Текст книги "Что забыла Алиса"
Автор книги: Лиана Мориарти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
13
В месте они начали рыться в ежедневнике Алисы.
– «Коктейль, детский сад, – прочла вслух Алиса. – Семь часов». Что это значит?
– Я бы сказала, это значит: все родители из группы Оливии.
– И у меня? Но почему у меня?
– Думаю, потому, что это уже много раз у тебя было.
– Думаешь? Ты что, не знаешь? Ты, значит, на них не ходишь?
– Нет, конечно. Это же школьные дела. Матери приедут. А я не мать.
– Не мать? – Алиса подняла глаза от ежедневника.
Ей показалось, что Элизабет вздрогнула.
– Нет. В этом мне не повезло. Ну, так что же ты будешь делать с этим вечером?
Но Алису вечер совершенно не волновал. Никаких коктейлей для детского сада она не собиралась организовывать.
– Расскажи же мне, что случилось? – обратилась она к сестре. – Расскажи, пожалуйста! После того выкидыша ты еще пробовала забеременеть?
Элизабет отвела глаза.
Клевые заметки классной прабабушки!
Комментарий ДорисизДалласа о том, что не нужно писать слова «дочь» и «внучка» в кавычках, заставил меня задуматься.
Она во многом права. Барб – это моя дочь. Элизабет с Алисой – внучки.
Когда у Барб умер муж, это изменило и мою судьбу. При его жизни это была приятная молодая пара, жившая по соседству. Отец был симпатичный человек в очках, по профессии электрик. Он часто помогал мне выносить мусор. Дочери от него были просто без ума. Как сейчас помню: они бегут по дорожке встречать отца с работы и на голове у них подпрыгивают хвостики.
Я была одинокой женщиной. Это ответ на вопрос Фрэнка Нири. (Не знаю, настоящий вы Фрэнк, тот, кого я учила много лет назад, или какой-нибудь любитель розыгрышей!) Я никогда не выходила замуж. Наверное, как говорят, я разочаровалась в любви.
Но при этом я не чувствовала себя ни одинокой, ни нереализованной. У меня была любимая работа, друзья и «интересы». Я не горела желанием заводить семью. И вот я услышала, что мой приятный молодой сосед умер от сердечного приступа. Это был удар. Никогда не забуду, как девочки появляются из двери в день похорон отца. У них были совершенно бледные, потерянные лица.
Как-то раз я принесла им кастрюлю жаркого, и мне стало понятно, что Барб опустила руки. Она прямо сдалась. Своих родителей она потеряла еще в отрочестве, и, я думаю, эта смерть ее подкосила.
Я стала заходить к ним каждый вечер. Поначалу мной двигало просто чувство долга. Мне казалось, я поступаю правильно. А потом я влюбилась в этих маленьких девочек.
Обе, казалось, решили, что теперь им срочно нужно взрослеть.
Алисе хотелось научиться готовить. Я показала ей, как жарить отбивные на гриле. Несколько недель она экспериментировала, добавляла специи, прямо колдовала! Элизабет больше интересовалась тем, как устроен внешний мир. «Как искать работу? – приставала она ко мне. – Как открыть счет в банке?»
Я старалась как могла, но и сейчас порой удивляюсь, как сильно то время повлияло на девочек. Обе они всегда горячо желали создать «идеальную семью». Я все время думаю: не хотят ли они таким способом вернуться в то безмятежное время, когда еще был жив их отец? И потом, нам всем нравится, когда все идеально.
Никогда не забуду, как Алиса попросила меня пойти с ней в школу на праздник дедушек и бабушек.
– Это Фрэнни. Она наша соседка и моя бабушка, – сказала она учительнице и посмотрела на меня, как будто спрашивая: «Правильно?» Помню, что я молчала и старалась не расплакаться.
Вот моя фотография с Алисой и Элизабет. Она сделана на Рождество в год смерти их отца. (А платье у меня «психоделическое», точно по моде 1970-х годов!) Они очень старались сделать то Рождество радостным для своей матери.
Такие дочери – это счастье.
КОММЕНТАРИИ
ДорисизДалласа
Спасибо за ваш рассказ. Такие милые маленькие девочки. Им повезло, что вы оказались рядом. Да вы и сами были тогда очень и очень привлекательны!
P. S. Простите мое любопытство. Как случилось, что вы разочаровались в любви?
Домашняя работа, написанная Элизабет для доктора Ходжеса
Когда Алиса, округлив глаза, осторожно спросила, не пробовала ли я еще раз забеременеть, меня охватило ощущение нереальности. Я чуть не расхохоталась и подумала, уж не нарочно ли она.
Уже давным-давно я как следует обдумала все эти ранние «потери», как вы их называете, твердо сжимая при этом губы, как будто у вас запор. Доктор Ходжес, я терпеть не могу это выражение вашего лица. Готова поспорить, что и жена ваша тоже. Это выражение всегда провоцирует меня на мысли о том, что еще я могла бы сделать со ста пятьюдесятью долларами, которые я на вас трачу. Помните ту сессию, когда вы хотели заставить меня рассказать о «ранних потерях» (лицо, лицо!), я драматически вздохнула и ответила, что не могу? А на самом деле меня просто бесило выражение вашего лица.
Теперь в основном я думаю о своих «потерях» как о главных этапах своей истории болезни. Если мне случится заговорить с каким-нибудь врачом, я расскажу ему о любой процедуре, о любом анализе и о страшном разочаровании без всякой дрожи в голове, как будто все это для меня ничего не значит, как будто все это случилось не со мной.
Поэтому я могу произнести «второй выкидыш в первом триместре», не смаргивая слезы и не думая о том, что это такое и как я себя тогда чувствовала.
Хочу, чтобы вы знали: я прилежный зритель «Анатомии страсти». Я старательно занимаюсь этой терапией. Я хотела бы, чтобы вы ставили мне оценки. Вам следует оценивать своих пациентов, жаждущих одобрения.
Помню, как счастливы мы были, когда я забеременела во второй раз, потому что в тот раз нам почему-то удалось сделать это естественным способом.
Мой ребенок должен был появиться на свет в январе, семнадцатого числа – сразу после дня рождения Бена. Представляете, если бы он родился в один день с отцом! Но тсссс… не будем об этом вслух. В этот раз мы держали беременность в секрете. Нам казалось, что в первый раз мы ошиблись, когда раззвонили об этом на весь свет. Я воображала, что после окончания первого триместра объявлю о своей второй беременности со спокойным достоинством замужней женщины. Казалось, что так взрослее, рассудительнее. Я бы непринужденно бросала: «Нет, это вовсе не ЭКО, а естественная беременность». В этот раз мы даже не говорили об именах и Бен не похлопывал меня по животу, когда утром целовал на прощание. Мы выражались примерно так: «Если я еще буду беременна на Рождество», шепотом произносили слово «маленький», будто могли обмануть богов, чтобы они не заметили, как рьяно мы стараемся завести ребенка.
На первое ультразвуковое обследование мы шли вместе с Беном, тщательно оделись, словно собирались устраиваться на работу, хотя, если вдуматься, какое значение имеет одежда для этого дела? Обследование проводила молодая, чуть сердитая австралийка. Я волновалась, но и немного рисовалась, если вы понимаете, в чем тут дело. Со стороны могло показаться, что я вся на нервах, но в глубине души я с удовольствием наблюдала за своим волнением: «Смотри, смотри, как она лежит и впивается ногтями в ладони, как, бедная, переживает, хотя, конечно же, в этот раз сердцебиение обязательно будет прослушиваться: такого два раза не бывает». Я уже предвкушала огромное облегчение после процедуры. К глазам подступали слезы, готовые радостно хлынуть по первой же команде. Я была готова обратиться к своему первому ребенку с трогательными словами: «Я тебя никогда не забуду, ты всегда в моем сердце…» – а потом сосредоточиться на новом ребенке, нашем, настоящем. Младенец Алисы должен был появиться уже через несколько дней. Но мы все-таки могли бы называть их близнецами.
– Извините… – сказала сердитая девушка.
Бен сжал зубы и отступил на шаг, как будто ему угрожал удар в пьяной драке и он не хотел попасть под раздачу.
Доктор Ходжес, я уже много раз слышала это профессиональное «извините». Извините… Извините… Извините… Да, ваши коллеги-лекари очень любят извиняться. Интересно, наступит ли тот «прекрасный» день, когда и вы мягко и печально произнесете: «Извините, но я не могу вылечить вас. Наверное, пора подумать о других вариантах – может быть, о трансплантации новой личности».
Мне было стыдно, что все повторилось дважды и почти одинаково. Я чувствовала себя так, будто напрасно трачу чужое время, постоянно заявляясь, чтобы прослушать сердцебиение мертвых младенцев. «Что? Вам кажется, что на этот раз ребенок жив? Не смешите меня. Только не у вас. Ваши попытки забеременеть просто смехотворны. Здесь у нас полно женщин с огромными животами и настоящими, живыми детьми, которые в них брыкаются».
Позднее я думала, что напрасно не рассказала семье о ребенке, потому что тогда я хотела, чтобы все знали о выкидыше, то есть о том, что ребенок на самом деле существовал. Но когда я заговаривала с людьми, их больше интересовало, почему я держала беременность в секрете. Им казалось, что это какое-то надувательство. Мне говорили: «Да, на Пасху было заметно, что ты не пьешь, но ты сама тогда говорила, что тебе совсем не хочется». Иначе говоря – вранье.
Мать Бена была оскорблена. Чтобы она простила нас, пришлось дважды свозить ее в ресторан «Блэк стамп». Самое главное, казалось, было то, что я скрыла беременность, а не то, что потеряла ребенка. Второе поражало гораздо меньше, чем первое, да и чему тут удивляться – все ведь только слышали о его существовании. Смешно, но мне хотелось защитить свою январскую девочку, как будто ее никто не любил, как будто она не была такой же хорошенькой и умненькой, как та, первая.
Я знаю, что это была девочка. В этот раз они послали на анализ «зародышевый материал» и сказали мне, что я жду хромосомно нормального ребенка женского пола. Передо мной извинились, что так и не смогли понять, почему я его потеряла. Мне сказали, что с выкидышами вообще много непонятного, но что, если верить статистике, у меня еще есть шанс родить крепкого, здорового ребенка. Не вешать носа! Все будет хорошо!
Через неделю после выскабливания – жуткое название для жуткой процедуры; никогда мне не было так одиноко, как после выскабливания, когда я проснулась в палате, – я отправилась в больницу к Алисе, посмотреть на ее новорожденную девочку. Конечно же, Алиса сказала, что мне вовсе незачем было приезжать, и Бен сказал, что незачем, но я все-таки приехала. Не знаю почему, но я твердо решила делать все то, что я делала бы в нормальной обстановке.
В киоске я купила розовую открытку, украшенную золотыми блестками и надписью: «Поздравляем с девочкой!» Потом заехала в магазин «Пампкин петч» и купила крошечное желтое платье, расшитое бабочками. «Правда же, от такого платья захочется иметь маленькую девочку!» – кудахтала продавщица.
Я завернула платье в розовую бумагу, надписала открытку, доехала до больницы, приткнула машину на парковку и пошла по коридорам с подарком в одной руке и пачкой бульварных журналов для Алисы в другой. Все время я наблюдала за собой как бы со стороны и приятно удивлялась: «Хорошо держишься… Очень хорошо… Скоро все закончится, приедешь домой, включишь телевизор…»
Алиса была в палате одна и кормила грудью Оливию.
Моя собственная грудь просто горела от боли. Со стороны тела очень подло вести себя так: все болит, будто ты до сих пор беременна, хотя ребенка уже давным-давно выскоблили из твоего чрева.
– Посмотрите-ка на нее! – обратилась я к Алисе в полной готовности начать обычную болтовню о новорожденной.
В последнее время я хорошо навострилась в этом деле. Как раз на прошлой неделе я навещала подругу, которая тоже родила третьего, и пусть я оцениваю себя сама, но это правда – придраться было не к чему. «Ой, какие маленькие ручки!», «Ой, у нее глазки (носик, ротик и т. д.) точно как у тебя!», «Ну конечно подержу!» Восторженно вздыхаем… Болтаем… Улыбаемся… Не думать об этом, не думать, не думать. За такую игру впору «Оскара» получать.
Но Алиса не дала мне блеснуть актерскими талантами.
Увидев меня, она протянула свободную руку, лицо ее все сморщилось, и она произнесла:
– Не ты бы должна меня навещать, а наоборот.
Я села на край ее кровати и разрешила обнять себя. Слезы Алисы текли прямо на нежную, крошечную головку Оливии, но та продолжала изо всех сил сосать, словно от этого зависела вся ее жизнь. Алисе всегда очень нравилось кормить грудью эту свою девочку.
Этот день совершенно выпал из моей памяти. Я не помнила, как много значили для меня искренние слезы Алисы из-за моего горя. Она как будто брала его на себя. Я думала: «Все в порядке, я могу это сделать, я это переживу, все будет хорошо…»
Только я не понимала, что «этому» не будет конца.
Так… По-моему, сейчас произошел первый небольшой прорыв в моей дневниковой терапии. Хотя не нужно быть такой самонадеянной, доктор Ходжес. Не то чтобы я подавила это воспоминание об Алисе. Я просто какое-то время не думала о нем, но вот, право, может быть, в этом что-то есть, пусть даже мне и пришлось пропустить то, что рекламировалось как «ударный эпизод» «Анатомии страсти».
Очередная «потеря» закалила меня.
– Ты ведь не просто притворяешься, что ничего не помнишь? – спросила Элизабет. – Значит, кое-что можешь все-таки сообразить?
У Алисы было такое же чувство, как тогда, когда Ник орал на нее по телефону, – будто ее ударили в живот. Он тоже что-то говорил про «соображать». Получается, она стала человеком, который должен что-то соображать?
– Что?
– Забудь. Глупо пошутила.
Элизабет встала, прошла в кухню и остановилась перед холодильником. Он был облеплен магнитами, записками, фотографиями, детскими рисунками.
– Может, где-нибудь висит приглашение на эту твою вечеринку…
Алиса опустилась на кушетку и наблюдала за ней. Голова болела.
– Либби… Пожалуйста, скажи… Что мне нужно сообразить? Я ничего не понимаю. Ты иногда говоришь со мной так… так… ну, словом, как будто я больше тебе не нравлюсь.
– Ха! – Элизабет сорвала листок с холодильника. – Вот же оно – приглашение! Так, чья-то фамилия написана… Это для ответа. Тебе нужно позвонить ей и спросить, можно ли провести вечеринку где-нибудь в другом месте. – Она подошла с листком к Алисе, но та даже не замечала его. – Ну конечно, ты мне все так же нравишься. – Элизабет вздохнула. – Не переживай. Не из-за чего тут переживать. Вот, читай: какая-то Кейт Харпер. Ты, по-моему, как-то о ней говорила. Мне кажется, вы с ней приятельницы. – Она вопросительно посмотрела на Алису.
– Никогда о ней не слышала, – ровным голосом произнесла Алиса.
– Что ж… Ну давай тогда я позвоню ей, а ты иди наверх, приляг. Видок у тебя сейчас – краше в гроб кладут.
Алиса посмотрела на взволнованное, испещренное морщинами лицо Элизабет.
Я тебя подвела? Я потеряла тебя и Ника?
14
В своей собственной, но незнакомой спальне Алиса искала хоть что-нибудь, принадлежавшее Нику. И ничего не находила. На его прикроватной тумбочке не было ни книг, ни журналов. Он любил леденящие кровь триллеры (вернее, они оба их любили), рассказы о войне, журналы о бизнесе. Никаких столбиков монет, которые она каждый день вынимала из карманов его брюк. Ни галстуков, наброшенных на ручку двери. Ни грязных гигантских кроссовок. Даже какой-нибудь мятой майки или несвежих носков и тех не было.
Опрятность не была коньком ни того ни другого. Их вещи обыкновенно валялись на полу, словно в страстных объятиях. Иногда они нарочно просили кого-нибудь приехать в гости, чтобы успеть раскидать все по углам.
Но палас (густого красно-коричневого цвета; она не помнила, как выбирала его) был безупречно чистым, как будто по нему только что прошлись пылесосом.
Она подошла к шкафу. (Его они заметили, когда в ожидании своей судьбы тот лежал на боку перед чьим-то домом. Была осень, как сейчас, и под слоем опавшей листвы они обнаружили украшение из наборного красного дерева.) В нем висело множество деревянных вешалок с хорошей одеждой, которую, очевидно, носила Алиса. Перебирая вешалки и с удовольствием щупая шикарные ткани, она очень хотела увидеть хотя бы одну рубашку Ника, пусть даже самую скучную, белую, деловую. Она бы завернулась в ее рукава, как в его руки. Зарылась бы носом в воротник.
Закрыв дверцу шкафа и медленно оглядывая спальню, она поняла, что и запах, и вид здесь были исключительно женские. На постели лежало кружевное белое покрывало, а на нем возвышалась гора маленьких синих подушек. Алисе это очень нравилось. Правду сказать, именно о такой постели она и мечтала. Но Ник наверняка сказал бы, что от всей этой красоты у него тут же начинается импотенция, и если она чего-то хочет… ну что ж, он предупредил. Над кроватью висела стеклянная банка с надписью «Маргарет Олли», а в ней был букет цветов, из-за которого Ник бы точно поморщился, словно его вдруг затошнило. На подзеркальнике стояла хрустальная ваза с большим букетом роз и рядами выстроились разноцветные бутылочки. Ник сказал бы: «И зачем их тебе столько?»
Именно так она обставила бы свою спальню, если бы жила совершенно одна. Ей всегда хотелось собирать красивые стеклянные бутылочки, но казалось, что она никогда не будет этого делать.
А вот розы – это совсем другое. Она вспомнила, как вчера, в больнице, в голове всплыли именно эти розы. Она подошла к подзеркальнику и принялась внимательно рассматривать букет. Кто его принес? И зачем она держала его в спальне, если она просто терпеть не могла этот стиль составления букетов?
Рядом с вазой стояла маленькая квадратная открытка. Это Ник? Ник хочет, чтобы она вернулась, и даже забыл, что она не любит роз? Ник нарочно послал ей розы, зная, что она их не любит?
Она взяла в руки карточку и прочла: «Дорогая Алиса. Надеюсь, как-нибудь мы еще раз сделаем это – только на солнце! Доминик».
Ну и ну… Оказывается, она еще и на свидания бегала.
Она опустилась на край кровати, недоверчиво сжав карточку в руке.
Свидания – это было что-то из прошлого, но никак не из будущего. Ей они никогда особенно не нравились. Когда в первый раз оказываешься в машине один на один, чувствуешь себя будто загнанной в ловушку; когда сходишь с ума при мысли, что у тебя между зубов, может быть, застряли кусочки пищи; когда вдруг становится скучно при мысли, что теперь твоя очередь вступать с какой-то новой темой разговора: «Ну и что же собираешься делать на выходные?»
Конечно, ничего не было лучше, если свидание по-настоящему удавалось. Она живо помнила эйфорию тех, первых свиданий с Ником. Как-то вечером они смотрели салют в честь Дня Австралии, сидя в баре где-то в Роксе. Перед ней стоял огромный бокал сливочного коктейля, Ник рассказывал о какой-то из сестер, был очень забавен, очень сексуален, у Алисы была красивая укладка, туфли совершенно не жали, шоколадная стружка лежала на поверхности ее коктейля, рука Ника ласково гладила ее по спине, и ощущение счастья было таким острым, что даже пугало, потому что за такое блаженство обязательно должна была последовать расплата.
Какова была эта расплата? Все годы, что они прожили вместе? Ник с другой стороны земного шара орал на нее по телефону. Как это понимать – ей выставили астрономический счет?
Свидание с любым другим мужчиной, не с Ником, было бы скучным, страшным и, в конце концов, глупым. Доминик… Что это за имя такое – Доминик?
Неожиданно разъярившись, она мелко изорвала карточку. Как могла она так предать Ника – оставить у себя в спальне букет от другого?
И значит, другой был – тот самый физиотерапевт из Мельбурна, который писал ей о «лучших временах». Кто он был? Что это было – второй роман после разрыва с Ником? Как это понимать – она стала женщиной легкого поведения? Все соображающей женщиной легкого поведения, которая отправилась в спортзал, страшно расстроила свою любимую сестру и организовала у себя коктейль для детского сада? Она с отвращением думала о новой себе. Только одно было хорошо – одежда.
Пора ставить точку. Пора вернуть к себе в спальню монеты, носки и кроссовки Ника, а эти розы вышвырнуть к чертовой бабушке.
Она откинулась на кровать. Снизу было слышно, как Элизабет договаривается с этой неизвестной Кейт Харпер об отмене вечеринки.
Алиса перекатилась по постели, отбросила покрывало и прямо в красном платье скользнула под свежие простыни.
Она посмотрела на потолок – оштукатуренный и выкрашенный. Ни одного развода от сырости, ни одной трещины, будто их и не было никогда. И подумала о том моменте в ванной комнате больницы, когда ей казалось, что она готова с головой погрузиться в свои воспоминания. Она словно намеренно сопротивлялась этому, отступала за шаг до того, как готова была дать себе полную волю. Все было бы гораздо легче и яснее, если бы только она сумела вспомнить, что же все-таки происходило в ее жизни. Она понюхала запястье, обрызганное духами, которые, по идее, должны были бы напомнить о многом, но в голове вертелись лишь смутные отрывки чего-то малопонятного; они не имели смысла, ускользали еще до того, как она понимала, что это.
Проваливаясь в сон, она подумала: это не самое худшее, что с ней случилось. Это самое смешное.
Проснувшись, она увидела, что на ее постели сидит Фрэнни, с подарком в руках.
– Проснулась, соня! – сказала она.
– Проснулась… – ответила Алиса и улыбнулась в ответ, потому что Фрэнни выглядела именно так, как и полагалось.
На ней была знакомая бледно-розовая блузка, застегнутая на все пуговицы, которую Алиса видела много раз – по крайней мере, так ей казалось, – и серые брюки строгого покроя. Держалась она совершенно прямо и походила на маленького эльфа. Короткие белые волосы были заправлены за крошечные ушки, кожа была нежно-белая, на золотой цепочке висели вытянутые к уголкам очки.
– А ты совсем не изменилась, – радостно сказала Алиса. – Ты выглядишь совершенно так же, как раньше.
– Хочешь сказать – как десять лет назад? – ответила Фрэнни, надевая очки. – А я уже думала, что морщинок у меня – больше некуда. Вот. – Она передала Алисе сверток. – Тебе, может быть, и не понравится, но я не хотела появляться с пустыми руками.
– Понравится, непременно понравится! – Алиса села в кровати.
Она развернула бумагу, и перед ней оказалась бутылочка присыпки.
– Какая хорошенькая!
Она открутила пробку, насыпала присыпку в руку, понюхала. Аромат был непритязательный, цветочный и ничего ей не напоминал.
– Спасибо, – вежливо поблагодарила она.
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась Фрэнни. – Ну и перепугала же ты нас всех!
– Отлично. Путаюсь. Иногда мне кажется, что я вот-вот все вспомню, а иногда все это мне кажется грандиозным розыгрышем, и все вы только притворяетесь, что мне тридцать девять лет, хотя прекрасно знаете, что мне вот-вот исполнится тридцать.
– Мне это знакомо, – задумчиво сказала Фрэнни. – Буквально вчера я проснулась с таким чувством, будто мне девятнадцать лет. Пошла в ванную, увидела в зеркале старуху и по-настоящему испугалась. Подумала: «Что это за страшилище?»
– Ты не страшилище.
– Знаешь, по-моему, это у тебя нервный срыв. – Фрэнни досадливо махнула рукой. – Не смотри на меня так! Такое бывает, а в последнее время у тебя был очень сильный стресс. Что с этим разводом…
– Да, кстати. Почему же мы расстаемся? – перебила Алиса.
Она не могла выговорить слово «развод». Фрэнни не стала бы от нее ничего скрывать. Она выложила бы все как есть.
Но Фрэнни сказала:
– Понятия не имею. Что-то там у вас с Ником случилось. Я только знаю, что вы были весьма решительно настроены. Казалось, никакого возврата не может быть. Поэтому нам ничего не оставалось, как закрыть рот на замок и принять то, что произошло.
– Но у тебя же должно быть мнение. У тебя всегда есть мнение!
– Да, как правило, мнение у меня есть. – Фрэнни улыбнулась. – Но здесь я действительно не знаю, что и сказать. Мне ты ничего не открывала. Для детей это очень плохо. Особенно эта битва за опекунство. Знаешь, мне это все совсем не нравится.
– Не знаю. Не помню…
– Что ж, теперь я ясно высказала свое мнение. Даже, пожалуй, слишком ясно.
– Как ты думаешь, я могу его вернуть? – спросила Алиса.
– Кого? Ника? Но ты вовсе не хочешь, чтобы он возвращался. В среду ты мне сказала, что тебе прислал цветы какой-то новый поклонник. Тебя это очень взволновало.
– Я думала, ты скажешь, что у меня стресс, – кисло заметила Алиса, с отвращением взглянув на розы.
– Ну конечно стресс, но ты была очень рада получить эти цветы.
– А у тебя как дела? – Алиса вздохнула. – Ты так и живешь по соседству с мамой, да?
– Нет, дорогая. – Фрэнни похлопала Алису по ноге. – Пять лет назад я переехала в деревню для пенсионеров. Прямо сразу после того, как переехали мама с Роджером.
– Ах вот как… Нравится тебе в этой деревне? Как там, удобно?
– Удобно. В наши дни это самое главное. Все должно быть легко и просто.
– Получается, что не все.
– Как ты думаешь, у меня есть чувство юмора? – спросила Фрэнни и посмотрела на Алису неожиданно беззащитным взглядом.
– Конечно есть!
– А скажи-ка мне, что ты думаешь об эвтаназии?
– Фрэнни, в чем дело? – Алиса растерянно заморгала и выпрямилась. – Ты больна?
– Нет, на здоровье грех жаловаться. Меня просто очень занимает этот предмет. Я хочу знать. То есть я хочу сказать, в моем возрасте очень неплохо знать все варианты. Что в этом такого необычного! Здесь есть о чем поспорить! – Говоря это, она пришла в страшное волнение.
– Согласна, но… точно ли у тебя все в порядке? С чего бы тебе думать об этом, если ты не больна?
Фрэнни вздохнула и улыбнулась. Ее нельзя было назвать улыбчивой, поэтому каждая ее улыбка была точно подарок.
– Даю тебе честное слово, я вовсе не больна. Мне просто… скажем так, любопытно. Давай спустимся. Твоя мама готовит обед.
Пока они шли вниз, Алиса внимательно наблюдала за Фрэнни. Она казалась очень хрупкой и с видимым усилием держалась за перила.
– Алиса, дорогая! Я тут как раз приехал, чтобы тебя забрать!
– Здравствуйте, Роджер, как дела? – чуть ли не с ужасом сказала Алиса, увидев его внизу лестницы.
Без Ника он совершенно выпадал из контекста. Он был точно гость, прибытия которого ожидали, пусть и стиснув зубы, но не тот человек, которому можно стоять внизу лестницы в твоем доме, как будто он прожил здесь всю жизнь.
– Стараюсь держать себя в форме! – прогремел Роджер. – Волнуешься из-за этого?
Алиса спустилась по ступенькам, Роджер подхватил ее под локоть и потащил в гостиную, заботливо поддерживая за талию.
– Выспалась, Алиса? – спросила мать, выходя из кухни и вытирая руки о полотенце. – Я уверена, сейчас для тебя самое главное – отдых. Надеюсь, к тебе все вернулось? Фрэнни, дорогая, на каком стуле вам удобнее сидеть? – продолжила она, не дожидаясь ответа. – Вы к нам надолго, правда?
– Барбара, не суетитесь! – резко бросила Фрэнни, пока Барб помогала ей усаживаться.
К счастью, в этот раз мама была не в экзотическом наряде для сальсы, как вчера, но все-таки в достаточно откровенной майке и брюках капри. Волосы она затянула в легкомысленный хвост. Затаив дыхание, Алиса смотрела, как мать в ответ на взгляды Роджера кокетливо поводит головой.
– Ну вот, я тут приготовила на обед салат из тунца. Алиса, я сделала его специально для тебя, потому что тунец хорош для мозга. Мы с Роджером каждый день принимаем рыбий жир, правда, милый?
Милый… Ее мать называла Роджера «милый». Вот так, запросто…
За эти десять лет Роджер, казалось, совсем не переменился. Он был все тот же – загорелый, ухоженный, довольный собой. Пластика? Алиса этого не исключала. На нем была розовая рубашка поло, а в седеющих волосах на груди мелькала золотая цепь. Шорты облегали его мускулистые бронзовые ноги чуть теснее, чем нужно.
Когда Барб повернулась, чтобы идти обратно в кухню, Роджер игриво, ничуть не стесняясь, хлопнул ее пониже спины. Алиса в смущении отвела глаза. Она помнила, что у Роджера была кровать с водяным матрасом. «А что, женщинам нравится», – однажды брякнул он Алисе.
Фрэнни глухо кашлянула и в знак сочувствия положила свою руку на ладонь Алисы. Алиса отвлекла себя тем, что принялась рассматривать длинный сосновый стол. Он снился ей в больнице – за столом сидел Ник, а она убиралась в кухне. Он сказал что-то бессмысленное. Только вот что?
– Ну, мне пора. – В комнату вошла Элизабет с сумкой на плече.
– Куда ты? – с отчаянием спросила Алиса. Чтобы пережить присутствие Роджера и матери, ей нужна была чья-нибудь поддержка. – Вернешься?
– На деловой обед. – Элизабет странно посмотрела на нее. – Если хочешь, вернусь.
– С кем же ты обедаешь? – полюбопытствовала Алиса, стараясь хоть ненадолго удержать ее. – Что это за деловой обед?
– Так, с друзьями, – уклончиво ответила Элизабет. – А ты не клади телефон далеко, потому что я этой Кейт Харпер послала три сообщения насчет сегодняшнего вечера, но она так и не перезвонила. Ты что-то очень бледная, – добавила она, взглянув на Алису. – Думаю, после обеда тебе лучше полежать.
– Я тоже так считаю! – откликнулась мать, выходя из кухни с огромной салатницей. – Не волнуйся, после обеда я лично уложу ее в постель. До возвращения этих маленьких террористов она должна окончательно прийти в себя.
Алиса взглянула на огромную салатницу и ни с того ни с сего вспомнила вдруг имя Джина.
Все время Джина. Джина, Джина, Джина… Вот оно. Вот что она вспоминала или видела во сне: это имя произносил Ник, сидя за столом.
– Кто такая Джина? – спросила Алиса.
В комнате воцарилось натянутое молчание.
Фрэнни прокашлялась. Роджер уставился в пол, накручивая на палец свою золотую цепь. Барб застыла в дверном проеме, прижимая к себе салатницу. Элизабет прикусила губу.
– Так кто же? – повторила Алиса.
Домашняя работа, написанная Элизабет для доктора Ходжеса
В последнее время я много размышляю: что я чувствовала бы, если бы из моей памяти вылетело десять лет? Что бы меня удивляло, радовало, расстраивало, как бы вообще сложилась моя жизнь?
Десять лет назад мы с Беном еще даже не были знакомы. Значит, он был бы совершенно посторонним для меня человеком. Большой, страшный, чужой человек, который ни с того ни с сего оказался в моей кровати. Как бы я объяснила той, прежней себе, что умудрилась влюбиться в немногословного человека-гору, который зарабатывает на жизнь изготовлением неоновых вывесок и до страсти увлечен только одним – машинами? До встречи с Беном я совершенно не интересовалась ничем из этой области. Могла различить машины лишь по цвету и размеру. «Большая белая» или «маленькая синяя». Теперь я наизусть знаю всех производителей и все модели. Я смотрю Гран-при. Иногда даже пролистываю автожурналы.
Любите ли вы машины, доктор Ходжес? Мне вы представляетесь скорее посетителем художественных галерей или любителем оперы. Я заметила у вас на столе фотографию жены и двух детишек. Каждый раз, когда вы выписываете мне счет, я исподтишка рассматриваю этот снимок. Могу поспорить, что у вашей жены никаких проблем с беременностью не было! Вы когда-нибудь благодарите свою судьбу, что она не подбросила вам бесплодную супругу – такую, как я? Смотрите ли вы довольно на этот снимок каждый раз, когда я выхожу из вашего кабинета, и говорите ли про себя: «К счастью, у меня жена хорошей породы»? Если делаете так – ничего страшного. Я убеждена: это вполне естественно, это биология, мужчина и должен желать женщину, которая может родить ему детей. Однажды я говорила об этом с Беном. Сказала, что в душе он, наверное, меня презирает, но я совершенно понимаю его чувства. Он просто вышел из себя. Таким сердитым я его еще не видела. «Чтобы я от тебя больше такого не слышал!» – сказал он мне. Но, я уверена, вышел он из себя потому, что знал: это правда.
