Текст книги "Absolvitor (СИ)"

Автор книги: Лев Воробейчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

В тишине этой ночи можно услышать чеканный стук каблуков.

Черный человек втянул воздух ноздрями на улице Лоуди.

Он был здесь.

8 Глава.

Проснись, Авель. Ты проспал всю свою ночь, нервно, ворочаясь на старом диване, грозя свалиться с него своему пустому дому. Многие побывали в твоем доме за ночь, кто‑то уходил и приходил, наблюдал и делал выводы. Пенни задержалась дольше других. Ей необходимо было проверить исправность всех записывающих устройств, поставить тепловизор на случай, если кое–кому вздумается встать посреди ночи.

Проснись, Авель. Наступил новый день.

На часах – 6:38. 28 июля. День номер два в длинном списке дней–разочарований.

Авель открывает глаза.

Дивный был сон, думает он. Голова еще гудит после вчерашнего, видимо он все – таки принял приглашение Виза. Наверное, они как всегда посидели у него, потом неплохо выпили под старину Фрэнка, поющего извечную песню про Нью–Йорк, а потом Виз ушел.

Руки неприятно саднило, как будто вчера он был занят тяжелым физическим трудом.

Спина с трудом разгибалась.

Вдруг до Авеля донеслись звуки ливня в душе.

– Черт, Виз, я думал, ты ушел, – пробурчал Авель.

Кости старого человека, подумал он, когда не смог с первого раза встать с постели. Последний раз такое самочувствие у него было еще в колледже, после переводных экзаменов. Тогда Авель впервые обратился к Богу за помощью. А Виз тогда был совсем плох. Что удивляться его типичному душу по утрам? Скорее всего, там он и окончил свой вчерашний пьяный путь.

Старина Виз.

Кое‑как встав, Авель оценил обстановку в комнате. Вещи разбросаны, ковер залит чем‑то темным, на полу две пустые бутылки – виски и бурбона. Странно, привкус бурбона еще не проявился в его похмельном мироощущении. А вот вкус виски заполнил собой весь мир.

Виз, чертов алкоголик Виз, решил Авель.

– Эээй, Виз! – слабо позвал Авель.

На его шепот в июльском утре отозвался усиленный напор душа – не более.

Возле дивана лежал листок. Авель решил узнать, что в его чистой и опрятной комнате делает этот клочок цивилизации, безумный прямоугольник в пересечении прямых углов и правильных форм.

На листке было написано: «Откровение. Гл.1». Его почерком.

Авель вспомнил.

Он вспомнил все – черного человека и толстяка, его отчаянное пьянство и крики на мертвого придурка, выбравшего неверный маршрут в его, Авеля, жизни.

Перед приходом Виза он был в гараже.

Он кричал на мертвого парня, будто бы это могло вернуть его к жизни.

Он вспомнил все.

Виз. Он знает. Мало ли что он мог сказать ему в припадке алкогольного угара, когда как даже сейчас он не может заставить себя вставать чуть быстрее и думать чуть правильней?

Думай, Авель. Думай!

«Виз знает. Но он мой друг. Если бы он что‑нибудь выдал, я бы уже сидел в клетке рядом с теми уродами, которых постоянно крутят в новостях. Но я не убийца. Не убийца. Это просто случайность.

Я тут не причем, Виз знает, знает, должен это знать!»

Лихорадочно соображая, Авель наощупь пробирался к части своего дома, где был душ. Вода шумела, не умолкая.

Виз мылся долго. Чересчур долго.

Подойдя вплотную Авель уперся плечом о косяк и стал звать:

– Виииз! Виз, мать твою, открой скорее!

Прошла минута. Он нужен Авелю. Нужен как никогда.

Потеряв вконец терпение, Авель стал барабанить по двери.

Тук–тук, Виз.

Открывай.

Это стучит убийца по случайности.

Спустя несколько секунд воду перекрыли. Авель выдохнул, готовясь расспросить Виза о всем, что только ему известно. Объяснить, что он не хотел.

Поделиться страхами.

Рассказать наконец о черном человеке.

Дверь приоткрылась, ослепив на секунды Авеля. Темный силуэт вышел из ванной.

Это был не Виз. Это была девушка.

9 Глава.

Ее звали Доротея. Ей было 19. Она любила цветы и рисовать.

Она знала про парня в машине.

Авель потерял дар речи. Он не понимал, кто это, что она забыла в его доме, и почему она улыбается незнакомому человеку.

Она нарушила молчание первой:

– Я знаю, что ты сделал.

Эта фраза что‑то сломала внутри Авеля. Борясь с собой, чтобы не броситься на нее, дрожащим голосом он произнес:

– О ч–чем это ты?

– Я знаю про Ника.

Авель не понимал. Он не знал никакого Ника. Она, видимо, с кем‑то его путает. Успокоившись, он принимает позу посвободнее. Опасность миновала.

– Ник – это тот парень у тебя в машине. В кармане у него есть читательский билет из небольшой библиотеки в паре кварталов отсюда.

Авель думает. Думает.

Она знает про мертвого парня. Ему конец. Скорее всего, сюда уже едут копы по наводке этой суки. Он медленно начинает выходить из себя.

– Ни слова больше, – шипит он. – Если ты еще хоть раз…

– Успокойся, Авель, – говорит она. – Я знаю, что ты сделал, но сдавать тебя я никому не собираюсь. Это было бы глупо с моей стороны.

– Но почему? Какого черта ты тогда здесь, у меня дома? – недоумевает он.

– Мне нужен твой дом, – просто замечает Доротея.

«Мне нужен твой дом». 4 слова, которые убивают всю логику в ее существовании. Зачем заявляться к человеку домой, угрожать ему правдой, заверять что все хорошо и требовать его дом? Этот мир точно сошел с ума.

Вот она стоит на пороге ванной, на ней – одно лишь полотенце, ее темные мокрые волосы неровно ложатся на плечи.

Ее немного неправильные черты лица скрывают какую‑то загадку. Нос с небольшой горбинкой раздувает ноздри, глаза широко раскрыты, на ее лице застыла маска торжества. Она победила. Правый уголок ее губ изгибается в легкой усмешке, руки скрещены на мокрой еще после душа груди, на ноги он пока не смотрел.

Она победила. Она знает его тайну.

Он пока не успел раскрыть ее.

Странно, но она – привлекательна. В любой другой день полуодетая девушка, выходящая из твоей ванной – это отличный знак, предвещающий начало чего‑то очень хорошего. Хотя бы на полчаса.

Но не сегодня.

Сегодня Авель продолжает падать в бездну дальше.

– Вчера кстати было довольно интересно, – как бы между прочим замечает она.

Авель интересуется, что такого интересного было. Она смеется, игнорируя вопрос, и уходит в соседнюю комнату одеваться.

Он не помнит, как после ухода Виза что‑то разбудило его.

Он не помнит, как пустил ее.

Она, кажется, распространяла какую‑то рекламу.

Кажется, что он сам все ей рассказал.

Авель почти бежит к телефону.

7–155–467–9-14.

10 цифр, способных изменить мир. Его, Авеля, мир. Номер его друга. Время для выбора друга в этой бесконечной суете, производимой человеческими существами. Время узнать правду. Время – 7:02.

Но Виз не поднимает трубку.

Либо Виз еще спит после вчерашних испытаний, либо он уже мчится в переполненном автобусе навстречу новому дню.

А может он уже перестал мчатся, остановившись под колесами очередного Авеля Макфаллоу.

Но об этом нельзя и думать.

Доротея выходит из спальни и небрежно бросает:

– Кстати, я Дороти. Для друзей. Для тебя я – Доротея, богиня песен, красок и маленьких человеческих тайн.

– Послушай, ты, – с раздражением говорит ей Авель, – я не знаю, что ты хочешь и какую цель преследуешь, я не отдам тебе свой дом, ты поняла меня?

– Мне твой дом не нужен, дорогой, – флегматично заявляет Доротея, – Я просто буду жить с тобой. Мне негде жить одной. А раз уж я знаю твой секретик, то и выгнать ты меня не посмеешь, верно?

Авель злится. Только этого еще не хватало.

Мертвый парень, Ник, как она его назвала, разлагается на переднем диване его «Плимута», головная боль сводит его с ума, Виз, пропавший минимум на 12 часов – это не самое лучшее, что случается с человеком. А тут еще эта девушка.

Часто бывает так, что жизнь человека идет ровно, пока какое‑либо случайное событие не выбьет ее из привычной колеи. А уж потом несчастья польются одно за другим, и не будет человеку покоя, пока он с честью не выдержит все их. И либо человек станет великим после этого, либо он падет. Так бывает всегда. Такова эта чертова жизнь.

И в жизни Авеля начался такой же период. Как он вспоминал позже, с появлением черного человека в его жизни наметился очевидный крен. И с каждой новой секундой он все больше менял угол, не давая неустойчивому Авелю ни одного шанса на то, чтобы выстоять на тяжелом уклоне своего будущего.

– Значит, ты теперь живешь у меня?

– Да, как полноправный гость, к которому нужно относиться со всем уважением, – поправляя прическу, сказала Доротея. – Теперь мое слово ценится не меньше, а быть может, даже больше твоего, Авель.

– Черт с тобой, – буркнул Авель. – Мне пора на работу.

На улице шел дождь.

Фургон намок, и Пенни в нем было удобно.

Появление незнакомки не нарушило планов Главного.

На все ее упреки он утверждал просто:

«Не вмешивайся, Войз, наблюдай. Пока не получишь дальнейших указаний».

Через сорок минут Авель Макфаллоу вышел из дома, зашел в гараж, сел за руль своего «Плимута» и поехал в сторону, отличную от той, которая ведет к нему на работу.

Труп должен быть совсем не здесь, решил перед этим Авель.

Пенни зевнула.

– Ох, и дурак же он, – заметила про себя она.

Заброшенный склад – не место для трупа. Но ему это было неизвестно.

Мистеру МакФаллоу вообще было мало что известно.

***

Спустя три часа в офис Виза зашел человек в черном плаще.

– Я к мистеру Визериону Коллинсу, он ждет меня с самого утра, – произнес черный человек.

– Мистер Коллинс давно вас ждет, – улыбнулась ему секретарша.

Дверь захлопнулась за ним. Секретарша лишь проводила взглядом его темный силуэт.

На двери было написано : «В. Коллинс. Редактор».

В руках странного незнакомца была какая‑то ксерокопия.

10 Глава.

Клиническая смерть продлилась 4 минуты. 4 минуты – время, за которое можно много успеть. Можно зародить сотни новых жизней, подняться вверх по социальной лестнице, влюбиться в кого бы то ни было, потерять надежду и смысл жизни. Можно наконец понять себя, совершить выгонную сделку, сделать шаг в будущее или потеряться насовсем в прошлом.

А можно пережить клиническую смерть.

Фрэнк Крэйган открывает глаза. В голове его – беспорядочный шум, во рту – горький химический привкус лекарств. Прикушенный язык нестерпимо болит.

Но Фрэнк жив. Последние пару лет ему приходилось несладко.

Проработав 24 года на стройке, Фрэнк дважды лежал с инфарктом. И вот он – третий, видимо, последний.

Первый раз был около пяти лет назад. Вот он шел со смены, грязно шутил о новой работнице в их компании – и тут сердце ухнуло куда‑то вниз. День сменился ночью, левый глаз перестал видеть, дышать сразу стало трудно. Очень трудно. Скорая приехала быстро, предотвратив летальный исход.

– Не перегибай палку, Фрэнк, – так сказал ему в тот день доктор.

– Не буду, босс, – массируя грудь, отвечал ему Фрэнк.

В тот вечер Вера плакала у него в объятиях. Она не хотела, чтобы чертова стройка забрала его жизнь. Да и сам он не горел таким желанием.

Это было пять лет назад.

Следующий раз случился через два года.

Фрэнк решил посидеть дома. Здоровье стало ухудшаться: голова все чаще болела по утрам, кости начинало ломить, появилась одышка. Старина Фрэнк начал совсем сдавать. В 46 лет.

Он сидел на веранде и попивал чудесный лимонад, сваренный его девятилетней дочерью. Анна, малышка Анна. Сейчас ей уже 12 и ее не пускают к Фрэнку. Фрэнк чудом остался в живых.

Когда он начал вставать со своего любимого кресла–качалки, это повторилось. Инфаркт. Вера со всех ног кинулась к нему, обнимала, целовала его в губы и не переставая шептала:

– Дыши, черт тебя дери, дыши, Фрэнк!

Хорошо, что Анна была дома и смогла набрать 911. Плохо то, что она видела, во что превращается ее отец.

Малышка Анна. Сейчас ей двенадцать, и насколько Фрэнк помнил, у нее появился первый поклонник. Ее щеки, горящие пунцовым огнем, освещали его жизнь уже больше десяти лет. А сейчас она стоит за шторкой и не может увидеть отца. Своего старого, больного отца. Отца, который был мертвым четыре минуты.

После второго инфаркта Вера настояла на страховке. Фрэнк был работягой, и, так уж вышло, никогда бы до этого сам не дошел. Его пенсионные накопления были малы, работать он, по–видимому, уже не сможет и страхование жизни нанесло бы весомый удар по их бюджету. Фрэнк был категоричен.

Но Вера использовала свой козырь – возле нее стояла Анна.

– Послушай, Фрэнк, – уже почти кричала она. – Я понимаю, что всю свою жизнь тебе было плевать на свое здоровье, но подумай о нас. Подумай обо мне, об Анне, обо всем, что мы нажили и создали за эти годы! Твоей дочери нужен отец, и никакие финансовые трудности не посмеют нас остановить, Фрэнк!

На глазах ее блестели слезы. На глазах малышки Анны – тоже. Фрэнк сдался.

Он обратился к лучшему страховщику, к которому его направил профсоюз рабочих.

Страховщика звали Авель МакФаллоу.

В тот день подачи заявления он надел свой лучший костюм, гладко выбрил лицо перед встречей. Нужно выглядеть солидно, решил тогда Фрэнк.

Мистер МакФаллоу занимал тогда еще не отдельную секцию, а лишь простенький кабинет на двоих, уставленный шкафами с документацией, дешевыми столами, и недорогими, по–видимому, стульями.

Вывеска на двери гласила: «МакФаллоу/Сэндер. Страховка частных лиц».

В кабинете сидели двое. Один был немолод, несвеж, толст. Сквозь его толстые очки можно было разглядеть живые глаза, изучающие объект сделки. Он был нервозен, слегка замкнут, но говорил громким басом, сыпал шутками и искал поддержки во взгляде коллеги.

Другой же был мистером МакФаллоу. Об этом утверждала табличка, стоящая на его столе. Ему не было и тридцати, он был молод, открыт и жизнерадостен, перед ним, как он думал, лежал весь мир, и вся его беззаботная жизнь только набирала обороты.

Тут он увидел Фрэнка.

– Мистер МакФаллоу? – спросил Фрэнк.

– Да, здравствуйте, а вы, видимо… – пробежал глазами список Авель, – Мистер Крэйган, так?

– Совершенно верно, – ответил Фрэнк. – Понимаете, я пережил два инфаркта…

Фрэнк говорил, не умолкая. Делая паузы, он внимательно наблюдал за страховщиком, чтобы поймать утвердительный кивок головой, и продолжать историю своей жизни.

Через час он подписал документы. Дома Вера обняла его так крепко, как не обнимала со времен школьной поры:

– Мой герой, – прошептала она. – Мы справимся, обязательно справимся.

А через три года это случилось снова. Страховка к тому времени перестала действовать. Выяснив это в больнице, пока муж лежал в бессознательном состоянии, Вера тут же помчалась узнавать причины у страховой компании.

А Фрэнк лежал четыре минуты вне времени, пространства и плоскости этой реальности.

Фрэнку было хорошо.

Он был диким ветром, визгливо срывающимся с заснеженных Альп, был холодным приливом необъятной Атлантики, летней травой и солнцем, Богом и Дьяволом в созданной им реальности.

Фрэнк создал новый мир за четыре минуты. И населял его всего один человек.

Черный человек.

Он кричал Фрэнку–ветру: «Не улетай!»

Он кричал Фрэнку–морю: «Не плыви».

В палате номер 17 черный человек склонился над мертвым Фрэнком и закричал: «Живи!».

Он открыл глаза.

Жизнь продолжается, Фрэнк.

Черный человек позаботился об этом, друг.

11 Глава.

В доме был кто‑то еще. После смерти Ника за Авелем постоянно кто‑то следил. Он чувствовал это. Каждый новый день, просыпаясь, он знал, что кто‑то не так далеко затаился в тени. Ждет. Выжидает момента. Готовится сделать решающий выпад.

Со смерти Ника прошло три дня. С появления Доротеи – всего два. И чем дольше он находился рядом с ней, тем яснее он понимал – она не представляет угрозы.

Она – просто девчонка, живущая с ним.

Сидящая с ним за столом.

Рисующая странные картины.

Авель взял отпуск. Он не мог больше смотреть в глаза людям и выдерживать их тяжелый взгляд. Просто не мог. Авель был надломлен тем, что он совершил.

Виз не брал трубку уже два дня подряд. Телефон характерно щелкал, но, по заявлению Доротеи, она «ничего такого не слышала».

Если бы не она в эти два дня, Авель сошел бы с ума. С каждым вечером ему становилось все хуже. Вина легла на него тяжелым покрывалом, заставляя часто думать о том дне, перематывать в своей памяти все воспоминания, предшествующие этому, делать выводы и бояться. Бояться расплаты, наказания, кары – как ни назови, он боялся ответственности за свое деяние.

Доротею это утомляло. Каждый вечер ей приходилось выслушивать мысли и домыслы этого человека, помогать ему советом, вынуждать его не делать поспешных выводов и так далее.

Доротее надоело быть психотерапевтом. Один звонок – и в жизни Авеля появился доктор Шеннинг.

Саймон Шеннинг был из той породы людей, которые психотерапии отводят едва ли не самое важное место в жизни. Он любил слушать людей, неважно, где они находились – было ли это оборудованное место его рабочей среды или один из дешевых баров Среднего Запада; был ли его собеседник молод или стар, богат или беден, нуждался ли в совете или нет.

Саймон Шеннинг любил свою работу. И, что самое в нашем случае значимое, он работал на Главного.

Авель отнесся к этому седоволосому старику с недоверием. За два дня он твердо решил не выходить из дома, поэтому сеансы пришлось назначать на дому. Авель довольно скептически отнесся к знакомому девушки, которую он толком и не знал, но Доротея твердо стояла на своем:

– Послушай, Авель, – с раздражением начинала она, – Я, конечно, благодарна тебе за жилище, но мне уже порядком надоело слушать про Ника. Серьезно, нужно звонить Шеннингу. Он поможет тебе, и никаких отговорок, слышишь? Я не могу уже этого выносить.

И она позвонила ему. Авель не слышал самого разговора, но он точно услышал щелчок в телефонной трубке. Звук, разрушающий его мир. Звук, отнимающий его разум.

– Разберу завтра этот телефон к чертям, – пробурчал себе под нос Авель.

И вот седовласый старик стоит на пороге дома Авеля. В руках у него стопка книг, в нагрудном кармане спрятан диктофон, очки, сидящие на переносице, слегка покосились.

Улыбчивый рот и задумчивые глаза.

Терапия началась.

Авель сидит в кресле, руки его сцеплены в замок, сосредоточенный взгляд направлен куда‑то в пол. Часы на стене ритмично отбивают такт этому вечеру.

Шеннинг просит начать.

Авель начинает, но голос подводит его. Прокашлявшись, пытается начать снова. В этот раз получается лучше.

Проходит полчаса. Авель подводит итог всему вышесказанному:

–…Я уб–б-бил его, доктор. Понимаете? Он никогда больше не будет жить. Боже. Его звали Ник, чертов Ник, этот гребаный…

– Остановитесь, Авель.

Это первый раз за полчаса, когда доктор доказывает, что он жив. Все это время он сидел, вперившись глазами в лицо Авеля. Он хотел понять. Он анализировал. Не делал пометок, не кивал головой, не дергал плечом, разминая свою наверняка затекшую спину.

– Авель, вы – убийца.

Эти слова бичом хлещут Авеля о самому сердцу. Разрывают душу его на миллионы маленьких частей. Он готов был услышать от него что угодно, но не это. Семь миллиардов человек могли бы хором прокричать ему это в лицо – и это бы не вызвало такого эффекта. Но этот человек смог вызвать.

Слезы медленно стекают по лицу Авеля. Он шепчет:

– И что же дальше?

– Вы убийца, – с каменным лицом продолжает Шеннинг, – Но я вас не виню. Я понимаю, что с вами. И я ясно вижу, что вы можете с этим сделать.

– И что же, док? – с придыханием спрашивает Авель.

– Смириться. Жить с этим. Вы должны остаться Авелем. Не кем‑то еще, не каким‑то жалким подобием себя. Вы должны стать новой версией самого себя же. Вы приобрели изъян – но лишь в Ваших силах устранить его, став лучше.

Авель слушает, и… понимает. Он понимает, что хочет сказать ему этот старик.

Преступление уже совершено. И он понесет наказание, обязательно понесет.

Но оно будет выглядеть иначе, чем он представляет.

В 20:00 Шеннинг прощается с Авелем. Он придет к нему завтра, обязательно придет – так Шеннинг заверяет Авеля.

Авель рассыпается в благодарностях. Дверь закрывается, слышаться удаляющиеся шаги.

Стук в фургон. Пенни открывает дверь.

– Уфф, и жарко у вас там все прошло. Знаете, я даже на секунду поверила, что…

– Заткнись, сержант Войз. У меня нет времени на выслушивание твоих мыслей.

– Так точно, сэр, – лепечет Пенни, закрывая дверь.

– Главный сказал, что обстановка накалилась, – изменившимся голосом начинает Шеннинг, – Поэтому мы должны действовать быстро и по максимуму успешно. Все понятно?

– Да, сэр, – притихшую Пенни еле слышно.

– Тогда мы приступаем ко второй фазе, – с улыбкой замечает Шеннинг, – в сегодняшнем отчете напишешь Главному, как все прошло. Ты же все записала?

– Да, сэр, – со страхом в глазах отвечает полковнику Пенни.

– Отлично, сержант Войз, просто замечательно.

Пенни многого не понимает.

Авель МакФаллоу – не тот, кто им нужен.

Но приказы на то и приказы, чтобы выполнять их. Беспрекословно выполнять.

Отчет должен быть готов через час. У Пенни не так много времени.

Как и у всех остальных.

Он уже близко.

12 Глава.

– Привет, я – Пенни.

Авель встал позже обычного, и именно стук этой особы заставил его встать вообще. Он не ходил на работу уже третий день. Голову покалывало, впрочем она теперь болела постоянно. Авель начинал к этому привыкать.

Лицо девушки было ему знакомым. Возможно, он виделся с ней в прошлой жизни, еще до того, как столкнулся с тем толстым парнем. Тогда все было иначе. Жизнь тогда была – пустой и беззаботной, яркой и такой, какой он хотел. А теперь за ним следили, он был уверен.

Доротея уехала с утра в магазин и так и не вернулась. Они не так часто общались, из чего Авель сделал вывод, что Доротея за ним не следит. Для тайного агента она была слишком апатична, неинтересна и непривлекательна. У нее были планы на будущую жизнь, она с головой была погружена в себя и свое творчество.

Авель был ей неинтересен. Она просто жила рядом с ним.

– Привет. Что‑то не так? – попробовал выдавить из себя улыбку Авель.

– Да, Авель. Мне придется тебе кое‑что сказать.

И с этим словами Пенни ударила Авеля по лицу. От неожиданности он упал.

Авель не был крупным парнем, не брал по вечерам уроки бокса, но на улицах он защищался, как мог. Постоянные насмешки в свое время лишь закалили его, и он, как умел, противостоял своим обидчикам.

Но не в это субботнее утро.

Из разбитой брови текла кровь, заливая Авелю глаза. Он пытался встать, но все происходило так быстро, что он не успевал опомниться.

Пенни переступила через порог, прикрыла дверь и с размаху пнула Авеля в грудь. Начав движение от земли навстречу противнику, Авель не ожидал такого удара.

Только свист – и он пролетает три метра, бесформенной грудой падая на ковер прихожей. По пути он задевает головой угол столика. Черные круги перед глазами заволакивают потолок его дома в викторианском стиле.

«Я н–не готов» – яркой вспышкой затихает в горячечном мозгу мысль Авеля.

Пенни закрывает дверь на замок.

***

Авель приходит в себя со связанными руками, ловко примотанными к барной стойке на кухне. Голова его болит, запекшаяся кровь неприятно давит на пульсирующую огнем бровь. Руки примотаны прочно, возможности оторвать их – нет.

Авель делает попытку.

Удар чем‑то твердым по спине прерывает его попытку к бегству. Бегству из собственной кухни.

Его кухни.

От неожиданности Авель взвизгивает. Он кричит невидимому противнику:

– Хватит, хватит!

Голос сзади спрашивает:

– Ты готов слушать, Авель?

«Этот голос. Ее голос. Пенни, или как ее там зовут. Голос этой суки» – отчаянно пытаясь запрокинуть голову, соображает Авель.

– Послушай, ты, – начинает он. – Если ты сейчас же меня не развяжешь, то …

–…То что, Авель? – с насмешкой перебивает незнакомка. – Я могу убить тебя. Убить. Сделать то, что ты сделал с бедным парнем.

По спине, еще недавно горевшей огнем, пробегает холодок. Она знает.

Непонятно откуда, но знает.

Она знает все.

– Что тебе тогда нужно? – не переставая вертеть головой, хрипит Авель.

– Чтобы ты рассказал мне кое‑что.  – просто отвечает Пенни.

Она медленно начинает идти. Авель слышит каждый ее шаг, эхом отдающийся на кафельной плитке своей кухни. Он видит перед собой девушку. Наверное, впервые видит ее настоящей.

Она невысока, примерно около пяти с половиной фунтов, одета в простенькие спортивные штаны, футболку, на голове сидит кепка. Светлые волосы забраны в хвост, на лице – широкие солнцезащитные очки, часы – водонепроницаемые, которые идеально подходят для занятий спортом.

А потом она снимает очки.

Этот взгляд, полный ненависти, Авель долго еще будет вспоминать своими удлинившимися ночами. Этот взгляд он позже попробует описать Доротее, как идею для нового шедевра своей чудаковатой соседки.

Этот взгляд – сильнее взгляда Джоконды. Он сквозит первобытной ненавистью. Все человеческие жертвы отражаются в уничижающем свете этих бледно–серых глаз.

Эти глаза – личная Хиросима Авеля.

Свои Помпеи. Сожженный Содом и проклятая Гоморра.

Пенни цедит сквозь сжатые зубы:

– Я слежу за тобой, Авель МакФаллоу.

Руки все так же связаны, веревки все так же натирают кожу, бровь болит, на груди остался отпечаток тяжелого кроссовка.

Но тем не менее Авелю становится легче.

Он был прав. За ним кто‑то следил.

– Зачем? – шепчет изумленный Авель.

– Мне приказали. Тобой заинтересован Главный.

Авель ничего не понимает. Кто такой этот Главный? Почему за ним следили, и по какому праву? Но он не решается говорить что‑то этой женщине. Пока не готов.

– Ты, наверное, ничего не понимаешь, – продолжает Пенни. – Так все и задумывалось. Мы нашли тебя 27 июля, именно с того дня и началась слежка. Если бы ты был немного повнимательнее, то ты бы обратил внимание на черный фургон, стоящий на другой стороне дороги уже почти неделю.

Авель видел этот фургон, но никогда не обращал на него особого внимания. Если бы не Ник и его несчастная гибель, он бы сразу вызвал копов. Если бы увидел.

Но этого не случилось.

–…Мы следили за тобой день и ночь и собрали достаточно улик, чтобы понять – ты виновен. Виновен в смерти Ника и многих других.

Авель не понимал. Ничего не понимал.

– Каких других? Я никого больше не убивал! – прокричал ей в лицо Авель.

– Ты не переубедишь меня, – убедительно продолжает Пенни. – Я видела снимки. Ты можешь вводить в заблуждение кого угодно, но не мня. Нет–нет, я очень ясно представляю, с кем имею дело. Ты что, ждешь кого‑то?

Странный вопрос. Чересчур странный для человека, ведущего наблюдение за ним постоянно.

Наверное, ее привлекли две кружки кофе на столе. Если бы она была внимательнее, то заметила бы, что лишь одна заполнена. Кружка Авеля пустовала вторые сутки.

– Да, жду.

– Тогда именно этот человек и развяжет тебя. Я зашла лишь поздороваться с тобой, если угодно. И запомни – это еще не конец. Мы снимаем все камеры, но по–настоящему тебе не уйти от нас. Уйти от меня.

И, запутав вконец растерянного Авеля, Пенни разворачивается, чтобы уйти. На секунду ее футболка открывает Авелю часть спины. Изуродованной спины. Видны зажившие рубцы и перетяжки кожи. Может, это граната, а может и мина.

Авель делает над собой усилие и кричит ей вслед:

– П–п-постой! Ответь на мои вопросы, черт побери!

Пенни на секунду задерживается на пороге:

– Мы не уходим, Авель. Мы просто немного меняем методы.

Авель остается один на холодном кафельном полу своей кухни. Руки туго стянуты, в голове шумит, спина ноет от неудобной позы.

Доротея придет только через час.

У Авеля полным полно времени разобраться в себе.

13 Глава.

Жизнь – непостоянная штука.

Сегодня ты страховой агент, славный малый, пользующийся вниманием девушек, гладко выбритый и свежий, а уже завтра ты – обросший убийца пятнадцатилетних парней. Вместо утреннего кофе в ресторанчике неподалеку от офиса, ты разогреваешь себе вчерашний ужин, тщетно надеясь выбросить из головы все накопившиеся тревоги.

Вместо свежего парфюма твои щеки овевает запах вчерашнего пота, и капли жира на махровом халате дают ясно понять, во что превратилась твоя жизнь.

Сегодня ты властвуешь один.

Завтра – ты полный ноль.

Ты уже мечтаешь проснуться, Авель МакФаллоу. Вырваться из этого затянувшегося кошмара, сбросить с себя оцепенение и выйти навстречу всем своим врагам.

Их скопилось немало, Авель. Ты сам это знаешь.

За тобой следили. Как сказала та женщина, следили с самого первого дня.

И это еще не конец.

Кто‑то точно знает тебя. Кто‑то наводит их на след.

Они – это цепные псы, идущие по следу. Их структура и организация окутана тайной. Правительство? Государственный заказ? Чертовы фанатики?

Ты не знаешь, Авель.

Господи, в твоей голове столько всего перемешано. И тут ты понимаешь. Ты внезапно все понимаешь: кто эта девушка, зачем и на кого она работает.

Она сказала, как ее зовут. Пенни. «Пенелопа, супруга Одиссея, верная и любящая жена» – вспоминаются тебе уроки античной литературы. Такое имя не дают обычно страшным людям, решаешь ты. И она не одна, за ее спиной кто‑то могущественный плетет свои сети.

Тот тип. Тип возле работы Виза, одетый в черный плащ и очки, наверное, в самый жаркий день этого лета. Он всему виной. Он – черный кот, приносящий несчастье.

Приносящий смерть.

С этими тревожными мыслями Авель отключается.

В дверях стоит Доротея, поджав губы. Она смотрит на Авеля и глаза ее наполняются слезами.

Ей жаль этого несчастного человека. Поставив стакан с водой на тумбочку, она замечает у него на брови глубокий порез, но не будит его.

«Он что‑то от меня скрывает» – решает Доротея.

Она начинает решительно спускаться вниз. Под ногами скрипят ступеньки, на душе ее скребут кошки.

Она проникла к нему в дом без его трезвого согласия. Она пользуется его беззащитностью. Она ест его пищу, пользуется душем, рисует в его спальне.

И она обязана лишь ему за это.

В первый день их встречи он посмотрел на нее таким взглядом, что она поняла: он опасен. Он способен убить человека. Но это был не Авель.

Это был кто‑то еще, глубоко скрытый в недрах его рассудка. Сейчас Авель – жалкое подобие человека, не способное привести себя в форму.

Он не мог убить Ника. Это был несчастный случай, решает Доротея. «Мне нужно проветриться» – эта мысль сидит у нее в мозгу уже полчаса, лишь теперь превратившись в цель. Стараясь не шуметь, она закрывает дверь и направляется к парку.

Солнце уже клонится к закату, и она решает особенно не задерживаться.

Доротея решает рассуждать логически. Все, что ей о нем известно – ему тридцать, он холост, постоянной подружки нет. На стене висит репродукция Рембрандта, очень плохая, между прочим репродукция. Готовить он совершенно не умеет, предпочитая заказывать ее на дом. Он глубоко замкнут в себе, это видно по его иногда блуждающему взгляду, изредка останавливающемся на разных мелочах – будь то ключи от машины или снятые заранее наручные часы.

Он не любит говорить о своей семье, о своих успехах, о своей личной и социальной жизни. Он не сказал ей об успехах в спорте или виртуозном владении каким‑либо музыкальным инструментом. Ничего такого он не говорит.

Он плачет, но говорит о Нике.

Это сломило его, решает она. Укоротило стержень его жизни, ослабило и накренило под острым углом.