Текст книги "Штрихи к портрету бытия"
Автор книги: Лейла Берс
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Мститель
Уже подряд который раз
Аю́па огорчал рассказ
О том, что с перепоя сын
Дебош в мечети учинил.
В рассказе кто на что горазд,
– Стекло разбил,-одни твердят.
Другие, в роли очевидцев,
Что всех лупил он наугад.
– Но что же ты молчишь, Аюп?
Как получилося, что вдруг
Твой сын пропойцей горьким стал
И честь и совесть потерял?
Как до предела докатился?
Старик сказал, потупив взор,
– Не стану отрицать позор.
Раз он в моём дворе случился,
Моя вина лежит на том.
Я вырос среди вас и жил,
Аллаху правдою служил,
И никого за это время
Я не задел, не оскорбил.
Теперь я стар и потому
Спросить я с сына не могу.
Когда пройдут мои лета,
Вы эти вспомните слова,
Тогда мой внук предъявит сыну
Все по долгам его счета́.
Жизнь небесами соткана́,
За всё получит он сполна,
За каждую мою слезинку
Он будет плакать в три ручья.
Я лишь одно хотел просить:
За сына грех-меня простить,
И его тяжкие деянья
На суд небесный отпустить.
Лягушка и скорпион
На берегу ручья лягушка, отдыхая,
Услышала невнятный шорох. Замирая
Душой и телом, прямо пред собой
Увидела она вдруг скорпиона. Сам не свой,
С обмякшим телом и понурой головой
Что–то ждал он, трепеща душой.
– Тебе, я вижу, нелегко, с тобою что случилось? -
Участливо она осведомилась.
– Голубушка-лягушка, помоги,
Мне вброд ручей, увы, не перейти,
Ты предрассудки лишние отринув,
На берег тот меня перевези.
– Ах, что ты… что ты… Всем твой нрав известен,
Ужалишь ты, как будешь в нужном месте,
Мне ещё в детстве мама говорила,
Таких, как ты, исправит лишь могила.
– Не бойся, милая, не ангел-признаюсь,
Но за добро-добром я расплачусь,
И если вдруг с тобой беда случится,
Я первым другом пред тобой явлюсь.
– Нет, нет. Я всё равно боюсь.
Кто знает, что на ум тебе придёт,
Недаром опасаются ваш род,
И чем о помощи тебе радеть,
Гадюку лучше на груди пригреть.
– Ну, как ты можешь не помочь в беде?!
А где же жалость, состраданье где?
Хорошая, подумай, как же без тебя
Обратно я вернусь сюда?
"И верно,-призадумалась лягушка, -
Зачем ему кусать меня?
Ведь не враги мы, и к тому же…
Мне жаль его, признаюсь я."
– Ну, хорошо. Садись на спину.
Поосторожней будь, не юли,
А то сорвёшься и в потоке
Тебя мне будет не спасти.
Но только ноги скорпиона
Переступили на песок,
В желании её ужалить
Он отказать себе не смог.
И на немой вопрос лягушки,
Что в её взгляде он прочёл,
– Я есть такой по своей сути, -
Безжалостно ответил он.
Адская история
Сидят два чёрта в распределителе чистилища и делают пометки в записях, кого из преступивших на какой круг ада отправить. Один из них, старый бывалый чёрт, работает спокойно и методично, а тот, что первый день на работе, совсем ещё молодой, каждого грешника жалостливым взглядом встречает, похрюкивает, головой покачивает, плечами пожимает. Наблюдает за ним старый чёрт да про себя посмеивается: «Молодо-зелено…»
Вот подходит очередной и к молодому чёрту,
– Ты за что сюда попал?-спрашивает он.
– Мать зарезал за выпивку.
Пометил что–то чёрт в своей тетради и спрашивает следующего: " А ты?"
– Ребёнка собственного растлил.
– Следующий… ты?
– Увёл жену брата, а его самого продал в рабство.
– Ты?
– Деда зарубил и обокрал.
Чем больше признаний он слушал, тем меньше удивлялся и тем холоднее становился его взгляд. Под конец смены, втянув голову в плечи, хладнокровно, почти автоматически он записывал, кого куда.
К концу дня им на смену пришли два других чёрта. Старый бес, собирая бумаги, и спрашивает:
– Смотрю я, ты быстро освоился и кое-чему научился. От былого благодушия ничего не осталось? – молодой чёрт покачал головой:
– Я всё понял.
– И что же?
– Я понял, почему Он не поклонился.
– То-то, – довольно хрюкнул старый бес, – то-то.
Братские анекдоты
(из серии «Посмеёмся над собой» по мотивам анекдотов из интернета)
I
В круге ада кипели, дымясь, три котла.
Первый чёрный котёл стража вдруг стерегла,
У второго стояло два беса, томя́сь,
Ну, а третий никто не стерёг отродясь.
Не сдержав любопытства, один новичок
Двум томящимся бесам вопрос задаёт:
– Вашим братьям, я вижу, не время скучать,
Почему всем им нужно котёл охранять?
– Там евреи кипят, нужен глаз здесь да глаз,
Чтобы всяк из евреев еврея не спас.
Нам полегче: здесь русские чистят нутро,
Здесь друг другу помогут, ну, двое на сто.
А вон третий котёл, там, где нет ни души,
Там по самую крышку кипят ингуши,
Даже если случайно кому повезёт,
Вмиг на днище утянет его же народ.
II
Крайне был удивлён рядовой ДПС,
Когда пятой петлёй "Брабус" в гору полез.
Свистнул, жезлом махнул и представился он.
В стельку пьяный ингуш вёз с собой самогон.
– Как не стыдно тебе, пьёшь в святой Рамадан?!
– Не греши, ДСП, я не так уж и пьян,
День-деньской как положено я голодал,
Вечерком прихлебнул, ты своё, что я пьян!
– Ящик водки зачем, разреши мне спросить?
– Чтоб с утра голодать-надо горло смочить.
III
Закатом окрасило стены Шатоя,
Ингуш развалился и в пьяном запое
Тихонечко спал под забором базара.
Сельчане его земляком не признали.
– Скажи, ты чеченец, откуда ты, кто? -
мужчина седой теребил за плечо.
Воздев очи горя свои к небесам,
Ингуш отвечал: "Я не помню и сам.
Мне выпало бедствий на долю немало,
И только чеченцем мне быть не хватало."
IV
Плетутся два друга-чеченец, ингуш,
А после дождя на земле много луж.
Огромная жаба навстречу прыг-скок,
Из ножен кинжал свой ингуш достаёт,
Чеченец расширил большие глаза:
– Оставь, Абдулла, ведь лягушка она!
Ингуш посмотрел на лягушку, грозя,
– Тогда пусть не скачет она на меня.
V
Сидели ингуш и чеченец в харчевне;
Лепёшки, шашлык, чай стоял и варенье.
О жизни вели разговоры они:
– Уж слишком простые в общении вы. –
Заметил ингуш,-Тебе больше скажу,
С душко́м панибратства я вас нахожу.
– Наверно ты прав, очень прост мой народ,
Он гонор ингушский никак не поймёт,
И, если ваш гонор сиять только мог,
Затмил бы свеченьем он даже восход.
VI
В больнице был переполох,
Кричали все и "Ах!" и "Ох!".
У перепуганных рожениц
На выдохе случился вдох.
– Как перепутали детей?!!
Кто бирки с ночи растерял?!!
Случился нальчинской больнице
Сей грандиознейший скандал.
Стоял по всей больнице плач,
Когда по вызову явился разбуженный дежурный врач.
– Мамаши, страшного ничуть,
Мы постараемся вернуть
Вам сладких ваших малышей.
Зовите через час мужей
И вместе с ними в детском боксе
Вы распознаете детей.
Лежат, как куклы, малыши,
И все, как братья, хороши,
У всех курносики и щёчки –
Поди кровинку отыщи!…
– Есть у меня секрет один, –
К врачу подходит армянин,
– Я точно знаю, что я сына
С пятном на локотке родил.
– Ну, вот и славно, господа,
На лад пошли у нас дела, –
От счастья рот не закрывая,
Залепетала медсестра.
Кто дочь нашёл по завиткам,
Кто по наитию признал,
А кто никак определиться
Ни с помощью не мог, ни сам.
Стоит балкарец, хмуря лоб,
Ни этот не его, ни тот.
Вдруг, ко всеобщему веселью,
Он негретёночка берёт.
– Касым, опомнись… Ну, дела! –
Запричитала тут жена,
– Быть матерью такого сына,
Поверь, никак я не могла!!!
– Что ж, если ты такая мать,
Не можешь своего узнать?!
Я в этом случае уверен,
Теперь я буду точно знать,
Что не случилося по жизни
Мне кабардинца воспитать!
Мадлен
Мадлен, как называла Мадину старшая сестра, осторожно срезала стебли уже начавших распускаться первых роз. Она улыбалась самой романтичной улыбкой, которую можно себе только представить, и в её больших карих глазах отражалось то умиротворение, которое рождает созерцание совершенной красоты.
В позолоченной дымке летнего утра, рассеянной в маленьком ухоженном садике, молодая женщина напоминала воздушное создание с полотен Ренуара. Солнце высвечивало пряди её каштановых волос, играя мазками на нежной коже лица, подчёркивая правильность черт и отражаясь в ослепительно–белой улыбке.
Впрочем, сама Мадлен до конца никогда не понимала своей красоты и не придавала ей большого значения, что только добавляло ей какой–то французский шарм и естественную изысканность, тонко подмеченную сестрой.
Букет, между тем, получился пышным и ослепительно красивым.
– Девочкам на кафедре понравится, – еле слышно произнесла молодая женщина, ещё и ещё раз осматривая цветы восхищённым взглядом. Прозрачный целлофан гибко охватил букет со всех сторон, и нарядный бант привычно завершил начатое дело.
И вот уже стильные каблучки Мадлен застучали по тротуарной дорожке, ведущей к общественной остановке, на которой с утра скапливалось большое количество разнообразного транспорта. Дойдя до конца своего переулка имени Розы Люксембург и намереваясь перейти на другую сторону проезжей части дороги…
– Доброе утро, Мадина, – услышала Мадлен и обернулась.
– И тебе доброе, – извинительно улыбнулась она соседке напротив, которая с утра уже подметала дорожку около своих ворот.
– Извини, на работу опаздываю… Бегу, никого не вижу. Как у вас дела? Дома всё в порядке?
– Спасибо, хорошо. А у вас?
– Тоже неплохо. Ладно, Зарема, я побегу. Вечерком ещё увидимся.
– А веник кому? Празднуете что? – не сдержала любопытства соседка.
Мадлен как будто споткнулась об эти слова. Она сначала хотела сделать вид, что не расслышала их, но посмотрела на свой изумительный букет, и её охватило чувство обиды. Она перевела выразительный взгляд на пыльный веник в руках Заремы и тонкая улыбка едва коснулась её губ: "Ну, не все же веники в одни руки, добром нужно делиться…, особенно по праздникам." И одарив соседку обворожительной улыбкой, она продолжила свой путь.
Хорошо, что Мадлен не могла видеть взгляд, которым провожала её Зарема: "Можно подумать… Корчит тут из себя!… Что ты есть-то?!" – прошипела Зарема ей вслед и с такой силой зашвырнула веник во двор, что перепуганный кот, мирно дремавший на пороге, проснулся и, не сразу поняв причину шума, предусмотрительно выгнулся пушистым ирокезом.
Всю оставшуюся дорогу Мадлен размышляла о природе человеческой бестактности, логически придя к выводу, что по сути-она является следствием определённой душевной чёрствости, уходящей корнями в людскую необразованность.
Отдавшись полностью своим мыслям, женщина и не заметила, как оказалась на остановке рейсового такси. В эти ранние часы микроавтобусы заполнялись довольно быстро и отъезжали один за одним. Она удобно устроилась на первом сидении за водителем и, обхватив цветы одной рукой, раскрыла сумочку, ища в ней кошелёк.
– Девушка, – обратилась к ней усевшаяся рядом женщина, – как-нибудь приберите цветы, а то мне прямо в лицо.
– Да-да, минуточку. – Мадлен оплатила проезд и переложила букет в другую руку. Недовольной оказалась женщина лет шестидесяти, достаточно тучная, с таким высокомерным выражением лица, как будто весь мир был ей что–то должен.
– И кто возит такие огромные букеты в общественном транспорте? Удобнее было бы в такси…, – Лёгкое удивление отразилось на лице Мадлен.
– Потому–то я в такси, и мне очень удобно, – подытожила она. Женщина недовольно поджала губы и хотела что-то добавить, но в тот самый момент водитель объявил, что машина отъезжает и попросил поплотнее закрыть двери салона. Размолвка разрешилась сама по себе, не успев как следует начаться.
За окнами поплыли дорожные картины: новостройки, скверики, улицы, частные дворики-всё хорошо знакомое, но от того не менее интересное для Мадлен. Иногда она принималась разглядывать свой букет, и в её глазах всякий раз вспыхивала радость. В какой-то момент она почувствовала на себе пристальный взгляд. Мадлен повернулась и буквально столкнулась с недобрым, раздражённым взглядом сухощавого старика, укутанного в не по сезону тёплую куртку. На голове у него красовалась высокая папаха, которая держалась, в прямом смысле слова, на его оттопыренных ушах, которым их царственная ноша была явно не по силам. Застигнутый врасплох, колючий взгляд мужчины юркнул в сторону, но через короткое время опять стал коситься то на цветы, то на саму Мадлен.
"Да что сегодня не так с этим букетом?!…"– мысленно возмутилась начавшая терять терпение молодая женщина: "Похоже сегодня кроме моих цветов никого ничего не интересует. А старик-то какой злющий…"
Только теперь Мадлен внимательно огляделась. Окна машины, кроме передних, наглухо были задёрнуты грязными шёлковыми шторками, от чего свет в машину почти не проникал. Все ехавшие, как по договорённости, были одеты в чёрные или почти чёрные вещи. Их безрадостные лица серыми пятнами проступали в полусумраке и навевали грусть. Но больше всего озадачивало выражение их лиц – это было ничем не скрываемое недовольство.
Привыкнув к сумеркам, Мадлен стала различать неприязненные взгляды, которые цепкими пауками расползались по её цветам, переползали на одежду, взбираясь по завиткам волос, ощупывали лицо и опять спускались вниз. В какой–то момент цепкие пауки взглядов натыкались на её открытый ясный взор и боязливо рассыпались в стороны. Мадлен, чуть улыбнувшись, отвернулась к окну.
Внешне она казалась спокойной, но душу как будто придавила серая тень. Настроение стало никаким, и в голове пульсировала только одна мысль: "Скорее бы добраться." Но минуты казались бесконечными и создавалось впечатление, что эта поездка не закончится никогда.
Но вот замелькали знакомые очертания пригорода Назрани.
– Будьте добры, остановите, пожалуйста, около университета,– зазвучал её мелодичный голос, и все как будто встрепенулись. Никто уже не пытался скрыть своего интереса и откровенно-назойливо разглядывал каждую деталь в облике молодой женщины.
Мадлен осторожно переложила букет в левую руку и, не поднимая глаз, как будто она в чём–то провинилась, вышла на остановку, переполненную шумными студентами.
От яркого солнечного света она зажмурилась и с наслаждением глубоко вздохнула.
– Здравствуйте, Мадина Исраиловна! Здравствуйте. – сыпалось со всех сторон. Букет и пакеты с литературой поплыли по рукам. Всё двигалось, смеялось и шумно увлекало её к главному университетскому корпусу.
– Здравствуйте и вы, – как-то по-особенному произнесла Мадлен.
А молчаливая маршрутка покатилась дальше. В ней больше не было молодой, изящно одетой женщины, окутанной волшебным дыханием роз. Всё слилось в единую тёмную массу. Но если бы вы могли заглянуть в глаза каждого пассажира этой маршрутки, то заметили бы в них отблеск нечаянной мечты.
Штрихи к портрету бытия
Забрезжит свет. И розовый вуаль
Как будто жизнь вдохнёт в темнеющую даль,
Рассеет призрачность туманной дымки,
И заиграет мира солнечная грань.
О… времена разрушить могут всё,
Оставив жизни дней пустое полотно,
Но не разрушить им людскую глупость,
De facto-даже им не всё разрешено.
Причина состоянья тупика
Есть по себе сама или есть в нас она?
И если изменить нам жизни ленной образ,
То чем дополнится немая пустота?
Таинственно–волшебные одежды бытия
Свои играючи скрывают тайны от меня.
И как бы ни старалась я совлечь покровы,
Мне не под силу-так материя прочна.
5. Сеть мелькающих дней на заре сплетена,
Нам её никогда не покинуть силка,
И ответ нам придётся держать горемыкам
В день последний и страшный большого суда.
6. Мир есть таков, каков он есть, что не исправить.
Зачем на этот счёт самим себе лукавить,
Стараясь всякий раз его переменить?
Не лучше ль с Богом всё как есть оставить.
7. Иначе жить нельзя: ты отойдёшь от сутолоки дня
И станешь мудрецом. Одержишь временный успех,
Став пламенным борцом. Или поддавшись мерному теченью жизни,
Жующим без конца стареющим ослом.
8. Этот мир, что создали для нас Небеса,
Не имеет начал, не имеет конца.
Нам бы жить с ним в согласье по вечным законам,
Не стараясь его подогнуть под себя.
9. Отринув толщу долгих–долгих лет,
Себя я вижу босиком и золотой рассвет,
Круженье лепестков под тихий шёпот ветра,
Что говорил: "Тебя счастливей нет."
10. О, любовь… Дуновению ветра верна,
Ты обманчивой тенью пленяешь сердца,
Что тебе от страданий несчастных влюблённых,
Или в выборе жертв ты сама не вольна?
11. Нас растили ушедшие вдаль времена.
Они в нас. Их лелеет и помнит душа.
Но надолго нельзя в их тени оставаться,
Чтобы призраком дней наша жизнь не прошла.
12. Мир материи должен иметь эталон.
Каждой вещи цена-так положено в нём.
И не денег вина, что они умным средство,
А для глупых 0 есть цель, в обороте своём.
13. Если спор разыгрался, как пламя огня,
Если в споре горячем не видно конца,
Значит суть разночтенья не ясна обоим,
Значит истина в споре двоим не видна.
14. Не сто́ит мир твоих усилий и потерь.
Каким он был-таким остался и теперь.
Воспользуйся им как прекрасной вещью,
Тебе не изменить его, поверь.
15. Проходит всё: привязанность и зло,
Любовь и ненависть, распутство и добро;
Да что там… Жизни дни проходят,
И мы проходим с ними заодно.
16. Обещала весна лучезарность тепла,
Пышный цвет и любовь обещала весна,
Грезил я от неё предвкушения счастья,
Но слезами дождей прощалась она.
17. Шёлк розы лепестков в дыхании прохлады.
Как совершенны линии её наряда.
Здесь сдержанность величия во всём:
Спокойствие и отстранённость взгляда.
18. В сути вещь в этом мире не значит ничто,
И поэтому временна-так суждено.
Но чтоб всё уравнять в этом истинном мире,
Дух бессмертен, он-есть суть основа всего.
19. Власть времени-есть безысходный закон,
За ним всегда урок, за ним всегда урон,
И только перед ним мы все равны и слабы,
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
