355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Шильник » Черные дыры российской империи » Текст книги (страница 13)
Черные дыры российской империи
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 22:06

Текст книги "Черные дыры российской империи"


Автор книги: Лев Шильник


Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

А рожденные больным воображением царя безумные петровские проекты, заставляющие вспомнить о великих стройках социализма? Гигантоманию выдумали отнюдь не большевики – героические эпохи «бури и натиска» почти всегда бывают поражены родовым клеймом нелепых преобразований, наподобие пресловутого поворота северных рек. О канале между Волгой и Доном мы уже упоминали: его копали десять лет, а когда после провала Прутского похода Азов пришлось отдать туркам, строительство было заброшено. Сколько в эту дикую затею было вбухано ресурсов и денег – одному богу известно. Похожая история приключилась и с обводным каналом от Волхова к истоку Невы, который начали рыть в 1718 году. На очередной великой стройке века сложили головы семь тысяч подневольных рабочих, а два миллиона рублей казенных денег испарились неведомо куда. Работы пришлось свернуть, а достраивали канал уже при Анне Иоанновне, в 1732 году. А Петербург – любимое детище Петра, выросшее на топких невских берегах наперекор всем стихиям? Этот Парадиз, эту Северную Пальмиру, это восьмое чудо света, стоящее по колено в гнилой воде, строили десятки тысяч рабов, согнанных со всех концов России. Работали под конвоем, часто в кандалах, за миску баланды, и, само собой, мерли как мухи. Одних только пленных шведов погибло на этой стройке века около 40 тысяч. Конечно, со временем царский город на краю земли превратился в конфетку и стал визитной карточкой Российской империи, но когда задумываешься о цене – оторопь берет. Послушаем Алексея Толстого, как строилась русская Венеция: «Многие тысячи народа, со всех концов России – все языки, – трудились день и ночь над постройкой города. Наводнения смывали работу, опустошал ее пожар; голод и язва косили народ, и снова тянулись по топким дорогам, по лесным тропам партии каменщиков, дроворубов, бочкарей, кожемяк. Иных ковали в железо, чтобы не разбежались, иных засекали насмерть у верстовых столбов, у тиунской избы; пощады не знали конвоиры-драгуны, бритые, как коты, в заморских зеленых кафтанах». Между прочим, в целях скорейшего возведения города на Неве Петр запретил каменное домостроение по всей России – поступок для царя-реформатора весьма характерный…

Самое пикантное заключается в том, что Петр совершенно напрасно гнал лошадей. Если рассудить здраво, в северной столице не было ровным счетом никакой необходимости. На побережье Финского залива России была потребна крепость и морской порт, который позволял бы вести торговлю по Балтийскому морю в обход Архангельска. Этим условиям вполне отвечали и Ревель (Таллинн), и Рига, которые всего через год после Полтавской битвы, когда русские войска добились крупных успехов в Прибалтике, оказались в руках Петра. Оба эти города – уже готовые морские порты, а рижская гавань вдобавок на шесть недель дольше остается свободной ото льда по сравнению с петербургской.

Итак, подводя итоги, приходится признать: экономические реформы Петра пошли прахом и не дали стране решительно ничего, кроме разора, запустения и чудовищного казнокрадства. Но чем черт не шутит? Ведь каждому от бога свои способности даны. Быть может, экономика и финансы и не были никогда сильной стороной Петра? Так случается сплошь и рядом: кто любит арбуз, а кто – свиной хрящик. Как мы хорошо помним, юный царь с младых ногтей не шибко дружил с арифметикой, а гораздо больше тяготел к военным забавам с потешными, морским прогулкам под парусом и плотницкой работе на верфях. Саардамский плотник Петр Михайлов был выше всех похвал и всегда на своем месте. Что поделаешь: к сожалению, не дебет и кредит занимали все помыслы Петра, а бастионы, кронверки и куртины: а нарисуй-ка мне, Алешка, наприклад, такую фортецию… Быть может, на военном поприще успехи царя были не в пример основательнее?

Увы и ах, уважаемый читатель, с большим сожалением мы вынуждены признать, что даже в области столь любезного его сердцу военного строительства Петр Алексеевич умудрился наломать дров весьма изрядно. Спору нет, Северную войну он с грехом пополам выиграл, и русские даже умудрились занять Прибалтику. Великолепная и непобедимая Швеция униженно просила о мире. Казалось бы, самое время пропеть осанну русскому оружию. Но зададимся простым вопросом: что из себя представляла Швеция в первой четверти XVIII столетия? Блистательные победы несокрушимой шведской армии на полях Тридцатилетней войны остались в далеком прошлом. К началу Северной войны это была самая заурядная европейская армия, живущая воспоминаниями о былом величии и вдобавок ведомая отчаянным рубакой и политическим авантюристом. И все же начало войны сложилось для России крайне неудачно. В 1700 году под Нарвой дисциплинированные и хорошо обученные шведы опрокинули собранную с бора по сосенке русскую армию. Потеряв почти всю артиллерию, российские войска в беспорядке отступили. Карл XII, считая кампанию выигранной, начал военные действия против союзника Петра – саксонского курфюрста и польского короля Августа II.

Принудив Августа заключить мир и оставив Петра без союзников, Карл XII в 1707 году вновь обрушился на Россию. Плохо подготовленная кампания была заранее обречена на провал. Пока Карл воевал в Польше, Петр не сидел сложа руки. В 1701–1704 годах открылись четыре новых металлургических завода на Урале. Колокольная медь тоже пошла в дело – все для фронта, все для победы, как это спокон веку было принято на Руси. Когда реорганизованная русская армия встретилась в 1709 году со шведами под Полтавой, расклад сил был уже совсем иным. Карл XII не имел ни единого шанса на успех. Предельно измотанная и деморализованная, шведская армия насчитывала едва 30 тысяч человек (в сражении приняли участие не более 16 тысяч) при четырех орудиях. У Петра было 42 тысячи хорошо отдохнувших солдат и 72 пушки. Исход битвы был предрешен с самого начала: не получая в течение длительного времени ни провианта, ни подкреплений, ни боеприпасов, шведы просто физически не могли противостоять русским. Полтавское сражение продолжалось всего два часа. В. О. Ключевский написал о Полтаве так:

«Стыдно было бы проиграть Полтаву… русское войско, им (Петром. – Л. Ш.) созданное, уничтожило шведскую армию, то есть 30 тысяч отощавших, обносившихся, деморализованных шведов, которых затащил сюда 27-летний скандинавский бродяга». Тем более удивительно, что осторожный Петр, имея подавляющее преимущество в живой силе и артиллерии, не преминул подстраховаться в своем людоедском духе: в тылу русских войск были расположены специальные заградительные отряды, получившие от Петра приказ стрелять по своим, если те дрогнут и оставят занимаемые позиции.

Окрыленный таким необычайным успехом, Петр, по всей видимости, решил, что отныне он может все. И хотя Турция в ноябре 1709 года возобновила мирный договор с Россией, сие зыбкое равновесие победителя шведов устроить никак не могло. Пограничные конфликты на южных рубежах продолжали исправно тлеть, а тут вдобавок еще и крымские татары вторглись на территорию Правобережной Украины. А поскольку к тонкой дипломатической игре душа царя-реформатора явно не лежала, он предпочел разрубить запутанный гордиев узел одним ударом. Нахальную Оттоманскую Порту следовало примерно наказать: ее должна была постичь судьба незадачливых шведов, бесславно сгинувших под Полтавой. Эмиссары православных балканских народов только подлили масла в огонь: заверяя Москву в полной своей лояльности, они намеренно преувеличивали размах антитурецкого движения в своих странах.

Петр купился на эти посулы с потрохами. Он писал фельдмаршалу Шереметеву: «Господари пишут, что как скоро наши войска вступят в их земли, то они сейчас же с ними соединятся и весь свой многочисленный народ побудят к восстанию против турок: на что глядя и сербы (от которых мы такое же прошение и обещание имеем), также болгары и другие христианские народы встанут против турок, и одни присоединятся к нашим войскам, а другие поднимут восстание внутри турецких областей; в таких обстоятельствах визирь не посмеет перейти за Дунай, бо́льшая часть его войска разбежится, а может быть, и бунт поднимут». Неуемный Петр был настолько наивен, что даже разослал специальные манифесты с призывом поднять восстание против турецкого ига…

Петровская затея окончилась форменным пшиком. Когда в июне 1711 года русские войска вступили в Молдавию, неожиданно выяснилось, что многотысячные отряды повстанцев канули неведомо куда: господарь Кантемир смог предоставить в распоряжение русского царя всего лишь немногочисленную кучку придворных. С валашским господарем Бранкованом получилось и вовсе худо: он не только не засвидетельствовал почтение старшему брату, но предпочел остаться на стороне турок и даже приложил все усилия, чтобы помешать сербам соединиться с русским войском. Мучительно страдая от сильной жары и испытывая недостаток в продовольствии, русская армия встретилась в первых числах июля 1711 года с турецкими войсками на берегу реки Прут. Соотношение сил говорило само за себя: против 38 тысяч русских было почти 200 тысяч турок, поэтому ни о каком сопротивлении не могло быть и речи. Сидя в осажденном лагере, Петр отправил к великому визирю своего посла, П. П. Шафирова, с наказом добиваться мира любой ценой. Ситуация и в самом деле была аховая. Если турки вдруг упрутся, предполагалось не только отдать все завоеванные на юге земли, но и вернуть шведам Прибалтику, кроме Петербурга (Турция и Швеция были связаны союзным договором), а также отдать Псков с прилегающими землями. Одним словом, было велено соглашаться на все.

Надо сказать, что Петру еще крупно повезло. Визирь не стал вмешиваться в русско-шведские дела, но и без того России пришлось несладко. По условиям мирного договора от 12 июля 1711 года Россия обязывалась вернуть Турции Азов, срыть все свои крепости на южных рубежах, вернуть Таганрог, ликвидировать флот на Черном море, не вмешиваться в дальнейшем в польские дела, а также отказаться от содержания посольства в Стамбуле, что по меркам того времени было чувствительным унижением российской дипломатии. Остается добавить, что в Прутском походе русская армия потеряла свыше 27 тысяч человек, причем только около пяти тысяч погибли на поле брани – остальные умерли от болезней, жажды и голода. Однако сие обстоятельство не помешало вернуться в Петербург русскому царю триумфатором. Дело было подано так, что будто бы Турция подписала акт о полной и безоговорочной капитуляции. Что и говорить, Петр всегда умел делать хорошую мину при плохой игре… В заключение отметим, что военная реформа Петра I, как, впрочем, и другие его реформы, состоялась в основном на бумаге. Так называемые «полки нового строя» в вооруженных силах Российской империи отнюдь не преобладали. Предоставим слово Александру Бушкову: «…в главных военных походах Петра значительную часть армии составляли все же не „полки нового строя“, а те самые стрельцы, которые считаются „отмененными и распущенными“ еще в самом начале XVIII века. К 1708 г. в строю еще было 14 старых стрелецких полков, а многие из тех, что именовались „солдатскими“, на деле опять-таки были старыми стрелецкими…»

Да в конце-то концов, гори она огнем эта пехота с кавалерией и артиллерией вместе! Стрельцы, не стрельцы – кому какая разница? Только ленивый не знает, что Петр был человеком, которого позвало море. Вон и исторический ботик до сих пор болтается на Неве… Флот, флот и еще раз флот – вот где следует искать грядущее величие земли Русской. Будем прирастать океанами и морями, а иначе для чего рубили окно на Балтике? Знаменитым петровским флотом нам сызмальства прожужжали уши. Кто же спорит – было дело. И построили, и на воду спустили, и даже шведам всыпали хорошенько под Гангутом в июле 1714 года. Так и пишут в учебниках: «Но и русский флот имел уже немалое число кораблей, особенно галер». Для справки: галеры – это парусно-гребные суда, рассчитанные исключительно на каботажное (вблизи берегов) плавание. В XVIII столетии они были позавчерашним днем судостроения. Многие отечественные историки склонны неправомерно преувеличивать таланты царя Петра, между тем как его естественно-научная подготовка, вне всякого сомнения, оставляла желать лучшего. Сколько-нибудь приличного образования молодой царь, как мы помним, так и не получил. И хотя неизбежные пробелы могли отчасти искупаться его природной сообразительностью, в таких тонких материях, как морское дело, Петр откровенно плавал. Слов нет, саардамский плотник Петр Михайлов многому научился у дружественных голландцев, но стажировка на верфях ни в коем случае не может заменить фундаментальных познаний. Это скольжение по верхам как в капле воды отразилось в строжайшем петровском указе относительно поморских судов. Как человек увлекающийся и при этом не очень грамотный, Петр нередко переносил выученное на чужую почву совершенно механически. Обводы поморских кочей показались царю неуклюжими, и он повелел строить корабли на «голландский манер». Но поморские суда предназначались для плавания во льдах северных морей, и форма их корпуса явилась отнюдь не «с потолка», а была обкатана столетиями высокоширотных навигаций. Между прочим, прославленный нансеновский «Фрам», безукоризненно показавший себя в полярных плаваниях, воспроизводил конструктивные особенности старинных судов в полной мере. А вот склонный к поверхностным сопоставлениям Петр совершенно упустил из виду, что голландские корабли, столь любезные его сердцу, бороздили в основном тропические моря…

Петровский флот был призван решать сиюминутные задачи, поэтому историки совершенно напрасно упрекают его преемников в том, что они якобы пустили отечественное судостроение на самотек. Сметанные «на живую нитку», петровские корабли успели сгнить гораздо раньше, поэтому версия саботажа или масонского заговора не выдерживает никакой критики. Ларчик открывается предельно просто: до времен Екатерины II у России просто не было масштабных стратегических задач, требовавших океанского флота, а как только такие задачи возникли, немедленно явился и флот. И даже адмирала специально выращивать не пришлось – Федор Федорович Ушаков был уже тут как тут.

При Петре же флот не просто переживал не самые лучшие времена, а откровенно хирел. Вот, например, донесение адмирала Девьера из Копенгагена, датированное 1716 годом (уже после Гангута): «Здесь мы нажили такую славу, что в тысячу лет не угаснет. Из сенявинской команды умерло около 150 человек, и многих из них бросили в воду в канал, а ныне уже покойников 12 принесло ко дворам, и народ здешний о том жалуется, и министры некоторые мне говорили, и хотят послать к королю». У другого царского адмирала, англичанина Паддона, в 1717 году в течение месяца из-за гнилого продовольствия из 500 новобранцев умерло 222 матроса. И хотя Паддон слыл большим гуманистом (что на флотах той эпохи было большой редкостью), он не мог не отметить, что остальные «почитай, помрут с голоду, обретаются в таком бедном состоянии от лишения одежды, что, опасаются, вскоре помрут».

Итак, мы вынуждены констатировать, что на военном поприще Петр Алексеевич тоже не сильно преуспел. А как у него складывались отношения с религией, являющейся становым хребтом всех традиционных обществ? Увы, даже здесь Петр предпочитал рубить сплеча. Царь повелел, что по примеру всех христианских народов лета отныне следует считать не от сотворения мира, а от Рождества Христова, поэтому новый 1700 год должен начинаться не с первого сентября, как это было принято раньше, а с «первого генваря». Разумеется, Петр не мог удовлетвориться голым указом – праздник должен был всколыхнуть всю Россию. Сама по себе реформа календаря, вполне к этому времени назревшая, едва ли могла встретить сколько-нибудь серьезное противодействие даже со стороны церковных иерархов: будучи людьми неглупыми и прагматичными, они не могли не понимать, что их власть на глазах усыхает. Но неуемному Петру простой лояльности было мало – великая забава должна закружить всех. Если уж рубить – так под самый корень: не для того ли создавался кощунственный Всешутейший и всепьянейший собор? Послушаем Алексея Толстого: «Царь с ближними и князем-папой, старым беспутником Никитой Зотовым, со всешутейшими архиепископами, – в архидьяконской ризе с кошачьими хвостами, – объезжал знатные дома. Пьяные и сытые по горло, – все равно налетали, как саранча, – не столько ели, сколько раскидывали, орали духовные песни, мочились под столы. Напаивали хозяев до изумления и – айда дальше. Чтобы назавтра не съезжаться из разных мест, ночевали вповалку тут же, на чьем-нибудь дворе. Москву обходили с веселием из конца в конец, поздравляли с пришествием нового года и столетнего века».

Стоит ли удивляться, что посадские люди, тихие, богобоязненные и воспитанные в совершенно других традициях, смертельно страшились высунуться со двора? Так что забавник на троне по праву заслужил все свои прозвища: в народе про царя говорили, что он подкидыш, враг народа, оморок мирской, антихрист и бог знает что еще. Если бы Петр ограничился шутейными потехами, дело, быть может, удалось бы спустить на тормозах. Но это было не в правилах царя-реформатора – «в моем государстве нет первых и вторых – есть я и все остальные». Русская Православная Церковь, и до того изрядно придавленная самодержавной властью, была окончательно взята к ногтю и потеряла остатки самостоятельности. По указу от 1705 года, архиереи, принимая кафедру, клялись и божились, что «ни сами не будут, ни другим не допустят строить церквей свыше потребы прихожан». Излишне говорить, что необходимый минимум устанавливался самим Петром. Царь подробнейшим образом расписал штаты священников и монастырских служащих, сверх которых строго-настрого воспрещалось рукополагать священников и постригать монахов. Запретив монахам держать в кельях перья и чернила и писать что бы то ни было (во избежание крамолы), Петр озаботился развитием ремесел: «А добро бы в монастырях завести художества, например дело столярное». Церковная реформа постепенно набирала обороты. Решительно ликвидировав патриаршество, Петр, как рассказывают, в ответ на просьбу архиереев дать им нового патриарха бросил на стол кортик и, хватив пудовым кулачищем по столу, рыкнул: «Вот вам патриарх!» А в январе 1721 года открылся Святейший Синод – насквозь бюрократическое и откровенно светское учреждение, призванное отныне заниматься церковными делами, после чего церковь автоматически превратилась в заурядный придаток государственной машины и стала стремительно терять свой авторитет в народе.

Обращение Петра с церковными иерархами (о всешутейших забавах царя мы вообще умолчим) почти не оставляет сомнений в том, что первый российский император был человеком неверующим. Косвенным аргументом в пользу этой точки зрения может послужить его поведение в Англии, когда на словах продекларировав свою приверженность православию, Петр запросто принял причастие по англиканскому образцу. Откровенно говоря, автор этих строк не считает атеизм Петра большим грехом – более всего его изумляет петровская непоследовательность. Играя на руку столь неуважаемой им православной церкви, царь преследовал старообрядцев куда более жестоко, чем, например, его отец Алексей Михайлович. При Петре с них стали брать особый двойной налог, а знаменитую бородовую бляху предписывалось постоянно носить на груди (по периметру шла надпись «Борода лишняя тягота»). А чуть позже всем старообрядцам было приказано носить на спине специальные желтые лоскуты – вам это ничего не напоминает, уважаемый читатель?

Учитывая религиозную индифферентность Петра, было бы естественно предположить, что он не станет ввязываться в конфессиональные дрязги. Но события повернулись по-другому: Петр объявил войну староверам не на жизнь, а на смерть. По всей видимости, причины царской нетерпимости коренились отнюдь не в особенностях вероисповедания, которые Петру были по большому счету до лампочки. Дело заключалось в другом: старообрядцы являлись весомой политической силой, на дух не приемлющей петровских преобразований. Если бы на месте Петра находился разумный и взвешенный политик, он непременно постарался бы найти точки соприкосновения с оппозицией. Но не таков был Петр – «держать и не пущать» были альфой и омегой его внутренней политики. Кто не с нами, тот против нас… В результате трудолюбивые и грамотные старообрядцы побежали из России, что не лучшим образом отразилось на экономическом состоянии страны, и без того дышащей на ладан.

Давайте оставим в покое высокие материи. Богу отдадим богово, а кесарю, как это водится, оставим кесарево. Беда в том, что даже в кесарских устремлениях Петра без труда обнаруживается откровенный шизофренический подтекст. Царь вникал во все. Иные из его указов достойны пера какого-нибудь заштатного полицмейстера. Например, жителям Петербурга строжайшим царским распоряжением запрещалось «ездить на невзнузданных лошадях и выпускать со дворов без пастухов коров, коз, свиней и других животных». Мелочная петровская регламентация способна поразить самое богатое воображение. Процитируем Александра Бушкова: «Предписывалось ткать холсты только определенной ширины, под страхом каторги запрещалось выделывать кожу для обуви дегтем, употребляя для этого ворвань (не иначе, сие мудрое распоряжение было продиктовано казенными монополиями, взявшими под свое крыло основательный перечень товаров первой необходимости. – Л. Ш.), жать было приказано не серпами, а „малыми косами с граблями“, уничтожить окошки для выливания воды в бортах судов, заменив их помпами; жителям Петербурга запретили пользоваться гребными лодками и предписали обзавестись парусными (причем до мельчайших подробностей указывалось, как их красить и чинить). Печи предписывалось ставить не на полу, а на фундаментах, потолки непременно обмазывать глиной, крыши крыть не досками, а черепицей, дерном или дранкой, могилы для умерших устраивать по единому утвержденному образцу, живым обязательно ходить в церковь по праздникам и воскресеньям, а священникам – „во время литургии упражняться в богомыслии“». И после этого мы осмеливаемся ставить лыко в строку Михаилу Евграфовичу Салтыкову (который Щедрин)? О каком гротеске здесь можно вести речь? Самое что ни на есть физиологическое бытописательство…

Религия, военное дело, экономика, Северная Пальмира, задыхающаяся в гнилых испарениях финских болот… Да разве об этом следует говорить в первую очередь? «Начало славных дней Петра мрачили мятежи и казни». Разве не он настежь распахнул окошко, и живительный сквозняк, повеявший с благословенного Запада, выдул без остатка затхлый воздух Московского царства из приземистых теремов? Разве не царь Петр, не щадя живота своего, попытался привить к российскому дичку пышную розу западноевропейской культуры? Ведь он же хотел как лучше – рубя головы, рукосуйничая и обривая упрямых бояр, он всемерно смотрел в будущее. Разве его вина, что получилось как всегда? Разберемся.

Прежде всего: никакой такой особенной «культуры» Петр из Европы не привез. Да он и не ставил перед собой такой задачи – все петровские заимствования носили сугубо технологический характер. Побольше пушек, побольше кораблей, побольше современных ружей и гранат, побольше иностранных специалистов, разбирающихся в тех же пушках, гранатах и кораблях… Внешние приметы цивилизации, вроде голландского платья, поголовного брадобрития или табакокурения, были только фоном военно-технического перевооружения российского государства. Все петровские нововведения были подобны легчайшей ряби на поверхности неподвижных российских вод; глубины народной жизни остались непотревоженными. Для чего попусту ломать копья? Французский куртуазный роман аббата Талемана – «Езда в остров любви» – увидел свет в русском переводе только в 1760 году. Это было первое переводное художественное произведение – при Петре переводились исключительно учебники по артиллерийскому и морскому делу.

Заграничная учеба «птенцов гнезда Петрова», столько раз опоэтизированная в отечественных романах и кинофильмах, – вообще предмет отдельного разговора. Например, посланный учиться за рубеж В. В. Головин вспоминал об этом так: «Был нам всем смотр, а смотрел сам его царское величество и изволил определить нас по разбору на трое: первые, которые летами постарше – в службу в солдаты, средние – за море, в Голландию, для морской навигационной науки, а самых малолетних – в город Ревель, в науку». Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы оценить продуктивность такого, с позволения сказать, педагогического эксперимента. Между прочим, посланные учиться в Испанию не знали ни слова по-испански – российским педагогам петровского призыва как-то не приходило в голову, что в чужих странах разговаривают на другом языке. Да и в самом деле непонятно – оказывается, эти проклятые кафолики не разумеют по-русски. Логика негра Джима из популярного романа Марка Твена: почему этот убогий француз, если уж ему так приспичило, не может поговорить со мной по-человечески? О том, что вынесли русские школяры из лекций своих испанских учителей, история умалчивает.

Помимо всего прочего, денег на содержание ученикам не высылали годами. Русские студиозусы во Франции, стремясь поправить свое пошатнувшееся финансовое положение, пожелали «запродаться в холопы», не ведая, разумеется, ни сном ни духом о том, что подобная практика в прекрасной Франции отсутствует. А другой школяр, изрядно перебрав горячительного (на водку, видимо, еще оставалось), открыл огонь из пищали и ненароком застрелил законопослушного французского гражданина. Но и в родных палестинах учиться было тоже не сахар. Наверняка многие из наших читателей слышали о знаменитой Навигацкой школе, в задачи которой входила подготовка юных мореплавателей. Так вот, в 1711 году все ее ученики попросту разбежались, чтобы элементарно не помереть с голоду. Еще раз обратимся к Александру Бушкову: «Три года спустя из той же школы доносили наверх, что ученики, пять месяцев не получая денег, „не только проели кафтаны, но и босиком ходят, прося милостыню у окон“». Чиновник адмиралтейской конторы так и написал генерал-адмиралу Апраксину: «Ежели школе быть, то потребны на содержание ее деньги, а буде деньги даваться не будут, то истинно лучше распустить, понеже от нищенства и глада являются от школяров многие плутости». Как в воду глядел чиновник – являются и будут являться. И неужели генерал-адмиралу было невдомек, что на содержание учебного заведения следует выделять деньги?

Славяно-греко-латинская академия, открытая трудами Федора и Софьи, при Петре совершенно захирела, превратившись в своеобразный оплот православной державности. Основной ее целью сделалось выявление и преследование инакомыслящих. За академией закрепили монопольное право на обучение иностранным языкам. Всякому, захотевшему частным образом нанять учителя греческого, латинского или польского языка, следовало предварительно заручиться поддержкой академии. Отступникам грозила конфискация имущества. Более того – только окончившим полный академический курс дозволялось держать у себя книги на иностранных языках и дискутировать на религиозные темы. Не внявшие и провинившиеся рисковали не только имуществом, но и жизнью.

Пришла пора подвести итоги. Иному читателю наша оценка более чем тридцатилетнего царствования Петра I может показаться излишне резкой и даже несправедливой. Но если мы немного и перегнули палку, нарисованная нами картина все равно неизмеримо ближе к реальности, чем иконописный благостный портрет выдающегося реформатора и законодателя, предлагаемый учебниками отечественной истории. Кто спорит, Россия на рубеже XVII–XVIII веков настоятельно нуждалась в модернизации общественной жизни и государственного устройства. Реформы давным-давно назрели. Но необходимо раз и навсегда усвоить, что известная формула «цель оправдывает средства» непременно оборачивается своей жутковатой изнанкой и почти обязательно заводит страну в непроходимый тупик. В меру своих скромных сил мы постарались показать, что допетровская Россия развивалась вполне динамично, с разумной ориентацией на Запад, и не было ровным счетом никакой надобности ломать страну через колено. Ведь совсем не случайно петровские преобразования вызвали такое бешеное сопротивление в народе, в отличие от осторожных реформ Алексея Михайловича и царя Федора. Россия буквально не вылезала из непрерывной череды бунтов и восстаний, подавляемых правительственными войсками с исключительной жестокостью. Кроме знаменитого стрелецкого бунта 1698 года стране довелось пережить Астраханское восстание 1705–1706 годов, Булавинское восстание на Дону 1707–1709 годов, Башкирское восстание 1705–1711 годов и несколько других, менее значительных, вооруженных выступлений.

Последующая судьба реформ Петра Великого тоже весьма незавидна. Василий Осипович Ключевский совершенно справедливо отмечал, что промышленность после Петра не сделала заметных успехов, внешняя торговля как была, так и осталась пассивной, в руках иноземцев, а внутренняя падала, подрываемая нелепым способом взыскания недоимок. Армия, призванная стоять на страже внешней безопасности, всем фронтом повернулась внутрь страны и стала видеть свою основную задачу в сборе податей и борьбе с крестьянскими побегами и волнениями. Городское население, по данным как первой, так и второй ревизий, застыло на величине три процента от всего податного населения страны. Одним словом, хвастаться особенно нечем. Между прочим, упомянутый В. О. Ключевский, признавая прогрессивный характер петровских реформ, резко отрицательно относился к методам их проведения. В научном архиве Академии наук сохранились неопубликованные работы Ключевского, в которых оценка петровских преобразований предельно резка. Есть среди них совершенно замечательная статья под названием «Значение Петра I», не так давно опубликованная. Дабы остудить неумеренный пыл петровских апологетов, нам представляется уместным закончить эту главу обширной цитатой из Василия Осиповича.

«Во-первых, реформа Петра вся пошла на пользу только государству в самом узком смысле правительства… Кулаком и палкой она вылепила из русского дворянства класс, который, питаясь крепостной народной кровью, являл некое подобие свободомыслящей европейской интеллигенции. Она расплодила комариный рой чиновничества, всех этих президентов, асессоров, рентмейстеров… комиссаров, профосов… которые облепили русского человека… Наконец, мотовскими ссудами из палочных сборов с полуголого и полуголодного плательщика она выкормила десятка полтора крупных капиталистов, фабрикантов и заводчиков, ставивших в казну по воровским подрядным ценам пушки, ружья, солдатское сукно, парусинное полотно и образовавших первые кадры русской плутократии.

Как венец преобразовательной деятельности, Петр заложил фундамент русского государственного устройства, начал новое и трудное дело создания основных законов русского государства, издав в 1722 году первый основной закон о престолонаследии, отменявший всякий порядок престолонаследия, уничтожавший самую возможность каких-либо основных законов, … бросавший судьбу… народа на произвол случая, в шальные руки лица, так или сяк вскарабкавшегося на терпеливый русский престол.

Во-вторых, реформа Петра ничего не дала народу… Из-под петровского молота он вышел таким же невежественным и вялым, каким был прежде, только значительно беднее и разбитее прежнего. Коренные области государства, наиболее… устоявшиеся экономически, стали малолюдными от бесконечных рекрутских наборов, от нарядов на постройку и утрамбовку человеческими костями трясинного петербургского болота и от массовых побегов…»

Далее В. О. Ключевский пишет о чудовищной коррупции, о промышленном подъеме, хилые плоды которого оказались поглощенными «бездонной пропастью казны», и о полнейшем равнодушии власти к голосу своих подданных.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю