Текст книги "Том 29. Так велела царица Царский гнев Юркин хуторок"

Автор книги: Лидия Чарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Гувернера ждали к обеду, к четырем часам – и ровно в четыре часа к крыльцу хуторского домика подъехала бричка, в которой сидел очень толстенький, почти круглый человечек в соломенной шляпе.

– Ну, ну, Фрицхен! – произнес сам себе круглый человечек, с трудом соскакивая с высокой подножки брички, и, чуть-чуть подпрыгивая и раскачиваясь на ходу, направился к крылечку, держа в одной руке круглый предмет, завернутый в бумагу, а в другой – небольшой чемодан с бельем и платьем.

У человечка было очень довольное, сияющее лицо, и толстые губы его улыбались самой радостной улыбкой.

Круглый человечек снял шляпу, отер платком пот с лица и вошел своей подпрыгивающей, с развальцем, походкой в гостиную.

– Никого не имеется! – снова широко улыбаясь, произнес он. – Ну-с, надо подождать! Подождем, Фрицхен, проговорил он самому себе и поставил круглый предмет и чемодан на окно в гостиной. – Ошен корошо! Ошен корошо! – произнес он, потирая руки и не без удовольствия оглядывая комнату. – Многа свет, многа солнце, а Фрицхен ошен лубит, где свети солнце!

В эту минуту дверь в гостиную отворилась и пять совершенно одинаково одетых в матросские курточки мальчиков вошли в комнату и, остановившись неподалеку от порога, глядели во все глаза на приезжего.

Тот еще больше оживился при появлении детей, и пошел им навстречу, лепеча на ходу все с той же своей простодушной улыбкой;

– Ошен корошо! Ошен корошо! Целых пять мальшик. А господин Вольгин говорил менэ, што только три мальшик!

Целых пять мальшик!..

– Папа ошибся! – вставил свое слово Юрик и с самым развязным видом разлетелся перед гувернером и шаркнул ему ножкой.

– Ай! Ай!! Как можно ошибайт! Не можно ошибайт папахену! – высоко приподнял толстяк свои белокурые брови. – Как вас зовуйт? – обратился он к Сереже, как к самому старшему из детей.

– Пупсик! – отвечал тот, не сморгнув.

– Шево? – недоумевающе переспросил немец.

– Пупсик, – серьезно и ясно отчеканил Сережа.

– Странный имен! У русских такой странный имен, – покачивая головой, произнес учитель.

– Ну, а ви как зовуйт? – перевел он глаза с Сережи на Юрика.

– Мупсик! – словно выстрелил маленький шалун, давясь от смеха.

– Аа-ай-ай! – недоверчиво произнес учитель. – Такой славний мальшики такой собачонкин имен вам давали ваши папахен и мамахен.

– А ви как зовуйт? – обратился он к черноглазому мальчику с длинными кудрями, разбросанными вдоль спины и плеч.

В этом тоненьком и высоконьком мальчике было почти невозможно узнать Маю, одетую в костюм Сережи.

– Меня зовут Лоло, – бойко отвечала девочка, – а его Коко! – указала она на Бобку. – А вот он, – протянула она руку в сторону Митьки, ставшего неузнаваемым от Юркиного костюма, – его зовут маркиз Жорж; он наш двоюродный брат-француз и ни слова не понимает по-русски.

– Как странно все эта! – проговорил тоном глубокого изумления немец. – Как странно, что господин Вольгин ни слов мне о пяти мальшик, о француз. Ви ни слов не может по-русски? – обратился он к Митьке, снова высоко поднимая брови.

Митька открыл было рот, чтобы ответить, но подоспевший как раз вовремя Юрик так ущипнул его за руку, что он чуть не завизжал от боли.

– И по-немецки ни слов не знаете? – снова обратился к нему с вопросом гувернер.

Тут уже Митька, не рискнувший получить второго щипка от Юрки, рта не разинул, а только заморгал своими серыми глазами.

– Пойдемте, мы вам сад покажем, – предложил Сережа. – Мупсик, Лоло, Коко и вы, маркиз Жорж, – обратился он к детям, – идемте показывать сад учителю!

– Меня зовут Гросс! – любезно подсказал немец. – Я маленький, а мой фамилий Гросс (Гросс – значит «большой» по-немецки). А зовут меня Фридрих. Господин Фридрих.

Потом, пристально взглянув на мнимого маркиза-Митьку, он добавил, изумленно покачивая головою:

– Удивительно, как эта ви не многа похож на француз… Совсем у вас русской лишико. Ви из Париж?

– М… м… м… – замычал неожиданно Митька и замотал головою.

Юрик строго-настрого приказал ему мычать и мотать головою на все, что бы ни спрашивал у него гувернер. И Митька, получив барское платье, готов был исполнить всякое приказание своего начальства, лишь бы как можно дольше остаться в Юркином костюме.

– Не из Париж! Ошен шаль! В Париже ошень корошо! – проговорил Гросс, все еще с недоумением поглядывая на белобрысые вихры Митьки, торчавшие предательски из-под шапки и так не подходившие к типу французского маркиза.

Мальчики и Мая, между тем, степенно спустились с крыльца в сад и повели Гросса по желтым и прямым, как стрелки, аллеям.

Господин Гросс оказался очень разговорчивым. Он рассказывал детям, что раза три был в этом саду со своим воспитанником, князем Виталием Черноземским, и приходил бы сюда с удовольствием и чаще, так как хуторской сад очень нравился ему, но хутор нанимали на лето дачники, и они поневоле должны были довольствоваться садом и лесом, окружавшим княжеский дом.

Господин Гросс очень забавно перевирал русские слова, и это выходило очень смешно. Дети тихонько подталкивали друг друга и хихикали ежеминутно. Митька, следовавший за ними, поминутно зажимал рот обеими руками, боясь расхохотаться в голос и навлечь на себя гнев господ.

Глава 4

За обедом. Монсиньор Жорж из деревни. Тайна Гросса. Неожиданное открытие. Маленькая смутительница

– Господа, обедать! – и веселая, смешливая горничная Евгеша, большая участница всех шалостей молодых господ, предстала в конце аллеи.

Евгеша была посвящена в тайну детей и теперь едва удерживалась от смеха при виде важно выступавшего в господском костюме Митьки.

– Ишь ты, курносый, – тихонько фыркая в передник, произнесла она звонким шепотом. – Тоже хранцуз – чумазый! Выдумают тоже, проказники!

– Обедать! Обедать! – засуетились дети и, окружив господина Гросса, потащили его из сада в столовую.

Митька, или маркиз Жорж, важно засунув руки в карманы, последовал за остальными.

Первая смена обеда прошла более или менее благополучно. Митьку посадили между Маей и Юриком, подальше от гувернера, чтобы господин Гросс не мог видеть, какими огромными кусками отправлял в рот слоеные пирожки с капустой мнимый маркиз.

– У него прекрасный аппетит, у нашего кузена, – каждый раз говорила Мая, когда гувернер взглядывал в их сторону, и добавляла шепотом, так, чтобы слышал один только Митька: – Ты подавишься. Уверяю тебя, ты подавишься, Митька, или разорвешь себе рот. Можно ли так есть! Не забывай, что ты маркиз, то есть очень важный барин. А важные господа всегда кушают очень мало и очень деликатно.

Но Митька, как говорится, и в ус себе не дул на эти слова Май. Попав раз в жизни за барский стол, где подавались такие вкусные вещи, он забыл обо всем.

Когда после супа подали котлеты, и Евгеша, раскладывавшая вместо отсутствующей нянюшки порции по тарелкам, поставила тарелку с жарким перед Митькой, тот попросту, без затей, схватил котлетку с тарелки руками и тотчас выронил ее обратно на тарелку, закричав на весь зал от боли. Котлета была очень горяча, и Митька сильно обжегся ею.

– Что с вами, маркиз? Что с вами, милый кузен? – поспешили к нему с двух сторон Мая и Юрик. – Вы обожгли свой ротик? Ах, какая жалость! Какая жалость! – И тут же тихим шепотом Юрка добавил: – Эх, ты! Не мог подождать немного… Чего раскричался?

– Да коклетка энта самая… – начал слезливо оправдываться таким же шепотом Митька, – во как жжется!

– Молчи! Молчи! – зашикал на него перепуганный Юрик. – Услышит!

Но Гросс ничего не слышал. Он занялся в этовремя Сережей и Бобкой, своими соседями по столу, и рассказывал им о том, какой милый и умный был его воспитанник, князь Виталий, и каким он теперь стал ученым человеком.

Митька, видя, что учитель, как он называл немца, не обращает на него никакого внимания, снова ободрился и благополучно стал есть свою котлетку, так громко чавкая на весь стол и причмокивая губами от удовольствия, что Мая и Юрик, а заодно с ними и веселая Евгеша просто задыхались от смеха. Потом, покончив наконец со злополучной котлетой, он как ни в чем не бывало обтер губы рукавом куртки и высморкался в салфетку, очевидно, принимая ее за носовой платок.

Тут уже поведение необыкновенного маркиза не могло не обратить на себя внимания гувернера. Теперь уже Гросс не отрываясь смотрел во все глаза на странного кузена. А Митька от удовольствия сидеть за столом с господами, а главным образом, от вкусного обеда, стал красен, как вареный рак, и так болтал под столом ногами, что поминутно ударял ими по коленке то Юрика, то Маю.

На третье подали желе. Желе было очень красивое, красное и желтое, в виде высокой башенки.

Когда Евгеша несла его к столу, оно мерно покачивалось на блюде.

– Да неужто ж мы эфто ложками хлебать станем? – шепотом обратился снова Митька и своему соседу Юрику, легонько подталкивая его локтем в бок.

Юрик только отмахнулся от него рукою и с ужасом скосил испуганные глаза в сторону гувернера.

– Ровно тебе стекло! – не унимался Митька, страшно заинтересованный диковинным кушаньем, которое Евгеша успела уже положить ему на тарелку.

Он попробовал желе сначала пальцем и тотчас же засунул палец в рот.

– Сладко! – произнес он и при этом даже глаза зажмурил от удовольствия.

Потом, внезапно расхрабрившись, он запустил в желе свои грязные пальчики.

– Ишь ты, никак не уколупнешь его! – пробормотал он себе под нос, с недоумением поглядывая на трясущееся прозрачное кушанье.

– Ложкой, ложкой ешь, – зашептали ему с отчаянием в голосе Юрик и Мая.

Митька послушно взял ложку в руку, предварительно обтерев пальцы о грудь куртки. Но желе не бралось и на ложку. Оно трепетало и покачивалось во все стороны, и каждый раз бедный мальчуган снова ронял куски его с ложки на тарелку, не успевая донести до рта.

– А когда так – так я ж тебе! – выйдя, наконец, из себя и окончательно позабыв про свою важную роль барина, заорал он благим матом на всю столовую и, неожиданно поднеся к своему носу тарелку с злополучным кушаньем, стал есть желе так, как обыкновенно едят собаки, кошки и прочие животные, прямо языком с тарелки.

Громко чавкая, сопя и причмокивая, Митька до того увлекся едою, что не заметил, как Гросс неожиданно поднялся со своего места, подошел к Митькиному стулу и, ударив мальчугана по спине салфеткой, громко и сердито закричал ему в ухо:

– Пошел вон! Пошел вон в одна минута! Ты не маркиз… не кузен… а простой мужицка мальшенка!

Митька, никак не ожидавший такого происшествия, вскочил, как ошпаренный, со своего места. От быстрого движения тарелка с остатками сладкого выскользнула у него из рук и, упав на пол, разлетелась на мелкие кусочки. Митька заревел с испугу во всю глотку и рысью кинулся вон из столовой.

– Ошен корошо! Ошен корошо! – с гневом заговорил Гросс, сверкая своими маленькими глазками, в которых, впрочем, не было ничего злого. – какой стид! Такие большие мальшики и такие обманщики! Хотели провести менэ, ваш старый наставник! Стид! Срамота! Посадил на стол неотесанный мужшионка и звал его маркиз! О! Как нехорошо! Как нехорошо! Вас шетыре типерь. В комнате шетыре угол. Каждый некороший мальшик полушаит по углу в наказание. Ступайт! Марш! Раз, два, три!

Но вот из кучки сбившихся на середину мальчиков выделился один, тоненький, смуглый и черноглазый, с вьющимися по плечам смоляными кудрями, и проговорил своим серебристым голоском:

– Я не мальчик, господин Гросс! Я – Мая.

– Как не мальшик? Какой такой Мая? Ви зовут Лоло, ви мальшик Лоло, ви сам говорил.

– Мало ли что я говорила, – начиная уже раздражаться, произнесла избалованная девочка. – А я не мальчик, не мальчик, не мальчик! – затвердила она упрямо.

Надо сказать, что Дмитрий Иванович не только не наказывал свою внучку, но даже не сделал ей никогда ни одного строгого выговора, и шаловливая, проказливая девочка не выносила никаких замечаний. Теперь она вся вспыхнула от выговора Гросса, вспыхнула и оскорбилась.

– Как вы смеете кричать на меня? Я вам не Митька, – резко проговорила она, сверкнув на гувернера своими сердитыми глазенками.

– Кто таков Митька? – спросил с недоумением тот.

– Митька – маркиз, которого вы только что прогнали.

Напоминание о глупой шутке, которую позволили себе выкинуть над ним проказники, еще более рассердило Гросса. Он весь покраснел и, топнув ногою, закричал таким сердитым голосом, какого никто бы не мог ожидать от простодушного толстого человечка:

– Марш по углам! Без разговоров, марш!

– Ни за что не пойду в угол, я не мальчик, а дедушкина внучка, и вы не смеете наказывать меня! – по-прежнему возражала упрямая Мая.

– Вздор! – кричал в свою очередь окончательно выведенный из себя немец. – Ви негодный мальчишка и шагайт в углу сей же момент.

Напрасно Юрик, Сережа и Бобка в один голос уверяли гувернера, что Мая – девочка и переоделась в Юркино платье только ради шутки Гросс ни за что не хотел им верить и расставил по углам всех четверых детей.

Юрий Денисович с Лидочкой и няней приехал несколько раньше обещанного часа и был очень неприятно поражен, увидев в четырех углах столовой четыре смешные маленькие фигурки. Неприятное изумление перешло у него в глубокое недоумение и недовольство, когда Гросс, желая сделать приятное Волгину и простить детей, сказал наказанным:

– Ну, Мупсик, Пупсик, Коко и Лоло, выходийт из ваши уголь. Я вас прощаю ради вашего папахен.

– Что такое? Какие Мупсик, Пупсик, Коко, Лоло? – с удивлением переспросил Юрий Денисович гувернера.

Детям стало очень неловко за свою глупую шутку.

– Меня зовут Сережа, а не Пупсик! – послышался смущенный голосок из одного угла.

– Я не Мупсик, а Юрик, – послышалось из другого.

– А я Бобик, а не Коко! – вторил им третий голосок.

Четвертый голосок даже не проронил ни звука. Мае было очень совестно, что ее застали в таком виде, и она незаметно выскользнула из столовой, чтобы переодеться в комнате Евгеши и убежать домой.

Юрий Денисович был недоволен на этот раз грубой шалостью своих сыновей. Он сделал им строгий выговор в присутствии гувернера, и мальчики, окончательно пристыженные и смущенные, разошлись в этот вечер по своим постелям.

* * *

– Есть – essen.

– Спать – schlafen.

– Бегать – laufen. Бобка, а Бобка, ты уже выучил урок?

И, отложив книгу в сторону, Юрик, сладко позевывая, ожидал ответа младшего брата.

Стоял чудесный июньский день. Солнце жгло и пекло немилосердно. По цветнику летали мохнатые пчелки и прелестные пестрые бабочки. Птицы чирикали в кустах. А на террасе сидели три мальчика и учили немецкие слова.

Фридрих Адольфович (так звали господина Гросса) сидел немного поодаль с газетой в руках и, казалось, не обращал никакого внимания на своих воспитанников. Но это только казалось: едва Юрик опустил книгу на колени, как зоркий Гросс окликнул мальчика:

– Юрхен, не будьте лентяй… ушить ваши слова и не мешайте Боби.

– У-у, крыса противная! – произнес недовольным шепотом Юрик и снова уткнулся в книгу.

– Фридрих Адольфович! Вам комар на голову сел! – неожиданно послышался голос Сережи, принявшегося от жары и лени следить за головой гувернера.

Тот спокойно убил комара, усевшегося у него на лбу, и снова погрузился в чтение газеты.

– Фридрих Адольфович, – снова прозвучал голос, – вам на нос комар теперь уселся…

Гросс, не подозревая новой шалости, ударил себя слегка пальцем по носу, где, разумеется, не оказалось никакого комара.

– Фридрих Адольфович! – снова с деланным испугом закричал Сережа. – На вас сейчас пчела сядет и ужалит вас.

И в ту же минуту Юрик и Бобка фыркнули вместе.

– О-о, маленький плютишки, – добродушно заворчал гувернер, – вы все меня обманывает.

И, погрозив пальцем, он добавил уже более строгим голосом:

– Я пошел купаться, а ви ушить, ушить! Слишал?

Услышав столь приятную новость, что Гросс пойдет купаться, и, следовательно, они снова останутся одни, три шалуна, как по команде, уставились носами в книги и оживленно затвердили в один голос:

– Есть – essen, essen, essen. Спать – schlafen, schlafen, schlafen. Бегать – laufen, laufen, laufen.

Фридрих Адольфович был уже далеко, а мальчики все еще твердили с преувеличенным усердием немецкие слова. В эту минуту что-то мелькнуло под окнами террасы.

– А-а, маркиз, маркиз идет сюда! – вскричал, высунувшись из окна, Бобка.

– И то, маркиз! – подтвердил Сережа. – Сюда к нам скорее! – поманил он бегущего к ним со всех ног Митьку, и через секунду босоногий маркиз был уже на террасе.

– Ушел губернер-то? – засовывая по своей привычке палец в рот, спросил он мальчиков.

– Купаться ушел, – таинственно проговорил Юрик, – и сейчас самое удобное время узнать про его "тайну".

– Вот-вот! – подтвердил Сережа. – Наша водяная крыса долго еще будет плескаться в воде, а мы тем временем и выведаем все то, что он так усердно скрывает от нас…

– Как хорошо, что он нас не взял с собою и мы можем узнать, наконец, его тайну! – весело вскричал Бобка.

– Но ты не очень-то кричи, малыш, – осадил его Сережа.

Бобка думал было обидеться за прозвище «малыш», данное ему старшим братом, но разом смекнул, что сейчас не время ссориться и считаться.

– Ну, ребята, шагом марш к крысе в ее подполье! – скомандовал шепотом Юрик.

И вся маленькая команда осторожно двинулась с террасы, направляясь по коридору к комнате гувернера.

Пока наши мальчуганы пробираются в «подполье», как они окрестили спальню Гросса, надо объяснить, что за тайну надеялись они узнать в ней. Фридрих Адольфович жил уже около недели на хуторе, между тем мальчики ни разу не были еще в его комнате. И не только мальчики, но и нянюшке, и горничной Евгеше вход туда был строго воспрещен. Фридрих Адольфович самолично убирал комнату, говоря, что не нуждается в услугах. Каждое утро Гросс запирал свою спальню на ключ и с кем-то подолгу в ней беседовал. Иногда даже слышны были отдельные слова, долетавшие до чутких ушей мальчуганов. Иногда кто-то кричал и смеялся там резким, крикливым голосом. И никто из детей не видел, как приходил и выходил таинственный посетитель из комнаты их наставника. Разумеется, все это крайне интересовало и разжигало самое острое любопытство детей. Гросс в продолжение дня держал свою спальню открытой, но никто не смел войти туда. Сам же Фридрих Адольфович был неразлучен с детворой и они никак не могли урвать минутку и пробраться в его святилище.

Наконец, сегодня выдался к тому удобный случай. Гросс в наказание за шалости засадил мальчиков учиться и лишил их обычного удовольствия купанья. Этим и воспользовались наши шалуны. Приблизившись на цыпочках к комнате гувернера, они не рискнули, однако, открыть дверь сразу, а Юрка, как самый смелый из них, нагнулся и заглянул в замочную скважину.

– Никого нет? – шепотом, весь дрожа от нетерпения, спрашивал его Сережа.

Юрик, однако, увлеченный своим занятием, не отвечал брату ни слова.

Тогда Сережа, весь сгорая от любопытства, старался оттеснить брата от двери и всем телом навалился ему на плечи.

Бобка не отставал от братьев и в свою очередь навалился на Сережу, а Митька – на Бобку. Каждый мальчуган силился разглядеть, если не через замочную скважинку, то хоть через дверную щель, что такое происходит в комнате гувернера.

Тррах! И, не выдержав напора, дверь с шумом распахнулась, и все четверо мальчуганов полетели на пол как огурцы, высыпавшиеся из мешка.

Первый пришел в себя, по обыкновению, Юрик. Потирая ушибленный подбородок, он вскочил на ноги и начал озираться вокруг с самым живым любопытством.

– Ба! Вот так штука! – произнес он. – Ничего нет особенного!

И действительно, ничего особенного не замечалось в комнате. Постель Фридриха Адольфовича была застлана белым покрывалом необыкновенной чистоты. На круглом столике у постели лежала Библия и ночной колпак из тонкого шелка и стоял графин с водою. В комнате, кроме постели, находился комод и скромный письменный столик, в углу умывальник – словом, все, что находится в каждой скромной комнате домашнего учителя.

– Ничего особенного! – повторил разочарованным тоном Юрик, и вдруг взгляд его разом упал на окно, где стоял круглый предмет, покрытый темной кисеей.

– А это что? – торжествующе произнес он, указывая рукой на таинственный предмет на окне. – Как вы думаете, что бы это было? – и тотчас же, осторожно подкравшись к окну, протянул руку к заинтересовавшему его предмету, желая приподнять кисею и узнать, что находится под нею.

Вдруг в ту минуту, когда пальцы Юрки уже готовы были коснуться необыкновенного предмета, из-под темной кисеи раздался пронзительный голос, закричавший на всю комнату:

– Сюда! Сюда! Фрицхен! Караул! Сюда, сюда, Фрицхен!

Юрик с ужасом отдернул руку и отскочил на несколько шагов назад, Митька – тот прямо со страху грохнулся на пол и пронзительно завизжал, как поросенок, закрывая лицо обеими руками. Сережа и Бобка полезли под кровать и выглядывали из-под нее перепуганными, недоумевающими рожицами.

– Нечистый! Сам нечистый! Чур меня, чур! Чур! Чур! Рассыпься! – лепетал насмерть перепуганный Митька, катаясь по полу и повизгивая время от времени.

Юрик, однако, оказался храбрее остальных детей. Он с минуту постоял на месте, соображая, как ему поступить, и потом, разом решившись, с самым отчаянно храбрым видом шагнул к окошку.

– Юрка! Юрка! Не подходи! Не подходи, тебе говорят! – усиленно зашептал ему Бобка, выглядывая из-под опущенного до полу конца покрывала, в то время как Митька, исполненный ужаса, продолжал шептать, плотнее зажмуривая глаза:

– Чур меня! Наше место свято! Наше место свято! Чур! Чур! Чур!

Юрик, однако, хотел быть храбрым до конца. В два прыжка очутился он у окошка и, сорвав с таинственного предмета темную кисею, снова отступил назад в полном недоумении.

Глазам изумленных мальчиков предстало самое неожиданное зрелище. В большой круглой клетке сидела розовая птица с зелеными крылышками и большим острым клювом. Птица теперь раскланивалась перед ними своей розовой же, с забавным хохолком головкой и кричала резким человеческим голосом, стараясь придать ему самое любезное выражение:

– Милости просим! Милости просим! Милости просим!

И вдруг самым неожиданным образом закричала ни к селу ни к городу во весь голос:

– Караул! Добро пожаловать! Добро пожаловать, Фриценька, караул, караул, караул, караул!

– Вот так штука! – прошептал дрожащий от страха и неожиданности Митька, дергая за рукав уже вылезшего из-под кровати Сережу и испуганно косясь в сторону диковинной птицы. – Из каких же они будут: человеки или пташки? А можэ, из хранцузов?

– Сам-то ты француз! – расхохотался Юрик. – А это просто попугай, говорящий попугай. Понял? Простая птица, которую можно выучить говорить человеческим голосом.

– Ладно! Так я тебе и поверил! Меня, брат, не надуешь! Нешто птица сможет разговаривать, а они, – и он почтительно покосился в сторону попугая, – а они, поди, и ругаться умеют, как настоящий барин.

И прежде чем мальчики могли сообразить, он сдернул с головы картуз и низко поклонился попке.

Тут уж Сережа, Юрик и Бобка не выдержали и звонко расхохотались. А за ними расхохотался в своей клетке и попугай, привыкший во всем подражать людям.

– Однако и провел же нас Фридрих Адольфович, – начал Сережа, когда смех детей, а вместе с ним и попугая, утих немного. – Он хотел скрыть от нас свое сокровище. Отлично провел, надо отдать ему справедливость.

– А вот мы его за это сами проведем в свою очередь! – сердито проговорил Юрик, который чрезвычайно любил подшучивать над другими и не выносил, когда шутили над ним. – Я уже придумалславную шутку: возьмем и напугаем как следует нашу крысу. Отнесем попку на голубятню; пусть он погостит немного у голубков. А дверцу клетки оставим открытой. Пусть Фридрих Адольфович подумает, что попка, желая прогуляться, ушел сам из клетки. Хорошо?

– Очень хорошо! Очень хорошо! – вскричали мальчики в один голос.

– Только дастся ли он тебе в руки? – предположил с сомнением Сережа.

– Э, пустяки! – беспечно отвечал Юрик. Храбро открыв дверцу, Юрик просунул руку в клетку, но тотчас же с громким криком дернулся назад. Попка изо всех сил клюнул Юрика в палец.

– Ах ты скверная птица! – вскричал рассерженный мальчик, обтирая окровавленный палец носовым платком. – Вот подожди ты у меня.

И, вторично просунув уже обе руки в клетку, он быстро схватил попугая и, закрыв его с головой носовым платком, со всех ног кинулся с ним на голубятню. Попка, испуганный насмерть таким неделикатным обращением, кричал ни к селу ни к городу во всю свою птичью глотку, высовывая голову из-под носового платка:

– Милости просим! Спасибо! Спасибо! Спасибо!

Остальные три мальчика гнались по пятам и хохотали во все горло.

А через пять минут, когда красный, освеженный купаньем Фридрих Адольфович появился на пороге террасы, они снова, как ни в чем не бывало, сидели все трое на своих местах и озабоченно твердили, перекрикивая один другого: Есть – essen. Спать – schlafen. Бегать – laufen.

* * *

Наступил вечер. Птичница Аксинья, порядком таки уставшая за день, уже укладывалась на покой, прибрав и перемыв после ужина посуду. Митька – тот уже давно храпел, удобно растянувшись на лавке.

Помолившись Богу и положив несколько земных поклонов, Аксинья полезла на лежанку, где на ночь устраивала себе постель. На лежанке было тепло и уютно. Толстая птичница с удовольствием протянула усталые ноги и, закрыв глаза, сладко зевнула на всю избу. И вдруг, в ту самую минуту, когда приятная дремота уже подкралась к отяжелевшей голове Аксиньи, чей-то резкий, крикливый голос прокричал отчетливо на всю избу:

– Караул! Караул! Караул! Спасите!

Аксинья в ужасе вскочила с лежанки.

– Господи, помилуй! – испуганно озираясь, произнесла она. – Грабят кого-то, не то режут на голубятне. Митька, а Митька! – расталкивая своего приемыша, залепетала она. – Да проснись же ты ради господа! Не слышишь разве?

Когда, разбуженный толчками тетки Митька вскочил, протирая сонные глаза, сверху опять послышались крики, еще яснее и отчетливее прежних:

– Спасите, помогите! Караул! Фриценька! Караул, караул, караул!

И тотчас же к этим крикам присоединилось отчаянное гульканье голубей и такая возня, какой никогда не было еще на голубятне над птичницыной избушкой.

Но Аксинья не слышала уже ни возни, ни гульканья: она быстро набросила на себя платье и, перепуганная насмерть, со всех ног кинулась из избы в господский дом…

Как раз в это время все семейство Волгиных сидело за ужином. Юрий Денисович объявил детям новость, доставившую им большее удовольствие. Сегодня вечером лесничий прислал ему приглашение устроить назавтра пикник. Мальчики так и запрыгали от радости, даже по бледному личику слепой Лидочки пробежала радостная улыбка. Слепая Лидочка всегда радовалась каждому удовольствию, доставляемому ее братьям.

– А Фридрих Адольфович знает об этом? – спросил отца Бобка, так и сияя весь от удовольствия.

– Нет еще, друг мой, не знает. Он, вероятно, занят в своей комнате. Можешь пойти и объявить ему новость, – отвечал Волгин сыну.

Но Бобке не пришлось идти в комнату гувернера объявлять ему приятную новость. Он сам появился неожиданно на пороге с встревоженным, взволнованным. лицом.

– О, господин Вольгин, – заговорил Гросс вздрагивающим от волнения голосом. – У меня слюшилось несшастье, большая несшастье! У менэ пропал попка…

– Кто пропал? – переспросил в недоумении Юрий Денисович.

– Попка… Попагайка… Мой любимый попагайка. Молодой князь подарил менэ попагайка, а я хотел его подарить вашим детям… и ушил его говорить побольше, чтобы сделать один маленький суприз для ваших мальшик, и вдруг… Попка пропал, ушла из клетка…

– Слышишь, Сергей! – незаметно подтолкнул Бобка Сережу. – Он хотел его подарить нам, а мы-то…

– Этот попагайка для меня самый дорогой сувенир от князя Витеньки, – продолжал горевать Фридрих Адольфович, – и он погиб, его съела кошка… О, што за горе! Што за несшастье!

И на глазах бедного старика даже навернулись слезы.

– Милый, милый господин Гросс, – прозвучал трогательный, нежный голосок Лидочки, – . какой же вы, однако, добрый! Вы так любите вашего попугая и хотели отдать его моим братьям!

– О, да! Я любиль его! Я ушиль его говорийт слова каждое утро и хотэл его сделайт хороший подарок, и вдруг… Ви никто не догадался о его присутствии у менэ; я закривал дверь и ушил его, ушил его, ушил, ушил…

– Он его для нас учил, – снова зашептал Бобка, уже готовый в свою очередь удариться в слезы, – а мы его так обиде…

Мальчик не договорил: как раз в эту минуту в столовую ураганом ворвалась птичница Аксинья и, бухнувшись с размаху на колени перед Юрием Денисовичем, заголосила на весь дом:

– Батюшка-барин! Спасите! Помогите! Воры у меня на голубятню забрались, грабят кого-то, убивают! Пойдемте туды, голубчик-барин! Да людей кликните! Одни-то не ходите! Людей возьмите! Да скореича, чтобы они, чего доброго, не убегли!

– Кто? Что такое? Воры? Быть не может! – вскричал взволнованный не на шутку Юрий Денисович.

– Ей-богу же воры, барин, – с ужасом рассказывала птичница. – Я это лежу, а он-то как завопит: "Караул! Спасите! Помогите!". Да словно не человечьим голосом. А потом словно не по-нашенскому слово сказал.

– Это попка, – прошептал Сережа и взглянул на Юрика.

Бобка – тот давно уже трясся от страха, а Юрик стоял заметно побледневший, взволнованный и только покусывал дрожащие губы.

Вдруг Фридрих Адольфович ударил себя ладонью по лбу и радостно вскричал:

– Не пугайт, бога ради, не пугайт ви, Аксюшня… Это мой попагайчик кришал все тот слов, што я ево ушил! Не пугайт и идите все за мною!

И он со всех ног бросился бежать к избе Аксиньи. За ним последовал Юрий Денисович, за Юрием Денисовичем Юрик, за Юриком Сережа, за Сережей Бобка. Шествие замыкала Аксинья. Все они направились к домику птичницы на задний двор. По дороге к ним присоединились еще кухарка Матрена и веселая Евгеша.

По скрипучей лестнице и господа, и прислуга поднялись на голубятню, не без труда пролезли в крошечную дверку, и вдруг неожиданный смех, вырвавшийся из груди всех присутствующих, разом наполнил все углы и закоулки Волгинского хуторка. И нельзя было не рассмеяться при виде уморительного зрелища, представившегося глазам поздних посетителей голубятни. Посреди нее на полу важно расселись в кружок серые, белые и пегие голубки, тихо погулькивая и глядя любопытными глазами на попку, находившегося в середине этого круга. Он же преспокойно восседал на какой-то жердочке и, поминутно покручивая своей хохлатой головкою и пригибая ее книзу, точно раскланиваясь с окружавшими голубями говорил своим резким, пронзительным голосом:

– Будьте здоровы! Будьте здоровы, будьте здоровы!

При виде людей голуби разом всколыхнулись и, зашумев крыльями, вылетели один за другим в слуховое оконце голубятни. А попка, смешно ковыляя, бросился со всех ног к Фридриху Адольфовичу, вскочил ему на плечо и, чмокнув его в самые губы своим клювом, проговорил скороговоркой: