Текст книги "Дикарь"

Автор книги: Лидия Чарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

ГЛАВА XV
Праздник кончается…

– Ты здесь, Маша?

– Димушка!

– Ты проголодалась, должно быть, бедняжка? Ну, кушай скорее… Вот я тебе принес… – И Дима спешно стал опорожнять свои карманы и раскладывать на грубо сколоченном столе беседки захваченные для маленькой подруги яства.

Маша, сверкая загоревшимися от удовольствия глазенками, уничтожала столь редкостные для неё вещи.

– Вкусно, ах, как вкусно! – причмокивая языком проговорила она, лукаво поглядывая на Диму. – Спасибо тебе…

Она не договорила. Перед нею в дверях беседки показалась высокая, худая фигура барона. Из-за его спины выглядывали: Никс, Лина и Тони.

Дима тоже сразу заметил непрошенных гостей и весь затрясся от гнева.

– Подсматривали?.. Подсматривали? Ах, как это благородно! – глухо проронил он.

– Ай, он драться хочет! – взвизгнула не своим голосом Тони, заметив энергичное движение Димы вперед, и первая попятилась к выходу.

– Милый Вадим, не надо сердиться… – пела Лина. – Уверяю вас, мы не намерены были подсматривать или подслушивать. Мы просто вышли в сад и случайно очутились тут…

Но Дима ее и не слушал даже. Стиснув кулаки, он шагнул по направлению к барону.

– Стыдно подслушивать… Стыдно… – процедил он сквозь зубы, блеснув на него недобрым взглядом исподлобья.

Фон Таг струсил не на шутку и стал пятиться к двери.

– Драться с вами не стану, Вадим, я не из тех босяков…

Он не договорил. Приближаясь к выходу, барон поскользнулся у порога и грохнулся об пол.

Это случилось так неожиданно, что в первую минуту все застыли на месте. Но вот Маша опомнилась первая и громко и весело расхохоталась.

– Ха-ха-ха! Чудной какой!

– Дура! – сердито буркнул на нее, поднимаясь с пола, Герман.

В ту же минуту к нему подскочил Дима.

– Не смей! – крикнул он повелительно, – слышишь? Не смей! Не смей называть ее дурой… Сам…

– Дима, опомнись, что ты говоришь? – выступил державшийся позади барышень Никс.

– Не твое дело! Молчи! – резко оборвал его Дима.

– Дикарь, мужлан! От такого всего можно ожидать! – говорил Никс, когда обе пары, возмущенные и негодующие, снова углубились в аллею, по направлению к дому.

В эту минуту тихие, нежные, ласкающие звуки вальса послышались из раскрытых окон дома.

– Танцевать, mesdames et messieurs! Танцевать! Кавалеры, приглашайте своих дам! – кричит дирижер Базиль Футуров, спеша с террасы на площадку сада. Эта площадка заранее была, по приказанию Петра Николаевича, приспособлена к танцам. Был устроен довольно прочный настил из досок, кругом мигала разноцветными огоньками гирлянда фонариков, навешанных на проволоку, а по бокам были поставлены легкие садовые диваны и кресла.

А из открытых окон залы, где сидел за роялем приглашенный из столицы тапер, неслась нежная и красивая мелодия вальса… Эта нежная, красивая мелодия долетела и до слуха Димы и Маши, находившихся в беседке.

– Там плясать начали… Ступай, Димушка! – проговорила Маша, грустно взглянув на своего приятеля.

Этот грустный взгляд насквозь пронизал Вадима. Он ясно понял, как страстно хотелось сейчас его маленькому другу попасть туда, на садовую площадку и близко полюбоваться танцами.

Самого Диму нисколько не привлекали к себе ни иллюминация, ни танцы; напротив, общество Германа, Лины и Тони, с которыми ему неизбежно пришлось бы столкнуться там, заставляли Диму предпочесть тихий приют беседки, рядом с его маленькою приятельницею. Но, видя, как яркая обстановка праздника влечет к себе девочку, Дима не рискнул лишить ее этого скромного удовольствия.

– Знаешь, что? Пойдем… Я отведу тебя туда, где танцуют, и вызову Ни. Она попросит разрешения у Петра Николаевича и у мамы побыть тебе на вечере… Ведь нынче мой последний день дома, и они не захотят огорчить меня и не откажут в этом.

И сказав это, Дима решительно взял за руку Машу и двинулся с нею к выходу из беседки.

Не успели они подойти к площадке, посреди которой кружились танцующие пары, как Ни, вся сияющая, выбежала к ним навстречу.

– Как хорошо ты сделала, что пришла, Маша! Вот умница! Вот молодец! – и, прежде нежели девочка успела опомниться, Ни подхватила ее за талию и бешено-быстро закружилась с нею, смешавшись с другими танцующими.

Дима не умел танцевать и следил издали за танцующими парами. До его ушей долетали обрывки разговоров.

– Он с ума сошел, иначе не притащил бы сюда эту оборванку! – негодовала Тони.

– Ах, она в самом деле очень мила… – тянула у уха Германа танцующая с ним Лина.

– Какая очаровательная девочка! M-elle Ни, откуда вы взяли такую прелесть? – воскликнула, окончив вальс, Ганзевская, веселившаяся не менее молодежи на этом полудетском вечере, и поймала Машу за руку, – Да ты не приятельница ли Димы, красоточка моя?

Маша смущенно и радостно закивала головою. Её щеки и глаза разгорелись, пурпуровые губы улыбались, белые зубы сверкали, как жемчужины.

– Ну, пойдем, моя прелесть, танцевать со мною! – весело улыбаясь, продолжала Зоя Федоровна и увлекла Машу на середину площадки.

Бедная девочка была сегодня счастлива, как никогда. Ей казалось сейчас, что она спит и видит сон, упоительный и прекрасный. Куда-то далеко, далеко уплыло все настоящее: брань и побои Сережки, плетка дяди Савела, голод и грязь. На смену им – огни иллюминации, музыка, веселые танцы.

Но сон этот мгновенно рассеялся.

– Положительно, это бестактно со стороны милейшего Всеволодского – допускать в наше общество какую-то побирушку. Ты, как желаешь, а я слуга покорный. Минуточки больше не останусь здесь, – буркнул барон фон Таг, подойдя вплотную к сестре.

– И я… я тоже… – рванулась за братом Тони.

– Это они про меня… Это они про меня! – едва удерживаясь от слез, прошептала Маша, судорожно хватаясь за руку Ганзевской. – Господи, да что же это такое! Пустите уж меня… Уж лучше я уйду, чем гостям таким уезжать…

Зоя Федоровна, видя волнение девочки, вывела ее из круга и почти бегом побежала с нею в сторону от освещенной фонариками площадки. Здесь, в стороне, в березовой аллее, стояла скамейка. Ганзевская села на нее и усадила подле себя Машу.

– Расскажи мне, девочка, как попала ты туда?.. – спросила она, сочувственно поглядывая в черные глаза Маши.

– Куда попала? – не поняла Маша.

– Да в эту артель… нищих… – произнесла Зоя Федоровна.

Маша подняла на нее свои большие, черные глаза.

– Как попала? Да так уж случилось… При маменьке покойной мы в углу с нею да с Серегой жили. По папертям церковным Христа ради сбирали. А там маменька померла, нас и забрали, бесприютных, и привезли сюда…

– А до этого? До этого, Маша?

– А до этого портняжили маменька, а тятя наш сторожем у казенных складов был. Да скоро помер тятя-то, я еще крошкой была. А там у маменьки болезнь приключилась, работать уж не могла она, И стали мы побираться Христовым именем.

– Тяжело тебе это, Маша? Вероятно, много сочувствия и ласки прочла девочка в кротких и ласковых глазах своей собеседницы, потому что вся вспыхнула, потупилась и залилась слезами.

Сбивчиво и нескладно, между всхлипываниями и плачем, полился горячий рассказ Маши: про Савела, и про Серегу, и про Федьку Косого, и про Семку Вихрастого. Вся боль, вся обида на них, на их грубое с нею обращение, вылились в этом бесхитростном рассказе.

Зоя Федоровна внимательно слушала ее.

В доброй, отзывчивой душе молодой женщины уже шевелилось желание помочь этой девочке.

– Послушай, Маша, а что, если я возьму тебя и увезу к себе? Ты бы согласилась поселиться у меня в доме, помогать в мелкой работе? Я бы и жалованье тебе платила… Ну, что, Маша? – спросила она, обнимая девочку и глядя ей в глаза.

С минуту та не могла произнести от волнения ни слова… Таким горячим светом, таким счастьем брызнули ей в душу эти слова. Огромная радость заполнила сердце девочки. Ей неудержимо захотелось упасть на колени перед доброй барыней и целовать её руки и обливать их слезами благодарности.

Но вдруг внезапная мысль сверкнула в голове Маши: «А Дима? Димушка? Мой благодетель и друг, столько раз выручавший меня из беды? Как же оставить его теперь? Он так добр, согласился взять меня с собою, а я… Нет, никогда, ни за что!..»

И, подняв глаза на свою собеседницу, Маша ответила ей твердым спокойным тоном:

– Спасибо вам, добрая барынька… Господь вам помоги за вашу ласку, а только я… я не могу никуда уйти отсюда…

– Но почему же? Почему? Молчание было ответом на этот вопрос, Ганзевской.

Зоя Федоровна хотела порасспросить девочку, вывести ее на откровенность, но в этот миг вблизи раздались веселые, молодые голоса, и одновременно появились перед скамейкой Ни, Любинька, братья Футуровы и Лева.

– Вот вы куда запропастились! А мы-то вас ищем, ищем повсюду. Вас нам положительно не хватает, вы с этой цыганочкой вносили столько оживления в танцы! – смеясь, кричал Базиль Футуров и, на правах бального дирижера, подхватил под руку Зою Федоровну и повлек ее обратно на площадку.

Его старший брат Володя взял Машу за одну руку, за другую смуглую руку девочку подхватила Ни, и в сопровождении галопировавшего позади них Левушки, все они бросились по направлению садовой площадки.

– Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, вот адрес. Смотри, не потеряй бумажку! – успела шепнуть Ганзевская и, ловко вынув свободной рукой из своего кармана какую-то бумажку, сунула ее в карман Маши, так быстро, что никто из спутников ничего не заметил.

– Приглашайте ваших дам, кавалеры! – раздался опять громкий голос Базиля, уже успевшего очутиться снова на танцевальной площадке.

И снова умчалась куда-то тусклая действительность из души Маши, и снова зацвела и засверкала в ней радужная, пестрая, прекрасная сказка.

Веселый мотив кадрили рвался из окон дома, заменив собою грустные нежные звуки вальса.

Володя Футуров, не умевший танцевать, передал Машу Николаю Стремнину. И теперь сама Маша, никогда в жизни не видевшая, как танцуют бальные танцы, потешно путала фигуры к немалой забаве своего кавалера.

Ни, танцевавшая с Базилем, тем не менее всячески подбадривала веселившуюся от души девочку.

– Молодец, Машута, не смущайся, все очень хорошо! – то и дело похваливала ее милая девушка.

Дима, наблюдавший в стороне, был искренно счастлив за своего друга. При виде оживленного, разгоревшегося личика Маши, ему самому становилось как-то светлее и радостнее на душе.

«Пусть резвится… пусть всем будет хорошо и весело, – думал он. – Я унесу завтра, счастливое, радостное воспоминание из дома»…

Завтра? Что-то принесет ему самому это завтра? Он об этом вовсе и не думает пока.

Сейчас он весь погрузился в созерцание танцующих и в обрывки разговоров, долетающих до него.

Вот вертится Николаша с Машей.

– У нас в роте кадет есть, который на пари двадцать котлет в один присест съедает, – занимает разговором свою «даму» разошедшийся в конце концов застенчивый Николаша, нимало не смущающийся её более чем скромным костюмом.

– Ай, батюшки, да неужто ж правду? Все, как есть, так и слопает? – широко раскрывает Маша свои и без того огромные глаза.

– Все! – от души расхохотался её искреннему недоумению Николаша.

– Фуй! Что за выражение! – стараясь брезгливо отдернуть руку из руки случайно и без всякого, видимо, повода схватившей ее Маши, оказавшейся его соседкой, вскричал Герман фон Таг.

И так как девочка, забыв, что случилось минут двадцать назад, и не замечая его отношения к ней, все еще пыталась удержать тонкую, баронскую руку, он окинул беглым взглядом окружающих и изо всех сил оттолкнул от себя девочку.

Его сестра, Тони, презрительным смешком по адресу Маши одобрила этот поступок брата.

Толчок был настолько силен, что девочка потеряла равновесие и, если бы не Николай Стремнин, успевший поддержать ее, она упала бы на землю к большому удовольствию злорадствующего барона.

Как ни в чем не бывало, Герман и Тони понеслись было по гладкому настилу площадки, оставив девочку одну среди круга. Но едва только юный Герман фон Таг сделал несколько па, как чья-то рука тяжело опустилась на его плечо.

Он живо обернулся и увидел пред собою искаженное гневом лицо Димы. В то же время сильным движением другой руки Стоградский вывел Германа, прежде чем тот успел опомниться и произнести хоть одно слово, из круга танцующих, и не глядя на растерянную Тони, оставшуюся без кавалера, повлек его из освещенного места в темную аллею сада.

Высокий, худой, менее сильный, нежели Дима, Герман совсем струсил.

– Но… это насилие… Это, Бог знает, что такое… Это… это… – бормотал он, изо всех сил стараясь вырваться из его рук.

Но Дима не проронил ни слова в ответ на протест и только, когда они очутились совсем вдали, в тени старой, широкой, густолиственной березы, он выпустил из своей руки руку юноши и проговорил, резко отчеканивая каждое слово:

– Если ты когда-нибудь еще осмелишься обидеть кого-нибудь, кто слабее тебя, знай, что ты будешь иметь дело со мною. А чтобы ты был уверен в том, что это не пустая угроза с моей стороны, вот тебе доказательство.

И прежде, чем ошалевший Герман фон Таг мог опомниться, Дима повернул его лицом к освещенному кругу и дал ему легкого пинка в спину. От этого пинка юный барон сделал несколько неестественно быстрых скачков по аллее и, чтобы сохранить равновесие, схватился за ствол ближайшего к нему дерева.

Тут он передохнул… Взглянувши вперед и видя приближающиеся к нему фигуры, Герман набрался вдруг храбрости. Сжав в кулак свою худощавую руку, он поднял ее над головою и погрозил этим кулаком Диме.

– Ну, берегись, дикарь… мужлан… грубое животное… Я тебе за это отомщу…

Но Дима только расхохотался в ответ на эти угрозы.

ГЛАВА XVI
Когда взошло солнце…

Далеко за полночь разъехались гости…

При удаляющемся стуке последней коляски, Юлия Алексеевна Всеволодская, как подкошенная, с ослабевшими внезапно ногами, опустилась в кресло. Ей предстояло всего несколько часов провести с Димой, уезжавшим с первым пароходом. Она старалась сдерживаться весь вечер, всячески заботясь о своих гостях. Теперь, с отъездом последнего из них, она совсем потеряла силы.

Дима, её сын, уезжает нынче! Правда, следом за ним должен пуститься в дорогу и тот добрый «ангел-хранитель», который поклялся ей оберегать его издали, подоспевать к нему в трудные минуты жизни.

Несколько дней тому назад Юлия Алексеевна ездила в столицу познакомиться с ним, с будущим «телохранителем» Димы, как шутя называл своего старого приятеля по университету Петр Николаевич, и она осталась вполне довольна Александром Александровичем Бравиным, хотя чудаком и оригиналом, но безусловно доброжелательным и готовым на всякие жертвы человеком.

Дима обещал писать из каждого города. Дима пошел даже дальше и, отменив свое первоначальное решение, принял на дорогу довольно порядочную сумму денег, которая давала возможность мальчику существовать без малейших лишений в первые месяцы его отлучки из дома.

И накануне дня отъезда «телохранителю» в столицу была послана, тайно от Димы, лаконическая телеграмма:

«Выезжает завтра первым пароходом. Не пропусти на пристани. Петр».

А все-таки у Юлии Алексеевны болело и ныло сердце. Все-таки изнывала в страхе её душа. Как-то будет житься ему одинокому, замкнутому, такому дикому и такому милому в одно и то же время? О, бесконечно милому её материнскому сердцу! Теперь, как никогда еще, она чувствовала это.

И пока Дима провожал Машу, ушедшую одной из последних с праздника, Юлия Алексеевна собрала всю свою семью на террасе, желая провести последние часы с Димой.

– Но я не вижу причины такой торжественности, – шепнул Инне Никс, усталый после вечера и жаждавший возможно скорей улечься в постель. – Диме взбрела в голову нелепая фантазия рыскать по белу свету, а мы из-за этого томись и не спи ночи…

Ни пристально взглянула на брата.

– А я, представь себе, тоже не вижу чего-то, не вижу ни тени братской привязанности у тебя в сердце, Никс! – произнесла она несвойственным ей ледяным тоном.

В это время сам Дима прощался с Машей по дороге в город.

– Ну, так помни… Ложись скорее и отдохни немного. Утром с первыми лучами солнышка собери свои вещи в узелок и выходи.

– А ежели тебя до пристани провожать будут, Димушка? – осведомилась она…

– Никто провожать не будет! Я уже просил об этом. Только ты-то сама помни: как можно осторожнее! А то Сережка дознается и не пустит. Донесет еще дядьке Савелу. Еще тебя вернут и прибьют, не приведи Бог!

– Все, все сделаю, лишь бы на волю, Димушка миленький! – прошептала девочка.

Потом они расстались, крепко пожав друг другу руки.

Маша побежала по направлению казарм.

Дима быстрыми шагами направился к «Озерному».

Июньская ночь уже близилась к рассвету.

Уже засвежело по утреннему на террасе и рельефнее стали бледные от ночного бодрствования лица. Скоро загорелось алой полосой небо. И тут как-то сразу порозовело кругом и дом, и кусты, и белые стройные стволы березок.

Юлия Алексеевна, обняв сильные, худощавые плечи сына, все еще говорила последние напутствия.

Дима стоял молча, с нахмуренными бровями, нелюдимый, и смущенный как всегда, глядел по обыкновению исподлобья.

– Будь мужествен и тверд… – говорила сыну Всеволодская. – Будь честен и прямодушен, как и до сих пор… Береги себя… Помни, что если случится с тобою что-либо, я места себе не найду от угрызения совести, что поддалась твоему дикому желанию и отпустила тебя. И нас не забывай. Ради Бога, не забывай, Дима! Пиши из каждого города. Пиши… Когда понадобится что либо… напиши тот час же… Ведь тебя здесь… тебя здесь…

Юлия Алексеевна не договорила и заплакала. Сначала тихо, потом громко. Слезы перешли в рыдания, рыдания в стоны. И вдруг белокурая голова молодой женщины упала на спинку кресла. Всеволодская затихла.

– Маме дурно! Воды… капель скорее! – испуганно вскрикнула Ни и бросилась в комнаты. Её отчим и братья тоже поспешили, кто за водой, кто за лекарством.

И вот Дима остался с глазу на глаз с бесчувственной матерью. Он оглянулся кругом. Никого не было. Тогда, быстро опустившись на колени перед креслом, мальчик обнял колени матери и на миг прижался к ним курчавой головой. Потом схватил её руки и, с неизьяснимым выражением любви и нежности, поднес их к губам. Но, заслышав приближающиеся шаги, быстро вскочил на ноги и снова с суровым, недоверчивым видом, потупился в землю.

В этот миг брызнуло миллиардом огненных лучей солнце. И все утонуло в их золотом потоке.

Ни, Левушка, Никс и Петр Николаевич хлопотали вокруг Юлии Алексеевны с особенными встревоженными лицами. Дима, словно закаменевший, стоял на месте, все с тем же суровым бесстрастным лицом.

– Дима! – позвала его пришедшая, наконец, в себя Всеволодская и протянула руку.

Голос матери проник в самую глубину сердца мальчика. Что-то ударило в него, что-то заныло и сразу опалило его душу. Крик муки, отчаянной нежности и любви готов был вырваться из груди Димы. Но зубы сами собой стиснулись и тихий, чуть слышный стон замер на губах. Ноги сразу отяжелели, и Дима не тронулся с места.

Мать крестила его дрожащею рукою, целовала его холодные, бледные щеки и покрытый испариной лоб. Левушка, плача, как девочка, повис у него на шее. Тонкие руки Ни обвили его плечи, и нежный голос сестры шепнул ему на ухо:

– Не забывай нас, Димушка, мы так любим тебя!

Даже Никс, порядочный эгоист, никогда не питавший особенно нежных чувств к брату, и тот со смягченным взглядом и мягкою улыбкою жал ему руки.

А отчим впервые в жизни обнял Диму и на минуту прижал к груди.

– Помни, Вадим, у тебя остаются здесь мать, отец и братья… – начал он и, не договорив, махнул рукою.

– Дима! – послышался слабый, как стон, голос Юлии Алексеевны, п снова широко открылись объятия матери.

Точно острый нож вошел в сердце Димы, и весь он задрожал с головы до ног.

– Мама! – воплем вырвалось прямо из недр этого сердца, и он рванулся к её креслу и замер на миг в её объятиях.

А несколькими минутами позднее, когда большой дом и сад «Озерного» купались в солнечном зареве, Дима, одетый по дорожному, в скромный, темный костюм, с небольшим чемоданчиком в руках, уже шагал к воротам усадьбы.

Золотое солнце встретило радостной улыбкой Диму. Птицы приветствовали его звонким концертом. Он остановился на минуту, обернулся назад. Его близкие стояли на крыльце дома и смотрели ему вслед. Мать, Ни и Левушка махали платками. Дима снял с головы Фуражку и ответно помахал ею. Потом бодро и спокойно переступил через черту «Озерного». И огромная радость исполнившегося заветного желания расцвела, как пышный цветок, в одинокой и замкнутой душе мальчика.

ГЛАВА XVII
Новый спутник

Солнце брызнуло в окна большой мрачной казармы и разбудило Машу. Точно что-то подтолкнуло девочку и заставило сразу подняться и сесть на деревянных нарах, служивших ей постелью.

«Нынче на волю… О, Господи! Дождалась, наконец», – подумала она.

Вокруг неё копошились люди, те люди, с которыми прошли эти два последние года её жизни. Брань, колотушки, пинки… Вот все, что она видела от них, и даже от самого близкого из них, от брата Сергея… И вот наступил конец всему этому. Как добрый сказочный волшебник, придет за нею Дима и уведет отсюда. Увезет на честную, хорошую трудовую жизнь… Туда, где она будет работать, а не попрошайничать, куда не полетят за нею позорные прозвища: «золоторотка», «босячка», «нищая», «побирушка». О, Дима не даст ее в обиду. Он её заступник и покровитель. Он уже, наверное, ждет ее на условленном месте. Скорее же, скорее на волю! И Маша быстро сползла с нар и, захватив под полу кофты небольшой узелок, собранный ею еще ночью, по возвращении с праздника, в последний раз оглядела казарму.

Вот она эта «тюрьма», где она видела столько горя. Ей не жаль оставить здесь никого, никого из этих людей. Какие злые, грубые у них, у всех, лица. А если б они узнали сейчас о том, что она уходит от них, с каким зверством они набросились бы на нее и избили ее… Она в последний раз оглядывает деревянные нары казармы, служащие кроватью всем этим людям. И вдыхает в себя ужасный, удушливый воздух, к которому она уже привыкла настолько, что не чувствует его зловония. И быстро-быстро направляется к двери.

Слава Богу, Сереги уже здесь нет.

Пошел, по-видимому, на паперть. И дядьки Савела тоже…

«Господи, пронеси!» – шепчут похолодевшие от волнения губы девочки, и она, затаив дыхание, бросается за порог.

Пустырь, посреди которого стоит казарма, весь завален бревнами и кучами камней для построек. За одной из таких каменных куч ее должен ждать Дима. Маша крестится дрожащею рукою и почти бегом кидается к куче.

– Стой! Куда собралась спозаранку? – внезапно выскакивая из-за груды сваленных бревен и хватая ее за руку, кричит кто-то знакомым, хриплым, словно от постоянной простуды, голосом.

И бледная от испуга и неожиданности, Маша видит перед собой Сережку.

– Ишь, что вздумала, без меня убечь! Да нешто это полагается, миленькая? Да нешто не брат я тебе родный? Да на кого же ты меня покинуть собралась?.. Да нешто я?.. – внезапно переходя из грозного тона в слезливый и шмыгая носом, тянул Сережка, выдавливая из своих пронырливых мышиных глазок нечто похожее на слезу.

Что-то дрогнуло в сердце Маши. Этот жалобный тон, эти слезы совсем сбили ее с толку. Она ждала колотушек, брани… Ждала того, что он схватит ее за волосы и потащит назад в казарму и отколотит ее на глазах всей артели.

Совсем уничтоженная, она не знала, что сказать, что сделать. И только когда из груды камней появилась знакомая фигура Димы, Маша обрела, наконец, дар слова и, рванувшись вперед, крикнула: – Пусти меня, пусти!

Но тут произошло то, чего не могли ожидать ни она, ни Дима.

При виде Стоградского, Сережка выпустил из рук платье сестры, в которое было вцепился и, рванувшись навстречу Диме, бухнулся ему в ноги и заголосил тоненьким бабьим голосом:

– Барин миленький… касатик… золотой… Много я тебе зла сделал, казни меня, как хошь за это, бей, толкай ногами, как пса последнего. Только не разлучай ты нас с Машенькой… С сестричкой единственной моею. Ведь родная она мне, кровная… Вадим Григорьевич, родненький… Не могу я боле здеся бродяжничать, попрошайничать. Не могу боле здеся оставаться… Прости ты меня, но возьми с собою… Возьми с собою туда же, куда вы идете с Машей… Я трудиться буду… Вот тебе Христос. Святая Матерь Божие… Господом Богом заклинаю, возьми!.. Я… я… я… – тут Сережка, натиравший себе до красноты глаза, завыл уже в голос.

Дима был смущен невольно этим порывом. Он не видел ни фальши, ни подделки в словах и слезах Сережки и искренно посочувствовал ему, забыв про то, что недавно устроил ему этот босяк.

– Ну, что же, – после недолгого раздумья произнес Дима, – если ты, Маша, ничего не имеешь против, возьмем и твоего брата с собою.

Девочка испуганно взглянула на своего покровителя, с её дрожащих губ готово было сорваться решительное «нет», но, встретившись глазами с полным угрозы и ненависти взглядом брата, она шепнула чуть слышно: – возьмем…

– Ну, вот и славно… Вот и расчудесно! – забыв про свои недавние слезы, чуть ли не в голос крикнул Сережка, вскочив на ноги и засуетившись вокруг Димы и сестры.

– А уж я разодолжу тебя за это, Вадим Григорьевич… Я ведь на все руки от скуки. Сам увидишь со временем. И, Господи, счастье какое, что подслушал я, – не гневайся, Димушка, – ваш разговор об убеге Машки ночью. Вот и упредил. Теперича и меня захватите, так-то лучше, втроем куда ладнее! Да и шкипер у меня знакомый будет, пропустит нас зайцами с Машкой, никто и не приметит в багажном трюме.

Свисток парохода, донесшийся с пристани, прервал излияния Сережки.

– Пора, – сказал Дима и, взглянув на черные никелевые часы-браслет, данные ему в дорогу Ни, озабоченно добавил: – скорее на пароход… Пять минут осталось…

И все трое зашагали к пристани.

^{Конец I части}