Текст книги "Повести"

Автор книги: Лидия Будогоская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Ева без сучка, без задоринки перешла в пятый класс.

Конец экзаменам. Семиклассницы – выпускные – устраивают бал. Ева пойдет на бал и встретится на балу с Колей. Он подойдет к ней, улыбнется и скажет:

– Позвольте пригласить вас на кадриль.

Все девочки удивятся, начнут подталкивать друг друга и перешептываться:

– А наша-то рыжая! Весь вечер сын начальницы танцует с ней.

Кадриль тянется долго-долго. Во время кадрили раздают котильонные значки из сусального золота. «Дама» выбирает значок «кавалеру» и прикалывает ему на грудь. И «кавалер» – «даме».

Ева так взволнована приготовлениями к балу, что похудела и с отвращением ест.

– Ты что, – спросил папа за обедом, – выглядишь, как драная кошка? Ты больна? Тебе нужно поставить градусник.

– Нет, нет, я здорова.

Папа прищурился и сказал с насмешкой:

– Это ты перед балом ошалела. Смотри, не гоняйся с мальчишками на балу. Потанцуй прилично и скромно – и пораньше домой. Я все узнаю, как ты себя вела.

Перед балом Нина Куликова прибежала к Еве одеваться. Суетилась, роняла и раскидывала вещи, обжигалась раскаленными щипцами для завивки. Нине нравятся кудрявые волосы, а у Нины волосы прямые, как дождь. Она заставила их лечь волной от пробора к ушам.

Ева в новом коричневом платье, новый белый передник – тонкий, как паутинка, и весь в мелкую складочку. На ногах черные открытые туфельки. Рыжие вихры тщательно приглажены щеткой и только слегка пушатся над ушами и вокруг лба.

Отправились. Все здание гимназии в огнях, все в гирляндах из душистых елок.

На белой лестнице разостлана малиновая дорожка. Реалисты и гимназистки чинно гуляют по коридорам в ожидании танцев. Реалисты – в серых блузах, ремни туго затянуты. Гимназистки – в коричневых платьях, с белоснежными передниками и все завитые.

– Кто завьется, – предупреждала начальница, – того классная наставница поведет в уборную и головой под кран.

Все завились. Не вести же всех! И классные наставницы делают вид, что ничего не замечают.

У семиклассниц, хозяек бала, распорядительский значок – на левом плече бабочка из цветного шелка. Они суетятся, то и дело пробегают по лестнице.

В киосках продают конфетти, серпантин, лимонад и пирожные. Ну и киоски! Беседка из роз, гриб-мухомор, избушка на курьих ножках.

Но что лучше всего – это освещение в коридорах. Нижний коридор – весь голубой, второй коридор – весь розовый, а верхний, на третьем этаже, который примыкает к залу, – весь оранжевый.

Ева с Ниной Куликовой бегают по лестнице из одного коридора в другой и не могут решить, который самый лучший.

– Пожалуй, оранжевый на третьем этаже. Он самый веселый, – решает Ева. – Пойдем в оранжевый.

– Ева, – говорит Нина, – смотри, какой у Козловой бант на голове огромный. Сама маленькая, а бант огромный. А Надя-то Смагина. Черные шелковые чулки на ней и лакированные туфли. Ева, как красиво! И веер из белых перьев. Машет веером.

– Я не люблю перьев, – говорит Ева.

– А вон Симониха и Талька Бой. Боже мой! В старых формочках пришли. Сзади лоснится и на локтях лоснится. Взгляни на меня, Ева, у меня завивка не разошлась?

Нина наскучила Еве.

– И завивка у тебя разошлась, и красная ты как рак, – сказала Ева.

Нина замолчала.

Коли Горчанинова нет ни в одном коридоре. Наверное, он долго одевается. И придет последним – смеется про себя Ева.

И вот грянули медные трубы. Вальс. Все ринулись из коридора в зал.

Огромный зал ярко освещен люстрами. Пестрые флажки протянуты с одного конца зала до другого. На увитой зеленью эстраде – оркестр.

Еву прижали в дверях, оторвали от Нины, оттиснули в сторону.

Дирижером танцев семиклассницы выбрали долговязого Котельникова. Окружили гурьбой и прикололи голубой бант к серой блузе.

Стрелой через весь зал пробежал долговязый дирижер. Скользит по паркету, легкий как ветер, и на груди у него развеваются голубые ленты. Котельников выхватил из толпы Надю Смагину и закружил.

У Нади Смагиной отец заводчик, потому Надя Смагина всегда одета лучше всех. А какая она хорошенькая! Волосы светлые, вьющиеся. Глаза синие-синие, ресницы черные, длинные, носик прямой, рот маленький. Вот только ноги у нее с кривизной. Но Ева следит за ней с восхищением. Ах, конечно, во сто раз лучше быть такой, как Надя, и на кривых ногах, чем на прямых ногах и рыжей уродиной.

Уже не одна пара, а много пар вертится в вальсе, и все мимо Евы. Только ветром ее обдают. От ветра зареяли под потолком пестрые флажки. Вдруг бомба взлетела к потолку, разорвалась с треском, и дождем посыпались из бомбы разноцветные конфетти на головы и плечи танцующих. Со всех концов зала на середину кидают серпантин – цветные бумажные ленты развеваются и опутывают всех. Чудесный бал!

Ева еле удерживается, чтобы не кружиться, не прыгать и не визжать от восторга. Ей хочется, чтобы в лицо хлестало конфетти, чтобы длинные ленты серпантина опутали ее с головы до ног. Но где же Коля Горчанинов? Он должен прийти, он знает, что она здесь. И если не придет, значит, ни капельки ее не любит.

Мимо Евы проносится Нина Куликова. Нину кружит толстый кондитер Вольф.

Волосы у Нины совсем развились, но скуластое лицо сияет.

– Нина, Нина! – кричит ей Ева и кивает головой. Но Нина не слышит.

Зал полон. После вальса танцуют падепатинер, потом помпадур, потом падекатр. Все девочки танцуют. Одна Ева не танцует. Никто не приглашает Еву Кюн.

«Со мной не хотят танцевать, я рыжая», – думает Ева.

И пусть! Ева будет танцевать с тем, кто ей милее всех. Уж он, наверное, пригласит Еву.

Когда снова грянул вальс, в толпу протиснулся, обмахиваясь платком, дирижер Котельников. Огляделся вокруг и вдруг направился прямо к Еве.

– Вы танцуете?

– Да.

– Позвольте пригласить вас на вальс.

Ева обомлела.

«Господи, – думает Ева, – как удивительно. И что ему вздумалось вдруг подойти и пригласить меня? – Ева встрепенулась от радости. – Наконец-то, наконец я хоть немножко потанцую».

Оркестр играет самый лучший вальс «Осенний сон».

– Давайте не так быстро, – просит Ева.

– Хорошо, – говорит Котельников, – мне тоже нравится не так быстро. А совсем медленно вы умеете?

– Могу.

Танцуют совсем медленно.

Котельников хорошо держит даму и замечательно хорошо ведет мимо всех препятствий – никто Еву и локтем не заденет.

– А влево вы умеете?

– Могу, – улыбнулась Ева.

Танцуют и вправо и влево. Как он ни повернет, Ева за ним с послушной легкостью. Точно год танцевали вместе и станцевались.

Вальс растет.

– Grand rond! – крикнул Котельников, не выпуская Евиной руки.

Все разом остановились, схватились за руки, стали в круг и закружились. Уже не ветер, а ураган проносится по залу. Рвут за руки то вправо, то влево, то сразу в обе стороны рвут.

Опять бомба взорвалась над головой Евы: Еву всю засыпало конфетти. Ева ног не чувствует под собой. И как весело! Лица мелькают в тумане.

– Corbeille! – кричит Котельников.

Круг рассыпался. И снова все хватаются за руки. Кто-то не понял, две-три пары путают, сбивая всех.

– Корзинка! – кричит Ева звонко. Corbeille – значит корзинка.

Сплели руки корзинкой и закружились снова.

Чего только не выдумает дирижер! И как рявкнет, – все ему подчиняются.

Но вот фигуры кончились. Снова плавный вальс. Снова Котельников кружится с Евой. И за ними стройной колонной кружатся пара за парой.

– Я не могу больше, – говорит Ева, – я очень устала.

– Еще полкруга, – просит Котельников.

Но Ева вырвалась и юркнула в толпу. Оглядывается.

«Боже мой, – думает Ева, – его все нет. Что-то странное, что-то случилось. Он, может быть, болен и не может прийти. Не вовремя я развеселилась!»

Ева с силой протиснулась через толпу и выбежала в оранжевый коридор. Разноцветные бумажки осыпаются с Евы, как цветень. И вдруг Ева остановилась как вкопанная… В трех шагах от нее стоит Коля Горчанинов, боком стоит и не видит ее. Высокий, прямой, в серой блузе. Воротничок ослепительной белизны. Темные волосы гладко зачесаны. С Колей стоит Надя Смагина. Коля говорит что-то Наде и сдержанно улыбается, а Надя смеется, прикрывая рот веером из белых перьев. И вдруг Коля оглянулся! Увидел Еву. Вздрогнул, нахмурил сросшиеся брови и поспешно отвернулся.

– Пойдемте отсюда, – сказал он Наде громко. Коснулся Надиного локтя, и они повернули к лестнице.

Антракт между танцами. Музыка стихла. Толпа из зала хлынула в оранжевый коридор. Захлопали пробки в избушке на курьих ножках. Запенился в стаканах холодный лимонад. У всех разгоряченные лица, все хлещут друг в друга горстями разноцветного конфетти. И в кого хлещут сильнее, тот, значит, нравится больше. А если весь засыпан, – значит, полный успех.

Ева жмется у дверей. Вся радость вечера для Евы разом угасла. Ева думает:

«Что ж я наделала своим камушком с запиской! Он меня вовсе не любит. И не только не любит, он теперь презирает. Ему неприятно встречаться со мной».

Шум и гам в оранжевом коридоре больно отзывается в голове Евы. И ничего хорошего нет в этом оранжевом коридоре – обкрутили оранжевой бумажкой лампочки, вот и все! И совсем не весело. Все только притворяются, что весело.

Вон Талька Бой и Симониха гуляют по коридору, и никто не бросает в них конфетти. Ни одной пестрой кругленькой бумажки на волосах. А потом они убежали в уборную и, когда вышли, у каждой на голове была целая груда конфетти. Должно быть, высыпали себе на голову по пакету и разгуливают с довольными физиономиями. Как глупо! Пусть никто не кинет в Еву ни одной бумажки, Ева никогда так не сделает. Никогда!.. Но куда же делись Коля Горчанинов и его красавица с белыми перьями? И совсем уж не так хороша знаменитая Надя Смагина. Глаза у нее выпученные. Как некрасиво, когда глаза выпученные, точно у лягушки. А ноги кривые. Нет, пусть уж лучше рыжие волосы, лишь бы ноги были прямые.

«Неудобно, что я здесь стою, – думает Ева. – Все с подругами под руку гуляют по коридору, а я одна. Надо отыскать Нину».

И Ева пошла по оранжевому коридору. Впереди Евы двое, два волосатых реалиста. Идут и горланят:

– Знаешь, что Васька Котельников нынче на балу затеял? Сговорились с Петькой не выбирать хорошеньких. Всем рожам оказывать честь, которые по углам сидят и никто с ними не танцует. Чтобы хоть раз поплясали и повеселились.

Ева прошла до конца коридора и шмыгнула в дверь. Дверь на черную лестницу. Черная лестница узенькая, крутая, винтом идет вниз.

Ева бежит по лестнице с такой быстротой, точно за ней гонятся и улюлюкают: «Рыжая! Рыжая!»

В раздевалке сорвала с вешалки свое пальто и мимо удивленного бородатого швейцара – на улицу.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Родители Нины Куликовой жили в селе Дебессах, верст пятьдесят от города. Нинин папа служил там фельдшером в больнице. Всю зиму Нина одна жила в городе на квартире у швеи и только летом отправлялась домой.

Нина пригласила Еву на лето к себе в Дебессы. Еве очень захотелось поехать. Она боялась, что папа не пустит ее, но папа пустил сразу, не задумываясь.

И покатили.

Сначала ехали на пароходе, а потом в расхлябанном, тряском тарантасе по широким полям.

В селе у Нининых родителей домик совсем как избушка. Окна маленькие, полы застланы половиками. В кухне русская печь. Нинина мама длинным ухватом сажает в печь горшки со щами и кашей. Во дворе куры кудахчут, гуси кричат, блеют овцы.

Стоит только Еве показаться на дворе, как злой гусак, шипя и вытягивая шею, налетает на Еву. Ева удирает с визгом. И ни за кем больше не гоняется гусак, только за Евой, на потеху всем.

Совсем близко за огородом – светлая речка и луг в ромашках. Целые дни Нина и Ева плещутся в речке и бегают наперегонки по лугу с распущенными волосами. А Нинин папа берет их на большие прогулки в лес.

Быстро промелькнули знойные летние дни. К первому сентября Ева с Ниной вернулись в город. На пристани наняли извозчика и поехали. На Покровской Ева выскочила, а Нина поехала дальше, на Зеленую улицу, к прежней квартирной хозяйке.

Еве открыла Настя. Лицо у нее широкое, как блин, глазки крошечные, блестящие, засели глубоко. Голова повязана небесно-голубым платком, а юбки на ней ситцевые, штуки три одна на другую надеты, и все в сборках.

Ева обхватила Настю за шею и давай целовать.

– Я по тебе соскучилась, – сказала Ева.

– Родненькая! – воскликнула Настя. – А как тебе у Ниночки гостилось?

– Очень хорошо. А где папа?

– Папы дома нет. Папа уехал в уезд.

Ева пробежала через все комнаты, подбежала к своей, распахнула дверь и отскочила.

– Настя! – кричит Ева. – Поди сюда скорей!

Ева не узнает своей комнаты. Новые обои, новая светло-серая мебель, зеркальный шкаф, туалет трехстворчатый, синие бархатные кресла, синие портьеры. Все только что из магазина, все блестит.

– Господи, – говорит Ева Насте, – я точно во сне. Неужели я здесь буду жить? Неужели это папа для меня устроил?

Настя взглянула на Еву, и лицо у Насти сморщилось – вот-вот заплачет.

– Ева, – говорит Настя, – это больше не твоя комната. Папочка твои вещи вынес. Ты будешь жить в маленькой комнате за столовой. А здесь новая барыня будет жить. Папочка женится.

Ева ни слова не ответила Насте и пошла в каморку за столовой. Все Евины вещи разбросаны, все свалено как попало в маленькую комнатку.

– Где бы мне присесть? – растерянно говорит Ева. – Негде присесть.

Вышла. Спустилась в кухню, из кухни во двор и села на ступеньку кухонного крыльца. И вдруг под ноги подкатилось что-то черное.

Ева нагнулась – да это Кривулька! Налетела, трется об ноги, визжит от радости и прыгает на трех ногах.

Ева за лето совсем забыла о Кривульке. А Кривулька помнит о ней.

«Вот кто любит меня всем сердцем!» – подумала Ева.

Еве стыдно стало, что она забыла о Кривульке. Она схватила Кривульку на руки, заглянула в живые черные собачьи глаза, погладила острую мордочку и сказала:

– Прости меня, дорогая тетенька. За твою ласку, за твой привет я больше никогда тебя не забуду.

Ева долго сидела на крыльце и все обдумывала, как ей быть. Лучше всего немедленно укатить к бабушке. Бабушка писала, что живет в Петербурге в маленькой квартирке. Она и прислуга Фекла, больше никого. И ей очень тоскливо жить без Евы. Милая бабушка, она частенько шлет письма – смешные каракульки, нацарапанные левой рукой. И деньги шлет. Рубль на пирожные, остальное в копилку.

Но папа ни за что не пустит Еву к бабушке.

Ева решила написать маме. Если мама захочет, она может потребовать Еву к себе. Ева пошла домой. В куче брошенных вещей отрыла свою пузатую чернильницу, ручку, бумагу и конверт. И села в столовой за письмо. И пишет:

«Дорогая мамочка!

Как ты поживаешь? Я очень плохо живу. Мне бы очень хотелось поехать к тебе и жить с тобой. Папа говорил: когда кончишь гимназию, будешь жить с мамой. Но очень долго ждать. Еще нужно в шестой класс перейти, потом в седьмой. Так долго ждать я не вытерплю. Возьми меня, пожалуйста, к себе. Напиши мне письмо с ответом. Буду ждать с нетерпением.

Целую тебя крепко.

Твоя дочка Ева».

Вечером пришла Нина. Вместе с Ниной Ева побежала на почту. Когда белый конверт провалился в щель почтового ящика, сразу легче стало у Евы на душе.

«Через десять дней уже ответ может быть. Я думаю, мама меня возьмет, – улыбнулась Ева, – если только – если только… тоже не вышла замуж».

С почты Ева сразу хотела вернуться домой, но Нина уговорила ее пойти в сад.

– Там музыка будет играть. Ну хоть разик пройдемся!

– Хорошо, – сказала Ева, – разик. Но если ты будешь долго гулять, я тебя брошу и уйду.

Вечер. На улице зажглись фонари. Самый яркий фонарь против калитки, над которой написано:

САД И КИНЕМАТОГРАФ «ОДЕОН»

У калитки толпятся мальчишки, пинают друг друга, гикают и норовят без билета прошмыгнуть в сад на музыку.

Бойкий курносый оборвыш торгует астрами.

– Кому цветов? – кричит он, вскидывая руку с пышным букетом. – Рыжая, купи! – крикнул он звонко и сунул Еве букет в лицо.

Ева с яростью отмахнулась. И тоже крикнула:

– Дурак!

Толпа мальчишек загоготала. Нина протащила Еву сквозь толпу к кассе.

– Я не иду в сад, – заупрямилась Ева.

– Господи, – всполошилась Нина, – почему же тебе не идти? Кто же тебя тронет в саду? Там приличная публика гуляет. Охота обращать внимание на дураков!

– И там тоже ходят дураки и будут цепляться. Я не иду!

– Нет, идешь! – решительно объявила Нина. Купила в кассе два билетика, подхватила Еву под руку и силой протащила в сад.

Сад маленький, стиснут каменными домами. На весь сад одна только аллейка и круговая дорожка. Посредине несколько клумб, оркестр на эстраде. В черноте осенних деревьев светят электрические лампочки. Нина и Ева идут по круговой дорожке под руку. И вдруг на повороте налетела на них гурьба реалистов. Кто-то заглянул Еве под шляпку и крикнул:

– Васька! Вот твоя рыженькая пришла.

– Ну вот, ну вот, – зашептала Ева, – я говорила.

Какой-то долговязый в распахнутой шинели вылетел из гурьбы и прямо к Еве.

– Здравствуйте, Ева Кюн!

Нина и Ева в удивлении остановились: Котельников!

– Вы меня не узнаете? – говорит Котельников. – Я на вечере в гимназии танцевал с вами вальс.

– Узнаю, – буркнула Ева и потянула Нину. – Идем!

Пошли. И Котельников пошел рядом с Евой.

– Я тогда вас искал, – сказал Котельников, – а вы убежали с вечера. Я хотел с вами танцевать кадриль.

«Вот, – подумала Ева, – он рыжую выбрал на кадриль, чтоб всех распотешить». И покраснела.

– Знаете, – сказал Котельников, – скоро в реальном вечер. Закрытый вечер, только по пригласительным билетам. Мы устраиваем – наш класс. Я вам пришлю пригласительный билет. Вы лучше всех танцуете, честное слово! Как потанцевал с вами, больше ни с кем не хотелось танцевать. Придете? Уж я буду смотреть, чтобы вы не убежали, как в тот раз.

Ева весело рассмеялась.

Вдруг из темноты аллеи выходит им навстречу еще реалист – держится прямо, руки засунуты в карманы шинели, локти оттопырены. Коля Горчанинов! Прошел и пристально на Еву посмотрел.

На эстраде грянул оркестр. Марш, с грохотом барабана. Все, кто сидели на скамейках, поднялись и медленно, друг за другом, как по течению, пошли по круговой дорожке. И Ева с Котельниковым и Ниной закружили по течению. Один Коля Горчанинов решил гулять против течения. Вразрез всем вышагивает, не вынимая рук из карманов шинели. Каждый раз при встрече он пристально смотрит на Еву и Котельникова. Еве весело. Котельников забавляет Еву и смешит. Ева смеется без устали. Все оглядываются на веселую рыжую девочку в соломенной шляпке.

– Ева, – говорит Нина, – не пора ли домой?

– Подожди, подожди, – шепчет Ева тихонечко.

Нине надоело ждать.

– Уж тридцать раз весь сад обежали, – шепчет Нина. – Я иду, а ты как хочешь. Но и тебе советую. Вдруг твой папа приехал?

Ева распрощалась с Котельниковым и весело побежала домой.

На другой день вечером Нина примчалась к Еве. Уселась на кровать, потому что в новой комнате больше не на что сесть, перевела дух и говорит;

– Ах, Ева, что я расскажу!

– Интересное?

– Очень интересное. Тебя касается! Иду я по Дачной… С Вольфом пошли прогуляться, и вдруг навстречу Коля Горчанинов. Подходит ко мне и говорит очень вежливо: «Извините, кажется, Ева Кюн ваша подруга?» – «Да», – говорю. – «Так вот, – говорит, – пожалуйста, передайте ей записку».

Ева так и подпрыгнула на стуле.

– Где записка? – закричала Ева.

– Вот.

Куликова вынула из кармана аккуратно сложенную треугольником светло-зеленую бумажку.

– Понюхай! – сказала Нина.

– Зачем же нюхать?

– Пахнет! Духами надушил. А зеленый цвет означает надежду.

– А ты читала? – подозрительно спросила Ьва.

Нина возмутилась.

– Как ты могла подумать? Я чужих писем не читаю! Ты сама мне прочтешь.

Ева развернула бумажку, читает про себя:

«Ева!

Почему вы из гимназии не ходите больше по Дачной улице? Приходите завтра. Мне нужно с вами поговорить.

Коля Г.»

Ева не хотела читать Нине записку. Но Нина обиделась.

– Я тебе все говорю, все секреты. А ты скрываешь от меня. Ты гадкая!

И чуть не расплакалась. А потом говорит:

– Если не прочтешь, я тебе больше почтальоном не буду.

Пришлось читать.

– Ты пойдешь? – спросила Нина, сгорая от любопытства.

– Нет, – решительно отрезала Ева.

– Какая ты гордая!

– Не была гордая, – ответила Ева, – а теперь стала гордая. Так надо!

Через день Нина снова прибегает, и уже не записка у нее, а письмо в запечатанном конверте.

«Ева! Я очень глупо себя вел после того, как вы мне кинули в окно камушек с запиской. Теперь, как я вспомню камушек с запиской и что там было написано, – было прекрасное для меня. Я очень хочу с вами видеться. Будет вечер в реальном, я пришлю вам пригласительный билет. Котельников говорит, что вы обещали с ним танцевать все танцы. Напишите, Ева, правда это или нет. Ответ передайте с Ниной Куликовой.

Коля Г.»

– Какое чудесное письмо! – воскликнула Нина. – До пятого класса дожила, а никто мне таких писем не писал.

– А Вольф?

– Вольф не писал. Он говорил: «Я люблю вас и буду любить долго». А теперь говорит: «Любовь прошла, и осталась только привязанность».

– Ну, – сказала Ева, – привязанность – это неинтересно. Говорят, из любви потом привычка бывает. Привычка – совсем, совсем не интересно. По-моему, так: или уж любить, или уж не любить.

– Вот, – сказала Нина, – я тебе все говорю. И ты обещалась все говорить, а вот все-таки что-то скрываешь Я ничего не знала, что ты кинула записку. Так не делают подруги. Пиши скорей ответ! Я завтра передам.

– Нет, – сказала Ева, – ответ писать не буду. После когда-нибудь напишу.

– Но ведь он ждет! Он будет спрашивать!

– Пусть, – сказала Ева, – пусть ждет. Так надо…

– Ты каменная! – воскликнула Нина с возмущением.

Ева спрятала записку и письмо в коробочку, а коробочку в ящик стола. Каждый день она заглядывает в ящик, перечитывает и смеется от радости.

Приехал папа из уезда и позвал Еву к себе в кабинет.

Ева вошла. Папа ходит по комнате взад и вперед. Под тяжелыми шагами поскрипывают половицы.

«Сейчас скажет», – решила Ева, но папа сейчас не сказал. Папа стал расспрашивать, что делала Ева в Дебессах. Долго расспрашивал и наконец остановился перед Евой.

– Ну, – сказал папа, – сообщу тебе новость. В скором времени в нашем доме будет хозяйка. Я женюсь. Что ты скажешь на это?

Ева на папу не смотрит. Ева смотрит в пол и молчит.

– Ты что нахохлилась? Ты недовольна? Ты сейчас же подумала: «Ой, мачеха будет обижать»? Не бойся, такая мачеха будет у тебя, что скорее ты ее обидишь. Что ж ты молчишь?

– Женись, – проговорила Ева.

– Ты знаешь Зою Феликсовну? – спросил папа.

– Знаю – классная наставница приготовительного класса. Девочки ее не любят. Она противная!

– Нет, – сказал папа, – совсем не противная, а симпатичная и неглупая дама. А девчонкам, конечно, не нравится, потому что держит их строго, в порядке. Я женюсь на племяннице Зои Феликсовны, сироте. Она сейчас живет в деревне – грязная изба, печь с угаром, а кругом мужичье. Она мне всем будет обязана. Будет покорной женой, а для тебя будет хорошим примером.

И появились в доме две: Зоя Феликсовна с племянницей Женей. Папа шумно встречает гостей. Настя накрывает стол к чаю.

Зоя Феликсовна – пожилая юркая дама. Так и шныряет за ней шлейфик синего платья.

– А где мой рыжик? – кричит Зоя Феликсовна. – Позовите сюда милую девочку. Пусть пьет с нами чай. Ева, кушай конфеты, не жди, пока папа предложит. И можешь положить в карман. Женя, смотри, глаза у Евы точь-в-точь как у ее мамочки.

Ева краснеет. Совсем некстати Феликсовна напоминает о маме. И лучше бы совсем не говорила о ней.

Феликсовна ни на минуту не оставляет Еву в покое.

– Смотри, – говорит Феликсовна. – Женя, смотри, дивный цвет лица у рыжих!

И Женя смотрит и улыбается Еве. Женя мало говорит и все время улыбается. Женя молоденькая, светловолосая, очень бледная и очень худая. «От угара, должно быть», – думает Ева. Платье на Жене темное, старенькое, тесное, точно она выросла из него и ей в нем неловко.

Ева старается улизнуть от гостей. Прикрывает дверь в свою маленькую комнатку и делает вид, что страшно занята книгами и тетрадями. Феликсовна, как заглянет, говорит:

– Тише, она занимается! Как приятно видеть, когда девочка прилежно готовит уроки. Женечка, мы не будем ей мешать…

Уже ровно десять дней прошло, как Ева отправила маме письмо. После уроков Ева побежала в нижний коридор заглянуть, нет ли ответа от мамы. В нижнем коридоре прибит в стене ящик. Бородатый швейцар закладывает письма в ящик под стекло. Много конвертов под стеклом, а для Евы конверта нет. Что-то долго не пишет мама!

«Ничего, – подумала Ева, – зато еще успею в реальном на вечере поплясать. Конечно, и с Колей потанцую. И с Котельниковым тоже. И с тем и с другим». И рассмеялась, и вприпрыжку к вешалкам. Прибежала домой, сорвала пальто, книги с размаху швырнула на кровать и вошла в столовую. Папа уже сидит за столом. Настя принесла суп.

С веселыми мыслями, рассеянно Ева наливает и передает тарелку папе. И вдруг взглянула на папу и ахнула: папа – как грозовая туча. Лицо серое, лоб хмурый, мясистые губы сжаты. Широкие плечи напряглись, сильные руки с тяжелыми ладонями тоже напряглись. И весь он напрягся, точно сдерживает в себе ярость. У Евы улыбка сбежала с лица.

«Беда, – подумала Ева, – что-то случилось. Наверное с невестой поссорился». И притаилась, как мышь.

Папа ест, и Ева ест. Ева исподтишка следит за папой. И вдруг папа взглянул на Еву. Ева поймала на себе тяжелый взгляд мутных, бесцветных глаз.

– М-да… – сказал папа многозначительно. У Евы ложка выскользнула из руки.

«Он на меня сердится. И за что только? Что я сделала? Ничего я не сделала…»

Папа отодвинул тарелку, взял вилку, вилкой постукивает по столу. Один глаз прищурил и смотрит на Еву в упор.

– Ты ловкая, рыжая бестия, – сказал папа, – но тебе меня не перехитрить. Я все всегда узнаю.

У Евы помутилось в голове от страха. Ева не может себе представить, что такое папа мог про нее узнать.

– Ты испорченная девчонка. Ты по Дачной улице гоняешься с мальчишками. У тебя дурные шалости в голове! – загремел папа. – Ты бесстыдная рыжая уродина, ты сопливому мальчишке закинула любовную записку в окно!

Ева ужаснулась. Перед папой все тайны открыты, папа – как колдун. Папа скоро мысли будет читать по Евиному лицу.

– Дрянь! – взревел папа и вилкой, зажатой в руке, ударил по столу.

Настя появилась в дверях с котлетами, глянула на папу – и назад с котлетами на кухню.

– Я тебя щадил, дрянь, но больше тебе не будет пощады! Я тебя выдержу в четырех стенах. Никаких танцулек, никакой беготни по улице, никаких подруг! Вред один от подруг. Пусть только сунется сюда твой почтальон, вотяцкая морда! С лестницы спущу! Никто тебе не будет приходить. И ты никуда не выйдешь. Одна сиднем будешь сидеть в своей комнате и учиться.

Ева задрожала и захлебнулась слезами.

– Вон из-за стола, пока я тебе вилкой голову не прошиб!

Ева съежилась и, как побитый щенок, улизнула.

Все говорят, что утро вечера мудреней. Весь вечер Ева не могла догадаться, как папа узнает тайны. А утром догадалась. Выпрыгнула из постели босиком на пол – и к столу. Рванула ящик – так и есть: все в ящике перевернуто, коробочка, где письма хранились, пуста. Все очень просто: когда Ева была в гимназии, папа зашел к Еве в комнату, все перерыл, взял и ушел.

Ева помнит, бабушка говорила, что чужие письма читать нехорошо. Папа, видно, иначе думает.

А Ева думает точь-в-точь как бабушка. И в душе такая боль – точно кто-то ворвался к ней и разорил ее гнездышко.

Но все же папа не колдун. Тайны не разгадывает, мыслей не читает, просто хитрый – и все. От папы можно спастись. И спасение должно прийти от мамы: мама возьмет Еву к себе.

На другой день Ева пришла в гимназию бледная. Глаза опухли.

– Что сталось с рыжей? – удивляются девочки и во все глаза смотрят на Еву. Ева взволнованно шушукается с Ниной Куликовой. И девочки видят: Нина Куликова тоже начинает волноваться и бледнеть. Весь урок они шушукались. Жужелица то и дело кричала:

– Кюн! Куликова! Перестаньте!

На перемене Ева и Нина стрелой полетели в нижний коридор к ящику для писем. Письма нет…

Плохие дни настали для Евы. Бывало и раньше плохо, но так плохо еще не было никогда. Из гимназии домой лететь нужно со всех ног. Чуть на пять минут опоздала, – подозрительный взгляд и строгий выговор. И как пришла, – значит; крышка, никуда из дому не выйдешь До утра.

Ева сиднем сидит в своей комнате над книгами. Никто к Еве не заглядывает, никто с Евой не говорит. Говорят только часы на соборе. Четверть пятого бьют часы – все девочки пообедали и пошли гулять, кто на Дачную, а кто на набережную к пристаням. Пять часов – разгар гулянья. Девочки на Дачной добрели до самого леса. Свежестью тянет от леса и запахом смолы. Реалисты от Любимовской пристани покатили на белых лодках.

Шесть – зажглись фонари. Там, где кино, зигзагами загорелись разноцветные лампочки. У кассы толчея. Пристани в огнях, пароходы в огнях. Над черной рекой трепещут теплые красные огоньки маяков. Наверное, Нина вбегает сейчас на пароход с какой-нибудь девочкой, и они гуляют по палубе. Так прежде она с Евой гуляла. Заглядывают в окна кают. На всех скамейках пересидят и воображают, что собрались ехать в далекое путешествие. Котельников встретит Нину и спросит:

– Почему же это рыженькой не видать?

– И не увидите рыженькую, – ответит Нина.

И Коля Горчанинов спросит. Ева поручила Нине рассказать Коле, что случилось с письмами. А потом Нина должна сказать: Ева очень хочет с вами увидеться, но нельзя. Папа запрещает. Даже из дому выходить нельзя. Но как только папа уедет в уезд, – Ева выйдет. Тогда можно, тогда непременно. Пусть Коля ждет.

Ева изнывает от тоски, Ева каждый день на переменах бегает к ящику для писем.

Письма от мамы нет.

И Нина Куликова, и Талька Бой, и Симониха тоже бегают смотреть, нет ли Еве письма. То поодиночке, то все вместе – и переговариваются с тревогой:

– Подумайте, письма все нет и нет!

И вот однажды перед уроком истории Талька Бой и Симониха примчались в класс с веселым криком:

– Ева, есть! В синем конвертике! Только что швейцар сунул под стекло.

Ева сорвалась с парты и хотела бежать.

– Куда? – крикнула Нина. – На место! Историчка идет!

Весь урок Ева просидела как на иголках. Звонок. Большая перемена. Ева бежит вниз, и Нина – за ней, а за Ниной Талька Бой и Симониха.

Подлетели к ящику. Ева смотрит – никакого синего конверта для Евы нет.

– Вы что это – шутки шутить? – круто повернулась Ева к Симонихе и Тальке Бой.

На лицах Тальки и Симонихи полное недоумение.

– Лопни мои глаза, было письмо, – проговорила Симониха.

– Вот ей-богу, – вскричала Талька Бой, – было письмо! Синий конверт. Написано: «Еве Кюн, ученице пятого класса».

– Куда же делось? – испугалась Ева.

– Пропало, – зашептали девочки, – кто-то взял.

Ева подскочила к швейцару.

– Было, – ответил швейцар, – сам за стекло клал. Зоя Феликсовна взяла.

– Зоя Феликсовна?! – ахнули девочки.