Текст книги "Влюбиться в дурака"

Автор книги: Лианора Рупарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Петя прошипел сквозь зубы и прокашлялся.

– Наверное, сегодня она не в настроении.

Марсель сказал печально, скрывая трепет в голосе, но в его тоне звучало что-то окончательное, словно наступил завершающий этап в его жизни.

Он продолжал сидеть и наблюдать за тем, как она второпях бегала от одного стола к другому, принимая заказы и улыбкой провожая похотливые взгляды туристов. Выражение её лица было милым, но он знал её слишком давно, чтобы не понять, что она заметно изменилась. Только он один мог догадаться, с чем ей приходилось мириться по тому, насколько отрешённым стал у неё взгляд. Поэтому её глаза и были равнодушны, потому что по ту их сторону скрывалась нестерпимая грусть, и Марселю в одночасье стало ясно, что она не будет с ним об этом говорить. Она не станет из богини превращаться в бедную овечку и ни за что не променяет трон на жалкий хлев.

Уже давно улыбка сошла с лица Марселя, а Питер и вовсе угрюмо молчал. Ещё днём Марсель был превосходно настроен, и глаза у него были добрые, но теперь его взгляд стал ледяной, неподвижный, пронизанный лёгким сиянием. На мгновение они оба поникли в тягостном раздумье, сидя смирно и не шевелясь, как два оловянных солдатика после детского боя. Колкий взгляд Марселя несколько минут блуждал, затем вдруг замер в одной точке, медленно прищуриваясь, словно норовил ударить в цель, но раздался только жалкий шёпот: “Я озадачен. Я не знаю, что сказать».

Петя был не менее удивлён и ответить ему также было нечего. Он даже прибывал в каком-то шоке. Поведение подруги было как плевок в лицо, но унижения ему доводилось испытывать и раньше, что вызывало мучительную дрожь в его сердце. Но теперь в его груди похолодело. Он хотел бы верить в недоразумение, но не в этом случае, когда всё было так нелепо и в какой-то степени абсурдно. Петя вдруг порывисто поднялся, отдёрнул руку в сторону и был готов уйти, однако всё ещё стоял как вкопанный, не зная, что делать и куда идти. Он замер на месте, а его лицо стало бледным и непроницаемым, словно он увидел призрака, который велел ему сесть. «Приготовься столкнуться с иллюзией», – вертелось у него в голове, и не будь он так поглощён своей задетой гордостью, то поразился бы тому, как печально он выглядел.

Марсель тотчас же соскочил со стула и на расстоянии вытянутой руки сделал несколько щелчков пальцами перед стеклянными глазами Пети, а затем жалкий как у собаки взгляд ещё раз бросил на уже странную подругу, воображая, что она как бабочка порхает в воздухе, и поспешно удалился вон.

Петя всё ещё стоял, и выглядел, как и прежде, мрачно, подстать своему настроению. Он превозносил её до божества, и она была единственным примером идеальной девушки, и благодаря ей он думал, что они ещё чего-то стоят. Но теперь он будет только умиляться изваянью Афродиты. К счастью, были и другие скульптуры – так что жизнь не казалась исчерпанной, и скорее страх, а не гнев выражался на его лице, и взгляд его беспокойно блуждал до тех пор, пока не узрел в стене щель, в которую можно было нырнуть. У него перед глазами всё плыло и мелькало, и он мог бы смело предположить, что это люди вдруг стали чёрными пятнышками в его голове. Сгорая от стыда, Петя устремился в тёмное отверстие между приоткрытой дверью и стеной, и быстро исчез из кафе вслед за Марселем.

C наступлением ночи дождь усилился и бешено хлестал по карнизам научного института физики, который Марсель спустя час покинул. Но до этого он встретил там коллегу, который, так же как и он, допоздна засиживался в полутёмном кабинете, перелистывая важные бумаги, что для него было единственным лекарством от бессонницы. Коллега уяснил, что всякий раз, когда разум Марселя нуждался в отключке, он заезжал в институт и только за работой мог успокоить свои нервы, не желая говорить, хотя, впрочем, рассказать мог многое. Так он, не отрывая глаз от научных бумаг, ненадолго оставался наедине с самим собой и своей наукой.

В тот вечер Марсель не хотел делиться своими сексуальными экспериментами, проведёнными за время своих путешествий, и о чём, конечно же, догадывался весь научный коллектив. В другой раз ему доставило бы удовольствие наивным физикам наврать с три короба, вообразив истории, в которых он ладошками сжимал большие груди и языком ласкал маленькие, как стягивал трусы разных размеров и даже попробовал l'amour de trois, ублажив две молодые «киски».

Его собственное враньё разжигало в нём грязные мысли, а его воображение не имело никаких границ, когда умные глаза коллег-учёных становились жадными от вожделения, а в штанах росло заметно напряжение. Тогда они уединялись в туалетах, и все дружно онанировали, выпуская из своих трусов похотливый мужской дух на волю. Занимательные байки мог прервать только научный руководитель, который второпях и без стука обычно врывался в полузаколдованное царство, и тем самым не нарочно возвращал утраченную трезвость почти до грани доведённых физиков. Они быстро приходили все в себя и снова погружались с головой в работу.

Марсель добрался домой в полночь. Капельки дождя блестели в тусклом свете фонарей, а насквозь промокший глянцевый асфальт, слабо освещённый желтоватым светом, серпантином убегал в гущу дремучего леса, который линией чернел на горизонте. Он не спеша вошёл через калитку в ночной двор и на мгновенье устремил отчаянный взгляд в затянутое тучами небо, стоял и мокнул под дождём, представляя, как мерцают звёзды у него над головой. Он видел в них алмазы, которые служили бы украшением к вечернему платью в очередной раз разбившей ему сердце подруги. Её образ ещё долго стоял у него перед глазами, а потом растворился в ночной вышине вместе со звёздами – такими же призрачными, как и его представление о ней.

От шершавого тёплого язычка Марсель встрепенулся и почувствовал, что у него похолодели пальцы рук. Его встречали два чёрных котёнка и щенок по кличке Буга. Это он лизал ему усердно руку, подпрыгивая и виляя радостно хвостом. Марсель любил собак и чёрных котов, но особо ими не интересовался. Он мог похлопать щенка по спине или нежно погладить чёрного за ушком, и не более того. Он был слишком занят, чтобы призадуматься над тем, стоит ли сопоставлять животных и людей. Но животные хотя бы были преданные.

В сопровождении щенка Марсель вошёл в дом, где жили его родители. Он навещал их спонтанно и редко, не оглашая дату приезда и не выдавая истинную причину своего визита. Его родители жили в огромном фермерском доме, в котором рос Марсель до полового созревания, пока с 16 лет не стал ночевать у друзей или скитаться по съёмным квартирам между Лионом и прочим миром (он работал по контрактам в разных странах). Так ему было проще – мать не заставляла соблюдать режим, а отец не надоедал своими глупыми дискуссиями о глобальном потеплении и скором конце света. Это в молодости они были либералами, а как только начали стареть, так и пошло-поехало – кто в лес, кто по дрова. Теперь у каждого свои понятия.

Марсель ненадолго задержался у входа. Он захотел, наконец-то, вдохнуть полной грудью тёплый домашний воздух с ароматом лечебных трав, которые, ведать, на днях насобирала его мать. Запах был ещё свежий. Она аккуратно друг возле дружки разложила стебельки и цветочки на развёрнутой газете, а рядом на столе лежали книги о целебных травах. Мать провозгласила себя знахаркой. В День Святой Троицы дом утопал в полыни, а шкафы были напичканы мешочками с лавандой от моли. Отец уже давно устал бороться с её бзиками – по крайней мере, лучше так, чем жить с сектанткой или набожной, говорил его отец.

Марсель оглянулся вокруг. Щенок уже давно исчез, а коты остались на улицы. Они были особенно активными в ночное время суток. Из-за чёрного окраса ночью их было не видно. Они могли незаметно выпрыгнуть из-за тёмного угла, мелькнуть перед глазами и снова где-то скрыться. Марсель посмотрел в зеркало и не узнал себя: дождём прилизанные волосы, уставшие глаза, сомнительный взгляд, гладкая бледная кожа с желтизной от уличных фонарей, жидкий свет которых сочился в неплотно зашторенные окна.

Из-за частых командировок Марсель редко бывал дома. Несмотря на свой юный возраст, он только то и делал, что принимал участие в самых разных проектах, посещал всевозможные собрания и даже выступал с научными докладами перед скептичной публикой в составе из одних башковитых учёных, которые регулярно собирались в роскошных залах больших городов. Ему были необходимы эти пару минут тишины возле зеркала, чтобы снова ощутить себя дома и с головой уйти в мир домашних забот, на время забыв про рабочие хлопоты.

Мать Марселя работала инженером-декоратором на заводе по производству винных бутылок, а его отец был местным ветеринаром и по совместительству фермер. Когда Марселя спрашивали, почему он решил стать физиком, он отвечал очень просто – говорил, что физика была единственной наукой, суть которой он всегда хотел понять.

Подростком он увлекался автомобилями и электроникой, как многие ребята в этом возрасте, а повзрослев, начал интересоваться общими законами природы, хотел узнать как можно больше о материи, её структуре и движении. Именно поэтому родители с раннего возраста пробудили в нём интерес к науке, а затем оплатили учёбу на физико-математическом факультете института. И это то, чем он впоследствии успешно зарабатывал себе на жизнь.

Кроме того, у Марселя была старшая сестра, по имени Хелен. С ней всё обстояло сложнее. С девочками всегда не просто, поэтому многие будущие мамы молятся о мальчике. В общем, она слишком рано забеременела и родила девчурку Даниэлу. В Лионе её жизнь не сложилась. Будучи излишне импульсивной и не прагматичной, она рассталась с мужем и тайно уехала в Берн, оставив малютку на бабушку с дедушкой. Долгое время ходили даже слухи, что она, непутёвая, бросила ребёнка и смоталась в Швейцарию к едва знакомому мужчине старше её на двадцать пять лет. Это стало целой сенсацией для жителей пригорода, которые обычно жили мирной жизнью. А ведь когда-то давно Хелен была славной, милой девочкой. Носила яркие платья до колен, а на голове самодельную причёску-бублик. В то время она выглядела идеально.

Ребёнком Хелен не интересовалась. О Даниэле она почти ничего не знала, да и во время коротких телефонных бесед особо о ней не расспрашивала – мать называется – не то она была испугана, не то взволнована или стыдилась об этом говорить. Конечно, Хелен понимала, что молода и целая жизнь у неё впереди, а ребёнок был бы ей только обузой. Она не видела, как Даниэла росла и даже не догадывалась о том, что её дочь стала умницей-красавицей. Временами с ней нянчился Марсель, который был вполне доволен своей жизнью: любимая работа, желанная свобода и отчий дом, куда всегда можно было вернуться.

Родной город Марселя Лион лежал в живописном уголке на юго-востоке Франции, изобилующей садами и виноградниками. На восточной стороне возвышались горные массивы, покрытые девственными лесами, что позволяло насладиться красотой природы и отдохнуть от людской суеты. Здешние края были почти безлюдны, и в них отсутствовала городская беготня. Иногда Марсель ходил в лес по грибы, а ещё любил готовить в тишине. Тем и объяснялась его замкнутость и постоянная жизнь внутри себя. Эти два отличительных качества неоднократно подчёркивали в нём ту самую особенность учёного. Хотя он также и любил гул мегаполисов и умело совмещал два противоположных образа жизни.

Марсель был человеком сложным, а порой даже странным, со своими тараканами в голове. Он был также непонятен окружающим, как и целая наука, и всё, что было с ней связанно. Никому не удавалось забраться в его внутренний мир и разложить там всё по полочкам, ведь любого могло как громом сразить нездоровое ведение, будто в его черепной коробке хаотично блуждают частицы, которые бездумно бродят туда-сюда, изображая что-то очень важное.

Свой внутренний мир Марсель усердно скрывал. Он открылся только единожды той девице, разбившей ему сердце, после чего опять навечно закрылся. Как человек науки, он был ранимый, страдал от недостатка выдержки, если говорил, то иногда с волнением, и голос его мог звучать отрывисто, а если он смотрел, то только вперёд, и так, что стоящий перед ним человек начинал чувствовать себя невидимкой. С обострённым инстинктом одиночки он также умудрялся чувствовать себе комфортно и в компании. Не выносил отказов, иногда терялся, иногда был чересчур напорист, но знал, что был своеобразен, и гордился тем, что был учёным.

9

– Не знаю, какое платье надеть. Красное или синее?

– Красное, конечно, а я пойду в джинсах и белой майке. Хоть так подчеркну свой отвратительно бледный загар.

Тина вытянула вперёд слегка загорелые руки и сделала губы бантиком.

– Наверное, Бен уже ждёт нас на улице. Сейчас мы выйдем, а он скажет: вечно эти бабы возятся.

Я скривила лицо, изображая пресловутого Бена (от возмущения его нос всегда морщился как гармошка), и мы обе рассмеялись. Очевидно, наш хохот был слышен внизу.

Когда мы вышли на улицу, то увидели Бена. Он стоял напротив с угрюмым лицом, а ногу отставил в сторону, чтобы было легче возмущаться. Его реплика была почти идентична той, которую ещё пару минут назад произнесла Тина. В общем, та же мимика и те же жесты.

– Сколько можно возиться?! Уже час вас жду!

Он подошёл к Тине, взял её под руку, и мы молча спустились к набережной. Было очень тепло и воздух был наполнен ароматом вечерних цветов. Отовсюду доносились музыка и задорный смех отдыхающих, и меня тянуло в пляс.

Мы неспешно обошли почти все аллеи. В парках уже зажглись фонари, и вечер наполнился праздничным смыслом. От долгой ходьбы мы устали и заглянули в местный бар, который мило ютился на берегу возле пристани. Там было спокойно и по-домашнему. В раскрытых окнах виднелось искрящее море, а барную вывеску трепал морской ветерок. Декорации внутри были скудные, и отделка на стульях местами ободранная, а затоптанный деревянный пол скрипел при каждом движении.

В баре почему-то не играла музыка. Такой расклад мне показался странным. Обычно в это время музыка всегда и всюду сопровождала приподнятое настроение отдыхающих. Мы могли зайти в другое место (таких здесь было уйма), но Бен и Тина заглянули именно сюда. Их что-то привлекало в этом месте. Ну да, по-старому обставлено, большие окна с выходом на море, много места, потёртая посуда с элементами античности, удобные кресла, ну и, конечно, свежий бриз, обдувающий тебя со всех сторон. Удручал всю эту обстановку только гул людей, сидящих кто за столиками, кто у барной стойки. И меньше всего мне хотелось слушать их несмолкаемое кваканье. Тину и Бена это не напрягала. Они были чересчур увлечены друг другом – так что только я одна выглядела недовольной. Нужно было срочно выпить.

Тина заказала выпивку и холодные закуски. Через пять минут бутылочка отменного вина уже стояла в центре нашего стола, а спустя ещё каких-то несколько минут креплёное винцо ударило мне в голову, и я воскликнула: «Маэстро, а где же музыка?!» На меня все покосились. В недоумении на меня глазел весь бар, и только один молодой человек у стойки бросил беглый взгляд на одинокий синтезатор в углу и, сделав несколько шагов ко мне, нагнулся и тихо произнёс: «Вы, наверное, приезжая и не знаете, что летом музыка по вечерам здесь исполняется вживую. Начало в 10», – вежливо добавил он. От него со страшной силой потянуло дорогим парфюмом. Пол флакона, что ли, вылил на себя. Идиот какой-то, думала я, ненавижу, когда люди экстремально душатся, ещё в такую душегубку. М-да, казалось бы, всего духи, а могут рассказать о человеке многое.

Я, помню, точно так же отдыхала, но не здесь, а на другом курортном побережье у себя на родине. Заселилась в отель в десяти минутах ходьбы от пляжа и там раззнакомилась с молодыми людьми. Со мной по соседству жила, по-моему, Таня. Высокая, крупная блондинка с шикарными ногами от ушей. Мы часто с ней общались через выемки в перегородке на балконе, ели вместе в столовой и, естественно, тусили – не без этого. Позже к нам присоединилась одна молодая пара. Мы устраивали посиделки в парке. Было тепло, пахли магнолии, стрекотали сверчки… – прям взяло за душу это уцелевшее воспоминание.

Так вот, на берегу в таком похожем ресторанчике, как этот, только в том был ещё второй этаж – крытый и открытый – работал милый парень, как сейчас его помню, вот только с именами туго. Звали его, кажется, Алёша. Тогда время ещё не взяло своё, и я была пытливой, говорливой. С лёгкостью знакомилась с людьми. Он мне очень нравился. И вся та обстановка. Идёшь по набережной – справа длинный, тянущийся вдоль всего побережья ряд ресторанов и кафе с игровыми автоматами, дискотеками по вечерам и прочее. В одном из тех ресторанов работал Алёша. Мы познакомлюсь в автобусе по пути к морскому побережью. То был мой долгожданный отдых, а для него – работа. Сам он был из небольшого городка в центральной части страны, и каждый год на всё лето уезжал на юг на заработки. Мы были одногодки. В том возрасте я и думать не могла о работе, как только об учёбе и об отдыхе, а кто-то, как Алёша, уже вкалывал до седьмого пота.

Я взглянула на часы, которые весели на стене над самой верхней полкой в баре. Мне казалось, что они тикали пугающе громко. От спиртного все мои чувства так обострялись, что заглушить их могла только музыка. «Вы, наверное, приезжая – боже мой, какая речь», – передразнивала я – про себя, конечно, – до безобразия надушенного чувака у барной стойки. Когда вкусно от мужчины пахло, и он стоял ко мне так близко, то нос мой сам тянулся в его сторону, а в этом случае обидно – запах, слышно, дорогой, но человек безвкусный. Начало в десять, а сейчас только восемь. Я отклонилась на спинку кресла и со скукой озиралась по сторонам, иногда тайком поглядывая на того кретина. К счастью, был он внешне ничего. Здоровый дух в здоровом теле – что-то вроде этого. «Живая музыка здесь редкость», – донеслось мне слева. Пышущий здоровьем парень, которого я несколько минут назад окрестила мысленно кретином, уже прильнул ко мне и больно резво попивал шампанское. Ну надо же, я оторвала взгляд от его розовато-беленькой мордашки всего на несколько секунд, а он тут как тут – уже нарисовался.

Мне шипела в ухо Тина:

– Ну, давай же, улыбнись. Не видишь, человек старается.

Тина ловко подпихнула меня к нему, и так, по её вине я провела весь вечер с этим человеком. В довершении всего нас постоянно окружали озабоченные парочки, которые то целовались, то зажимались, то ещё весть знает чем занимались в притенённых уголках. Пристыдить бы их – да некому. Я рассуждала как старуха, не то от зависти, не то и впрямь меня вдруг осадил консервативный настрой папы. Прям сижу и слышу, как отец кричит с балкона: Алиса, пора домой.

Мой незнакомец оказался очень скромным. Ни малейшего намёка не то чтобы на близость, а даже обнимашками не пахло. Он, как последний из могикан, продержал весь вечер руки при себе. Вот это выдержка. Значит, Тина с Беном пересели за другой столик, обнимались, целовались, меня оставили на этого зануду, который под конец ещё нажрался, и я вызвала ему такси. Хорошо, что расплатился хоть с официантом, а то пришлось бы мне ещё и за него платить.

Как быстро наступил глубокий вечер, переходящий в ночь. Вскоре музыканты отыграли свой концерт, и музыка совсем утихла, а бар и вовсе опустел. Из кромешной темноты доносился шум прибоя. Мы очутились на пляже. В моей голове по-прежнему гудела музыка в вперемешку с голосами пьяной ресторанной публики. У меня перед глазами всё плыло. Кажись, я чуточку перебрала с коктейлями и намешали их с вином – нельзя так делать. Хмельное веселье продолжалось только у меня и Тины, а Бен вдруг почему-то сделался невыносимо скучным. Он хотел вернуться в номер и лечь спать. Тина пол часа уговаривала его пойти с нами на дискотеку. Она была уверенна, что под шум весёлой музыки он взбодрится и перестанет ныть. У неё к нему был свой особенный подход. Она знала, на какое место нужно было смело надавить в случае необходимости, а как по мне, то мы могли его отправить в номер, а сами затусить вдвоём. В итоге дискотека удалась. Меня дважды приглашал какой-то симпатичный парень на медленный танец. Его имени я, к сожалению, не помню, но была уверенна в одном – танцевал он потрясающе.

Уже светало. Доигрывал последний аккорд. Бен так напился, что едва держался на ногах и еле ворочал языком.

– Пора возвращаться в отель, – простонала Тина, а я очень устала и больше не могла вымолвить ни слова, только жутко хотелось прилечь и проспать до полудня. Утро мне всегда казалось обывательским, и воспринимала я его болезненно. Эта вечная рутина, дисциплина требовали временной попойки, чтобы не страдать однообразием. К счастью, жизнь моя не давала мне скучать.

Не успев зайти в номер, мы тут же расползлись по комнате – кто куда. Я нащупала кровать и словно камнем залегла на дно, не чувствуя своих собственных ног. Даже там, на дискотеке, они не гудели так, как в постели. Всё-таки непревзойдённая способность алкоголя заглушить на время боль поражала своим колоссальным действием. Всего лишь несколько минут в полудрёме я слышала шум прибоя, который словно колыбельная, убаюкивал меня. Потом я видела Марселя, как он лежит со мной и дышит мне в затылок, и кончиками пальцев проводит мне по волосам, а затем я вырубилась, и наступила тишина.

Когда я проснулась, стоял жаркий изнывающей полдень. Вся прелесть номера на берегу как раз и заключалась в постоянном бризе. Здесь ветер дул с моря, и это то, что я всегда ценила в отдыхе. От похмелья кружилась голова, и шумела музыка в ушах. Тина всё еще спала, а Бен ютился на диване в самом конце комнаты. Похоже, до своего номера я так и не дошла, провалившись в сон на кровати рядом с Тиной, а бедный Бен был вынужден ютиться на тахте, уступив мне своё место возле Тины. Кстати, я уже и позабыла о том, что он признался мне в любви. Возможно, было это временное помешательство у Бена, но я об этом ничего не спрашивала и не задавала никаких вопросов Тине. Думала, что, если он опять начнёт своё любовное признание, то тогда и буду действовать, а пока что отдыхаем.