Текст книги "Этаж смерти"

Автор книги: Ли Чайлд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

– Продолжай.

– Какой-то кошмар, – сказал Хаббл. – Ночью я не мог заснуть. Мне казалось, я больше никогда не смогу спокойно спать. В пятницу утром мы полетели домой. Мы с Клинером сидели рядом в его маленьком самолете, и он предупредил меня, что со мной произойдет. Пригрозил, что расправятся не только со мной, но и с Чарли. Он обсуждал со мной, какой сосок отрезать первым. Левый или правый. А затем, когда нас уже не будет в живых, с кого из детей начать? С Люси или Бена? Это был просто кошмар. Клинер сказал, что меня прибьют гвоздями к стене. Я обделался от страха. Когда мы приземлились, Клинер позвонил Чарли и настоял на том, чтобы придти поужинать в гости. Он ей сказал, что теперь мы работаем вместе. Чарли очень обрадовалась, потому что Клинер такая большая шишка в нашем округе. Полный кошмар, потому что я был вынужден притворяться, будто все в порядке. Я даже не сказал Чарли, что меня выгнали с работы. А этот ублюдок весь вечер любезничал с Чарли и детьми и улыбался мне.

Мы умолкли. Я снова обогнул юго-восточные пригороды Атланты, ища поворот на шоссе на юг. Мерцающие огни большого города остались справа от нас. Слева темнели просторные поля сельскохозяйственного юго-востока. Отыскав автостраду, я помчался на юг. К одной маленькой точке в этой черной пустоте.

– Что потом? – спросил я.

– Я начал работать на складе, – сказал Хаббл. – Именно там я был больше всего нужен Клинеру.

– Чем ты занимался?

– Разбирал приходящие деньги. У меня был небольшой кабинет, я упорядочивал однодолларовые бумажки, после чего наблюдал за погрузкой и отправкой.

– Шофером был Шерман Столлер? – уточнил я.

– Он самый. Ему доверяли ездить во Флориду. Я раз в неделю отправлял с ним миллион купюр. Иногда, когда у Шермана был выходной, это поручали одному из охранников. Но, как правило, возил деньги он сам. Он же помогал мне нагружать коробки. Нам приходилось работать как сумасшедшим. Миллион долларов однушками – впечатляющее зрелище. Ты даже представить себе не можешь. Это все равно, что пытаться вычерпать воду из бассейна половником.

– Но Шерман крал деньги, правда?

Хаббл кивнул. В отсвете от приборной панели я увидел, как блеснула стальная оправа его очков.

– В Венесуэле деньги тщательно пересчитывали, – подтвердил он. – Примерно через месяц я получал итоговые цифры. С их помощью я проверял формулу, по которой определял количество купюр через их вес. Много раз недоставало около ста тысяч. Такую ошибку я совершить не мог. Суммы сравнительно небольшие, потому что в год мы делали безупречных фальшивок на четыре миллиарда, так что кому какое дело до подобных мелочей? Но каждый раз пропадала целая коробка. Отклонение чересчур большое, и в конце концов я пришел к выводу, что Шерман время от времени крадет по коробке.

– И?

– Я его предупредил, – продолжал Хаббл. – Я хочу сказать, я не собирался никому про это говорить. Я просто попросил Столлера быть осторожнее, потому что если Клинер узнает о воровстве, он его убьет. Заодно и у меня могли возникнуть неприятности. Я и так переживал по поводу того, чем вынужден заниматься. Это было какое-то безумие. Клинер ввозил в страну море фальшивок. Не мог удержаться. На мой взгляд, это делало аферу чересчур заметной. Тил разбрасывал фальшивки словно конфетти, обустраивая город.

– А как насчет последних двенадцати месяцев? – спросил я.

Пожав плечами, Хаббл покачал головой.

– Нам пришлось прекратить отправку. Этому положила конец операция береговой охраны. Клинер решил наращивать запасы. По его расчетам, операция не могла продлиться долго. Он знал, что у береговой охраны нет средств. Но операция все не сворачивалась. Это был ужасный год. Напряжение нарастало. А когда береговая охрана все же сдалась, нас это застигло врасплох. Клинер полагал, операция продлится минимум до ноября, до президентских выборов. И мы оказались не готовы к отправке. Совсем не готовы. Деньги просто свалены огромной кучей. Они еще не уложены в коробки.

– Когда ты связался с Джо?

– С Джо? Так звали твоего брата? Я знал его как Поло.

Я кивнул.

– Пало. Место, где он родился. Городок на Лейте – это один из Филиппинских островов. Больница была переоборудована из бывшего собора. В семь лет мне там делали прививки от малярии.

Хаббл немного помолчал, словно желая почтить память моего брата.

– Я позвонил в казначейство около года назад, – сказал он. – Я не знал, с кем еще связываться. Не мог обратиться в полицию из-за Моррисона, не мог обратиться в ФБР из-за Пикарда. Поэтому я позвонил в Вашингтон и, в конце концов, попал на человека, назвавшегося Поло. Он оказался очень умным и хитрым. Я думал, ему удастся положить этому конец. Я понимал, лучше всего нанести удар сейчас, пока Клинер сидит на горе денег. Когда против него море улик.

Увидев знак заправки, я молниеносно принял решение и свернул с автострады. Хаббл наполнил бак. Отыскав в мусорном баке пустую пластиковую бутылку, я попросил его наполнить и ее.

– Это еще зачем? – спросил он.

Я пожал плечами.

– Мало ли что.

Хаббл не стал расспрашивать дальше. Расплатившись, мы выехали на шоссе. Поехали дальше на юг. До Маргрейва оставалось полчаса езды. Приближалась полночь.

– Что заставило тебя в понедельник податься в бега? – спросил я.

– Мне позвонил Клинер. Сказал, чтобы я оставался дома. Сказал, что за мной придут двое. Я спросил, в чем дело, а он ответил, что во Флориде возникла какая-то проблема, и мне придется с ней разбираться.

– Ну?

– Я ему не поверил, – продолжал Хаббл. – Как только Клинер упомянул про двоих, я вспомнил, что произошло в Джексонвилле в самую первую неделю. Я испугался. Вызвал такси и смылся.

– Ты правильно поступил, Хаббл, – заверил его я. – Ты спас свою жизнь.

– Знаешь что?

Я вопросительно взглянул на него.

– Если бы Клинер сказал, что за мной придет человек, я бы не обратил внимания. Понимаешь, если бы он сказал: «Оставайся дома, за тобой придет человек», я бы купился. Но он упомянул двоих.

– Он совершил ошибку, – согласился я.

– Знаю, но никак не могу в это поверить. Клинер никогда не ошибается.

Я покачал головой. Усмехнулся в темноту.

– Он совершил ошибку в прошлый четверг.

Большие хромированные часы на приборной панели «Бентли» показывали ровно полночь. Мне было нужно завершить все к пяти утра. Значит, у меня в запасе остается пять часов. Если все пойдет хорошо, это гораздо больше, чем мне требуется. Если же я все испорчу, то не имеет значения, было у меня пять часов, пять дней или пять лет. В таких делах дается только одна попытка. Пришел и победил. В армии мы говорили так: «сделать один раз и так как надо». Сейчас я хотел добавить: сделать быстро.

– Хаббл, – окликнул я своего спутника. – Мне нужна твоя помощь.

Очнувшись от размышлений, он повернулся ко мне.

– Что я должен сделать?

Я говорил в течение последних десяти минут езды по автостраде. Повторял снова и снова, до тех пор, пока Хаббл все твердо не запомнил. Я свернул с автострады в том месте, где она встречается с шоссе на Маргрейв. Пронесся мимо складов и дальше четырнадцать миль до города. Сбавил скорость, проезжая мимо полицейского участка. Там было тихо, свет нигде не горел. Стоящая рядом пожарная часть так же выглядела покинутой. Весь город казался притихшим и пустынным. Единственный огонек горел в парикмахерской.

Я свернул направо на Бекман-драйв и поднялся в гору к дому Хаббла. Повернул у знакомого белого почтового ящика и закрутил рулевое колесо по изгибам дорожки. Остановился у двери.

– Ключи от моей машины в доме, – сказал Хаббл.

– Дверь открыта.

Он поднялся на крыльцо. Осторожно толкнул пальцем выломанную дверь так, словно она могла быть заминирована. Я проводил его взглядом. Через минуту Хаббл снова вышел на улицу. У него в руке были ключи, но он не направился прямо в гараж. Он подошел ко мне.

– Там внутри полный разгром. Что здесь было?

– Я устроил у тебя дома западню, – объяснил я. – Четыре типа топтались по всем комнатам, разыскивая меня. А в ту ночь шел сильный дождь.

Нагнувшись, Хаббл пристально посмотрел на меня.

– Те самые? Я хочу сказать, те, кого прислал бы Клинер, если бы я проговорился?

Я кивнул.

– Они пришли со всем снаряжением.

Мне было видно лицо Хаббла в тусклом отсвете приборной панели. Его глаза были широко раскрыты, но он меня не видел. Он видел то, что столько времени снилось ему в кошмарных снах. Наконец Хаббл медленно кивнул. Протянул руку и пожал мне плечо. Не говоря ни слова. Затем развернулся и ушел. Я сидел в машине и недоумевал, как всего неделю назад мог ненавидеть этого парня.

Воспользовавшись передышкой, я перезарядил «Дезерт Игл». Заменил четыре патрона, израсходованные на шоссе под Огастой. Наконец Хаббл вывел из гаража свой темно-зеленый «Бентли». Двигатель был холодный, и из выхлопной трубы выходила струйка белого пара. Хаббл показал мне поднятый вверх большой палец. Я последовал за белым облачком по дорожке и вниз по Бекман-драйв. Наша величественная процессия проехала мимо церкви и свернула направо на Главную улицу. Два роскошных старинных автомобиля, едущие друг за другом по спящему городу, готовые к сражению.

Хаббл остановился в сорока ярдах от здания полицейского участка. Свернул на обочину, как я ему и говорил. Погасил фары и стал ждать, не глуша двигатель. Я проехал мимо и поставил машину на самом дальнем месте от входа. Вышел, оставив все четыре двери открытыми. Достал из кармана большой пистолет. Ночной воздух был холодным, тишина стояла сокрушающая. Я отчетливо слышал шум двигателя машины Хаббла, стоявшей в сорока ярдах. Я снял «Дезерт Игл» с предохранителя, щелчок прозвучал оглушительно громко.

Подбежав к участку, я упал на землю. Прополз вперед так, чтобы можно было заглянуть под массивную стеклянную дверь. Всмотрелся и прислушался. Затаил дыхание. Я смотрел и слушал долго, чтобы быть полностью уверенным.

Затем я встал и поставил пистолет на предохранитель. Убрал его в карман. Произвел мысленные расчеты. Пожарная часть и полицейский участок находятся в трехстах ярдах от северного конца Главной улицы. Дальше по шоссе в восьмистах ярдах ресторан Ино. Я прикинул: самое раннее, к нам смогут прибыть через три минуты. Две минуты прийти в себя и одна на то, чтобы добежать до Главной улицы. Значит, у нас есть три минуты. Для полной гарантии делим это время пополам. Итого девяносто секунд, от начала до конца.

Выбежав на середину шоссе, я махнул рукой Хабблу. Его машина съехала с обочины, и я побежал к входу в пожарную часть. Остановился у широких красных ворот и стал ждать.

Хаббл развернул старый «Бентли» на узком шоссе. Поставил его прямо напротив ворот, задом ко мне. Вспыхнули огни заднего хода. Взревел двигатель, и большая старая машина понеслась задом на меня.

Она разгонялась до самого конца и врезалась в ворота пожарной части. Старый «Бентли» весил не меньше двух тонн, и без труда сорвал металлические створки с петель. Раздался страшный грохот и скрежет металла, звон разбитых задних фонарей и шум оторвавшегося заднего бампера, упавшего на бетон. Прежде чем Хаббл успел переключить передачу вперед и выехать из пробитой дыры, я залез в щель между воротами и косяком. Внутри было темно, но я без труда нашел то, что искал. Это было закреплено на борту пожарного грузовика, горизонтально, на уровне глаз. Огромные кусачки, длиной не меньше четырех футов. Сорвав их с крепежа, я бросился к выходу.

Как только Хаббл меня увидел, он описал широкую дугу. Зад «Бентли» был изуродован. Крышка багажника хлопала, жестяные листы были смяты и искорежены. Но машина выполнила свою задачу. Развернувшись, Хаббл встал напротив двери полицейского участка. Задержался на мгновение и вдавил в пол педаль газа. Понесся на массивные стеклянные двери. На этот раз передом.

Старый «Бентли» пробил двери, разлетевшиеся дождем осколков, и врезался в стол сержанта. Протащил его в дежурное помещение и остановился. Я вбежал следом за ним. Финлей стоял в средней камере, застыв от шока. Он был прикован за левую руку к решетке, отделявшей его от последней камеры. У задней стены. Лучше не придумаешь.

Я убрал обломки стола, расчищая перед Хабблом дорогу. Махнул рукой. Он вывернул руль и сдал назад на освободившееся место. Я сдвинул к стенам столы в дежурном помещении, освобождая путь. Обернулся и подал знак.

Теперь передок машины был искорежен не меньше зада. Крышка капота вздыбилась, радиатор лопнул. Снизу вытекала зеленая жидкость, сверху со свистом вырывался пар. Фары были разбиты, бампер прижался к колесу. Но Хаббл делал свое дело. Он держал машину на тормозах, газуя на максимальных оборотах. Как я и сказал.

Машина задрожала, срываясь с тормозов. Она понеслась вперед на стоящего в средней камере Финлея. Врезалась в титановые прутья под углом и разорвала их пополам, словно топор, брошенный в штакетник. Капот «Бентли» взлетел вверх, лобовое стекло взорвалось. Искореженный металл громыхал и визжал. Хаббл затормозил в ярде от Финлея. Изуродованная машина застыла под громкое шипение пара. В воздух поднялось густое облако пыли. Нырнув сквозь образовавшееся отверстие в камеру, я схватил кусачками звено наручников, которыми Финлей был прикован к решетке. Надавил со всей силы на четырехфутовые ручки, перекусывая сталь. Вручив Финлею кусачки, я потащил его из камеры. Хаббл вылезал из «Бентли» через стекло. При ударе двери смялись и не открывались. Я помог Хабблу выбраться из машины, а затем сунул руку в салон и вырвал ключи из замка зажигания. Затем мы втроем пробежали через дежурное помещение, хрустя битым стеклом, и оказались на улице. Подбежали ко второму «Бентли» и попрыгали внутрь. Я завел двигатель и с ревом рванул со стоянки. Выскочил на шоссе и полетел к городу.

Финлей на свободе. От начала до конца прошло ровно девяносто секунд.

Глава 32

У северного конца Главной улицы я сбросил скорость и тихо покатился на юг по сонному городку. Мы все молчали. Хаббл лежал на заднем сиденье, приходя в себя. Финлей сидел рядом со мной, напряженно уставившись прямо перед собой. Все тяжело дышали. Мы попали в зону затишья, следующую за стремительной вспышкой опасности.

Часы на приборной панели показывали час ночи. Я собирался подождать до четырех утра. У меня особое отношение к этому времени. В армии мы называли его «временем КГБ». Говорят, русские чекисты предпочитали стучать в дверь своим жертвам именно в это время. В четыре часа утра. Якобы это позволяло им добиваться максимального успеха. В такое время у жертв обычно бывал упадок сил, и они не оказывали сопротивления. Мы сами время от времени проверяли это. Лично я неизменно добивался успеха. Так что я решил дождаться четырех утра, последний раз.

Последний квартал я петлял по переулкам за домами. Погасил фары и в темноте подкатил к парикмахерской. Заглушил двигатель. Финлей огляделся вокруг и пожал плечами. Визит в парикмахерскую в час ночи – не более сумасшедший поступок, чем въезд в здание на машине стоимостью сто тысяч долларов. Тем более это не сравнится с десятью часами, проведенными взаперти в клетке по воле безумца. После двадцати лет в Бостоне и шести месяцев в Маргрейве Финлей больше ничему не удивлялся.

Хаббл, сидевший сзади, наклонился к нам. Он никак не мог прийти в себя. Ему пришлось трижды сознательно наезжать на препятствия. Столкновения покрыли его синяками и ссадинами и лишили сил. Ему требовалось много мужества, чтобы давить на педаль, направляясь на одну твердую преграду за другой. Хаббл выдержал. На такое, способен далеко не каждый. Однако теперь настало время расплаты. Я выскочил из машины и подал знак Хабблу. Он присоединился ко мне. Остановился, немного пошатываясь.

– Ты как? – спросил я.

Он пожал плечами.

– Кажется, я ушиб колено, и шея чертовски болит.

– Походи, разомнись. Не стой на месте.

Я прошелся вместе с ним по темному переулку. Десять шагов туда и десять обратно, несколько раз. Хаббл прихрамывал на левую ногу. Вероятно, дверь вмяло внутрь, и она придавила ему колено. Он крутил головой, разминая затекшие мышцы шеи.

– Ну как, полегче? – спросил я.

Хаббл улыбнулся и тотчас поморщился. Хрустнул выбитый сустав.

– Ничего, жить буду, – усмехнулся он.

К нам присоединился Финлей. Он тоже никак не мог отойти. Потягиваясь, подошел к нам. Улыбнулся.

– Отлично сработано, Ричер. А я гадал, как, черт побери, ты собираешься меня вытаскивать. Что случилось с Пикардом?

Я сложил из пальцев пистолет, так это делают дети. Финлей кивнул. Он слишком устал, чтобы обсуждать это сейчас. Я пожал ему руку. Посчитал, что обязан это сделать. Затем развернулся и тихо постучал в дверь черного входа парикмахерской. Она сразу отворилась. За ней стоял старший из двоих стариков. Казалось, он нас ждал. Он распахнул дверь, словно дворецкий из старых времен. Пригласил нас войти. Мы по одному прошли через коридор в кладовку. Остановились перед полками, заваленными горами косметических средств. Сморщенный старый негр посмотрел на нас.

– Нам нужна ваша помощь, – сказал я.

Он пожал плечами. Поднял руку цвета красного дерева, приглашая подождать. Шаркая ногами, прошел в зал и вернулся уже со своим напарником. С тем, который моложе. Негры принялись обсуждать мою просьбу громким хриплым шепотом.

– Наверх, – наконец сказал тот, что моложе.

Мы поднялись по узкой лестнице. Прошли в жилые помещения, расположенные над парикмахерской. Старики-негры провели нас в гостиную. Задернули шторы и зажгли две тусклые лампы. Предложили нам садиться. Помещение было маленьким и убого обставленным, но чистым. От него веяло уютом. Я подумал, что если у меня когда-нибудь будет своя комната, мне бы хотелось, чтобы она выглядела вот так. Мы сели. Младший из стариков остался с нами, а второй снова удалился, шаркая ногами. Закрыл за собой дверь. Мы переглянулись. Затем парикмахер подался вперед.

– Ребята, вы не первые, кто прячется у нас, – сказал он.

Финлей переглянулся с нами. По молчаливому согласию заговорил от нашего имени.

– Вот как?

– Нет, сэр, не первые, – заверил его парикмахер. – У нас много кто прятался. И не только ребята, но и девчата.

– А кто именно? – спросил Финлей.

– Да все кто угодно. У нас скрывались члены сельскохозяйственного профсоюза с арахисовых ферм. Девчата, боровшиеся за гражданские права во время регистрации избирателей. Ребята, не желавшие отправляться во Вьетнам. У нас перебывали все.

Финлей кивнул.

– А теперь пришли мы.

– У вас неприятности? – спросил старик.

– Крупные неприятности, – снова кивнул Финлей. – Грядут большие перемены.

– Мы их ждали, – сказал негр. – Давно ждали.

– Неужели? – удивился Финлей.

Кивнув, старый парикмахер поднялся с места. Подошел к большому комоду. Открыл дверцу и предложил заглянуть внутрь. Комод был глубокий, в нем было много полок. Все полки были заполнены деньгами. Кирпичиками банкнот, соединенных резинками. Комод был заполнен сверху донизу. Всего в нем лежало не меньше двухсот тысяч долларов.

– Деньги фонда Клинера, – пояснил старик. – Нам их просто бросали. Тут что-то не так. Мне семьдесят четыре года. Семьдесят лет все кому не лень мочились на меня. Теперь в меня бросают деньги. Тут что-то не так, верно? – Он закрыл дверцу. – Мы их не тратили. Просто складывали в комод. Вы воюете с фондом Клинера?

– Завтра никакого фонда Клинера больше не будет, – сказал я.

Старик молча кивнул. Посмотрел на закрытый комод и покачал головой. Вышел и оставил нас одних в небольшой уютной гостиной.

– Придется непросто, – сказал Финлей. – Нас трое и их трое. Они удерживают четверых заложников. В том числе двоих детей. Мы даже не знаем точно, где находятся заложники.

– На складе, – решительно заявил я. – Это точно. Где еще они могут быть? У Клинера не осталось людей, чтобы содержать их где-нибудь в другом месте. И ты слышал кассету. Обратил внимание на гулкое эхо? Это ангар, точно тебе говорю.

– Какую кассету? – встрепенулся Хаббл.

Финлей посмотрел на него.

– Роско заставили обратиться к Ричеру, – сказал он. – Эта кассета должна была доказать, что она действительно у них в руках.

– Роско? – спросил Хаббл. – А Чарли?

Финлей покачал головой.

– Только Роско, – солгал он.

Хаббл кивнул. Я мысленно отметил: «Умный ход, выпускник Гарварда». Мысль о том, что Чарли держали перед микрофоном, приставив нож к горлу, могла столкнуть Хаббла с обрыва. С плато вниз, в пропасть, где от него не будет никакого толку.

– Они на складе, – повторил я. – Несомненно.

Хаббл знал склад достаточно хорошо. Он проработал там почти полтора года. Поэтому мы насели на него, заставив подробнейшим образом описать склад изнутри. Отыскав бумагу и карандаш, попросили Хаббла нарисовать план. Мы снова и снова проверяли этот план, нанося на него двери, лестницы, расстояния, детали. У нас появился чертеж, которого не постеснялся бы и архитектор.

Ангар стоял последним в ряду из четырех таких же, на отдельной огороженной территории. От соседнего, где хранились удобрения, он был отделен проволочным забором. Между забором и стеной ангара с трудом мог пройти человек. Едоль остальных трех сторон проходил внешний забор, которым была обнесена вся территория складов. Сзади забор подступал к стене ангара довольно близко, но перед воротами мог спокойно развернуться грузовик.

Большие подъемные ворота занимали почти всю переднюю стену. В дальнем углу имелась небольшая дверь на уровне земли. Прямо за этой дверью находился механизм ворот. Слева начиналась открытая металлическая лестница, ведущая в кабинет. Сам кабинет находился в задней части просторного склада, приподнятый над землей футов на сорок. Для того чтобы наблюдать за происходящим на складе, в кабинете имелись большие окна, а спереди была небольшая площадка. В задней стене кабинета дверь, ведущая к пожарному выходу – открытому металлическому трапу, закрепленному снаружи на стене ангара.

– Так, – сказал я. – Кажется, все понятно.

Финлей пожал плечами.

– Меня беспокоит возможное подкрепление. Охранники у наружных ворот.

– Подкрепления не будет, – заверил его я. – Меня больше беспокоят ружья. Помещение большое, а в нем двое детей.

Финлей мрачно кивнул. Он понял, что я имею в виду. Ружье выбрасывает широкий конус свинца. Ружья и дети несовместимы. Мы умолкли. Времени было почти два часа ночи. Ждать осталось полтора часа. Мы тронемся в половине четвертого. Прибудем на место в четыре. Мое любимое время нападения.

Ожидание. Солдаты в окопе. Летчики перед вылетом. Мы молчали. Финлей задремал. Ему уже приходилось проходить через подобное. Вероятно, много раз. Он вытянулся на стуле, свесив левую руку. На запястье болтался перекушенный наручник, похожий на серебряный браслет.

Хаббл сидел неестественно выпрямившись. Для него это было впервые. Он суетился, сжигая энергию. Я не мог его в этом винить. Хаббл постоянно украдкой бросал на меня взгляды. В его глазах горели вопросы. Я молча пожимал плечами.

В половине третьего раздался стук в дверь. Тихое постукивание. Дверь приоткрылась. Вернулся старший из стариков. Он просунул в щель узловатый дрожащий палец, указывая прямо на меня.

– Сынок, кое-кто хочет с тобой встретиться, – сказал он.

Финлей, проснувшись, встрепенулся. Хаббл был перепуган. Я сделал знак оставаться на местах. Встал и достал из кармана пистолет. Щелкнул предохранителем. Старик, засуетившись, махнул рукой.

– Это тебе не понадобится, сынок. Совсем не понадобится.

Он сгорал от нетерпения. Кивнул, предлагая подойти к нему. Я убрал пистолет. Переглянувшись с остальными, пожал плечами и вышел вслед за стариком. Он провел меня в крохотную кухоньку. Там на табуретке сидела очень старая женщина. Такого же красновато-бурого цвета, тощая как палка. Она была похожа на старое дерево зимой.

– Это моя сестра, – сказал старик-парикмахер. – Вы ее разбудили своей болтовней.

Шагнув к старухе, он заговорил прямо ей в ухо.

– Вот тот парень, о котором я тебе рассказывал.

Подняв взгляд, старуха улыбнулась. Мне показалось, из-за туч выглянуло солнце. На мгновение, я увидел красоту, которой эта женщина обладала давным-давно. Она протянула руку, я ее пожал. Словно прикоснулся к тонким проволокам в мягкой, сухой перчатке. Старик-парикмахер оставил нас одних. Уходя, он задержался рядом со мной.

– Спроси ее о нем.

Он закрыл за собой дверь. Я не выпускал руку старухи. Присел рядом на корточки. Она не пыталась высвободить свою руку, лежавшую высохшей коричневой веточкой в моей лапе.

– Я плохо слышу, – сказала негритянка. – Тебе придется нагибаться к самому уху.

Я склонился к ней. От нее пахло как от высохшего цветка. Как от увядших лепестков.

– Так слышно? – спросил я.

– Хорошо слышно, сынок.

– Я спрашивал у вашего брата насчет Слепого Блейка.

– Знаю, сынок. Он мне говорил.

– Он сказал, вы его знали, – произнес я старухе прямо в ухо.

– Конечно, знала. И очень хорошо.

– Вы не расскажете о нем?

Она печально посмотрела на меня.

– А что рассказывать? Его уже так давно нет в живых.

– Каким он был?

Старуха не отрывала от меня взгляда. Ее глаза затуманились. Она вернулась назад в прошлое, на шестьдесят, семьдесят лет.

– Он был слепой.

Некоторое время она молчала. Ее губы беззвучно дрожали, на жилистом запястье сильно стучал пульс. Старуха повела головой, словно пытаясь услышать доносящиеся издалека слабые отголоски.

– Он был слепой, – повторила она. – Но он был замечательным парнем.

Ей было больше девяноста лет. Она была ровесницей двадцатого века. Поэтому она обратилась к тому времени, когда ей было лет двадцать-тридцать. Не к своему детству. Она вспоминала молодость. А Блейк был для нее замечательным парнем.

– Я пела, – продолжала старуха, – а он играл на гитаре. Знаешь, такое старое выражение: «он играл на гитаре, как будто звонил в колокольчик»? Вот так я говорила про Блейка. Он брал свой старый инструмент, и ноты извлекались быстрее, чем их можно было спеть. Каждая звучала маленьким серебряным колокольчиком, зависала в воздухе. Так мы играли и пели всю ночь. Утром я вела Блейка на лужайку, и мы садились под каким-нибудь старым тенистым деревом, снова пели и играли. Просто потому, что нам нравилось. Просто потому, что я умела петь, а он – играть на гитаре.

Старуха вполголоса промурлыкала пару нот. Ее голос оказался на октаву ниже, чем можно было ожидать. Она была такой тонкой и хрупкой, что я думал услышать высокое, срывающееся сопрано. Но старуха запела низким, грудным контральто. Я попытался вернуться вместе с ней в далекое прошлое и представил их с Блейком на зеленой лужайке. Сочный аромат полевых цветов, ленивое жужжание насекомых, а двое молодых людей сидят под деревом, поют и играют на гитаре, радуясь жизни. Исполняют те гневные, непокорные песни, за которые я так любил Блейка.

– Что с ним случилось? – спросил я. – Вы знаете?

Старуха кивнула.

– Это знают два человека на всем белом свете. Я одна из них.

– Вы мне не расскажете? В общем-то, я именно за этим и приехал сюда.

– Шестьдесят два года, – сказала она. – Шестьдесят два года я не говорила об этом ни одной живой душе.

– А мне вы расскажете?

Старуха кивнула. Печально. Ее старческие глаза затуманились слезами.

– Шестьдесят два года, – повторила она. – Ты первый, кто спросил меня об этом.

Я затаил дыхание. Ее губы дрожали, рука, зажатая в моей руке, тряслась.

– Он был слепой, но очень живой. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Живой. Подвижный, жизнерадостный. Всегда улыбающийся. Энергия из него била ключом. Ходил быстро, говорил быстро, постоянно в движении, на лице все время обаятельная улыбка. Однажды мы вышли из клуба, здесь, в этом городе, и шли по тротуару, болтая и смеясь. На улице больше никого не было, кроме двух белых, шедших нам навстречу. Мужчина и мальчик. Увидев их, я соскочила с тротуара, как нам и предписывалось поступать. Встала в грязь, пропуская их. Но бедняга Блейк был слепой. Он их не увидел. Налетел на мальчишку. Мальчишке было лет десять-двенадцать. Блейк столкнул его с тротуара. Белый мальчишка ударился головой о камень и заорал благим матом. С ним был его папаша. Я его знала. В нашем городе он был большой важной шишкой. Мальчишка кричал, не умолкая. Требовал, чтобы его папаша наказал ниггера. Папаша вышел из себя и набросился на Блейка. Принялся колотить его своей палкой. С большим серебряным набалдашником. Он бил беднягу Блейка до тех пор, пока не раскроил ему голову словно лопнувший арбуз. Забил его до смерти. Затем он взял мальчишку и повернулся ко мне. Заставил набрать воды из корыта, из которого поили лошадей, и смыть с его трости волосы и мозги бедняги Блейка. Приказал никому не говорить о случившемся, пообещав в противном случае убить и меня. Поэтому я спряталась и дождалась, пока прохожие нашли тело бедняги Блейка. Тогда я тоже стала голосить вместе со всеми. До сего дня я не обмолвилась об этом ни одной живой душе.

Большие слезинки, наворачиваясь на глаза, медленно стекали по высохшим щекам. Протянув руку, я осторожно вытер их. Взял старуху за обе руки.

– Кто был этот мальчишка?

– С тех пор я постоянно встречаюсь с ним. Каждый божий день я вижу его мерзкую ухмылку и вспоминаю беднягу Блейка, лежащего на земле с раскроенной головой.

– Кто он? – повторил я.

– Это произошло случайно. Бедняга Блейк был слепой. Он сбил мальчишку не нарочно. Тому незачем было так вопить. Он был уже достаточно взрослым. Он нарочно так кричал.

– Кто это был? – снова спросил я.

Повернувшись, старуха посмотрела мне прямо в глаза. Сказала тайну, которой было уже шестьдесят два года.

– Гровер Тил. Он вырос и стал мэром, как и его папаша. Мнит себя хозяином мира, но на самом деле он просто капризный мальчишка, из-за которого убили моего беднягу Блейка – просто так, потому что он был слепой и чернокожий.