Текст книги "Конец эры мутантов"
Автор книги: Лидия Ивченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Их посланец явился к нему, одетый в нечто среднее между камуфляжной формой десантника и охранника на рынке. И чуть не с порога заявил: «Делиться надо».
– Чем делиться? – вскипел Андрей. – Вот этими мальками? Бери, жри! Только когда заболеешь раком, ко мне не приходи…
– Я не заболею.
– Ага. Не успеешь. Жизнь у вас на сюрпризы бога-а-атая!
– А ты не каркай. И вообще поосторожнее со своими прорицаниями!
– Смотри, какие слова знает! – насмешливо покачал головой Андрей. – А что мне с тобой осторожничать? – Андрей уперся в лицо «гордого горца» недобрым взглядом. – Кто вас сюда звал? И чего вам на своем Кавказе не жилось? Припёрлись в чужой монастырь со своим уставом и хозяйничаете… Не ждите, когда с вами тут разберутся!
– Ментам пожалуешься, да? – Пренебрежительная ухмылка, появившаяся на лице рэкетира, не укрылась от Андрея. Не боятся, значит. Запугали или купили.
– Еще чего! Сам не дистрофик, как видишь. А на твою банду у меня своя компания найдется. На хитрую задницу есть хер с винтом, как говорят у нас в Ростове. Слышал про такой город Ростов-папа? Так я оттуда. Только свистну – завтра же здесь мои дружбаны будут…
– Не успеешь.
– Неважно, другие успеют. Есть кому. По стенке вас размажут, ваше счастье, если на свой Кавказ целыми уберётесь… – Андрей блефовал во всю, уже и сам веря в то, что говорил.
Услышав про Ростов, «джигит» поскучнел лицом. Ага, в точку попал, злорадно подумал Андрей.
– И скажи вашим, – продолжал он, – не дай бог, если с этими рыбешками что-нибудь случится, я буду знать, кого искать. И найду, будь уверен!
Андрей встал из-за стола, дав понять, что разговор окончен, а любителям легких денег тут ничего не обломится. То, как он попёр их, инстинктивно взятый им тон оказался единственно верным – сила уступает только силе. Ни к нему, ни к его помощнику больше не приходили – решили, видно, что нарвались. Андрей, успев нанять сторожа приглядеть за садками, поспешил домой.
…Наконец-то! Ожили, весело зашевелились продрогшие на ветру неуклюжие фигуры, завидев теплые окна станционных домишек: основная часть пути пройдена, до военного городка было теперь рукой подать. Андрей посветил зажигалкой на циферблат часов: в запасе до прихода поезда оказалось целых двадцать минут! Грузовик затормозил на асфальтовом пятачке перед перроном. Андрей спрыгнул за борт.
– Счастливо, попутчик! – Высунувшись из окна, водитель сделал приветственный жест.
– И тебе удачи! – откликнулся Андрей. – На вот, согреешься… – Бутылка спирта перекочевала из его сумки в кабину водителя.
– Ххо-о-о! – ахнул тот. – Самая уважаемая здесь валюта! Спасибо, приятель. Ну-у погудим сегодня…
Помахав остальным на прощанье, Андрей быстро зашагал в темноту, предвкушая близкий отдых в убаюкивающем вагоне, где можно оттаять от тепла и выпитой рюмки, с аппетитом навалиться на всю подряд еду и вытянуть наконец на постели усталое, настуженное, намаянное многочасовой работой тело.
* * *
После размолвки с Акиншиным мистера Джеймса Элиота охватило сожаление о сказанном. Все выглядело настоящей ссорой – а что это, если не ссора, когда человек швыряет трубку, не докончив разговора? Не надо было говорить Акиншину о том, что он может пожалеть о своем упорстве. Проницательность, умение разбираться в людях, не чуждые мистеру Джеймсу, подсказывали ему, что угрозами гения не возьмешь. Только неприязни дождешься, а с неприязнью дела не сделаешь. Не так нужно обращаться с подобными людьми, не так…А как? Тон задал сэр Эдуард Бэкхем, слишком круто взял. И его теперь торопит, вынуждает действовать в таком же темпе… А он бы не спешил. Сыграл бы на увлеченности, на интересе: лабораторию предложил, обезьян, испытания на онкологических больных, у которых нет уже шансов выжить…Потом Акиншин уже никуда бы не делся, ловушка захлопнулась. А теперь он, мистер Джеймс, что может сделать? Возможен, конечно, и силовой вариант, сэр Эдуард наверняка его предусматривал, но лучше, на взгляд мистера Джеймса, все же мирное соглашение. И он сейчас именно об этом думал. Как подипломатичнее достичь замирения, расположить к себе, развеять настороженность. Задача теперь, увы, осложнялась.
Мистер Джеймс решил не раздражать Акиншина новыми звонками. Семён, российский служащий корпункта, которого он попросит встретиться с ученым, на первых порах добьется большего. Парламентеру он подскажет, как встретиться, о чем говорить. А там, глядишь, все пойдет как надо, диалог наладится.
В один из вечеров охранник Семён, бывший десантник, караулил Акиншина у подъезда его дома, получив задание затеять с ним разговор по душам. Мистер Джеймс составил целую программу этого чувствительного разговора, начиная с просьбы о помощи, переходящей затем в восторженные отзывы об Акиншине мистера Джеймса, от которого Семён о великом медике узнал, и далее по схеме. И сейчас, шагая у дома в ожидании встречи, Семён мысленно повторял выученные тексты своего монолога.
Ждать пришлось долго. Уже темнело, когда какой-то верзила вошел в подъезд и исчез там. А вскоре Семён увидел человека, по приметам совпадавшего с обликом Акиншина, он направлялся к дому. Семён замешкался, заговорить не успел и пошел следом. Но как только Акиншин (это был он) вошел в подъезд, Семён услышал короткий вскрик. Сноп яркого света от фонаря полыхнул Евгению в лицо, он инстинктивно вскинул руку и получил сильнейший удар – вместо головы он пришелся по руке, защитившей глаза от света. И тут же фонарь полетел на пол, зазвенев разбитыми стеклами, на его владельца кто-то набросился, и они покатились клубком. Евгений не сразу понял, кто из них напал на него, пока насевший сверху не пропыхтел задышливо: «Бандит! Киллер!» Евгений бросился на помощь, вдвоем они почти скрутили верзилу, из его рук выпал пистолет, который он пытался нашарить. В какой-то момент бандит лягнулся длинными ногами, вывернулся и выскочил вон.
– Спасибо! Вы спасли мне жизнь! – горячо благодарил Евгений незнакомца. – Я у вас в неоплатном долгу!
– Пустяки, отряхиваясь, сказал десантник. – Я рад, что помог такому человеку. – И представился: – Семён.
– Евгений. – Он протянул было руку для пожатия, но охнул от острой боли, не в силах ее поднять. – Так вы меня знаете?
– А как же… Я вас и ждал. Но не думал, что все так выйдет. Мне нужно было с вами поговорить.
Евгений решил, что перед ним человек, которому нужна его помощь медика.
– Конечно, конечно! Пожалуйста! – с готовностью отозвался он. – Обязательно помогу – вам или тому, ради кого вы пришли. Ведь я ваш должник на всю жизнь…
Рука невыносимо болела. Она разбухала и наливалась тяжестью.
– Мне надо придти в себя, – почти простонал Евгений. – Давайте встретимся завтра? Приходите ко мне в институт, вот адрес и телефон. – Он протянул визитную карточку. – И возьмите этот пистолет, он ваш законный трофей. Кстати, а кому нужна моя помощь?
– Мистер Джеймс Элиот, у которого я работаю, попросил меня встретиться с вами и поговорить, – забыв все инструкции и наставления, простодушно ответил Семён. Ему тоже требовалось придти в себя.
Евгений ошалело осмысливал сказанное. «Ну и дела! – ахнул он про себя. – Два охотника по мою голову! Убийца и спасатель лицом к лицу…»
– Считайте, что уже поговорили, – сказал Евгений прощаясь. – Передайте ему привет и благодарность за то, что прислал вас. Иначе бы мне не сдобровать!
* * *
«Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла…», – мысленно процитировал Евгений лермонтовского «Беглеца», приближаясь к родительскому дому. Он уже виднелся сквозь зелень садов подмосковного поселка, слегка тронутого урбанизацией, но все еще живописного и привлекательного для дачников. К частному сектору уже подступали многоэтажные громады нового жилого квартала, предрекая милым домикам близкую кончину: в разросшейся Москве уже не помещались людские скопища, в которых растворялись воры, бандиты, мошенники, разъевшиеся на чужом горе и скупавшие целые этажи квартир. «Скоро некуда будет вывозить детей из загазованного города, – думал Евгений, – снесут ведь, найдутся и законы, и поправки, и уловки…»
Он вернулся мыслями к своему опасному положению. Нападение в подъезде не было случайным, это ясно. Ему удалось уцелеть благодаря неожиданной помощи незнакомца, присланного мистером Джеймсом Элиотом. Нападавший видимо не ожидал такого оборота дел, он даже пистолетом не успел воспользоваться. Не успел – в другой раз постарается. В том, что «другой раз» настанет, Евгений не сомневался, как и в том, что «привет» этот от сухиничевской команды, которой надо как-то нейтрализовать конкурента. Теперь даже не знаешь, откуда ждать очередной пакости, от своих или чужих – обложили со всех сторон. Ему открылась печальная истина: внедрить свое открытие им с Зотовым не дадут. Придется временно использовать его иначе, ради чего он и ехал сюда.
Евгений подошел к калитке дворика, усаженного цветами, с удовольствием остановив взгляд на крепком, свежеоштукатуренном доме: его стараниями он, построенный больше полувека назад, выглядел как новый. Почуяв своего, залаял, подвизгивая, Пират, шарахнулись к забору куры, приподнялась со своего места на солнце кошка Муська.
– Глянь-ка, Муська… Все еще живая… Мам, сколько же ей лет, а? Сколько себя помню, здесь всегда Муська…
Мать выпрямилась над клумбой с петуниями и пошла навстречу, радостно раскинув руки для объятий.
– Да ей лет уж двадцать, наверное, – ответила она весело, – она у нас долгожительница. А чего ей? Не пьет, не курит, на свежем воздухе да на хороших харчах…
Это была когда-то красивая, а теперь старая, облезлая, с рваным ухом и прищуренным от старости глазом кошка. На редкость умное и доброе животное. Родная дочь, которую она кормила и облизывала, теперь обижала ее и отбирала лучший кусок, когда Муська медленно мусолила его своими старыми, стертыми зубами. Но она была незлобива, принимала все как должное и покорно уступала молодой и сильной. А забредя куда-нибудь в теплый уголок, с готовностью подставляла свои соски, чаще всего пустые, подрастающим котятам. Своих детей она теперь не имела, разве что изредка, случайно, но не делала разницы между своими и чужими, и охотно кормила внуков и правнуков, пока их молодые мамаши бегали на свидания.
Евгений погладил Муську, приласкал Пирата и пошел за матерью в дом.
– Мам, мне надо на некоторое время скрыться, – начал он, усевшись под божницей. – И чтоб никто не знал, где я. Приходится спасаться. – Евгений рассказал обо всем, что приключилось с ним за последнее время. – Нелепая ситуация: я стал заложником собственного открытия. Сейчас выход один – исчезнуть. Лора с детьми пока в пансионате на море. А там, надеюсь, мой план сработает. Надо папу предупредить. Кстати, где он?
– К брату поехал, вечером вернется.
Евгений задумался.
– Могут, конечно, и сюда добраться, будут искать по всем адресам. – Он тяжело вздохнул. – Не лучше ли к соседке поселиться в качестве дачника? Она здесь недавно, меня не знает…
– Ни в коем случае, – покачала головой мать. – Старуха совсем ополоумела – подглядывает за жильцами, мне молодая женщина жаловалась…
Дачница жила в смежной комнате с хозяйкой, рассказывала мать. Общая дверь была заколочена, а верхняя стеклянная часть завешена газетами с хозяйской половины. Когда молодой человек, снимавший дачу по соседству, заходил к ней в гости, газета на двери сдвигалась, давая место любопытному старухиному глазу. Сначала женщина делала вид, что не догадывается о ее проделках, и, как ни в чем не бывало, вела с гостем дружелюбную, но чинную беседу. Глаз, разочарованный, вскоре исчезал, но стоило голосам смолкнуть, как он появлялся снова. Дачнице было смешно и противно. Порой она нарочно дразнила хозяйку многозначительными паузами и вздохами в разговорах со своим приятелем. Она повесила со своей стороны плотную занавеску, но вскоре просто съехала.
– Останешься здесь, у меня, – подытожила мать. – Для всех, кто увидит, ты мой дачник. Волосики давай подкрасим…Да они и без того у тебя какие-то другие, словно бы не твои…
Евгений улыбнулся. Хорошо. Значит, изменения уже заметны.
– Усы, бороду отпускай, – продолжала мать, – чтобы тебя ни соседи, ни твои «охотники» не узнали. Оборудуй мансарду и работай.
Мать прошла к отгороженному от общей комнаты уголку, где стояла плита с газовым баллоном и вились над раковиной трубки самодельного водопровода, достала из холодильника кастрюли.
– Сейчас подогрею тебе борща, подкрепись. – И обернулась встревоженно: – А как с документами быть? Вдруг участковый заявится – якобы с проверкой…
Евгений положил на стол паспорт. Об этом он тоже подумал. Поэтому заглянул в отделение милиции, пожаловался на утрату всех документов: украли кейс прямо из машины.
– Приехал к другу на день рождения, пошли в ночной клуб, там и украли.
– К кому приехали? – спросил милицейский невозмутимо. Ситуация была слишком обыденной. Да и прилично одетый, интеллигентного вида мужчина подозрений не вызывал.
– К Акиншину. – Евгений назвал свой адрес и телефон. – Позвоните туда, вам подтвердят. – И поставил на стол подарочную коробку коньяка «Хенесси».
– Пишите заявление.
Милиционер ничего проверять не стал. Так Евгений стал Олегом Николаевичем Шашиным, якобы сводным братом Лоры.
Небольшая комнатка в мансарде, которая обычно использовалась как кладовка, была светла, тепла и проветривалась через низкое продолговатое окошко, открывавшееся как фрамуга. Евгений выстроил на столе пробирки с реактивами, включил крохотный холодильник и поставил туда колбы с субстанциями. Достал из сумки термос, вынул обложенный льдом цилиндр с законсервированной РНК, приготовил спиртовку и шприц. Он уже закатал рукав, когда на пороге появилась мать и замерла в дверях с испуганно округлившимися глазами.
– Не пугайся, мам, – засмеялся Евгений, – это не наркотики. Видишь ли, мне нужно радикальное, а не бутафорское изменение внешности. Эти инъекции мне помогут. И я уже начал.
– А-а, вот почему я вижу в тебе что-то другое. Как будто моложе стал, и волосы вьются… Я подумала, может ты специально прическу сделал…
– Помоги лучше, подержи жгут, пока вена обозначится. Все, спасибо. Иди, мама, я отдохну.
Евгений открыл окно и прилег на железную казарменную койку. В мансарду хлынул душистый деревенский воздух и шум близко расположенных жилищ. Двухэтажный соседский дом, полный дачников, которых распихали по углам трое его совладельцев, скрипел, шуршал, стучал, перекликался на разные голоса. В битловские ритмы, исторгаемые магнитофоном на другой половине дома, вплетались вопли Пугачевой, несшиеся из репродуктора, который включала на всю мощь глухая старуха-хозяйка.
– Тли-то, тли развелось, ужас… – причитала она, обходя свою крохотную часть сада. – И куда только воробьи смотрят…
Соседи трясли яблоню, наполняя корзины для базара.
– Куда трясешь на сарай! – кричал со своей половины совладелец. – И так всю шиферь побили! Если ветки не спилишь, я ее вообще срублю!
– Только попробуй, – огрызался хозяин яблони.
– Я тебя… – сыпал нецензурщиной сосед. – Не доводи, когда я из терпения лопну!
– Лопайся, грамотей… Говорить не умеет, а ругаться – прямо виртуоз!
– Я тебе, умник, щас врежу… Я те врежу так, что всех своих умственных чувств лишишься!
Воцарилась зловещая пауза.
– Сергун! – взвизгнул женский голос.
– Я ему щас… – рычал владелец сарая. – Были зубы в ряд, станут в кучку!
– Сергун! – вопила женщина.
Евгений захлопнул окно. Ссоры из-за яблони раздражали и вызывали недоумение: казалось странным, как могут волновать такие пустяки, как падалица на крыше, чья-то грубость или теснота в электричке. Нечувствительный ни к чему, кроме собственных переживаний, он скользил по всем этим житейским мелочам безучастным взглядом человека, которому известна истинная суть страданий. Он устал до безразличия ко всему и теперь думал о том, удастся или не удастся заснуть на этот раз. Все последние недели, взвинченный из-за необходимости постоянно быть начеку, мысленно прокручивая все варианты, при которых удалось бы избежать опасности для себя и семьи, Евгений подолгу лежал без сна, незаметно выключался лишь после снотворного и вставал наутро с тяжелой головой и скверным настроением. Последний сон, который он видел, был странный (как, впрочем, и все сны) – бушующее море, огромные волны, которые мешали двум лошадям выбраться на берег. Они плыли, но едва подбирались близко к берегу, как их накрывала волна, с шумом оттаскивая назад. А на берегу их ждал парень, тот самый, что разбился на мотоцикле и чью РНК Евгений себе вводил, но во сне юноша был живой. Он не был Аполлоном по строгим канонам мужской красоты – худощавый, без рельефных, четко обрисованных мускулов, но было в его облике что-то невыразимо притягательное. Может быть, светлые вьющиеся волосы, густые и тонкие, как руно… Или пушистые ресницы, обрамляющие крупные серо-голубые глаза? Знакомый патолого-анатом выбрал для Евгения именно это молодое, здоровое, красивое тело, так нелепо и так рано закончившее свою и без того короткую земную жизнь.
На этот раз Евгений заснул быстро, словно провалился в небытие: чувство опасности отпустило, растворилось в покое и умиротворении дома его детства. И привиделось ему нечто невообразимое – яркая радуга во мраке ночи.
* * *
Евгений ошибался: Сухиничев не только не собирался больше избавляться от него, но видел Божий промысел в том, что попытки эти не удались – Акиншин теперь понадобился ему самому. Видно, есть доля истины в поговорке «Не рой яму другому, сам в нее попадешь». Сухиничев стремился устранить конкурента, помеху своей славе и благополучию, отчасти по убеждению – он не верил в его открытие и считал, что будущее все-таки за фетальными тканями и стволовыми клетками, а здесь он признанный авторитет. И когда в дальнейших исследованиях выяснится причина нынешних неудач, тогда все недуги будут побеждены. Но на дальнейшие исследования у него теперь не оказалось времени: жизни оставалось от силы два-три месяца, да и те провлачатся в мучениях. И он метался в отчаянии, пробуя и свои, официально признанные методы, и знахарские – в надежде на чудо…
После приема пациентов на Сухиничева снова нахлынули терзания, душевный хаос стал для него уже обычным состоянием. Занятый чужими болезнями, он невольно отвлекался от своей, с беспощадной неотвратимостью напоминавшей ему заповедь древних: «Врачу – исцелися сам». Но исцеление было где-то за гранью не только его собственных знаний, но и всех существующих на этот счет. Мезотелиома, худшее из злокачественных заболеваний, которое уготовила для него судьба. Даже рак легкого – самый зловредный, стремительный, в недели уносящий жизнь, был лучше, от него по крайней мере существовали какие-то лекарства, недавно появились новые, так называемые таргетные препараты, нацеленные точно в мишень. От мезотелиомы же, этой жидкой формы рака, нет ничего. Сухиничев полистал еще одно, новейшее пособие по онкологии, просмотрел свежие номера медицинских журналов. Но и там говорилось, что существующие методы лечения рака дыхательных органов для мезотелиомы неэффективны. Только постоянное откачивание жидкости – в основе своей плазмы крови, содержащей в растворенном виде все питание, необходимое организму, только сброс этой жидкости, которая литрами скапливается в плевральной полости и не дает дышать, на некоторое, очень короткое время отодвигает смерть. Итак, приговор.
Смерть застала его в расцвете возможностей, когда он достиг всего, чего хотел, – имени, признания, безбедной жизни, настолько безбедной, что он мог ни в чем себе не отказывать и даже позволять излишества, доступные лишь богатым людям. Оставалось только звание академика, которое маячило впереди и само собой разумелось, Сухиничев был уверен, что это произойдет уже на ближайшем избрании. Только на что оно ему теперь? Чтобы объявили о постигшей науку тяжелой утрате и похоронили с соответствующими почестями?
Вот и сбылся его тяжелый, навязчивый сон, который виделся ему неоднократно в разных вариациях на одну и ту же тему: он вот-вот должен умереть, за ним уже пришли и собираются вынести гроб, в котором он лежит. Он покоряется, зная, что это неизбежно, но внутренне сопротивляется и лихорадочно ищет способа спастись, избавиться от того, что должно произойти, – ведь он здоров, полон сил и не достиг еще той черты, за которой все предстоящее естественно и закономерно. В поисках выхода ему во сне приходит спасительная мысль, что это всего лишь сон, от чего он пробуждался с чувством облегчения и счастья. Сейчас он вспомнил этот сон, наиболее полную его картину, воспроизведенную памятью среди клочков и обрывков разнородных мыслей, которые возникали, сталкивались, исчезали, порождали новые, в реальности он испытывал то же, что и во сне, – страх, протест, безысходность, надежду, не было только счастливого пробуждения. В реальности продолжал оставаться один ужас.
Он прикрыл увлажнившиеся глаза. Душа была полна непролитых слез – от жалости к себе, обиды на незаметно подкравшийся гибельный финал, на собственное бессилие. Единственная возможность, которая у него оставалась, – это покориться судьбе. Он думал о семье, о молодой жене – с некоторой неприязнью за то, что она остается жить и счастливо пользоваться нажитым им добром. Возможно его смерть станет даже удачей для молодой вдовы, он не обманывался относительно ее чувств к нему. Сухиничев машинально взглянул на себя в зеркало на дверце шкафа, пристроенное медсестрой для постоянного контроля за своей внешностью. Дряблая шея с каким-то куском подкожного жира на ямке ключицы – как у старой курицы. Еще недавно румяное, моложавое для шестидесятилетнего мужчины лицо теперь поражало бледностью, особенно контрастировавшей со слишком темной шевелюрой. У корней из-под краски пробивались седые волосы. Он потрогал их, скривился: «Чёрт… Покрасили, как забор!» Профессор молодился: сбрил усы, бородку эспаньолкой, подправлял кустящиеся брови – вокруг вертелось много смазливых девчонок.
Сухиничев отвернулся. Страдальчески сморщился, удивляясь этой своей привычке, такой нелепой, неуместной в его нынешнем положении: тут жизнь кончается, а он о внешности думает… Пусть бы он был хромым, кривым, горбатым, лишь бы жить, жить! Наслаждаться изысканной едой, роскошью, путешествиями, любовными приключениями с хорошенькими студентками, готовыми на все, лишь бы зацепиться в столице, устроиться в приличном месте и обеспечить себе безбедную, красивую жизнь. Как не хотел он расставаться со всем тем, к чему привык!
Оттянув ворот рубашки, он повел шеей, липкой от пота, всем существом ощутив влажную духоту кабинета. Подступало удушье. Всего неделя прошла, как он вышел из больницы, где ему слили два литра жидкости, и вот опять ему все труднее дышать.
– Агафангел! – позвал он помощника с непривычным для русского уха именем. – Агафангел! – крикнул он уже громче, с раздражением.
– Да-да, шеф, я здесь. – В кабинет торопливо вошел молодой худощавый врач, на ходу натягивая халат. – Сделаем еще одну инъекцию?
– А сколько уже было?
– Десять. По кубику.
– Не надо. – Сухиничев вздохнул, понимая, что одиннадцатая тоже бесполезна. – Я тебя не за тем звал.
Агафангел изобразил почтительное внимание. Он знал, что дни шефа сочтены, но ему было жаль не столько профессора, сколько хорошего, хлебного места, где можно делать деньги и научную репутацию, а у команды Сухиничева все это было. Умрет шеф, кто займет его место? И что будет с ним самим, с остальными? Остальные, правда, его мало интересовали. Поэтому Агафангел был готов сделать все, чтобы оттянуть, отсрочить роковой момент, успеть за это время осмотреться, сориентироваться и определиться со своим дальнейшим положением. Иногда в нем заговаривала совесть – он видел все несовершенство лечебных методов шефа, но социальная приспособляемость брала верх.
– Агафангел, найди способ м-м-м…достать препарат Акиншина, – сказал Сухиничев с запинкой. – Может быть, это меня подправит. Мне, как ты понимаешь, неудобно самому, я его м-м-м…непримиримый оппонент. – Он не сказал «враг» – вряд ли ассистент знает о его роли в попытках «прижать» Акиншина. – И ему не нужно знать, что это для меня, понимаешь?
Агафангел кивнул. Он догадывался, что скрывалось за словом «оппонент»: до него доходили слухи, что в попытках убрать Акиншина замешан сам шеф.
– Подумай, – продолжал Сухиничев. – Может быть, сочинить легенду о некоем пациенте, которому не помогает сухиничевское лечение, а ты, Агафангел, в отличие от других, в методы Акиншина веришь…
– Так не получится, – покачал головой помощник. – Акиншин скажет, что должен видеть пациента и его медицинское заключение, вы как медик это знаете. Любой врач так ответит. А в вашем случае это невозможно. Если, конечно, вы сами не пересилите себя и…
Сухиничев даже дернулся.
– Тогда как это сделать? – продолжал Агафангел.
– Пустись на хитрости. Прикинься единомышленником, задай наводящие вопросы, поговори с Зотовым, польсти ему…Ты что, не знаешь, как это делается? Может быть, удастся тайком скопировать формулу или добыть субстанцию…
Агафангел растерянно кивал, сознавая всю неразрешимость задачи. Но интрига становилась интересной ему самому. Он им наговорит, он наплетёт, он сразится… Кто кого?
* * *
Незадолго до решения Акиншина и Зотова уйти в подполье произошла еще одна странная история, утвердившая их в мысли, что спокойной работы им больше не видать. В кабинете по соседству с их тайной лабораторией появился новый сотрудник приютившего их института – низкорослый человечек с желто-пергаментным лицом, совершенно лишенным признаков мужской растительности, – «крошка Цахес», как мысленно окрестил его Зотов. Говорили, что это новый сменный сторож. И действительно, он появлялся по вечерам и уходил утром. Вскоре Евгений и Андрей заметили кое-какие перестановки на столе, а в ящике стопки записей лежали не в прежней последовательности.
– Андрей, ты брал рабочий журнал номер три, ну тот с записями опытов с активацией белка р53?
– Нет. А что? – насторожился Зотов.
– Он лежал в самом низу, а сейчас третий сверху, – пояснил Евгений. – Значит, кто-то хозяйничает в наших записях…
– И не только в записях, – покачал головой Андрей. – Я заметил, что моей субстанции в бутыли стало меньше – явно отлили. Ну да ничего, я вариант кражи предусмотрел. У меня там маленький секрет – балластное вещество для дезинформации. Оно создает путаницу, любители чужого ноу-хау не разберутся. А я, когда мне надо, убираю этот балласт нейтрализатором, так сказать, открываю «замок». Реактив безвредный, всегда наготове в шкафчике…
В колбах, пронумерованных от 1 до 10 – а в них и находились главные лечебные препараты, – количество содержимого не изменилось.
– Но я теперь боюсь, как бы не добавили туда чего-нибудь, – сокрушался Евгений.
– Не бойся, не добавят, – успокаивал Андрей. – Нет смысла, клинических испытаний пока не предвидится, а эксперименты уже проведены, мы о них доложили.
– Так-то оно так, но…
– Нас вычислили, – закончил его мысль Андрей.
…Директор института академик Бородин сказал на это:
– Давайте-ка, ребята, все важнейшие документы ко мне в кабинет. Не в сейф, нет, сейфы всегда особо привлекательны, а в ящик моего книжного шкафа. Здесь никто искать не будет. А у себя оставьте бутафорию.
Тайная лаборатория перестала быть тайной.
* * *
Вот и еще один ее тоскливый, без Евгения, день, наступивший с поздним рассветом и ничем особенным, как и предыдущие, не отмеченный. Дети уже перестали спрашивать, где папа. Вздохнув, Лора принялась за мытье посуды, оставшейся после детского завтрака. Отскребая кашу с тарелок, она думала о муже, вспоминая, как он, едва проснувшись, с аппетитом поглощал творог, сыр, яйца – все, что найдется в доме. Сама она лишь часам к одиннадцати начинала ощущать первые признаки голода, чему Евгений не переставал удивляться: если она не толста, не худа, не болезненна, если абсолютно в норме и даже энергична, то почему не ест? «Я ем, ем, – смеясь, повторяла Лора, – только позже, когда захочу…»
Зазвонил телефон. Лора пошла к нему нерешительно, с опаской – сюда давно никто не звонил. Со вздохом положила трубку – ошиблись номером. Почему-то подумала о Максимове: не он ли “ошибся номером”?
Она бесцельно прошлась по комнате, машинально переставляя безделушки места на место. Потрогала пестрые хвосты двух стеклянных петухов, застывших друг перед другом в драчливой позе. Когда они в последний раз виделись с Максимовым? Кажется, года три назад. Подвыпившая братия наперебой кричала в трубку, объясняя, куда, когда и к кому нужно явиться немедленно и безотлагательно, и больше всех разорялся Максимов. Когда наконец все всё поняли и Лора с Евгением приехали по названному адресу, там уже дым стоял коромыслом. Их встретили шумным восторгом, заставили штрафными бокалами “догонять” остальных, жестикулировали, хохотали, внося каждый свою лепту в этот невообразимый гвалт. А двое у окна вслушивались в слова и мысли друг друга.
– С чего это ты вдруг стала блондинкой?
Лора невольно тронула завиток возле уха. Отличный парик – никто ничего не заметил. Звонок застал ее врасплох, прическу делать было некогда, и она воспользовалась аварийным выходом. Она ответила с озорной улыбкой:
– В память о прошлом. Когда-то в молодости мне нравились блондины… – И лукаво посмотрела на него.
Максимов молча провел рукой по своей белокурой шевелюре, уже приправленной сединой, собираясь с мыслями.
– Да, лучшее, что дала нам химия, – это блондинок, – сказал он.
– Какой живучий анекдот, – сказала Лора разочарованно: Максимов снова ушел от вопроса. – Ребята, давайте выпьем за то, чтобы хоть когда-нибудь гора всё-таки пришла к Магомету! – Лора подняла бокал и пристально посмотрела на Максимова.
Он отвел глаза. По его лицу она видела, что он помнил. Тот злополучный момент на выпускном балу, когда влюбленная и страдающая, Лора подсела, будто ненароком, к нему, надеясь, что хоть теперь, напоследок, удастся как-то объясниться, тогда он и сказал ей про эту чертову гору и Магомета, который к ней идет… Лора поднялась и вышла. А за дверью, в темноте теплого вечера плакала, затаившись, чтобы не увидел громко звавший ее Евгений.
Евгений замолк – на крыльцо вышел кто-то.
– Спички есть? – по голосу она узнала Максимова.
Слабый сполох огня – и до нее донесся запах табачного дыма.
– Послушай, что между вами происходит? – спросил Евгений каким-то ломким голосом: он пытался придать ему жесткость, но это у него, всегда деликатного, не получилось, и вопрос прозвучал робко.
– Ничего, – после паузы отозвался Максимов. – Не беспокойся, я тебе поперек дороги не стану. “Уйду с дороги, таков закон, третий должен уйти…” – пропел он куплет из популярной песни.
