Текст книги "Я уеду отсюда"

Автор книги: Лиана Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Глава 1

Лето 1958 года

Я уеду отсюда. Как только вырасту, уеду.

Стану секретарём. Жаль, конечно, что я не парень. Была бы парнем, стала бы шофером.

Ну, и секретарём можно. Вон, соседка Добрякова, сходит в сельсовет, выдаст справочку, и домой, свободная целый день.

Надо кому, постучит к ней в дверь, позовёт. А как сделает все домашние дела, так и справку выдаст. Работа чистая, уважаемая, и при Председателе сельсовета. Одно слово – начальство.

Водителем интереснее. Сиди себе, смотри в окно. Можно съездить в соседнюю деревню, узнать, как они поживают. Жаль, девчонки не могут быть шофёрами. Я бы, прямо очень – очень хотела. Почему я не парень?

Вон у подружки Люськи отец Председатель сельсовета. Его в посёлок Гари возит водитель. Это не в поле на жаре спину гнуть, на комарах и оводах. Все чисто, культурно. Приедет в Гари и сидит себе, ждёт, когда Люськин отец Василий Прощенков дела свои сделает и домой, в Андрюшку. Хорошо, и прокатился, и зарплату платят.

Правда, дорога плохая. А точнее – её совсем нет. По весне и на тракторе не проехать по деревне. Рытвины такие, прямо по пояс – просто так и не пройдешь. Никакие сапоги кирзовые не спасут. Не перелезть. А в Гари ехать целый день. Папа говорит 49 километров. Лучше машину водить, конечно, не в колхозе. В колхозе – тяжело, работы много.

У колхозников нет паспортов. Их дети не могут уехать из Андрюшки учиться в район или город. Им только в колхоз.

Собираясь поехать из родного села куда–нибудь дальше райцентра, каждый колхозник обязан обзавестись удостоверяющей его личность справкой из сельсовета, действующей не более тридцати дней.

Справку дают исключительно с разрешения председателя колхоза, чтобы пожизненно записанный в его ряды крестьянин не вздумал оставить коллективное хозяйство. За нарушение такого порядка дают штраф или тюремный срок.

Стране нужна сельскохозяйственная продукция и колхозники обеспечивают ею.

У них одна работа до ночи на общем поле за трудодни, а потом на своём огороде.

Наша семья – не колхозники. Отец пришёл с войны больным, работать не может. Ему, как инвалиду дают продукты по специальным карточкам: сахар, немного масла.

Мама говорит, у него цирроз печени. Когда отцу сильно плохо, он в стакане размешивает сахар и пьет сладкую воду. Наверное, это помогает. Мне его жалко. Когда он пришёл с войны, женился на моей маме, у мамы уже было две дочки, мои сестры – Нэля и Галя. Их отец погиб на фронте.

Отец часто уходит на охоту, или на лодке уплывает, ловит рыбу. Иногда его нет несколько дней. Зато, когда он приходит, всегда принесет или глухаря, или рябчиков, рыбы наловит.

Мама делает из глухаря вкусное жаркое. С утра натопит печь и поставит на целый день томиться в чугунке. А мы ждём.

Вообще, я люблю яичницу и масло. Но яиц и масла мало, на всех не хватает. Я болею, у меня что-то с ногами, или с сердцем, очаги на лёгких.

Поэтому мама жарит яичницу на масле в бане на печке, и кормит меня там одну. Еды всё время мало. Весной, когда речка Анеп вскрывается, по ней в Андрюшку привозят продукты, и в деревне праздник.

А ещё, в магазине продается огромная головка сыра, прямо больше моей головы. Мама приносит мне малюсенький кусочек и смеётся: «Томка, весь сыр в деревне съела!».

– И ничего, и не съела.

Сыра всегда мало. Он очень вкусный. Когда вырасту буду есть масло, сыр и яичницу.

Пенсия у отца маленькая, по болезни 35 рублей. Денег на семью из пяти человек недостаточно.

Я очень люблю своего отца. Он всё время занят. Отец кладет соседям печки. Иногда его зовут в соседние деревни и хутора. За сложенную печку отцу дают деньги и все благодарят.

Лучше моего отца их никто не кладёт. Все знают: Александр – лучший печник. Если он сложит печку, то зимой будет в доме тепло.

Отец строит нам дом, торопится, надо успеть до зимы.

Мама беременная, скоро у меня будет братик, и его принесут уже в новый дом.

На дворе лето, место, которое отец выбрал для строительства, очень мне нравится – красивое.

Наш дом будет на высокой горке. Пока, конечно, очень много работы. Но скоро, мы переедем. Сейчас у нас нет своего дома. А потом мы будем жить со всех сторон окружённые прудом, речкой, озером и лесом.

Пруд зарос кувшинками. Жалко, они далеко от берега, я бы обязательно их нарвала, если бы они были поближе. Но к пруду меня не пускают. Меня никуда не пускают.

Все ребята носятся по деревне, а мне надо помогать отцу. Если не я, ему никто не поможет. Мои старшие сестры уехали учиться. Я тоже хочу бегать, играть в прятки, в лапту. Мне гулять нельзя.

Сегодня 11 июня 1958 года у меня День рождения и я сижу верхом на колючем бревне.

Это толстое противное бревно нужно чистить от кожуры, чтобы оно было беленьким. Острым скребком я сдираю с дерева верхнюю корку.

Дерево очень толстое, тугое, скребок то и дело срывается. Сил моих недостаточно, чтобы шкурить. На дереве сидеть неудобно, оно противно колется. Все тело затекло.

До чего же мне обидно. Слезы сами по себе начинают капать на руки, на скребок, и бревно. Комары лезут в рот и прилипают к слезинкам на щеках.

Когда я вырасту, я не буду заставлять своих детей шкурить бревна. Я вообще, их ничего не буду заставлять делать.

Мне исполнилось 10 лет. Так горько, я ещё не плакала. Мне непонятно, почему моя жизнь не такая, как у других. Мне всё время надо что-то делать. Весь день рождения я провела, шкуря брёвна.

Брёвна у меня получаются гладенькие. Дом будет хорошим.

Папа меня хвалит. И говорит, что Дочь Тамара со всем справляется. Мне очень горько, хотя я и рада помочь.

Мой отец всегда называет меня гордо: «Дочь Тамара». Я слышала, что у него была дочка до войны (до женитьбы на маме), и её звали также как и меня, но она погибла.

Мне жалко отца, он такой худой, замученный. Утром еле встает, так ему тяжело от болезни.

Отец был в плену. Его тело всё в страшных шрамах. Но он скрывает их и никогда не рассказывает об этом. Фашисты пытали его, по несколько часов подвешивали за ноги вниз головой, натравливали собак. Я не понимаю, как это может быть. Как подумаю об этом, мурашки по коже, хочется плакать. Мой отец самый – самый лучший.

Утром я прошу его взять меня с собой, он собрался к соседу класть печку. Глину для печки мы копаем недалеко от речки.

Отец складывает кирпичики, делает раствор. Всё у него получается ровненько. Деревенские мужики подходят к отцу и любуются его работой.

Мне интересно, смогу ли я также, как отец. Он разрешает мне попробовать.

Я затираю шовчики между кирпичами, глажу ладошкой с глиной по стенке печки. Отец, удивляется, и снова хвалит свою Дочь Тамару.

Я радуюсь, что опять помогла отцу, и мы быстрее справились с делом.

Дальше, так и пошло. Отец кладет, я затираю, превращаю печку в ровненькую красавицу. Интерес, конечно к этому делу у меня быстро пропал, но другого помощника у отца нет.

Всё лето мы строим дом и кладем печки.

Я завидую своей подружке Люське. Она никогда ничего не делает, у неё есть бабушка. Я тоже хочу бабушку. Но у меня её нет.

Дом Люськи напротив сельсовета. Её бабушка с раннего утра хлопочет по дому. В их огромном доме всегда вкусно пахнет едой.

Люськина бабушка каждое утро печет хлеб, запах которого слышен аж с улицы; варит щи, управляет домом. Люська всегда сыта и свободна.

В их доме стоит огромный чёрный кожаный диван с откидными валиками, на которые можно облокотиться. Такого дивана в деревне больше ни у кого нет. Дома чисто и уютно.

Я не понимаю, почему Люська может свободно бегать, ходить с ребятами на речку, а я всё время занята.

Даже, чтобы сходить в кино, мне приходится долго выпрашивать у мамы разрешение и пять копеек на билет.

А ведь фильм привозят в деревенский клуб всего один раз в неделю. Мама всё время удивляется и говорит, что я видела это кино вчера и зачем мне второй раз идти в клуб.

Попасть в клуб, это – целое счастье. Выпросив пять копеек на билет, я всегда мчусь скорее занять самое лучшее место.

Лучшее место, это, конечно же, на полу, перед самым экраном. Как здорово сидеть прямо рядом с героями. Один фильм я бы смотрела и смотрела много раз. Почему нельзя ходить в кино каждый день?

Ещё рано утром, зная, что в клуб привезли новый фильм и на магазине и сельсовете повесили афишу, я начинаю канючить у мамы разрешение и деньги, чтобы вечером получить долгожданную радость.

Я мою ненавистные молочные трехлитровые банки. Мыть их очень неприятно: они жирные, холодная вода студит руки и ничего не отмывает.

Банок всегда много. Руки почти полностью входят в банку и становятся липкими. Ещё мне надо купить хлеб.

Магазин далеко, чтобы пройти по засохшим колдобинам развороченной тракторами дороги надо не один раз ободрать ноги. Но надежда на вечерний поход в клуб и растопленное сердце мамы жива, и я иду.

Хлеб тяжёлый, одна булка весит целый килограмм, а их несколько. Обратная дорога превращается в целое преодоление. Хлебные булки царапают ноги сквозь сетку и по колеястой дороге тащить их неудобно.

Дома я снова хожу кругами около мамы и прошу деньги на билет.

Мама, наконец – то, разрешает, но радость портит новость о том, что с утра мамина Кума идёт за ягодами и берёт меня с собой.

Мамина Кума – здоровенная тётка, которая как лось носится по лесу в поисках ягод. Бегать за ней – это целое наказание. Я всё время боюсь потеряться и гляжу, куда она бежит. Естественно, что ягод набрать столько же, как она, я не могу. Я не люблю собирать ягоды, меня всегда кусают комары. Они такие огромные и злые, что, когда я прихожу из леса, тело долго чешется от их злобных укусов.

Радость от разрешения пойти в кино перебивает разочарование от завтрашнего похода в лес и предчувствия маминого неудовольствия по поводу количества собранных мной ягод. Я ещё никогда не смогла набрать столько ягод, чтобы мама была довольна. У Кумы всегда больше.

Папа сказал, что повезёт меня в санаторий лечиться в место с красивым названием «Глядены». Мы поедем на поезде.

Я ни разу не видела поезд, даже в кино, которое показывают в клубе. Мне волнительно, страшно и очень интересно. Кроме своей деревни Андрюшино, я нигде не была.

Как это уехать в другое место, и остаться совсем – совсем одной. Я не могу понять, что я чувствую больше: страх или радость?

Папа сказал, чтобы я ничего не боялась, что поезд – это как дом и я ничего не почувствую, будет интересно и нестрашно. Папа пообещал, что я буду смотреть в окно, и в нём будут мелькать деревья и дома. А в санатории будут дети, с которыми я обязательно подружусь. Он заберёт меня через месяц, кода я поправлю своё здоровье.

Я не могу поверить, что увижу другой мир. Большой мир. Я знаю, что этот мир мне очень понравится. Я верю, что мне понравится и поезд потому, что папа обещал.

А ещё я знаю, что обязательно отсюда уеду, навсегда. Я буду жить в большом городе, и пусть этот город сейчас ещё пока живет только в кино, которое я смотрю на полу перед экраном деревенского клуба.

ПС.

Село Андрюшино расположено в малонаселенной лесной местности на левом берегу реки  Анеп (правого притока реки Тавда), в 45 километрах (по автотрассе в 51 километрах) к юго-востоку от районного центра посёлка Гари Свердловской области.

В просторечии село называли – Андрюшка. Дорог в село не было. Эта проблема есть и сейчас.

Глава 2

Глядены

В Глядены мы с папой едем несколько дней. Сначала на почтовой машине до Гарей, потом – по реке до Сосьвы.

В дороге интересно. Внутри меня искрятся маленькие звёздочки, они пританцовывают и наполняют восторгом. Хочется петь и танцевать. Всё моё тело пропитано радостью. Скоро я увижу город, такой, как в кино.

Мне кажется, что где-то в середине груди сидит маленький весёлый чертёнок, который хочет вырваться наружу и бежать вперед вприпрыжку.

Когда я смотрела в клубе фильм, меня удивило, что земля в кино гладкая-гладкая, блестящая и мокрая. Папа тогда сказал, что это асфальт и в городе хорошая дорога, на ней нет огромных колдобин.

Но асфальт оказался не тёмным и мокрым, каким был в фильме, а серым и сухим. Выглядит он как твёрдая отполированная корочка. И даже если осенью будет дождь, не раскиснет, и можно будет спокойно ходить, и даже не в сапогах.

Мама в холод заставляет меня носить кирзовые сапоги. Мне они не нравятся.

Когда собираюсь в школу, на глазах у мамы надеваю эти тяжелые противные сапожищи. Мама никогда не отстанет, и будет ругаться, и ждать, пока я их не надену. Она говорит, что я заморожу ноги и не смогу родить.

В сенках у меня – ботиночки, я тихо прячу кирзачищи, и в школу бегу уже красивая.

Недавно я упала в школе. Хотела встать, а ноги не стали слушаться, как ватные у тряпочной куклы.

Евдокия Васильевна наша учительница сильно испугалась и заставила дворника нести меня в больницу. В деревне учительницу за глаза все зовут Ефтаксинья. У нас в деревне у многих есть прозвища.

Когда мама прибежала ко мне в больницу, я уже смогла встать.

Я рассказала, как прокатилась на закорках у дворника. Но маме было не смешно, и она сильно волновалась.

Из-за того, что я упала тогда в школе, меня и повезли в Глядены.

Мы с отцом приехали на вокзал, папа купил билеты и повёл меня к поезду. Я очень устала и всё – еще волнуюсь. Поезд длинный и металлический. От вагонов пахнет какой-то гарью перемешанной с мазутом, как от трактора и исходит жар, вагоны нагрелись на солнце.

Папа подал билеты и подсадил меня внутрь вагона. Коридор в вагоне узкий, а по бокам полочки, на которых стали рассаживаться люди.

Мне досталось место у окна, и я стала смотреть, как по перрону идут -торопятся люди, с рюкзаками, пайвами и всякими корзинами. Все суетятся. Папа ещё раз сказал, чтобы я не боялась и поезд тихонько качнулся. Мы поехали!

Как здорово. Поезд – это и большущая машина, и дом с колёсищами.

Вот приеду обратно, расскажу Люське. Люська поезд ещё не видела. А я уже еду. Рядом с нами сидит толстая тётка с мужем. Они о чём-то разговаривают с отцом. А я смотрю в окно, где мелькают деревья. Хочется спать.

Мы приехали в Алапаевск. В этом городе у папы живет знакомый, и мы будем у него ночевать, а потом уже поедем в Глядены.

Мой папа очень умный. Он много всего знает. Я удивляюсь, как он находит дорогу. С ним не страшно. Я хочу быть такой, как отец.

До войны папа работал мастером в городе Серове в ремесленном училище при заводе, учил студентов работать на слесарном станке.

У нас даже карточка такая есть, где папа работает за станком. Правда, фотография очень маленькая, с мою ладонь. На картинке он совсем молодой, в залихватской кепке и глухой рубахе. Жалко, что он стоит за станком и целиком его не видно. Станок большой, а папка не высокий.

Сейчас мой папка изменился, он стал очень взрослым и худющим. Мама говорит: «Война его доканала. Спасибо, что жив!»

Папка и сейчас всё время носит кепку, и летом, и осенью и даже зимой и с фуфайкой, и с пальто. В деревне все ходят в фуфайках. А у моего папки есть куртка «хулиганка». Он говорит, что в Ленинграде такие куртки называют «Москвички», а в Москве «Ленинградками». Курточка эта – длиной до талии, на широком поясе, с двумя большими карманами и подобием широкой кокетки спереди, скроенной из другого материала, нежели сама курточка. Хулиганку мама соорудила дома из нескольких старых вещей. Куртка служит альтернативой пиджаку.

Мой отец раньше был городским.

А ещё до этой работы в Серове с осени 1937 года он служил Советской Армии и принимал участие в Дальневосточной Военной Компании в строительно-инженерном батальоне.

С октября 1937 года японо-маньчжурские силы систематически проверяли на прочность советскую границу в районе Приморья, пытаясь захватить и укрепиться на той или иной высоте.

Папа говорит, что с января 1938 года военные провокации на границе с Манчжурией в районе Приморья усилились.

Со слов отца, с 1 января по 20 августа 1938 года японцы организовали 124 нарушения границы по суше, 120 на море, произошло 19 боевых столкновений. Самыми серьезными из них стали бои у озера Хасан.

Мне всегда интересно разговаривать с папой.

По дороге к знакомому отца, у которого мы собрались ночевать, я спрашиваю про папину прошлую жизнь, о том, где он был, и что видел. Папка всегда всё растолковывает мне понятно, непременно шутит. Хотя, он очень скромный и не любит рассказывать, особенно про войну.

– Папа, а откуда ты знаешь того человека, к которому мы идем? – интересуюсь я,

– Служил с ним в армии на Дальнем Востоке.

– Папа, а почему была битва у озера Хасан? – не унимаюсь я, хотя уже много раз про это слышала папины разговоры с деревенскими мужиками, когда мы клали печки.

– В качестве предлога для начала военных действий японцы выдвинули территориальную претензию к СССР. Япония говорила, что ей принадлежит территория около озера Хасан и реки Туманной. Но на самом деле настоящей причиной являлась активная помощь нашей страны Китаю в период после подписания 21 августа 1937 года советско-китайского договора о ненападении (которое и вызвало обострение советско-японских противоречий и ухудшение советско-японских отношений). Мы хотели помочь Китаю, и СССР оказывал ему поддержку материально-техническую, дипломатическую, военную помощь, – подробно и обстоятельно мне отвечает отец.

– Папа, а это наша земля? – спрашиваю я.

– Да, дочка, мы считаем это нашей землёй. А яблоком раздора Китая и Японии является Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД). Япония воспользовалась гражданской войной в Китае, оккупировала Манчжурию и создала своё марионеточное государство.

– Папа, а войны не будет?

– Нет, Дочь Тамара, не будет. 11 августа 1938 года между СССР и Японией заключено перемирие, а уже в 1939 году СССР одержал уверенную и безоговорочную победу над Японией в боях на реке Халхин – Гол.

– Папа, а на войне очень страшно?

– На войне, всегда, страшно, – ответил папа, и его глаза стали печальными.

Когда речь заходит о войне, папа старается перевести тему. Видно, что он много пережил и ему очень больно вспоминать о прошлом. Про то, как он воевал, рассказывать не хочет.

Всегда ограничивается только общими фразами, которые говорят, что война – это зло.

Мой отец Петухов Александр Федорович был демобилизован с Дальнего Востока через год после призыва в Советскую армию в связи с болезнью.

И только мой бедный папка вернулся из армии, устроился на работу, как началась Великая Отечественная война.

Из-за проклятых фашистов, папе пришлось бросить работу в Серове и в августе 1941 года идти на фронт.

Мы пришли к папиному знакомому. У них дома есть телевизор! У нас в Андрюшке ни у кого нет, и я никогда раньше его живьём не видела (только в кино). Даже у Люськи дома нет телевизора.

Это, как же здорово! Можно не просить у мамы пять копеек на фильм в клуб, и смотреть кино сколько влезет!

Папин знакомый убрал белую салфеточку, которой накрыт небольшой чёрный телевизор и включил его. Кино там не показывают. По телевизору строгий диктор в тёмном костюме рассказывает новости. Я хотела спать, а мужчина скучно бубнил про какие-то надои молока. Телевизор выключили.

У нас дома раньше было радио на батареях. Папа включал его, чтобы послушать новости. Батареи надо заряжать. И поэтому папа радио после новостей выключал. Когда отец слушал новости, нужно было молчать и не мешать ему.

Но, недавно у нас появилось радио, которое работает без батарей. Его можно слушать, когда хочешь и сколько хочешь.

Год назад, летом 1957 года в Москве был Фестиваль. По радио рассказывали про этот Фестиваль, но самое главное, стали передавать разные песни.

Мне понравилась песня «Подмосковные вечера», её поют Эдита Пьеха и Владимир Трошин. А ещё передавали песню «Если бы парни всей земли».

Песни мы с сестрами и мамой записываем в тетрадочку, чтобы выучить слова, а потом поём. Мама любит петь. Она всегда поёт.

Мама моя очень красивая. У нее тёмные каштановые волосы, из которых она делает необыкновенные прически. Она большая модница.

Волосы она укладывает в «Виктори роллс», что означает «Локоны Победы».

Она закручивает волосы в жгуты и обворачивает их вокруг головы. Валики из волос укладывает по разному: по бокам головы, или от лба – к затылку.

Такая прическа предполагает распущенные волосы, кончики которых непременно должны быть накручены под низ, тем самым создавая видимость объёма.

Волосы следует разделить на идеально ровный пробор, а передние пряди, включая челку, надо закрепить зажимами. Верхние пряди начёсываются и закручиваются с конца до основания в своеобразные валики, которые крепятся шпильками. Важно, чтобы крепления не было видно, а сами валики не слишком плотно прилегали к голове, а закручивались в виде кольца, чтобы просвет был виден.

Мама любит, чтобы волосы были волнистые. Она делает завивку. Сначала накручивает бумажку на тряпочку жгутиком, делает папьльотки и получаются кудри.

Все прически мама подглядывает из фильмов, которые показывают в нашем деревенском клубе.

Для укладки прически у мамы есть красивая сеточка. Мама её связала крючком. Сеточка украшена белыми бусинками. Прическа за счет сеточки сохраняет волосы в форме, удерживает их, и при этом скрывает, если волосы где то лежат чуть неровно, т.к. задние пряди волос все время норовят вылезти.

Мама любит носить всякие головные уборы, не такие, как носят в деревне. Женщины в Андрюшке одевают для тепла только платки и шали. Моя мама обязательно, где-нибудь раздобудет себе беретку или шляпку.

У мамы есть шляпка, которую она смешно называет «менингитка». Наверное, её так называют, что тепла от неё нет никакого, только один – форс. Менингитка едва прикрывает затылок, такая маленькая. Но форс мороза не боится.

А у меня две русые косички.

На праздниках папа играет на гармошке. Маме не нравится, что папа всё время играет. Ей надо с ним веселиться, плясать, а его просят играть.

С праздника мама иногда приходит злая и ругает папу, говорит: «Уснул на своей гармошке, как боров на свинье». Почему боров спит? Папа же играл, а не спал.

Я люблю, когда папа играет. Вся деревня любит папину гармошку.

А ещё после Фестиваля в клуб привезли кино «Девушка с гитарой». Главную героиню там играет Людмила Гурченко. Кино было про подготовку к этому Фестивалю. Так что мы тоже, как будто поучаствовали.

Жалко, что в Андрюшке нет телевизора, асфальта и высоких домов. И доехать до нас нормально никак не возможно.

Утром мы едем уже в Глядены. Санаторий Глядены находится недалеко от города Сухой Лог.

В санатории меня будут лечить грязью. Мне смешно, что за грязью надо ехать из Андрюшки в другую деревню, да ещё так долго, несколько дней, как будто у нас своей грязищи нет. Но папа объясняет, что это не простая грязь, а сапропелевая из озер Гальян и Молтаево, ей лечат детей после паралича. Всё равно смешно, у нас и озёр, и рек – как грязи, завались просто.

По дороге папа покупает мне мороженое. Раньше я его никогда не пробовала. Оно в мягком съедобном стаканчике, сладкое и холодное, как лёд. Очень вкусное.

Как хорошо жить в городе. Здорово, что меня повезли в санаторий. В Андрюшке я бы никогда не попробовала мороженое и ничегошеньки не увидела. А за одну только дорогу в санаторий, я вон, сколько всего попробовала и увидела!

В санатории папа отдал меня воспитателю, мы попрощались, и отец поехал домой. Мне стало грустно, и я заплакала. Мне захотелось с ним обратно. Но воспитатель взяла меня за руку и отвела в комнату, где стояли кровати и были дети.

На лечении я познакомилась с Верой. Она из города Свердловска. Вера хорошая. Она не задаётся, не хвастает. У неё красивая одежда. Мы подружились. Вера угостила меня вкусной сладостью и сказала, что это вафли. В Андрюшке вафель нет.

Когда я приехала домой, я забыла, как называется сладость и долго объясняла родителям, что я ела. Мне хотелось, чтобы они поняли вкус.

Вафли похожи на тонкую-тонкую древесную стружку, а между стружками зажат сладкий снежок (или что-то похожее на снег).

Когда я рассказала, папа догадался, что я ела. И смеялся, что я точно описала, и заверил, что понял, какая это хрустящая стружка вкусная и сладкая. Он даже глаза прижмурил, как сладко я рассказала.

В Гляденах нас учат делать всякие поделки. В школе мы таким не занимались. Мы делали лисичку. Мне сказали, что это называется папье-маше. Было очень интересно.

С едой в санатории – просто беда. Ну, не столовая, конечно плохая, а я, не ем их еду.

На обед и ужин давали говяжье мясо, которое я на дух не переношу. Меня сразу вырвет.

У нас дома один раз меня накормили каким-то вонючим козлом. И с этого времени я и не ем говядину.

В сенках у нас вырыт глубокий ледник. Зимой отец складывает туда глыбы льда, и там, во льду, мы храним еду: мясо, рыбу, сало – в общем, всё, что отец из лесу принесёт.

Летом это мясо противное, сало желтеет и подпахивает заветренным. Из-за того, что в деревню трудно проехать продукты в магазин привозят редко и мало. Некоторые товары выдают поштучно на члена семьи.

И вот одним летом, мама заставила меня, есть это противное мясо. С этих пор я не ем говядину. На завтрак в Гляденах давали сыр, и я его ела.

Я услышала, как воспитатели шепотом обсуждали между собой, почему я ничего не ем. Женщина сказала, про меня, что, наверное, я из семьи сектантов. Кто такие сектанты я не знаю.

Потом в один из дней давали рыбу. Воспитатели увидели, что я ем, и следующий раз меня всегда кормили рыбой и сыром.

Плохо быть не такой, как все.

В Гляденах мне понравилось. Но когда приехал отец, чтобы забрать меня, радостный чертёнок, опять прыгал у меня в груди. Я соскучилась по отцу, по дому, по маме и сёстрам, и по Андрюшке.

Дорога домой тоже очень радостная. Я возвращаюсь уже повидавшей Большой мир.

Разница между Андрюшкой и тем, что я увидела, огромная. Я повзрослела.

Глава 3

Дом

Я люблю свою деревню. Но жить хочу в городе. В городе чисто и красиво. Думаю, что там нет столько тяжёлой работы.

Мы с папой снова едем несколько дней и вот, наконец-то подъезжаем к Андрюшке.

Уже видна церковь. Её построили еще в 1911 году. Это ещё раньше, чем родился мой отец. А родился он в июне 1916 года, а мама – в августе 1922.

Хотя про маму точно никто не знает, когда она родилась. Документы о рождении сгорели, возраст написали со слов. Мама скрывает, сколько ей лет, папа над ней шутит по этому поводу.

Наше село возникло давно. В школе говорили, что в результате Столыпинской аграрной реформы, когда крестьянам разрешили выходить из общины на хутора и отруба. Церковь строили на деньги Переселенческого управления.

Это Управление, ведало переселенческим делом в России, и по уровню приравнивалось к Департаменту Министерства внутренних дел (МВД), позднее вошло в состав Главного управления землеустройства и земледелия (ГУЗиЗ).

Создано оно было, аж 2 декабря 1896, и входило в состав МВД до 1905. Переселенческое управление 6 мая 1905 вошло в состав ГУЗиЗ, ведущей государственной организации, осуществляющей  Столыпинскую аграрную реформу.

Все мероприятия правительства были направлены на поощрение выделения крестьянам-собственникам участков «к одному месту» (отруба, хутора).

Хотя мне больше нравится другая история создания нашего села, про охотника Андрюшку, которому так понравились наши богатые рыбой, пушными зверями таежные, окруженные реками и озёрами места, что он построил себе дом в лесу, а потом к нему и другие люди подтянулись.

Наша церковь деревянная, однопрестольная. Когда её построили, то освятили во имя Святителя Николая, архиепископа Мир Ликийского.

Одна из главных башен Московского Кремля называется тоже Никольской, в честь этого же Святого. Потом в 30-е годы нашу церковь закрыли и стали хранить в ней зерно.

Я боюсь ходить около церкви.

Недавно я прочитала сказку «Вий», там были вурдалаки. Я люблю читать сказки. Но они все очень страшные.

Когда я была маленькая, у меня была няня, она тоже рассказывала мне сказки. Я очень любила слушать её, но всегда было очень жутко. Страшные места она рассказывала с придыханием, шёпотом и жутким голосом.

Ну вот, мы и дома. Приехали с учебы сёстры, мы собрались все вместе.

Сестры учатся в педагогическом училище. Неля, чуть постарше Гали.

Неля гордая и независимая. Галя добрейшая, смешная девчонка. Сёстры красивые. У Гали тёмные глаза, большие чёрные ресницы. Она в семье всегда попадает впросак, в какие-то нелепые ситуации.

Дома у нас чисто и уютно. Мама всё время что-то строчит и вышивает, да и сёстры много вышивок сделали. Мне нравится разглядывать их вышивки: то медведей – боксёров вышьют, то букет сирени.

Я не такая. Шить и вышивать я не умею, руки не из того места растут.

Рукоделию девочек научила мама. Она на все руки мастерица. Уж, все знают, что Катя Петухова может любой женщине и ткань строченую сделать на заказ, и вышить и сшить, и связать. Хотя в деревне многие умеют заниматься подобным ремеслом. Без этого – никуда.

Я не люблю, когда мама мне что-то шьёт. Она обязательно ругается, что я вертлявая, и может казанком толкнуть меж лопаток, если я буду продолжать вертеться. Когда она примеряет на меня своё шитье, всегда ругается, что у неё не получается, как надо. Как будто я и виновата, в этом.

При этом она обидно обзывается и называет меня «Епитимьища».

– Папа, что такое «Епитимьища»? – интересуюсь я у отца.

– Для многих православных людей епитимья – это какое-то дисциплинарное взыскание, налагаемое на провинившегося.

Но в духовном смысле это не наказание, а скорее лекарство, чтобы рана, оставленная грехом, быстрее затянулась, – а почему ты спрашиваешь, Дочь Тамара? – отца заинтересовал мой вопрос и он удивлённо смотрит на меня.

– Мама говорит, что я «Епитимьища» – жалуюсь я.

– Ну, конечно мама говорит, что ты её лекарство, от всех бед – смеётся отец.

Утром, мне уже кажется, что всё, что я увидела, выехав из Андрюшки, было вроде, как и не со мной.

Мне хочется скорее побежать к Люське и рассказать про Глядены, но мама с утра стучит кастрюлями на кухне и чем-то недовольна.

Отец, успокаивает ее, говорит, чтобы она отдохнула: «Катя, Катюша, иди, приляг, я сейчас все сам сделаю…». Но мама продолжает недовольно всё пошвыривать.

Я иду за хлебом.

По дороге я встречаю Нинку Уфимцеву и рассказываю о своём путешествии.

У Нинки отец водовоз. Он всегда ездит по деревне на лошади и у него при себе большой хлыст. Мы его побаиваемся. Он может этим хлыстом и стегануть.

Один раз, зимой мы с Нинкой сбежали с уроков и решили кататься с горки. Весело, всё в снегу. Рады, что сбежали и свободны!

Гора снежная большая, мы на портфеле – вниз с этой горы. Раскраснелись, смеёмся. И вдруг, в один из спусков, видим, Нинкин отец под горой, с которой мы несёмся, соскочил с лошади и к нам бежит, лошадиным кнутом машет.

Уж, как мы бежали от него. Хорошо, что не догнал. Очень ругался, и гнался за нами, размахивая своим хлыстищем. Плеть, аж, посвистывала.