов, и глаза его подёрнулись пеленой.