Текст книги "Черные дыры российской империи"

Автор книги: Лев Шильник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Можно вспомнить и так называемый Сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор – долголетнюю забаву Петра, представлявшую собой жестокую и злую пародию на институты православной церкви. «Князем-папой» этого собора был назначен уже известный нам горький пьяница Никита Зотов, а сам Петр с присущей ему скромностью удостоился всего-навсего титула протодьякона собора. Веселые ребята оттягивались по полной. Поскольку пировать за закрытыми дверьми дело скучное, шумная попойка неизбежно выплескивалась на улицу и превращалась в кощунственное маскарадное шествие. Рассказывают, что при шутовском освящении храма Вакха во дворце Лефорта народ крестили табачными трубками, связанными в форме креста. Царь Петр был зело горазд на выдумки и вел себя как хотел, и именно тогда по Москве поползли упорные слухи, что на престол взошел антихрист. И, разумеется, эти разговоры, осторожным шепотком передававшиеся из уст в уста, отнюдь не прибавляли Петру популярности. Сама по себе секуляризация общественной жизни как таковая объективно была делом разумным и необходимым (скажем, остроумное разоблачение тем же Петром фокуса с мироточащими иконами можно поставить ему только в плюс), но вот методы царя-реформатора, предпочитавшего играть на грани фола, могли вызвать только прямо противоположный эффект. Умный человек не станет дразнить гусей в огромной патриархальной стране.

Гулянки Петра сотоварищи были форменным кошмаром. Перепившаяся толпа, дудевшая в дудки и бившая в литавры, вламывалась в дома богобоязненных горожан, причем хулиганы зачастую намеренно выбирали дома старых бояр. Послушаем Алексея Толстого: «Царя узнавали по росту, по платью голландского шкипера, – суконные штаны пузырями до колен, шерстяные чулки, деревянные туфли, круглая, вроде турецкой, шапка. Лицо либо цветным платком обвязано, либо прилеплен длинный нос.

Музыка, топот, хохот. Вся кумпания, не разбирая места, кидалась к столам, требовала капусты, печеных яиц, колбас, водки с перцем, девок-плясиц… Дом ходил ходуном, в табачном дыму, в чаду пили до изумления, а хозяин пил вдвое, – если не мог – вливали силой…

Что ни родовитее хозяин – страннее придумывали над ним шутки. Князя Белосельского за строптивость раздели нагишом и голым его гузном били куриные яйца в лохани. Боборыкина, в смех над тучностью его, протаскивали сквозь стулья, где невозможно и худому пролезть. Князю Волконскому свечу забили в проход и, зажгя, пели вокруг его ирмосы, покуда все не повалились со смеха. Мазали сажей и смолой, ставили кверху ногами. Дворянина Ивана Акакиевича Мясного надували мехом в задний проход, от чего он вскоре и помер…»

И опять спросим: разве это поведение нормального человека? Просвещенное человечество к этому времени выдумало дифференциальное исчисление, сформулировало закон всемирного тяготения, измерило скорость света и вплотную подобралось к изобретению парового двигателя, а царь Петр продолжал на досуге бить голым гузном своих подданных куриные яйца в лохани. Где, в какой стране (Черная Африка, Оттоманская Порта и Папуасия не в счет) первое лицо государства могло себе позволить такие забавы – и не с черной костью, не со «сволочью», а с приличными и уважаемыми людьми? Если этих примеров читателю недостаточно, то вот навскидку еще одно свидетельство заезжего немца. Взявшись как-то раз распоряжаться танцами, остроумный выдумщик Петр поставил в пары самых дряхлых стариков, дав им в партнерши самых юных дам. И, возглавив пляску, распорядился от него не отставать. Как и следовало ожидать, у несчастных стариков ничего не вышло – бодро выписывать ногами кренделя им было нелегко. Тогда царь вельми осерчал, приказал остановить музыку и велел каждому из неудачливых танцоров выпить по большому штрафному бокалу крепкого венгерского. Что тут скажешь? Не государь, а прямо-таки отец родной. Вошел в положение, уважил стариков. Подумаешь, крепкое венгерское… Будучи сильно не в духе, Петр, как известно, предпочитал оперировать тройной перцовой – смесью крепости необычайной, которая валила человека с ног в пятнадцать минут. А как вам такое милое царское приглашение на ассамблею: «Быть всем, скакать под музыку вольно, пить и курить табак, а буди кто не явится – царский гнев лютый». Справедливо писал Алексей Толстой: «Дела было много…»

Во время визитов за рубеж первый российский император тоже не сильно обременял себя соблюдением приличий. Со школьных лет мы знаем об особом пристрастии Петра к разного рода монстрам и уродам, которое обычно принято выдавать за его врожденные естественно-научные склонности. Поэтому, оказавшись за кордоном, царь первым делом спешил навестить какой-нибудь анатомический театр. Желания его свиты, ясное дело, в расчет не принимались – раз государь повелел, то вперед и с песней. Вот что, например, рассказывает любознательный голландец Яков Номен о посещении русским императором города Утрехта: «Особенно ему понравилось в анатомическом кабинете профессора Рюйша, – он так восхитился отлично приготовленным трупом ребенка, который улыбался, как живой, что поцеловал его. Когда Рюйш снял простыню с разнятого для анатомии другого трупа, – царь заметил отвращение на лицах своих русских спутников и, гневно закричав на них, приказал им зубами брать и разрывать мускулы трупа…»

Невоспитанный Петр был всегда готов вспыхнуть как порох, и то обстоятельство, что он находится не у себя дома, его, как правило, ничуть не озадачивало. Когда во время зарубежной поездки двух дворян угораздило нелицеприятно отозваться о поведении царя, выставлявшего себя, по их мнению, на посмешище, Петр немедленно распорядился их казнить и потребовал, чтобы голландцы предоставили ему плаху с палачом. С превеликим трудом голландцам удалось отговорить русского царя от его кровавой затеи. Но Петр на этом не успокоился: он все-таки добился, чтобы этих наглецов по крайней мере отправили в ссылку. Голландцам пришлось уступить, и оба несчастных поехали в места не столь отдаленные – один на Яву, а другой – в Суринам.

Александр Бушков в книге «Россия, которой не было» цитирует весьма любопытное свидетельство современника, как русский царь и его приближенные проводили время в Англии. Их разместили в поместье известного британского писателя Джона Эвлина, где они от всей души веселились на протяжении трех месяцев. Хозяева были в самом настоящем шоке от увиденного: «…полы и ковры в доме до того перемазаны чернилами и засалены, что надо их менять. Из голландских печей вынуты изразцы, из дверей выломаны медные замки… Окна перебиты, а более пятидесяти стульев – то есть все, сколько было в доме, – просто исчезли, возможно, в печках. Перины, простыни и пологи над кроватями изодраны… Двадцать картин и портретов продырявлены; они, судя по всему, служили мишенями для стрельбы… Лужайка, посыпанные гравием дорожки, кусты, деревья – все погибло. Соседи рассказывали, что русские нашли три тачки (приспособление, тогда еще в России неизвестное) и придумали игру: одного человека, иногда самого царя, сажали в тачку, а другой, разогнавшись, катил его прямо на изгородь (имеется в виду живая изгородь. – Л. Ш)». Этот факт приводит и В. О. Ключевский в работе «Жизнь Петра Великого до начала Северной войны», добавляя, что ущерб был оценен в 350 фунтов стерлингов (в пересчете на отечественную валюту около пяти тысяч рублей). Надо сказать, что Бушков не поленился собрать огромное количество сравнительно малоизвестных фактов, касающихся жизни и деятельности Петра Алексеевича, и мы в той или иной степени их здесь используем. Поэтому всех интересующихся царем-реформатором мы отсылаем к упомянутой книге – они найдут там много поучительного. И хотя в полемическом задоре автор временами, быть может, хватает через край, впечатление все равно складывается жутковатое.

Поражает воображение и невероятная, дикая, первобытная жестокость Петра, ни в малейшей степени не продиктованная необходимостью. Ну для чего, скажите на милость, нужно было вывешивать троих стрельцов напротив Софьиной кельи (мы об этом писали), какой во всем этом был практический смысл? А история с майором Глебовым, который стал любовником заточенной в монастырь Евдокии Лопухиной, первой жены Петра? Когда дело раскрылось, Петр приказал посадить несчастного майора на кол да еще надеть на него тулуп потеплее, чтобы тот не замерз раньше времени (на дворе стояла зима). Глебов умирал на колу восемнадцать часов. Весьма сомнительно, что Петр испытывал к бывшей супруге хоть какие-то чувства. Перед нами поведение не просто самодура, а психически больного человека.

Именно Петру принадлежит честь создания страшной Тайной канцелярии – пыточного учреждения политического сыска, заставляющего вспомнить о застенках инквизиции. Страна наводнилась фискалами, и пышным цветом расцвело знаменитое «слово и дело», когда по доносу или принародно выкрикнутому обвинению человека бросали в каменный мешок. Послушаем Алексея Толстого: «Так царь Петр, сидя на пустошах и болотах, одной своей страшной волей укреплял государство, перестраивал землю. Епископ или боярин, тяглый человек, школяр или родства не помнящий бродяга слова не мог сказать против этой воли: услышит чье-нибудь острое ухо, добежит до приказной избы и крикнет за собой: „слово и дело“. Повсюду сновали комиссары, фискалы, доносчики; летели с грохотом по дорогам телеги с колодниками; робостью и ужасом было охвачено все государство». И вот уже волокут бедолагу «в Тайную канцелярию или Преображенский Приказ, и счастье было, кому просто рубили голову: иных терзали зубьями, или протыкали колом железным насквозь, или коптили живьем». Откровенно говоря, существуют серьезные сомнения, что столь крутыми мерами можно укрепить государство или обустроить землю. Впрочем, в свое время мы покажем читателю, какие плоды принесли знаменитые петровские реформы…

А пока еще несколько слов о пыточной практике Тайной канцелярии. Сохранился интереснейший документ под названием «Обряд, как обвиняемый пытается». Александр Бушков приводит пространную цитату из этой замечательной инструкции, мы же ограничимся несколькими короткими выдержками. Сначала подробнейшим образом разъясняется, как следует пытать упорствующего на дыбе, а если он все-таки не винится, то переходят к более ощутимым мерам воздействия. Рекомендуются четыре следующих способа:

«1. В тисках, сделанных из трех железных полос с винтами. Между полосами кладут большие пальцы пытаемого, от рук – на среднюю полосу, а от ног – на нижнюю. После этого палач начинает медленно поворачивать винты и вертит их до тех пор, пока пытаемый не повинится или пока винты вертеться не перестанут. Тиски надо применять с разбором и умением, потому что после них редко кто выживает.

2. Голову обвиняемого обвертывают веревкой, делают узел с петлей, продевают в нее палку и крутят веревку, пока пытаемый не станет без слов.

3. На голове выстригают волосы до голого тела, и на это место, с некоторой высоты, льют холодную воду по каплям. Прекращают, когда пытаемый начнет кричать истошным голосом, и глаза у него выкатываются. После этой пытки многие сходят с ума, почему и ее надо применять с осторожностью.

4. Если человек на простой дыбе не винится, класть между ног на ремень, которым они связаны, бревно. На бревно становится палач или его помощник, и тогда боли бывают сильнее».

В этом милом документе расписано все: и с какой периодичностью возобновлять пытку, и как вправлять вывернутые суставы, и как ставить клейма на лоб и щеки, как рвать ноздри и так далее, и тому подобное. Откровенно говоря, сии четкие и лапидарные рекомендации долго не давали покоя автору этих строк: с тех пор, как он впервые с ними познакомился, его не оставляла уверенность, что нечто подобное он уже где-то и когда-то читал. И предчувствие, как говорится, не обмануло. Услужливая память с готовностью извлекла на свет божий весьма выразительные эпизоды: «Из классов неслось жужжание голосов, хоровые выкрики. „Кто есть король? Светлое величество. Кто есть министры? Верные, не знающие сомнений…“, „… И Бог, наш создатель, сказал: „Прокляну“. И проклял…“, „Когда же пытуемый впадает в беспамятство, испытание, не увлекаясь, прекратить…“»

Или такой блистательный диалог:

«– Когда жиру много, накалять зубец не след, все одно в жиру остынет. Ты щипчики возьми и сало слегка отдери…

– Так ведь поножи господа Бога для ног, они пошире будут и на клиньях, а перчатки великомученицы – на винтах, это для руки специально, понял?

– Эх, мне бы мясокрутку применить, а я его сдуру ломиком по ребрам, ну, сломал ребро. Тут меня отец Кин за виски, сапогом под копчик, да так точно, братья, скажу вам – света я невзвидел, до се больно. „Ты что, – говорит, – мне матерьял портишь?“»

Это братья Стругацкие, замечательный роман «Трудно быть богом». Недоросли из Патриотической школы готовятся к ответственному экзамену. Печаль в том, что наши фантасты описывали вымышленное Арканарское королевство, пребывавшее в дремучем средневековье. Но даже в этом случае уважаемые авторы не преминули отметить, что в стране произошло некое подобие фашистского переворота, и править бал стали черные роты дона Рэбы. Нормальный уровень средневекового зверства оказался счастливым вчерашним днем Арканара. Трудно сказать, на какие источники опирались братья Стругацкие, сочиняя свою книжку, и имели ли в виду прихотливые изгибы российской истории. Как бы там ни было, но наш герой, Петр свет Алексеевич, жил уже в просвещенную эпоху, когда европейские корабли избороздили все океаны, а сажать на кол политических противников стало среди приличных людей не комильфо. Между прочим, копчение заживо и испытание каленым железом – это еще цветочки. Игорь Бунич утверждает, что на следственных делах первой половины XVIII столетия сохранились такие, например, резолюции царя Петра: «Смертью не казнить. Передать докторам для опытов». Вам это ничего не напоминает, уважаемый читатель?

Слов нет, пытали и до Петра. Неуважение к человеческой личности, всегда и во все времена поражавшее иностранных путешественников, было тем краеугольным камнем, на котором взросло русское государство. Маленького человека втаптывали в пыль запросто. Да и сильные мира сего тоже не чувствовали себя в полной безопасности и ходили с оглядкой. Почти через сто лет после Петра государь император Павел I говаривал: «В моем государстве нет первых и вторых. Есть я и все остальные». И это его заявление отнюдь не было голой риторикой. К чему попусту ломать копья? Даже в современной России власть точно так же продолжает равнодушно взирать с космических высот на суетливое копошение ее подданных. Родовое проклятье неподъемной российской государственности по-прежнему лежит на людях, как помет пресмыкающегося…

Да, повторимся еще раз, пытали и до Петра, и порой очень жестоко. Но именно Петр систематизировал этот привычный хаос, превратив его в самую настоящую индустрию. Согласитесь, есть все-таки разница между эпизодической жестокостью и жестокостью, поставленной на поток. Легче всего этот тезис пояснить на примере антисемитизма, поскольку юдофобия была распространенной практикой у очень многих народов на протяжении веков. Было время, когда евреев преследовали всегда и везде – где-то больше, а где-то меньше. Но до тех пор пока антисемитизм не сделался инструментом большой политики, евреи могли рассчитывать на некоторую нишу, внутри которой они сохраняли национальную идентичность и относительную самостоятельность. Так обстояло дело, например, в средневековой Испании до начала Реконкисты: мавры, евреи и христиане прекрасно уживались друг с другом. Когда же натиск христиан усилился и арабское влияние на Пиренейском полуострове постепенно сошло на нет, национальные меньшинства моментально оказались перед очень жесткой дилеммой. Вопрос ставился предельно просто – жизнь или смерть. Не желавшие сменить свою идентичность или покинуть пределы страны были обречены на неизбежное уничтожение. Между прочим, именно тогда начался грандиозный исход евреев из католической Испании, увенчавшийся образованием иудейских диаспор в странах Западной Европы.

Продолжим нашу аналогию. В царской России жизнь у евреев тоже была не сахар. Над жившими в черте оседлости инородцами (возмутительная практика разделения людей на агнцев и козлищ) все время висел дамоклов меч погромов. И хотя эти погромы повторялись с убийственной регулярностью (возможно, при молчаливом попустительстве властей), теоретически любой погромщик все-таки действовал на свой страх и риск: его не только могли убить потенциальные жертвы (что и случалось время от времени), но и взять к ногтю государственные структуры, обеспечивающие правопорядок, буде такое распоряжение они получат. А вот когда нацисты провозгласили, что любой еврей подлежит немедленному уничтожению по причине неизбывной родовой его ущербности, дело приняло совершенно другой оборот. Теперь евреев стали убивать не за какие-то их вины (пусть даже гипотетические), а единственно потому, что они – люди другой крови. Собственно говоря, этим нехитрым рассуждением мы хотели проиллюстрировать на редкость банальную мысль: теория, возведенная в ранг государственной политики, как правило, всегда значительно хуже элементарной бытовой ксенофобии. К сожалению, эти тонкие материи не всем понятны. Когда писатель Виктор Некрасов призывал к покаянию по поводу безвинно убиенных киевских евреев, ушлые номенклатурщики сразу же взвились на дыбы: дескать, как можно – в Бабьем Яре нашли свою смерть люди самых разных национальностей. Кто спорит, отвечал Некрасов, но, смею вам заметить, что только евреи были убиты исключительно за то, что они евреи…

Глупо ломиться в открытую дверь. Любому непредубежденному человеку должно быть понятно, что система, нацеленная на геноцид, во сто крат опаснее вывертов самого неуправляемого сатрапа. Деяния душевнобольного Ивана Грозного, жарившего людей на сковородах, способны ужаснуть кого угодно, но и они меркнут на фоне замечательных преобразований Петра Алексеевича Романова. Статистика тоже на нашей стороне: если при Алексее Михайловиче количество преступлений, за которые по закону полагалась смертная казнь, приближалось к шестидесяти, то при Петре этот список увеличился аж до девяноста пунктов, то есть вырос, как минимум, в полтора раза. Точно так же трудно согласиться с теми, кто считает пытки в XVIII веке заурядной общеевропейской практикой. Имеется немало свидетельств, что Петр стремился спрятать свои пыточные камеры от глаз и ушей европейцев. Выходит, чуяла собака, чье мясо съела?

Конечно, иной читатель может возразить, что все эти перегибы, перехлесты и перекосы были попросту неизбежны. Что этой дорогой ценой были оплачены грандиозные реформы и небывалые свершения. Дескать, лес рубят – щепки летят… Разве кто-нибудь сегодня вспоминает, какой ценой были куплены успехи промышленной революции в странах Западной Европы? К сожалению, вся беда как раз и заключается в том, что никаких беспримерных прорывов и великих свершений не было и в помине. Итогом скоропалительных петровских преобразований стали не процветание и успех, а чудовищное разорение огромной страны. Стараниями Петра Россия оказалась на пороге национальной катастрофы неслыханного доселе масштаба.

И в этих словах нет даже тени преувеличения. Думается, излишне напоминать читателю, что вовсе не бороды и долгополые кафтаны стали причиной отставания России от западноевропейских стран. Реальные причины такого положения вещей коренятся совсем в другом и были не единожды разобраны по косточкам историками и политологами. На Руси практически полностью отсутствовало третье сословие, поскольку никогда не было сильных независимых городов. Между тем только деятельные и предприимчивые горожане, объединившиеся в торговые и ремесленные гильдии и создавшие органы самоуправления, могут стать той питательной почвой, на которой взрастет крепкое третье сословие. Конечно, города как таковые в наших палестинах были, но они отличались от вольных богатых городов Европы, как небо от земли. Российские города – это, по преимуществу, стольные грады, княжеские и боярские вотчины. Исключение составляли, пожалуй, только торговые республики Новгорода и Пскова, поддерживавшие тесные связи с Ганзейским союзом, но и они были уничтожены в ходе централизации XVI века, которая окончательно законсервировала феодальный тип отношений в обществе. А вот в Западной Европе такие богатые города, как Льеж, Антверпен или Милан, были серьезной и влиятельной силой, с которой не могли не считаться не только герцоги или графы, но и особы королевской крови. Воздух города делает свободным, говорили в то время. Между прочим, именно на горожан, кровно заинтересованных в отмене рутинных феодальных порядков, опирались европейские короли в своей борьбе с баронской вольницей.

Итак, отставание России от Европы, вне всякого сомнения, существовало, но до начала петровских реформ оно не было безнадежным. В предыдущей главе мы много и подробно писали об эпохальных преобразованиях Алексея Михайловича, Федора и Софьи, осуществлявшихся, в противовес Петру, последовательно и бережно. Совершенно очевидно, что Россия, понемногу расставаясь со стариной, стремительно выходила на рыночный путь развития, а торговля, частное предпринимательство и производство были практически свободны от опеки государства. Петр же, быть может, сам того не желая, развернул государственный корабль на сто восемьдесят градусов, загубив на корню всякую частную инициативу. Ту систему тотального поголовного рабства, которую он железной рукой внедрял, можно называть как угодно; хоть социализмом советского образца, хоть государственным капитализмом, – но ее суть от этого не изменится. Озаботившись развитием тяжелой промышленности, царь-реформатор закладывал верфи, строил бесчисленные заводы и фабрики. Но кто работал на этих заводах? Скажем, допетровский Пушечный двор не был, разумеется, частным предприятием, но работали там вольнонаемные и получали очень приличную заработную плату, а мастера имели даже свой цеховой знак. На петровские же фабрики и рудники людей сгоняли насильно, где они были вынуждены вкалывать с утра до ночи за миску баланды. Причем сплошь и рядом в работу отдавали навечно. Например, указ 1721 года гласил, что все промышленники, даже не дворянского происхождения, имеют право покупать деревни с крепостными, которых вправе заставлять пожизненно трудиться на заводах и рудниках. Иногда дело доходило до анекдота: выстроенные за казенный счет фабрики передавали частным лицам и компаниям, не спрашивая на то их желания. Вы думаете, мы шутим? Ничуть не бывало. Вот повеление царя от 1712 года: «завести за казенный счет фабрики и отдать их торговым людям, а буде волею не похотят, хотя бы и неволею». И как вы полагаете, уважаемые читатели, много наработает такой, с позволения сказать, фабрикант?

Давным-давно жил на свете царь Мидас, прославившийся тем, что все, к чему он прикасался, моментально превращалось в золото. В конце концов бедняга умер голодной смертью. История умалчивает, почему подданные легендарного царя не кормили его с ложечки, но миф не подчиняется законам формальной логики. Подобно Мидасу, Петр тоже умел творить чудеса, и прикосновение его длани точно так же бесповоротно меняло суть вещей. Вот только в итоге получалось отнюдь не золото, а совсем другой продукт, неизмеримо меньшей ценности. Едва ли не каждое его деяние почти неизбежно приобретало черты театра абсурда, и указ 1712 года ярчайшее тому подтверждение. Не менее великолепной иллюстрацией нашего незамысловатого тезиса может послужить и другой царский указ (от 1719 года), согласно которому всякий помещик подлежит беспощадному битью кнутом, если не доносит об имеющихся в его землях полезных ископаемых. Ну не бред ли это? Или, быть может, простодушный Петр полагал своих малограмотных помещиков искушенными геологами и рудознатцами? Сомневаемся, что хотя бы один из десяти российских землевладельцев мог ответить на простой вопрос, что такое эти самые полезные ископаемые…

При Петре полным ходом шло закабаление крестьянства. Из ограниченного в правах человека крестьянин превратился в раба. Конечно, и до Петра крестьяне уже были крепостными, но все-таки это был совсем другой статус: за ними сохранялось право перехода, а некоторые зажиточные крестьяне при Алексее Михайловиче имели даже собственных крепостных. Точно так же и в годы правления царя Федора крепостным никто не препятствовал реализовывать свое исконное право – право перехода в другие поместья. День, в который крестьянин мог покинуть одного хозяина и прибиться к другому, получил на Руси название Юрьева дня, а петровские преобразования поставили на нем жирный крест. В 1711 году Петр подписал указ «О крепости крестьянской». Отныне крестьянин превращался в абсолютно бесправного раба, в вещь. Его стало можно продать с землей или без земли, разлучить с родными, обменять на породистую собаку, загнать до конца дней на завод или рудник, даже убить. Помещик становился царем и богом для своих крепостных и был волен распоряжаться их жизнью и смертью, как ему заблагорассудится. В то время как в странах Западной Европы крепостная зависимость давно превратилась в далекое воспоминание, в России рабство только-только получило законодательное оформление. Чтобы читатель мог вживе представить себе цивилизационный разрыв между Востоком и Западом, достаточно сказать, что законы, аналогичные отмене Юрьева дня, появились в Англии еще в XIV веке.

Торопливые и бестолковые реформы царя Петра требовали денег, а денег хронически не хватало. Небывалая в истории страны милитаризация, создание с нуля океанского флота, строительство в пожарном порядке заводов и фабрик, нелепые петровские прожекты, вроде сооружения Волго-Донского канала, были чудовищно затратными мероприятиями. Петр двинулся по испытанному пути усиления налогового бремени – с подданных стали драть семь шкур. Если жалованье государственных служащих при Федоре и Софье регулярно повышалось, то при Петре все происходило с точностью до наоборот. Царь Федор, как мы помним, четко расписал все налоги, существенно уменьшив многие из них, и даже ввел единый налог – так называемые «стрелецкие деньги и хлеб». При Петре же число позиций, подлежащих налогообложению, превысило все мыслимые пределы. По некоторым данным, за годы петровского правления прямые и косвенные налоги выросли минимум в пять с половиной раз, и это еще без учета огромной инфляции. Александр Бушков приводит 28 одних только новых налогов, введенных Петром. Перечислим некоторые из них:

«2. Сбор на рождение (родился ребенок – плати).

3. Сбор на похороны (помер близкий – плати).

4. Сбор на заключение брака. (…)

7. Налог на свечи.

8. Налог на владельца лошади.

9. Налог на конскую шкуру (сдох у тебя конь, ободрал ты его – плати).

10. Налог на конские хомуты.

11. Налог на упряжные дуги.

12. Налог на ношение бороды.

13. Отдельный налог на ношение усов. (…)

16. Налог на ульи (по всей России).

17. Сбор с покупки кровати.

18. Банный сбор (с каждой баньки). (…)

20. Трубный сбор (есть у тебя печь с трубой – плати).

21. Сбор с дров, купленных для собственного употребления. (…)

24. Налог на огурцы.

25. Налог на питьевую воду. (…)

28. Налог на покупку гробов».

Не правда ли, впечатляет? Так и хочется процитировать классика: «О сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух…» Неуемной фантазии и редкой изобретательности Петра Алексеевича может позавидовать любой романист. Но это пока еще цветочки. Помимо поборов с кроватей, конской упряжи и гробов, пышным цветом распустились так называемые «казенные монополии», когда государство по своему усмотрению устанавливало цены на те продукты, производство и распространение которых находились под его контролем. Перечень таких товаров был велик – смола, деготь, рыба, свиная щетина, ворвань, спиртное, табак, игральные карты и многое другое. Была в этом списке и соль, которую, по указу от 1705 года, стали продавать со стопроцентной надбавкой, в результате чего те, кому она оказывалась не по карману, болели и умирали. И, наконец, истинный шедевр налоговой политики Петра. Венец трудов, превыше всех наград, как сказал поэт. Мы имеем в виду подушную подать, которая пришла на смену традиционной схеме российского налогообложения «с каждого двора». Теперь платить должны были все поголовно – от грудных младенцев до глубоких стариков. Между прочим, эту драконовскую систему отменил только Александр III в 1887 году…

Разумеется, выколачивание из подданных всех этих бесчисленных поборов и податей потребовало от государства экстраординарных мер, которые не замедлили явиться. Кто прилежно изучал историю в средней школе, должен помнить о так называемой продразверстке в эпоху военного коммунизма. Крестьяне не желали отдавать зерно Советской республике за бесценок, поэтому его приходилось выбивать силой. За двести лет до большевиков точно такую же практику собирания налогов придумал первый российский император. По всей стране были расквартированы войска, содержание которых тяжким бременем ложилось на плечи местного населения, а специальный комиссар, выбираемый из дворян данной губернии, осуществлял сбор денежных средств. Понятно, что такая политика сразу же обернулась беспрерывными конфликтами между мужиками и солдатами, офицерами и местным начальством, штатскими и военными. Петровская армия хозяйничала с таким размахом, будто находилась в завоеванной стране. Еще раз процитируем Александра Бушкова: «В Костроме полковник Татаринов выгнал за город всех членов городского магистрата – то есть высшего органа городской гражданской администрации. В Коломне генерал Салтыков, будучи там проездом, „бил бургомистра смертным боем“. Другого коломенского бургомистра некий драгунский офицер в невеликих чинах велел своим солдатам высечь, что и было исполнено. В Пскове пьяные солдаты застрелили члена ратуши, а бургомистра били так, что он умер».

Стоит ли удивляться, что прямым следствием этого вопиющего беззакония стали бунты, восстания и повальное бегство крестьян? Слов нет, бунтовали и бегали и до Петра, но только при великом российском реформаторе побеги приобрели массовый характер. Бежали в Сибирь, на Юг, к черту на рога, даже в «басурманскую» Турцию – куда угодно, лишь бы подальше от антихриста на троне. Бежали без оглядки, сломя голову, бросая годами нажитое добро. Страна расползалась по швам. В Казанской губернии через два года налогового беспредела при очередной ревизии не досчитались 13 тысяч душ – народ как в воду канул. В докладной Верховному Тайному Совету в 1726 году Меншиков писал: «Мужикам бедным бывает страшен один въезд и проезд офицеров и солдат, комиссаров и прочих командиров; крестьянских пожитков в платеж податей недостает, и крестьяне не только скот и пожитки продают, но и детей закладывают, а иные и врозь бегут; командиры, часто переменяемые, такого разорения не чувствуют, никто из них ни о чем больше не думает, как только о том, чтобы взять у крестьянина последнее в подать и этим выслужиться». Когда в начале XX века П. Н. Милюков приступил к изучению петровских архивов, на свет божий вылезли ужасающие цифры: к 1710 году податное население (то есть все, кроме высшего духовенства, дворянства и купечества) сократилось на одну пятую. Безусловно, в эту пятую попадают в том числе и беглые, но все же, по самым осторожным оценкам, численность населения сократилась как минимум на пятнадцать процентов. Разве можно это назвать иначе, чем геноцид собственного народа?