Текст книги "Последняя любовь гипнотизера"
Автор книги: Лиана Мориарти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Я серьезно! Продукт высшего качества!
– Ладно.
Да уж, продукт что надо, если учесть, что я уже залетела.
– Я хочу сказать, Джон был чересчур самодоволен, – промурлыкала Джулия.
– И почему это правда всегда узнается слишком поздно? Все вы вели себя так, словно были в восторге от Джона. И ты постоянно хохотала над его шутками.
– Да, остроумием он обладал, – рассеянно ответила Джулия. – Ты смотришь «Красавицу и чудовище»? Как насчет той блондинки с выпученными глазами? Тебе не кажется, что она одержима мыслями об убийстве? Кстати, об этом… Ты мне не говорила, что преследовательница Патрика проникает в его дом!
– Я и сама не знала.
Элен наблюдала за блондинкой с выпученными глазами на экране телевизора. Она совсем забыла о том, что ее открытие касается и Саскии. Что бы та подумала, узнав о беременности Элен? Может, это ее излечит? Или, наоборот, доведет до крайней точки безумия? Хотела ли она сама иметь ребенка от Патрика?
– Ну, как бы то ни было… Ладно, мне надо бежать. Мобильник звонит. Может, это Сэм! Поболтаем позже!
Джулия повесила трубку. Но как только Элен снова уселась на диван с жареной картошкой, телефон опять затрезвонил.
– Привет, милая! – Это оказался Патрик. По какой-то причине одним из их ритуалов стало то, что он, здороваясь, всегда говорил низким голосом американского ковбоя. – Чем занимаешься?
– Смотрю телевизор и… ем картошку.
Элен почему-то почувствовала себя виноватой, словно ее молчание, то, что она не сообщала Патрику о своей беременности, было настоящим предательством. Но ведь неправильно говорить ему об этом по телефону, разве не так? И честно говоря, Элен пока что была не готова узнать, что Патрик об этом думает. Ей достаточно трудно было разобраться и в собственных-то чувствах. А его реакция могла добавить к ситуации новый слой путаницы. Если Патрик придет в восторг, она, конечно, перестанет волноваться, но все равно это случилось слишком быстро. Все казалось неправильным, и самым разумным было бы прервать беременность. Но если Патрик ужаснется, если он сам предложит избавиться от ребенка, Элен будет просто убита. Она хотела этого малыша! Если Патрик скажет: «Я поддержу тебя, что бы ты ни решила», она разозлится. Это ведь была их общая проблема, а не только ее собственная. Но в общем Элен просто не могла придумать такого варианта ответа бедняги Патрика, который бы ей понравился.
– Как прошел день? – спросила она, стараясь изо всех сил, чтобы ее голос звучал как обычно.
– Все было прекрасно, пока в офисе не появилась сама-знаешь-кто.
– Сама знаешь… – повторила Элен. – Ох, ну конечно. Очень даже знаю.
Бедная Саския. Патрик просто не желал называть ее по имени.
– Она вела себя еще безумнее, чем обычно. Плакала. Говорила что-то о детях.
– Дети, – снова повторила Элен.
Она буквально похолодела. Неужели Патрик уже узнал? Неужели он таким отвратительным образом хотел дать ей понять, что ему все известно?
– А что она говорила о детях? – спросила Элен.
Она намотала на пальцы извилистый провод бабушкиного телефонного аппарата. Телефон был зеленым, ему уже больше тридцати лет, и он имел древний наборный диск, который приходилось медленно поворачивать одним пальцем.
– Ох, и не знаю. Серьезно, я ее не слушал. Я ей сказал, что она должна обратиться к психиатру. Саския вручила мне очередное письмо и умоляла его прочесть.
– И ты прочитал?
– Конечно нет! Я их уже давным-давно перестал читать. В них всегда одна и та же ерунда. Ну ладно, послушай, не хочешь съездить в Сидней на выходные? Мне вдруг захотелось сесть на самолет и сбежать от этого холода, и тут же я получил электронное письмо о дешевых рейсах в Нузу. Я это воспринял как знак, что нам следует провести там длинный романтический уик-энд. После тех выходных мне бы было приятно остаться с тобой наедине еще на пару дней.
Элен мгновение-другое просто молчала. При мысли о такой поездке на нее навалилась мощная волна усталости. Ей ведь тогда придется укладывать сумку. Носить одну из тех широкополых шляп, которые носят женщины в дни романтического отдыха. Элен и не представляла, где в данный момент находятся ее солнечные очки. Она их уже много дней не видела. Потерянные очки вдруг показались неразрешимой проблемой.
– Ну, знаешь, коктейли возле бассейна, пляж, долгий сон, – продолжил Патрик. Он вдруг замялся, точно не был уверен, а потом сказал: – Или, может быть, если ты живешь прямо на пляже, тебе не кажется интересным отправиться в какую-то Нузу?
Элен взяла себя в руки. Ее любимый новый друг предлагает сбежать с ним на выходные. Ей следует прийти в восторг.
– Нет-нет, звучит просто замечательно. Как раз то, что нам обоим нужно.
В голосе Патрика зазвучало откровенное облегчение.
– Я уже спросил маму, сможет ли она взять к себе Джека на выходные, и она только обрадовалась. Ох, кстати, все мои родные просто влюбились в тебя. Брат заявил, что ты горячая штучка. А я ему сказал: руки прочь, малыш!
– Он так сказал?
Элен чувствовала себя польщенной. Саймон ведь так молод! Вот тебе, Джон!
Что бы подумали родные Патрика, если бы узнали, что Элен уже беременна? Она вспомнила распятие, висящее в их доме над телевизором. Патрик говорил, что его родные – старомодные католики. Можно, конечно, предположить, что в наши дни и в наш век они догадываются, что Элен и Патрик спят вместе, но едва ли им захочется, чтобы все это вышло наружу с такой скоростью. Не случится ли так, что мать Патрика вдруг назовет Элен распутной особой?
– Ты можешь взять выходной на следующий понедельник? – спросил Патрик.
– У меня назначено несколько встреч, но я наверняка смогу их перенести.
– Отлично. Я просто дождаться не могу конца недели. Я люблю тебя.
– И я тебя люблю.
Повесив трубку, Элен прямиком направилась к жареной картошке и выбросила ее.
Она должна все сказать Патрику в выходные. В этом есть смысл. Нейтральная территория; не ее дом и не его. Они будут лежать на какой-нибудь кровати королевских размеров, запутавшись в крахмальных гостиничных простынях, и никакие повседневные мелочи не будут их отвлекать. В результате они смогут прийти к четкому и красивому совместному решению.
– Патрик, любовь моя, – скажет она, натянув на грудь край белой простыни и заправив ее под мышки, как это делают в фильмах, а ее волосы будут сексуально растрепаны. – Я должна кое-что тебе сообщить…
Когда Элен, стряхнув жареную картошку с тарелки в мусорный контейнер, выпрямлялась, она заметила свои потерянные солнечные очки, которые лежали на холодильнике.
Да, все должно сложиться просто прекрасно.
* * *
После встречи с гипнотизершей я поехала прямиком на работу. Когда я входила в офис, то двигалась внимательно и медленно, потому что была разбита на миллион осколков и каждое, даже самое легкое движение заставляло меня разваливаться, как в каком-нибудь киношном спецэффекте.
– Ты выглядишь так, словно у тебя что-то болит, – сказал мой босс.
Он думает, что я посещаю физиотерапевта из-за проблем со спиной. Я нарочно выбрала именно такую причину, потому что у самого босса все последние годы постоянно болит спина и теперь все, что касается этой части тела, является для него самой интересной темой разговора.
Я ответила, что действительно болит, и мы поговорили о смещенных позвоночных дисках и вытягивании и еще о противовоспалительных препаратах, а уж потом босс вспомнил, что опаздывает на какую-то встречу.
После я принялась за работу. Ответила на электронные письма, на телефонные звонки, разобралась с входящими документами и написала первые пять страниц отчета.
Трудилась хорошо. Я всегда была решительной, и квалифицированной, и усердной. Меня весьма ценили в моем профессиональном мире. Я гадала, что бы подумали мои коллеги, если бы узнали, что весь обеденный перерыв я провела, рыдая в офисе моего бывшего возлюбленного. Гадала, что бы они подумали, если бы выяснили, что под отличным фасадом я разбита на мелкие куски.
Я отдала Патрику письмо, которое написала, сидя перед домом гипнотизерши. Оно было переполнено гневом и, пожалуй, не имело особого смысла.
Впрочем, я давно чувствовала: он не читает мои письма.
И гнев – это тоже немалая проблема. Ему просто некуда выплескиваться, потому что Патрик не желает меня видеть. Все это похоже на то, как если бы я колотилась головой об огромный равнодушный и безмолвный утес, снова и снова, пока не залилась бы кровью. Ничего из того, что я делаю, не изменит мнения Патрика обо мне. Ничего из того, что я делаю, не заставит его снова со мной встретиться.
А я, похоже, не в состоянии это принять.
Если бы он был мертв, как моя мать, то я бы это поняла. Тогда Патрик бы просто ушел, исчез, отсутствовал. Но он ведь все еще здесь. Он живет своей жизнью, словно это я умерла, как и его жена. Как будто имеет полное право двигаться дальше, заменить меня, сделать беременной какую-то другую женщину.
Если бы кто-нибудь просто подсказал мне, как справиться с болью, как погасить гнев, я бы так и поступила.
Это странно. Иной раз, когда я сижу в кабинете гипнотизерши и сквозь стеклянные стены сочится танцующий свет, мне хочется попросить ее: «Элен, пожалуйста, помоги мне».
И думаю, она бы помогла.
Глава 10
Хотите избавиться от лишнего веса? Уже все перепробовали? Теперь вы и ваши подруги можете ПОХУДЕТЬ С ПОМОЩЬЮ МЫСЛИ в уюте собственного дома, с помощью высококвалифицированного, опытного клинического гипнотерапевта! Приглашаем на ГИПНОВЕЧЕРИНКУ! (Особый подарок – для той, кто предоставляет помещение.)
Цветная брошюра (тираж 10 000), заказанная Денни Хоганом
Вечером в четверг, когда Элен пыталась собрать вещи на выходные, кто-то постучал в дверь.
– Что случилось? – спросила она, когда, открыв двери, увидела свою мать с бутылкой вина и с такой улыбкой, как будто она явилась на торжественный ужин.
– Я просто проезжала мимо, – сообщила Анна. – И нечего смотреть на меня с таким испугом. Ужинала неподалеку и внезапно решила повидаться с дочерью. Бога ради, ты просто побледнела вся! Но ведь такое не в первый раз случается, так?
– Да, верно, – кивнула Элен, отступая, чтобы Анна могла войти. – Только ты не так уж часто проезжаешь мимо.
– Поверить не могу, что ты до сих пор не избавилась от этих обоев! – воскликнула Анна, с презрительным видом проводя кончиками пальцев по обоям в коридоре. – Я бы давно уже их ободрала…
– И выкрасила бы все в замечательный нейтральный цвет, – закончила за нее Элен. – Знаю. Ты мне об этом говорила много раз, а я всегда отвечала, что они мне нравятся. Напоминают о бабушке.
– Вот именно, – пробормотала Анна.
Она прошла в кухню и поморщилась, как обычно, при виде оранжевой кухонной стойки, словно впервые наткнулась на нее. Все это было частью представления, которое призвано было показать, что сама-то она ушла далеко вперед.
Да, мать Элен наслаждалась идиллическим детством вот в этом самом безусловно очаровательном, просторном доме на пляже, не стоит об этом забывать, но по какой-то причине ей нравилось вести себя так, будто она родилась в каком-нибудь гетто для белых, зато теперь обитала в Париже.
– Немножко вина? – предложила Анна.
– Нет, мне, вообще-то, не хочется, – ответила Элен. – В прошлые выходные я слишком много себе позволила, теперь хочу недельку обойтись без спиртного.
И еще я беременна, мам.
Эта мысль мелькнула в голове Элен, но показалась ей до странности незначительной. Хотя с понедельника, когда Элен убедилась в своей беременности, ничего не изменилось, первоначальное потрясение уже миновало, и ей все меньше и меньше казалось, что она беременна на самом деле. Прежде всего, наверное, потому, что, кроме того вечера, когда ей вдруг страстно захотелось жареной картошки, она больше не испытывала никаких симптомов, чувствовала себя совершенно нормально. От этого ей даже пришло на ум, что у нее может случиться выкидыш. В конце концов, ей уже было за тридцать, и предполагается, что в таком возрасте для того, чтобы забеременеть, следует принимать всякие витамины и навещать докторов, делать анализы крови. Как только у Элен возникла эта мысль, она тут же поверила, что именно это с ней и случится. Если бы она не засуетилась так или не стала слишком много об этом думать, эта беременность могла бы, наверное, просто тихонько исчезнуть сама собой, а тело дождалось бы момента «правильного» зачатия.
– Ох, ну ладно, тогда и я не буду, – сказала ее мать.
Она поставила бутылку на стойку и тихонько постучала костяшками пальцев по столу.
Жест показался на удивление бессмысленным. Элен тут же вспомнила о том, как Мел говорила, что Анна стала скрытной.
– Как у тебя дела? – спросила Элен.
– У меня? Все в порядке. – Анна перестала барабанить пальцами и слегка покачала головой. – Тогда не выпить ли нам по чашечке чая? Чем ты тут занималась, когда я так напугала тебя своим визитом?
– Вещи укладывала, – ответила Элен, включая чайник и аккуратно доставая две самые яркие из бабушкиных фарфоровых чашек. – Я собираюсь уехать на выходные с Патриком. В Нузу.
– А, Патрик, – вздохнула Анна. Она уселась к столу. – Совсем не нужно было выставлять все это фарфоровое великолепие. Мне пока что не восемьдесят.
Элен не обратила внимания на ее слова и взялась за чайник.
– Достаточно будет и чайных пакетиков! Или это тебе уже восемьдесят?
– Так что ты думаешь о Патрике? – спросила Элен, заливая в заварочный чайник кипяток просто для того, чтобы позлить мать. – Мел и Пип даже позвонили и рассказали, как он им понравился.
– Вот как? – пробормотала Анна и тут же повысила голос, чтобы ее было слышно сквозь гул электрического кипения. – Ну, определенно могу сказать, что он мне не неприятен. Тебе бы надо давно заменить эту посудину.
Элен отставила в сторону чайник:
– И как это следует понимать?
– Да так, что он слишком громко гудит. Как будто самолет взлетает.
– Нет, что значит – Патрик тебе не неприятен?
– Он абсолютно безвреден.
– Знаешь, это оскорбительно! – Элен от удивления чуть не расхохоталась.
– Если тебе так уж хочется знать правду, я чувствую, что с ним что-то не так. Ну, ощущаю некую холодность.
Холодность! И это сказано ее теплой, милой, домашней мамочкой!
– Ну да, ты же у нас великий знаток человеческой натуры.
Элен тоже села к столу и, разливая чай, заметила, что ее рука слегка дрожит. Это был гнев. Ее переполнял гнев от обиды за Патрика.
– Ты задала вопрос, – пожала плечами Анна. – Я ведь не утверждаю, что права. Просто объясняю тебе, что я ощутила.
– Конечно, ты же думала, что Джон – само совершенство!
– Джон был хорош в компании.
Анна улыбнулась нежно, словно Джон был каким-то дорогим старым другом.
– Мел как-то сказала, что он просто самодовольный болван. Джон был до отвращения саркастичен. Он обращался со мной как с последней идиоткой. Постоянно приближался к грани словесного оскорбления.
– Ох, Элен, но он не был таким! Не пытайся переписать историю. В особенности не пытайся переписать ее так, чтобы представить себя жертвой. Я ненавижу этот менталитет жертвы, которым в наши дни страдают женщины. Ваши отношения просто не сложились. Джон вовсе не был злобным монстром!
– Джон заставлял меня быть очень, очень несчастной, – парировала Элен.
Ее голос дрогнул. Джон был еще каким злобным монстром! Она сейчас как будто вернулась в те времена, когда ей было пятнадцать, и ее гормоны сходили с ума, и, кажется, любой разговор с матерью заканчивался слезами Элен.
– А Патрик сделал меня очень счастливой!
– Ну и ладно, только это и имеет значение, – рассудительно произнесла Анна тем самым спокойным и примирительным тоном, который обычно отвлекал Элен в пятнадцать лет. – Тебе совсем незачем ко мне прислушиваться! Взгляни на мою собственную историю. Что я вообще знаю о мужчинах?
– Ничего, – кивнула Элен. – Ты ничего о них не знаешь.
Ее мать вскинула брови и взялась за чашку с чаем.
– Я совсем не хотела тебя расстраивать.
– Ну, положим, хотела, – мрачно возразила Элен.
Она и в самом деле ведет себя как подросток. Куда подевалась вся ее интеллигентная эмоциональная сдержанность?
– Извини. Мне действительно жаль. – Анна неловко похлопала Элен по плечу. – Ты что-то очень бледная.
– Может, это потому, что я беременна, – брякнула Элен и разразилась целым потоком слез.
* * *
Во вторник я позвонила на работу, сказалась больной и снова отправилась на пляж в Авалоне с моей новой доской для серфинга.
Никогда прежде я не занималась ничем подобным – не в таких условиях выросла. Моя мать пришла бы в недоумение. Она всегда думала, что самое замечательное в жизни – это регулярная зарплата; и это нечто такое, что не дается просто так, в особенности женщинам. Я до сих пор как наяву слышу почтительность в ее голосе, когда она рассказывала знакомым о моей первой службе после университета: «Саския нашла себе работу!»
Помню, как сбила ее с толку, как-то обронив: «Работа должна приносить удовлетворение». Мама тогда воскликнула: «Но, милая, они же тебе платят!» Она очень боялась, что я буду невежливой с начальством. И была уверена: однодневный отпуск по болезни – это нечто безумное и опасное.
Прости, мам. Мне необходимо было отвлечься.
– Отвлечься! – наверняка фыркнула бы мама.
Она не верила в современные нервные расстройства вроде депрессий или анорексии. Когда сыну какой-то ее подруги поставили диагноз «клиническая депрессия», мама исполнилась отвращения: «Да из-за чего грустить этому глупому парню? У него отличная работа! Жена! Ребенок!»
Мама верила в горе из-за смерти близкого и в радость по поводу рождения, и в любовь и брак, и в простую здоровую пищу, и в безупречно чистый дом. Все прочее оставалось для нее глупостью.
Интересно, сочла бы она глупостью то, что я буквально развалилась, когда Патрик порвал со мной? Мама ведь обожала Патрика, ну и его сына тоже, конечно. Она считала Патрика своим приемным сыном, а Джека – внуком.
Полагаю, Патрик уже познакомился к этому времени с родителями гипнотизерши. Меня захлестывают жуткие волны ярости, стоит лишь представить, как он болтает с ее матерью, держится предельно вежливо и старается произвести на нее впечатление, как будто моей милой матушки никогда и на свете не было, как будто моя матушка служила всего лишь чем-то вроде тренажера, на котором он готовился к общению с настоящей тещей.
Я наконец-то перестала хвататься за телефон, чтобы позвонить маме. А ведь делала это еще несколько месяцев после ее смерти. Даже набирала номер и только потом вспоминала. И быстро бросала трубку, пока мне не ответил какой-нибудь незнакомец. Теперь, заслышав телефонный звонок, я уже не думаю: «Это, должно быть, мама». Но все так же по ней скучаю. Каждый день.
Рассудком понимаю, что смерть родителей – это естественная и приемлемая часть жизни. Никто бы не назвал смерть очень больной восьмидесятилетней женщины трагедией. На ее похоронах слышался тихий плач, я видела покрасневшие глаза, наполненные слезами. Но никаких душераздирающих рыданий. Хотя сейчас думаю, что должна была позволить себе рыдать. Мне следовало выть, и колотить себя кулаками в грудь, и бросаться на ее гроб.
Я прочитала тогда стихотворение. Весьма трогательное, милое, и полагаю, оно бы ей понравилось. Но мне следовало говорить собственными словами. Следовало сказать: «Никто больше не будет любить меня так беззаветно, как любила моя мать». Я должна была сказать: «Вы все думаете, что хороните просто милую маленькую старую леди, но на самом деле вы хороните девушку по имени Клара, у которой были длинные светлые волосы, заплетенные в косу до талии, девушку, которая полюбила застенчивого юношу, что работал на железной дороге, и они год за годом пытались зачать ребенка, а когда Клара наконец забеременела, они танцевали в гостиной, но очень медленно, чтобы не повредить младенцу, и первые два года жизни с маленькой дочкой были самыми счастливыми годами в жизни Клары, вот только потом ее муж умер и ей пришлось воспитывать малышку одной, а это было еще до того, как одинокие матери начали получать пособие, до того, как вообще появились слова „мать-одиночка“».
Мне следовало рассказать им всем, что, когда я училась в школе, если днем внезапно холодало, мама ждала меня в школьном дворе с жакетом. Я должна была сказать, что мама так страстно ненавидела капусту брокколи, что даже смотреть на нее не могла, и что она обожала главного героя английского сериала «Судья Джон Дид». Нужно было им рассказать, что мама очень любила читать и что она была абсолютно никудышной поварихой, потому что пыталась одновременно и приготовить что-то, и дочитать книгу, взятую в библиотеке. Ужин всегда подгорал, книга оказывалась забрызганной чем-нибудь, а мама потом тратила уйму времени, стараясь уничтожить пятна уголком влажного полотенца. Я должна была им рассказать, что мама считала Джека своим собственным внуком и как она сама сшила для него одеяльце с гоночными машинами, в которое он просто влюбился. Нужно было говорить и говорить, вцепившись руками в кафедру, и сказать наконец: «Она вовсе не была обыкновенной маленькой старой леди. Это была Клара. Она была моей матерью. Она была прекрасна!»
Но я лишь прочитала подходящее к случаю короткое стихотворение, а потом села на свое место и держалась за руку Патрика. После он помогал мне разливать чай, угощая подруг мамы, и мило беседовал со старушками, а мне даже и в голову не пришло, что у меня больше нет родных, поскольку Патрик держал меня за руку, а в аэропорту Сиднея нам навстречу бросился Джек. А еще мать Патрика собиралась оставить в холодильнике большую кастрюлю бефстроганова, потому что знала: это мое любимое мясное блюдо.
А четыре недели спустя Патрик сказал: «Я думаю, все кончено».
Мои мысли вертятся по кругу. Если я позвоню маме и расскажу ей о Патрике, мне станет легче, но мама умерла. Если я скажу Патрику, что не могу поверить в то, что моя мама умерла, мне станет легче, но Патрику я больше не нужна. Если я поведу Джека в парк или посмотреть фильм, мне станет легче, но я ему больше не мать. Если я пойду повидаться с Морин, мне станет легче, вот только она уже перестала быть частью моей жизни.
В моей жизни нет такого количества людей, чтобы восполнить это множество потерь. У меня нет запасных тетушек, или кузенов, или бабушек и дедушек. У меня нет поддержки. У меня нет страховки на случай утрат.
Боль ощущалась буквально физически, как будто с меня сорвали огромные куски кожи и ранам не суждено зажить.
А теперь у гипнотизерши будет ребенок.
Так что, мама, я согласна, главное – у меня хорошая работа и мне за нее платят. Вот только с того момента, как я увидела в ванной комнате гипнотизерши тесты на беременность, в голове стали постоянно возникать странные картины. Причем именно на работе. Иногда мне чудится, что я швыряю чашку с горячим кофе прямо в лицо своей коллеге, или срываю с себя одежду и нагишом бегу в зал заседаний директоров, выкрикивая непристойные ругательства, или хватаю острые ножницы и снова и снова вонзаю их в собственное бедро. Ты бы этого не поняла. У тебя не возникали безумные мысли.
Так что я притворилась больной и отправилась на пляж, чтобы научиться кататься на доске.
Это оказалось труднее, чем я ожидала. Доска была скользкой. Почему она такая скользкая? Я просто не могла удержать ее под собственным животом. И постоянно с нее соскальзывала. Но ведь когда я видела, как другие люди это делают, мне это вовсе не казалось сложным. Наверное, даже доска меня не желает.
А потом, когда наконец я сумела удержаться на ней, то никак не могла рассчитать время так, чтобы поймать волну.
Я думала: если это могут даже шестилетние мальчишки, то со мной-то что не так?
Я думала: другие люди находят любовь, и рожают детей, и обзаводятся семьями, но со мной-то что происходит.
Я думала: другие люди не страдают одержимостью по отношению к своим бывшим, так что же со мной-то происходит?
В припадке раздражения я даже подумала о том, не отпустить ли доску в море, на свободу, но это уж слишком бессмысленная расточительность, а мне и без того было достаточно стыдно за то, что я просто так взяла выходной.
Я возвращалась к машине, шмыгая носом, замерзшая и обозленная, потому что не могла даже удобно взять дурацкую доску. По пути увидела того самого мужчину с молодежной стрижкой, который обратил на меня внимание в тот день, когда я заснула на пляже в красном платье. Он шел к воде, легко держа под мышкой свою доску.
– Как волна? – спросил незнакомец.
– Дурацкая, – бросила я не останавливаясь.
Когда я подошла к машине, мой мобильник вовсю трезвонил.
Это была гипнотизерша.
* * *
Первый опыт совместного полета вызвал у Элен и Патрика приступ повышенной болтливости и излишне их взволновал. Они хихикали, когда стюардесса с чрезвычайно серьезным лицом демонстрировала, как нужно действовать в экстремальной ситуации, хотя больше никого это, похоже, не веселило. Они купили какие-то романы, чтобы почитать в пути, но держали книги открытыми на коленях и продолжали общаться.
Патрик выглядел в особенности воодушевленным.
– Я ведь даже не спросил тебя, бывала ли ты прежде в Нузе, – сказал он, когда самолет поднялся в воздух.
– Нет, не бывала. А ты?
– Всего раз. Вообще-то, я именно там познакомился с Саскией.
Элен отметила, что это был один из тех редких случаев, когда Патрик говорил о Саскии так, словно та самая обычная девушка.
– А как вы познакомились? – Она постаралась, чтобы ее голос звучал беспечно, скрывая свой жадный интерес.
– Мы оба были в Нузе на какой-то конференции, – пояснил Патрик. – Она же занимается планировкой городов, я не говорил? Ну, как бы то ни было, на одном из заседаний мы сидели рядом. Все это странно, потому что тогда я был словно не в себе, думаю, из-за сильного потрясения после смерти Колин, а Саския выглядела такой разумной, здравомыслящей. Она обожала долгие пешие прогулки и взяла меня на одну – по Национальному парку. А я ничем подобным никогда не занимался, и вдруг, совершенно внезапно, у меня заколотилось сердце, я начал глубоко дышать, и потрясающие пейзажи вокруг почему-то вызвали у меня ощущение, что я снова могу быть счастлив.
– Эндорфины, – заметила Элен. – Нам надо устроить несколько хороших прогулок в эти выходные.
А когда ты наполнишься гормонами счастья, я скажу тебе о ребенке.
– С удовольствием. Мы тогда с Саскией каждый выходной отправлялись на прогулки по парку, но потом у нее что-то случилось с ногой. Она уже не могла далеко ходить, нога начинала болеть. И это ее по-настоящему расстроило.
– А что у нее случилось с ногой?
В этой истории было нечто странно знакомое. Может быть, Патрик уже рассказывал ей о ноге Саскии? Нет, Элен была уверена, что запомнила бы. Она ведь так тщательно копила все сведения о Саскии, которые Патрик сообщал ей.
– Никто не мог этого понять. Она ходила от одного врача к другому, посещала физиотерапевтов – все без толку. Один специалист предположил, что проблема кроется в голове, и Саския так на него разозлилась, что сразу ушла.
Элен отчетливо уловила мимолетное чувство панического страха, как будто она вдруг вспомнила, что не выключила плиту.
– Иногда ей приходилось выносить на кухню стул, чтобы сидя готовить ужин, – задумчиво продолжал Патрик. – Эти боли очень ее изменили. Она ведь всегда была спортивной. Я пытался ей сочувствовать, но вскоре разочаровался, потому что ничем не мог ей помочь. А она думала, что я теряю терпение, но это было не так. Я просто дьявольски разочаровался сам в себе, поскольку ничего не мог исправить. Мне это напоминало о днях, когда болела Колин. Такие бесполезные, бессмысленные чувства. Как будто ты проигрываешь схватку и при этом даже сдачи дать не можешь.
Патрика отвлекла подошедшая стюардесса.
– Может, нам стоит выпить? – спросил он Элен. – Придется заплатить, так что это не кажется декадентством. На дешевых рейсах всегда возникает такая проблема.
Это ведь не просто совпадение?
Элен чуть не произнесла вслух, чтобы проверить подобную возможность: «Надо же, забавно! У меня как раз есть клиентка с точно такой же проблемой». Вот только Элен уже предчувствовала, что никакое это не совпадение, и знала, что Патрик сразу это поймет.
Дебора.
Как ее фамилия?
Дебора Вандерберг.
Элен отчетливо увидела перед собой лицо Деборы. Она опоздала на самую первую их встречу. И выглядела немножко странной, немножко неуравновешенной, но ведь многие из ее клиентов казались странными и неуверенными в себе на первых сеансах. Это происходило просто потому, что раньше они никогда не встречались с гипнотерапевтами и не знали, чего ожидать. Новички настороженно оглядывались по сторонам, как будто подозревали, что кто-то готовится сыграть с ними шутку.
– У меня постоянно болит нога, – сообщила тогда Дебора и провела ладонью по длинному, стройному бедру, обтянутому синими джинсами.
Она рассказала Элен, что иногда ей даже приходится сидя готовить ужин. Она рассказала об одном «сообразительном» докторе, который спросил, не переживала ли она в последнее время каких-нибудь стрессов, а она так разозлилась от предположения, что боль – это плод ее фантазии, что ушла, не сказав ему ни слова.
Дебора и есть Саския.
Саския – это Дебора.
Все это время Элен была буквально одержима Саскией, а оказывается, она уже познакомилась с ней и даже разговаривала. Саския приходила к ней домой! Она была высокой и поражающей воображение. С глазами интересного цвета. Ореховыми. Почти золотыми. Как глаза тигра. Элен всегда замечала глаза. Это потому, что она выросла в свете необыкновенных фиолетовых глаз матери. Хорошо одета. С отличной дикцией. Ее просто невозможно вообразить в роли преследовательницы. У Элен не создалось определенного образа Саскии, но все же она представляла ее невысокой, смотрящей искоса, нечто вроде испуганной безумной мышки. Почему она полагала, что высокие люди не могут быть безумными? Потому что они выглядели так, словно владеют всем миром? Или потому, что Элен восхищалась ими и страстно желала иметь такие же ноги?
Она почувствовала, как Патрик коснулся ее руки:
– Элен? Хочешь выпить?
Самое интересное, что Дебора понравилась Элен. Дебора – Саския. Она буквально наслаждалась их сеансами. Их болтовней. Как-то раз выразила восхищение ботиночками Деборы, и Дебора – Саския объяснила, что эта обувь не просто хорошо выглядит, но еще и очень удобна. Элен тут же пошла и купила себе точно такую же пару, потратив куда больше денег, чем когда-либо тратила на обувь.
Она и сейчас в тех самых ботинках.
– Нет, не хочется. – Элен засунула ноги под кресло.
Значит, Саскии действительно нужна была помощь из-за ее ноги? Или это был всего лишь предлог? Но тогда в чем состояла ее цель? Хотела ли она просто понаблюдать за Элен? Точно так же Элен была бы рада тайком понаблюдать за новой пассией Джона, его будущей женой, стоматологом-гигиенистом. Вот только она бы никогда не записалась к ней на прием, потому что все же не так сильно ею интересовалась. И, что куда более важно, была бы ужасно смущена, если бы кто-нибудь об этом узнал.
