Текст книги "Семья Лоранских (Не в деньгах счастье)"

Автор книги: Лидия Чарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

XV

Появление барышень Лоранских в небольшом, но красиво декорированном зале фон Дервиза произвело настоящую сенсацию. Граня, со значком распорядителя, встретил их на лестнице и опытным взглядом ценителя окинул туалеты сестер.

"Батюшки мои, как Валентина эффектна!.. И одета очаровательно", – не мог не заметить он про себя.

Большая часть гимназистов-старшеклассников окружила барышень, выпрашивая у Валентины какой-нибудь танец. Та только улыбалась и молча покачивала своей очаровательной головкой, ссылаясь на то, что не может танцевать, так как ей предстоит нелегкая роль продавщицы.

Тогда вся эта шумная орава накинулась на Лелечку. У той даже закружилась голова от всех этих имен, фамилий, синих мундиров и юных лиц. Она кончила тем, что перепутала их всех, и стояла теперь розовая, смущенная подле старшей сестры.

Искренний возглас изумления и восторга вырвался из груди Валентины, когда она увидела киоск с цветами, где она должна была продавать. Это была прелестная благоухающая беседка из роз всех оттенков, начиная кровянисто-алым цветом и кончая белою и нежною, как снег, из нежных гардений, похожих на мечту, из красных камелий и медвяно-ароматичных лилий, дурманящих до головокружения. Небольшая рама из зеленого плюща, перевитого с темно-красными, почти черными розами, была настолько невелика, что в ней могла только поместиться головка Валентины, и, когда девушка появилась в этом живом пахучем окне, все, кто был в эту минуту в зале, обернулись в ее сторону: среди темного плюща и темных цветов окутанная белым тюлем Валентина казалась настоящей сказочной феей и редкой красавицей. Она сама поняла это из того шепота одобрения, который пронесся по залу при ее появлении в рамке беседки, и в сердце ее зажглось чувство и гордости, и удовлетворенного тщеславия..

Публика начала стекаться к девяти часам.

Сам Вакулин приехал перед вторым отделением концерта.

Валентина торговала без остановки в своей очаровательной беседке. Около ее киоска сгруппировалась самая блестящая публика.

– Ну, что, справляетесь, Валентина Денисовна? – отвешивая почтительный и низкий поклон девушке, спросил ее Вакулин.

– Слава Богу, все идет отлично! – весело отозвалась она.

После концерта стулья сразу исчезли куда-то из зала в одно мгновение ока, благодаря ловкости юных распорядителей, и начались танцы.

– А вы не танцуете? – спросил снова молодую девушку Вакулин при первых звуках вальса.

– Напротив, страшно люблю танцы, но если я пойду кружиться, приостановится продажа цветов. И бедные гимназисты будут в убытке! – искренне отвечала она.

– Но в таком случае, я попрошу кого-нибудь из распорядителей заменить вас! – любезно произнес Вакулин и посадив на место Валентины в киоске подвернувшегося кстати Граню, подвел своего товарища, блестящего офицера к Валентине, который и пригласил на тур вальса старшую Лоранскую.

Молодая девушка вальсировала прекрасно. Ее грациозная фигурка носилась, как нарядная птичка, с одного конца залы на другой. До ее ушей долетал сдержанный шепот восторга по ее адресу, срывавшийся с уст присутствующих, и сердце тщеславной Валентины билось с удвоенной силой.

Чуть-чуть запыхавшуюся ее кавалер доставил ее к киоску. Но ей не удалось присесть. Целая толпа молодежи ждала ее там, прося Вакулина представить их девушке.

И снова Валентина закружилась по залу, возбуждая общий восторг своей грацией и красотой.

За вальсом следовала кадриль.

Лелечка и Соня Гриневич тоже танцевали без устали.

Валентину снова пригласил товарищ Вакулина, офицер Смирнов, и они заняли места. Сам Юрий Юрьевич не танцевал из-за траура.

– Вам весело? – спросил он девушку.

– Ужасно! – искренне вырвалось у нее. – Ведь это мой первый большой вечер!

Ей было действительно весело. Хотелось, чтобы этот чудный бал длился бесконечно. После кадрили начался бесконечно длинный, веселый котильон, во время которого Валентину выбирали то и дело и она танцевала, не присаживаясь ни на минуту. Ею восхищались, ей говорили, что она царица бала, и она кружилась, как бабочка, беззаботно и весело отдаваясь веселью, зачарованная своим успехом.

Как сон промелькнул чудный вечер и Валентина очень удивилась, как Павлук напомнил, что пора ехать домой.

И тут только по дороге в гавань, девушка впервые вспомнила о Кодынцеве и сердце ее защемило упреком.

– Бедный Володя! А ему и не пришлось повеселиться, как мне! – подумала она.

– Ну уж и бал! – ворчала ехавшая с нею Лелечка, – весь волан у юбки оторвали и платье надо в чистку отдавать. И чем они паркет натирают, что от него желтые пятна на подоле остаются! Нет уж, ни за какие коврижки не буду ездить по балам! И убыточно, да и не весело вовсе! – решила она, подъезжая к дому.

XVI

Валентина сидела, взволнованная и грустная, перед началом репетиций у себя в театральной уборной. Эта неделя после благотворительного вечера протянулась каким-то тоскливым кошмаром. В театре вышла неприятность. Донская-Звонская отказалась играть Купаву, подругу Снегурочки, оттого только, что ее роль была второстепеннее самой Снегурочки, которую играла она Валентина, – пришлось заменить ее другой актрисой. Костюмы, присланные поставщиком-костюмером, оказались далеко не удовлетворительными для Снегурочки-Лоранской. Дешевый парик сидел плохо. Теперь уже было невозможно добыть другой парик и костюмы, не из чего было сделать. Те тысяча двести рублей, которые пришлись на ее долю, давно вышли на покупку ротонды, платьев, необходимых и самых скромных бриллиантов. Валентина издержала все свои деньги; даже пришлось призанять у Лелечки, великодушно предложившей свои услуги.

А тут еще Граня. На Граню уже жаловались из гимназии, грозили исключением. Несмотря на выговор и угрозы старшего брата, он продолжал дружить с Берлингом и Завьяловым и попался с ними кому-то из преподавателей в ресторане, куда гимназистам строго запрещалось ходить. Гранина часть испарилась уже давно, как дым, о ней не было и помина, и он уже тоже кредитовался у той же Лелечки. И Павлук ходил, как в воду опущенный, и ныл, что у него нет денег и что деньги нужны до зарезу, потому что на свои деньги он сделал новую обмундировку, платье и белье, а частью роздал товарищам.

Словом, вся семья Лоранских разом пришла к тому заключению, что сумма в пять тысяч – далеко не такая крупная сумма, какою показалась им вначале, и что лучше ее совсем не было бы: по крайней мере, они не были бы выбиты из колеи внезапно осыпавшимися на них золотыми крохами.

Все это было крайне неприятно и не могло не отразиться на настроении Валентины. Но больше всего ее мучил сейчас недостаток с костюмом. Невозможно было играть Снегурочку в том, что ей принесли из костюмерной. Надо было соорудить во чтобы то ни стало новый костюм, а на него не было денег. Она жестоко раскаивалась теперь в том, что купила много ненужных и бесполезных вещей, не отложив ничего на более необходимое приобретение.

Продавать же одно, чтобы купить другое, Валентина не хотела из ложной гордости. Все в театре уже знали и ее нарядные костюмы и драгоценные вещицы. Оставалось одно: играть в старом обтрепанном "казенном" платье и некрасивом парике.

Лоранская самым искренним образом приходила в отчаяние от своего "несчастья". В ее голове уже мелькала мысль отказаться от роли Снегурочки.

– Вот-то Донская-Звонская будет рада!.. – быстро промелькнуло у нее в голове. – Нет, уж буду играть, чтобы не дать торжествовать насмешнице! – решила она с тяжелым вздохом.

В уборную постучали.

– Войдите! – крикнула молодая девушка.

На пороге театральной комнатки появилась маленькая худенькая особа в поношенном салопчике с хитрым пронырливым лицом и беспокойно бегающими глазками. У нее был огромный узел в руках. Это была очень известная по театру продавщица-комиссионерша, снабжавшая костюмами артистов и артисток в кредит.

Вместо того, чтобы заплатить всю сумму сполна, клиенты и клиентки этой ловкой особы выплачивали ей в рассрочку. Но зато и цены же назначала она!

Марфеньку-поставщицу самым справедливым образом называли вампиром, потому что она не хуже любого вампира высасывала кровь из своих клиентов, вытягивая из них огромные деньги за самые нестоящие вещи. Но все-таки прибегали к ее помощи, потому что, во-первых, вампир давал товар в рассрочку, во-вторых, не требовал никакого задатка.

– Что вам, Марфенька? – удивленно вскинула глазами на неожиданную посетительницу Валентина, кивнув головкой на ее поклон.

– А вот слыхала я от госпожи Донской, золотая моя барышня, – запела приторно-слащавым голосом Марфенька, – что вы в костюме нуждаетесь. А у меня как раз на ваш рост "Снегурочка" найдется. Случайно приобрела. Вот взглянуть не пожелаете ли?

И прежде чем Лоранская успела произнести слово, она живо развязала свой узел, и молодая девушка увидела очаровательный из белого атласа, отороченный лебяжьим пухом, костюм Феи Зимы и такою же лебяжьею шапочкой и высокими сапожками.

– Ах, какая прелесть! – вырвалось возгласом восхищение из груди Валентины. – Но это, должно быть, страшно дорого, Марфенька!?

– Не дороже денег, красавица вы моя! А вы примерьте только, костюмчик-то. А с уплатой после сочтемся.

– Да у меня и денег-то нет, чтобы заплатить!

– Эва! А Марфенька-то на что? Да Марфенька сто лет уплаты от такой хорошей барышни ждать будет. Служить будете, играть хорошо станете и прибавку получите, вот и расплатитесь. Вы только примерьте! Только примерьте, красавица вы моя!

Валентина не могла уже устоять от соблазна и примерила костюм. Каким-то чудом у той же Марфеньки очутился и парик, совсем подходящий на ее, Валентинину голову. Молодая девушка примерила и парик и невольно ахнула, взглянув на себя в зеркало.

Перед ней стояла прелестная маленькая Фея Зимы – девочка Снегурочка, белокурая, нарядная, очаровательная в своем белом костюме.

– Ну, не говорила я! Ну, не говорила! Точно на вас все это по заказу сделала, красавица вы моя писаная! – юлила вокруг нее Марфенька. – Неужто ж откажетесь от роскоши такой!?

Валентина еще раз оглядела себя в зеркале и решила тут же: отказаться она не в силах.

Уж очень привыкла она производить впечатление своими нарядами за последнее время! О потрепанном старом казенном костюме ей не хотелось и думать, – а Марфенька подождет, – решила она и тут же подписала счет, поданный ей Марфенькой, по которому она должна была уплатить крупную сумму поставщице…

За пять минут до начала Валентина была готова. В белой коротенькой юбочке Феи Зимы, в красивой серебристой рубашке, в лебяжьей шапочке, она казалась девочкой, прелестной грациозной девочкой, почти ребенком, так, по крайней мере, сказали ей одевавшая ее Лелечка и пришедшие взглянуть на нее братья и Кодынцев, перед самым выходом на сцену.

Когда Валентина выпорхнула на подмостки, прелестная, как бабочка, ее сначала не узнали в зале, но, лишь только она заговорила, театр дрогнул от рукоплесканий и покрыл ее слова восторженным гулом и криками.

Валентина торжествовала: вся эта разношерстная, уже знакомая и милая ее душе толпа встретила ее, как любимицу.

Первую сцену она провела с неподражаемой детской грацией ребенка-Снегурочки, упрашивающей дедушку Мороза и мать Весну-Красавицу, отпустить ее на волю, из дремучего леса, погостить у людей.

Ее детский монолог прозвучал с таким подъемом, с таким восторгом, смешанным с уверенностью, что она найдет там счастье, во что бы то ни стало, что весь театр откликнулся гулом аплодисментов на этот молодой вызов судьбе.

И вдруг невидимая из оркестра рука подала ей тяжелую корзину, наполненную белыми, как снег лилиями.

Радостная, трепещущая Валентина низко поклонилась публике.

Выражение восторга осветило все ее красивое лицо. Между публикой и прелестной девочкой-Снегурочкой словно протянулись какие-то невидимые провода, соединившие их друг с другом в одно гармоническое целое.

Второй акт, где преобразившаяся из девочки-Снегурочки в простую крестьяночку Валентина попадает в царство царя Берендея и встречает там пастушка Леля, удался еще лучше молодой артистке.

Валентина была, как в дурмане, передавая со сцены трогательную историю Снегурочки.

Роль удалась ей, помимо ожидания, и удалась блестяще. Прелестная классическая сказка Островского захватила девушку. Роль Снегурочки чрезвычайно подходила к ней. Холодная маленькая Снегурочка уходит к людям из своего лесного царства, чтобы радоваться, веселиться и печалиться с ними вместе. Но у нее сердечко из льда, она любить не умеет. А в царстве Берендеев назначено общее благословение царем на брак девушек и юношей. Снегурочка видит счастье других, и ей хочется полюбить тоже. Она бежит обратно в лес, вызывает свою мать Весну-Красавицу из лесной чащи и умоляет ее дать ей немного сердечного тепла, любви, той любви, которую переживают люди. И Весна исполняет желание дочери, дает ей просимое, предостерегая ее от солнца, которое может погубить ее, расплавить, уничтожить своими лучами.

Снегурочка возвращается в деревню, счастливая, радостная. Она любит пастушка Леля и отдает ему свое сердце.

Но когда царь Берендей благословляет брачущиеся пары девушек и юношей – внезапно появляется солнце, и под его нестерпимыми лучами тает и исчезает на глазах толпы девочка-Снегурочка, умирая, все же счастливой тем, что узнала человеческое теплое, светлое чувство любви.

– Вы очень мило играете, – встретил ее похвалой за кулисами режиссер по окончании спектакля.

– Прекрасно, что и говорить! – подхватил Сергеев.

А в уборной ее уже ждали "свои", на этот раз с Марьей Дмитриевной во главе, решившейся по настоянию младших членов семьи прийти посмотреть дочурку.

– Валечка, умница ты моя! – прошептала старушка и вдруг тихо заплакала, прижимая голову дочери к груди.

– Мамочка! а костюм-то каков на нашей Валентине! Вот что значит знаменитость, какой наряд-то ей соорудили, не поскупилась театральная дирекция, – вскричал Павлук.

Хорошо, что Марья Дмитриевна не смотрела в эту минуту в лицо дочери, а то бы от нее не ускользнул смущенный и растерянный вид девушки. Всем своим Валентина сказала, что наряд Снегурочки у нее "казенный", сделанный театральной администрацией, и теперь она вспыхнула до корней волос за эту ложь.

– А тебе Вакулин цветы прислал! Его самого в театре не было. Зато корзина!.. – тараторил Граня, – это за твое участие в продаже в киоске, а в следующий раз сам приедет и товарищей своих привезет, он говорил мне сегодня, я у него был с визитом. Весь первый ряд займут и хлопать будут. Ах, какой он любезный, завтраком меня угощал! – хвастал Граня.

– А ты бы лучше уроки учил, чем визиты делал! – буркнул на него Павлук.

– Ну, на тебя не угодишь, – обиженно надул губы Граня. – Я и то с Берлингом и графом разошелся и не дружу с ними. А ты все ворчишь.

Граня говорил неправду. Он по прежнему дружил и с Берлингом, и с Завьяловым, и с Стоютиным, но боясь новой вспышки Павлука и исполнения угрозы последнего, не решался сознаться в этом.

XVII

В последнее время Граня ходил мрачный, нахмуренный и сердитый. У Грани не было денег. За это время юноша так привык ощущать в кармане приятное позвякивание монет и шелест ассигнаций, как и привык проводить вечера в веселом обществе богатых друзей где-нибудь или в ложе театра, или в цирке, куда не проникал глаз бдительного гимназического начальства; привык одеваться франтиком, душиться дорогими духами, носить дорогую обувь… Он «тянулся» за богатыми товарищами и подражал их образу жизни и привычкам. Его «часть» растаяла очень скоро таким образом, благодаря подобным требованиям и вкусам; новых ресурсов неоткуда было ожидать, а требования увеличивались с каждым днем, так как привычка бросать деньги на всевозможные удовольствия глубоко пустила свой вредный корень в недра души Грани.

И Граня страдал искренне, упорно…

Приобретение денег являлось теперь ему чем-то вроде мании. Он думал о них, бредил ими. Правда, оставалась еще нетронутая материнская часть (Лелечкины деньги были уже дружно разделены и не менее дружно растрачены им и Валентиной, благо она сама предложила их), но Граня не решился бы ни за что беспокоить мать с подобной просьбой.

А его друзья, Берлинг, Завьялов, Стоютин, невольно усиливали мучения Грани.

– Лоранский! – едем прокатиться сегодня! – говорили то тот, то другой из них. – Жорж тройку нанял! Прелесть, что за лошадки!

– Не хочу! одни поезжайте! – мрачно отказывался Граня и с завистью следил за товарищами, которые собравшись в кружок, оживленно совещались по поводу новой прогулки.

– Да что ты сквалыжничаешь? – посмеивался над ним тот же Берлинг. – Всем известно, что наследство получил, а он скупится… – насмешливо добавлял он.

– Хорошее наследство! нечего сказать! – закипал неожиданным гневом Граня. – Разве это наследство? Не стоило и брать-то его, только раздразнили им, несчастным сделали… – изводился он.

– Да ты толком говори! – засмеялся его старший товарищ. – Все деньги вышли!?

– Все! – безнадежно махнул рукою Лоранский.

– Так ты займи! – простодушно предложил Берлинг.

– Ах, правда! – обрадовался Граня. – И как это мне раньше в голову не приходило? Только где занять? – разом впадая в прежнее уныние, произнес Граня.

– Ну, на первый раз у меня займи, а там я тебя в такое сведу местечко, где под проценты получишь, брат, все, что хочешь.

– А разве дадут? – обрадовался Граня.

– Понятно! – отозвался Берлинг. – Ах, да, ты еще несовершеннолетний, черт возьми! – спохватился он внезапно на пришедшую ему в голову мысль. – Тебе только шестнадцать лет!

– Несовершеннолетний! – мрачно произнес Граня, – да и платить не из чего будет! Это, брат, в сторону клади!

– Ну, так у меня и еще возьми! Поверю же я тебе. Не сбежишь же ты!

И Граня занял у Берлинга, занял и у Миши Завьялова, и у юного графа и с ними же при первом удобном случае спустил эти деньги. Потом, воспользовавшись новым предложением, занял еще и еще и пошел уже занимать без числа и счета, благо богатые товарищи получавшие на руки деньги, предлагали ему.

Сначала богатые, независимые юноши очень охотно снабжали деньгами Граню: его любили за веселость и добродушие; но потом товарищи стали коситься на молодого Лоранского, не получая обратно одолженных ему денег.

И между друзьями и Граней пробежал первый холодок.

Скоро этот холодок перешел в открытые враждебные отношение. Компания стала сторониться Грани. И Граня почувствовал себя еще более одиноким и несчастным, нежели прежде.

Однажды вечером он встретил на улице молоденького безусого студента-путейца прошлогоднего выпуска их гимназии. Фамилия путейца была Веселов, и он вполне оправдывал ее своим веселым характером, откликающимся на всякие удовольствия и веселые проделки с самым живейшим участием.

– Батюшки! тень отца Гамлета! – вскричал он при виде мрачно шагающей фигуры Грани. – "Что так задумчив? Что так печален?" – запел, безжалостно фальшивя, Веселов.

– Денег нет! – отрезал Граня вместо всякого объяснение.

– Ну, вот вздор – "денег"! – расхохотался тот. – Какие еще нашему брату деньги нужны! Пойдем-ка лучше со мною веселиться. У Люлюшиных вечеринка сегодня. Знаешь Люлюшиных? У них мебельные магазины в Андреевском рынке… И в карты играют и танцуют.

– Не люблю я танцы. Барышень развлекать надо, а мне свои дома надоели: сестра, да подруги ее, – мрачно произнес Граня. – "Ах" да "ах" у них на первом плане… Ах, балы, ах театры… Ах Максим Горький… Ах, Станиславский! Ах, воланы! Ах бантики… Кудах-тах-тах! Кудах-тах-тах!.. Сущие курицы!

– Ну, и не танцуй с ними, – снова расхохотался Веселов, – а на вечеринку все же ступай со мной за компанию. Там в карты играют. Смотри, выиграешь чего доброго – разбогатеешь!

– Не хочу я в карты! – буркнул Граня.

– Ну, вот еще! Того не хочу, этого не хочу! Да ты маменьки боишься, что ли? Дитятко какое! Сам с версту вырос, а без маменькиного разрешения ни на шаг. Ребеночек! Что и говорить!

Веселов задел больное место Грани. Больше всего из ложного самолюбия и стыда юноша боялся, чтобы его не сочли ребенком, и, чтобы никто не мог принять его за мальчика, Граня готов был выкинуть самый необдуманный и нелепый поступок.

– Ну, ладно, идем! – проворчал он себе под нос и зашагал о бок с торжествующим Веселовым на вечеринку к Люлюшиным.

Там молодым людям очень обрадовались. Устраивали эти вечеринки для Манечки Люлюшиной, молоденькой пятнадцатилетней девочки-гимназистки, и для ее подруг.

Начались танцы, до которых Граня был не большой охотник и, все с тем же Веселовым, они прошли в кабинет.

Там при участии хозяина дома несколько человек гостей играли в карты.

Граня понятия не имел о карточной игре, но тем не менее он сел по приглашению кого-то из новых знакомых за стол и принял участие в игре.

Веселов сидел подле него и учил, что надо делать.

– Нет, брат, тебе не везет, – произнес Веселов, после того, как Граня проиграл партию, – давай-ка я за тебя сяду.

– Ну нет, я сам хочу! – упрямо проговорил Лоранский и продолжал играть.

Но неумелый игрок Граня проигрывал все больше и больше. Наконец, хозяин дома взглянул на хорошенького мальчика, одетого в безукоризненное статское платье (Граня теперь не иначе появлялся в гостях, как в статском костюме, несмотря на то, что это строго запрещалось гимназическим начальством) и участливо проговорил:

– Бросили бы, юноша. Раненько играть начали. Небось, родные не для того вам деньги дают. Ну, позабавились, ну и ладно. Пора и честь знать! Пошли бы с молодежью поплясать – куда лучше.

Граня вспыхнул до корней волос, услыша такие слова. Как? Что? Его считают за малыша! Но это уже слишком! Он докажет им всем, какой он малыш! И не перестанет играть, если бы даже это сопряжено было с вопросом жизни и смерти.

– Не беспокойтесь, – холодно отвечал он Люлюшину, – деньги у меня не родительские, а мои собственные, и я ими волен распоряжаться по своему желанию.

И он с удвоенной горячностью погрузился в игру.

***

Была уже ночь, когда Граня вышел от Люлюшиных. Он был сам не свой. Бледный, дрожащий, едва держась на ногах от волнения, шел он по пустынной улице, пробираясь домой.

Сегодня с ним случилась страшная и неприятная история. Он незаметно проиграл двести рублей и должен был по данному им слову возвратить их, не позднее, как через три дня, выигравшему. Если бы это произошло несколькими месяцами раньше, юноша, безо всякой помехи вернул бы деньги. Но теперь у Грани не было ни гроша за душой. Он был должен и так всем своим приятелям, и, разумеется, никто из них не поверит ему больше в долг. А между тем отдать было необходимо. Веселов поручился за него, как за честного человека, дал за него слово, что он заплатит. При этой мысли Граня схватился за голову и заскрежетал зубами.

Бессильное отчаяние охватило его…

Что ему остается делать?

Он в долгу, кругом в долгу! А тут еще уроки у него идут из рук вон плохо и не сегодня завтра его выключат из гимназии. Жгучее раскаяние на безалаберно проведенное время охватило Граню.

– А все деньги! Эти негодные деньги! Не свались они тогда как снег на голову, не выбей меня из колеи, ничего подобного не случилось бы!

Граня совсем забыл в эти минуты, что виновато здесь было не полученное наследство, а он сам, не сумевший распорядиться им.

Он машинально шагал по улице с горячей головой, с сильно бьющимся сердцем. Жизнь представлялась ему теперь полной ужаса и горя. Положение казалось безвыходным, смертельная тоска леденила сердце.

Страшно было возвращаться в гимназию, где все были недовольны им, жутко встречать товарищей, напоминавших об уплате долгов, и, наконец, ужас леденил душу при одной мысли о том, что Веселов придет через три дня к нему за деньгами с тем полузнакомым господином, которому их проиграл он – Граня.

Бедный юноша задыхался от волнения. Холодный пот проступил у него на лбу. Он весь дрожал, как в лихорадке.

Не помня себя от волнение Граня свернул в линию и вышел на набережную. В раннем рассвете весеннего утра высились здесь темными громадами иностранные корабли.

Граня бросил машинально взгляд в их сторону и замер от неожиданности. Острая мысль подсказала ему выход. Желанный выход из ужасного положения.

Завтра, он знал, один из заграничных пароходов должен был уплыть на родину, благодаря рано начавшейся навигации. Что, если он, Граня, всеми правдами и неправдами добьется того, чтобы его приняли юнгой на пароход, – он уплывет отсюда сначала в Швецию, затем в Америку. А в Америке, сделавшись янки, сумеет разбогатеть, накопить необходимую для уплаты сумму, и, кстати, и для себя, и вернется домой богатым человеком. Да, да, прекрасная мысль! Как это он раньше до нее не додумался! Какой он, Граня, глупец!

А между тем все устраивается, так просто, так ужасно просто. Он скажет капитану парохода, что он круглый сирота и хочет поступить в юнги… Неужели же его не возьмут? Что у него нет документов – все это пустяки. Примет и без них. Ведь мог же их затерять, наконец! О, как он это хорошо придумал, Граня!

Попросить принять юнгой на пароход, доплыть до Швеции, там пересесть на другой корабль, и дальше, дальше в страну золота и счастья! На вольный заработок! Туда, скорей! Жаль семью, конечно… Особенно маму… Она так любит его, и исчезновение ее любимчика Грани даст ей немало тяжелых переживаний! Но это в сто крат лучше, нежели ее Граню сочтут подлым бесчестным человеком. И, потом, он вернется к ней через год, через два, богатым, независимым и ее же обогатит, свою старушку.

А пока ей можно оставить записку, куда и для чего он едет и почему он – Граня – должен будет так внезапно покинуть родительский кров…

И, остановившись на таком решении, юноша уже много бодрее и спокойнее зашагал по пустынным линиям Острова к себе в Гавань.