Текст книги "Александр Александрович Формозов (1928–2009). Послесловие"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

6. Экспедиция в историю науки и культуры. С начала 1960-х годов Формозов занялся историографией русской археологии, оставив с конца 1960-х полевые исследования. Он быстро стал лидером в этой отрасли. Впрочем, его учитель Арциховский писал соответствующие главы в многотомной академической истории отечественной науки (с 1957 г.), но это были официозные очерки, а Формозов излагал новые идеи и вполне оригинальные трактовки.

Одновременно с работами по искусству Формозов выпустил первую историю археологии России – живую, обаятельную книжку «Очерки по истории археологии» 1961 г. Она охватывала только историю дореволюционной археологии и оканчивалась временем А.С. Уварова. Но впервые был представлен взгляд на русскую археологию не с официальной позиции, без шор, и об археологии говорилось просто, хорошим литературным языком, с личной заинтересованностью, заразительной для читателя. Развитие археологии было рассмотрено на фоне развития общества и его культуры, со сменой исторических ситуаций. Описание археологии времен Николая I принадлежит к лучшим страницам историографической прозы.

Главным принципом периодизации явилось изменение места археологии в обществе. В период учёных путешествий археология была частью географии; затем с подъемом романтизма и сентиментализма – частью филологии; затем, как считает Формозов, победила функция исторического познания и археология стала частью истории, не дожидаясь прихода марксизма. Эта смелость историографа импонирует, но думается, что та «бытоописательная» концепция археологии, которую проповедовали А. С. Уваров и его соратники, была нацелена не на историю, а на этнографию, так что их археология была частью широко понимаемой этнографии и эта установка еще удерживалась палеоэтнологической школой в канун революции и после нее.

В 1974 г. последовала книжка «Археологические путешествия», в 1979 – «Пушкин и древности», в 1983 – «Начало изучения каменного века в России». Все эти книжки детализировали и развивали отдельные разделы «Очерков», а третья ещё и показывала истоки отставания русской археологии в освоении естественнонаучных подходов и методов. Истоки эти лежали в идеологической цензуре. Это было отрезвляющее чтение после десятилетий охоты за русскими приоритетами на всевозможные открытия.

Затем появились обобщающая книга «Страницы истории русской археологии» в 1986 г. и первая из крупных биографических работ – книга о Забелине в 1983. За ней через десятилетия последуют работа об А.С. Уварове – в 1994 и о Ефименко – в 2002. Работы эти настолько исчерпывающие и интересные, психологически проникновенные и историографически точные, что в моей книге трудно сказать об этих археологах что-то, то уже не было бы проанализировано Формозовым. Далее стали выходить сборники по истории отечественной археологии под его редакцией, и в работах молодых исследователей неизменно отправной позицией является опора на Формозова.

Став инициатором, организатором и патриархом этой отрасли науки, Формозов не ушёл из археологии в историографию. Он пришёл к осмыслению истоков и причин всего, что происходит в нашей науке, к анализу традиций. Это не было бегство в спокойные убежища, где можно отсидеться в бумажных залежах. Это был поход за аргументами в борьбе за подлинную науку, как Формозов ее понимал.

7. Старосельский скандал и конфликт с Марксом. В 1990-е годы разыгрался скандал с той же пещерой Староселье (Формозов 2004а: 105), с которой началась научная карьера Формозова. Ученик Колосова молодой украинский археолог В. Чабай, защитивший диссертацию в 1991 г., решил продолжить раскопки пещеры с 1993 г. и вовлёк в это американского археолога Энтони Маркса из Далласа. Американцам было разрешено брать образцы для анализа, а за это они финансировали раскопки три года, а Чабаю оплачивали длительные командировки в Даллас.

Формозов был убежден, что без его разрешения копать памятник нельзя, хоть со времени его раскопок прошло 40 лет, а памятник теперь был в юрисдикции другого государства – Украины. Он мотивировал свой протест также соображениями методики. Раскоп в 1956 г. был тщательно законсервирован, заложен камнем, зарос дерном, и Бахчисарайский музей следил за его сохранностью. Выбирать для раскопок нужно было другие памятники, особенно находящиеся под угрозой разрушения.

О новых раскопках Староселья Формозов узнал стороной через год после их начала. Чабай прислал ему из Далласа объяснение, в котором писал, что никаких прав на Староселье у Формозова не было, так как нашел стоянку украинский археолог Микола Кацур, сотрудник Бахчисарайского музея, а Формозов, оттеснив первооткрывателя, копал сам, но так плохо, что был лишен открытого листа. Формозов объявил, что это ложь, так как Кацур – лаборант без археологического образования, нашёл кремнёвые орудия там Формозов, о чем и рассказал Кацуру, никакое открытие Кацура нигде не зафиксировано. Умер Кацур в 1954 г. за 10 лет до рождения Чабая.

Для вящего позора Формозова была пущена версия, что мальчик вовсе не неандерталец, а татарчонок, потому что рядом Э. Маркс раскопал татарские погребения XVIII века. Но детальное сравнение скелетов не было проведено. Кроме того, подозрение в конфузной ошибке падает не столько на Формозова, сколько на членов комиссии.

Спор был вынесен на страницы «Каррент Антрополоджи» и «Российской археологии».

Квинтэссенция претензий Формозова (29004б: 102) изложена им четко и категорично:

«В целом моя оценка такова: имело место не что иное, как бандитский захват чужого памятника, жульничество с обоснованием прав на него и шантаж – угрозы Чабая – если пикнете, я про Вас ещё не то напишу.

Но вот позиция окружающих: с морально-этической точки зрения, может быть, Вы и пострадали, но уж с позиций права всё безупречно. Независимая Украина может поступать со своим памятником, как сочтет нужным. Это я слышал от Гвоздовер, Григорьева. Они знали обо всем чуть ли не на год раньше, чем я, ещё при заключении договора Киева с Далласом, но скрыли от меня это. Сектор палеолита в Петербурге не захотел ссориться ни с украинскими, ни с американскими коллегами. Это «Ваши проблемы». А нам важно не потерять американские доллары.

Но ведь лиха беда начало. Вчера захватили Староселье, завтра продадут Херсонес или Пантикапей. Моё право на Староселье не только в том, что я нашел эту стоянку. Оно – в труде, вложенном мной в раскопки (пять лет жизни) и в обработку материалов (те же пять плюс еще два). В Херсонес и Пантикапей вложили свои силы десять поколений русских ученых. Украинских здесь и тени не было».

Я считаю, что украинцы и американцы поступили не совсем культурно: нужно было соблюсти приличия и, по крайней мере, спросить старого московского археолога, каковы его соображения и пожелания. Это даже не этика, а всего лишь этикет. Но можно лишь пожать плечами: оснований для протеста тут нет. Я не поддержал Формозова, когда он просил меня дать мою подпись и присоединится к его протестному письму в «Каррент Антрополоджи». И американские доллары тут не при чем. Не поддержал по принципиальным соображениям.

Прежде всего, отбросим гневные пассажи о Херсонесе и Пантикапее. Поколения русских вкладывали свои силы в их изучение, как поколения англичан в изучение Мохенджодаро и Хараппы, но сейчас это другая страна, как Пакистан для англичан. В нашей собственности остаются только публикации, отчеты и находки. И слава первооткрывателя. Я тоже был возмущен барским дарением Крыма вместе со всем населением – как крепостной деревни – Украине. Но такова была феодально-социалистическая действительность под большевистской властью. Даже не Хрущева в этом следует винить персонально, а советский порядок вещей. Для Хрущева это было как переложить кошелек из одного кармана в другой. А теперь это чужой карман. И с этим ничего не поделаешь.

Если бы речь шла не об украинском и американском вмешательстве, а о своих российских разборках, суть дела оставалась бы та же. Можно рассуждать о целесообразности выбора памятника, о методической разумности или неразумности вскрытия законсервированного (но не навечно же!) памятника. Но археолог, копавший его 40 лет назад, может иметь здесь только совещательный голос.

Я не считаю, что право археолога на открытые им памятники должно быть вечным. Он открыл памятник не для себя, а для науки. По традиции, ему как открывателю должна быть гарантирована возможность первому извлечь из этого памятника научную информацию, и на это должно быть отпущено столько лет, сколько потребуется. Но это всего лишь культурная традиция, никакого права у него на это нет (Кореняко 2004). Это учреждению принадлежит право установить такой порядок, коль скоро оно считает его разумным. А уж после этой работы, если открыватель больше над ним не работает, памятник по истечении какого-то разумного срока (в несколько лет) должен поступить в общее пользование ученых. Несколько лет достаточно на перерыв в работе, на отдых, лечение, обработку информации. Если прошли десятилетия, а исследователь занялся другими работами, он теряет свою первоначальную кровную связь с памятником. Во избежание конфликтов надо бы внести в инструкции Полевого комитета точные сроки (раньше было 10 лет), но в данном случае картина ясная.

Примерно эти соображения я и изложил Формозову. Он обиделся, однако его почти никто не поддержал, и отношения восстановились. Правда, в последующих работах, особенно после того, как я вступился за Шера, нет-нет, да и проскользнет старая обида.

«Шер, как и Клейн (которым за державу нисколько не обидно), убеждены, что в любой ситуации правы всегда американцы Не в любой. Но в этой Формозов не прав. А за родину (не державу), конечно, обидно, но Формозов тут не при чем. Обидно по другим поводам.

Формозов так ссылается на работу двух русских археологов, подтвердивших его стратиграфию и палеолитический возраст погребения: «Эта работа была проведена по заказу американского профессора О. Бар Йозефа, относящегося к деятельности Э. Маркса далеко не так восторженно, как никогда не занимавшиеся палеолитом Я. А. Шер и Л. С. Клейн». Палеолитом я действительно не занимался, поэтому Энтони Маркса я не знал, до этих строк никогда и нигде не упоминал, а узнал о нем мельком только в письме от Формозова и никаких восторгов в ответном письме, естественно, не высказывал. По-моему, Шер тоже. Что поделаешь, обида порою застилает глаза.

8. Формозов как теоретик. На основании изложенного уже можно представить себе, что за фигурой был Формозов в советской археологии. Это был талантливый и эмоциональный исследователь каменного и бронзового веков, первобытной изобразительной деятельности и символики, а также истории археологической науки и отношения общества к материальным древностям. Это очень широкий круг интересов, и ясно, что человек с такими разнообразными интересами не мог их практиковать порознь. Он должен был как-то связывать их и освещать их неким пулом идей. То есть быть в какой-то мере теоретиком. Хотя Формозов всегда утверждал, что он не теоретик, но некий набор теоретических идей у него, несомненно, был. Кроме того, сама история археологической науки в наши дни стала отраслью теоретической археологии.

Одна из излюбленных теоретических концепций Формозова – идея постоянства и долговременности крупных локальных общностей, проходящих как сквозные традиции через много эпох, сохраняя в основном свои границы. Это своеобразное отражение стадиалистской идеи повсеместной автохтонности. Здесь можно было бы видеть и влияние экологической (географической) школы, но объяснения воздействием постоянной географической среды Формозов не выдвигал. Вероятно, почвой для формозовской концепции постоянных культурных очагов была его ностальгия по традиционной, дореволюционной культуре и науке. В советских условиях нежелание записываться в пионеры и комсомол, не говоря уж о партии, избегание упоминаний о классиках марксизма и славословий отцу народов, критика явных пороков советской археологии были сами по себе почти теоретическими положениями.

Его философской базой, несомненно, был не марксизм, а старый позитивизм, мало отличающийся от традиционного для русской археологии XIX века. Приверженность фактам, презрение к поспешным историческим выводам, обработка источников на первом месте, описание и классификация как ведущие виды работ, критика источников как необходимый этап исследования, восстановленное уважение к эмпиризму и вещеведению, симпатия к вкладам натуралистов в археологию – всё это характеризует его как позитивиста. Это и давало ему основание утверждать, что у него нет никаких теоретических предпочтений, хотя позитивизм – это уже философская концепция, предполагающая соответствующие теории (хотя бы как обобщения фактов).

В его позитивизме была некоторая доля фрондёрства, противостояния марксистскому идеологическому прессу, но это не отменяет сути его концепции. В условиях этого давления и навязывания идеологии принципы эмпиризма, позитивизма и объективизма получали свое оправдание: они позволяли удержать хотя бы часть научной системы в сохранности. В этом сила эмпиризма – главного позитивистского методического принципа.

Слабость позитивистского подхода хорошо видна на работах Формозова по первобытной изобразительной деятельности. Тщательно собрав и отсортировав факты, отлично классифицировав их по видам и по регионам, проведя их критику и предложив датировки, Формозов остановился перед объяснениями, в сущности воздержавшись от самых трудных и важных вопросов. Это очень заметно при сравнении с работами его друга Столяра и его противника Шера. Столяр взял за основу идею, выдвинутую еще Пьеттом о происхождении живописи из скульптуры и разукрасив ее отдельными высказываниями Маркса (не Энтони, а Карла), построил эффектную, по крайней мере для советской России, концепцию эволюции изобразительной деятельности: от «натурального макета» (то, бишь, чучела) к пещерной фреске. Шер разработал методику формального анализа первобытных изображений и, поставив вопрос о причинах совершенства палеолитической пещерной живописи, привлёк для решения психику душевнобольных, создающих похожие натуралистические изображения, также вопрос о разделении функций полушарий мозга и прочие факторы и пришёл к оригинальной концепции, схожей с одновременно разработанными гипотезами Дж. Д. Льюиса-Уильямса из Южной Африки. Читать добротные книги Формозова очень полезно. Читать книги Шера ещё и увлекательно. Книги Формозова – это всё ещё ХХ век. Книги Шера – XXI.

О характере Формозова писано немало – и восхищённых эпитетов (принципиальный, смелый, педантичный, ответственный, чрезвычайно работящий, любящий сын, хороший друг и т. п.), и злых, хлёстких кличек (сноб, зазнайка, завистник, собакевич, клеветник, неумеха и т.д.). Его лучший друг Столяр (2004: 423) определяет его так: «А. А., по мнению, пожалуй, единодушному самых разных людей, сложная и нелёгкая личность. Точнее, я бы сказал – тяжёлый человек. Прежде всего, хронически тяжёлый, даже, можно сказать, беспощадный по отношению к себе». Столяр поясняет: не умеет приспосабливаться к людям, участвовать в групповой борьбе, рубит с недипломатической прямотой и порой чрезмерной резкостью, а то и категоричностью. О чём здесь Столяр промолчал, так это о том, что часто резкая критика направлялась на самых маститых, что для самого Столяра было совершенно неприемлемо. И надо бы сказать ещё об одном: слишком часто Формозов оказывался в своих обидах неправ.

К тому же идеальных людей не бывает (или, может быть, такие бывают, но крайне редко). У всех у нас есть достоинства и недостатки. Если видеть только недостатки у людей вокруг, то жить станет невозможно (Об этом же писал в Формозов). Если же опираться на достоинства и по мере возможности устранять недостатки, то окажется, что хорошего в людях очень много (Про это у него, кажется, не сказано). Баланс достоинств и недостатков в людях окружения Формозову было установить чрезвычайно трудно. Вероятно, потому, что он был слишком уверен в своей преимущественной и исключительной близости с культурным наследием страны и очень раним и обидчив.

9. Грозный судия. Вот человек с такими данными и с такой биографией вступил в борьбу со всей системой позднесоветской и постсоветской археологии.

В конце 1972 г., надеясь на понимание Рыбакова, Формозов обратился к нему с открытой критической «Запиской» о состоянии первобытной археологии в СССР и в их институте. Это было через полтора десятилетия после такого же письма Чайлда. Рыбаков спокойно поставил «Записку» на обсуждение (оно проходило уже в 1973 г.), снисходительно выслушал и удовлетворился общим народным гласом, что всё не так плохо. Письмо было принято за выражение личного недовольства Формозова своим положением.

К 1973 году (ещё в советское время!) уже существовала идея книги «Человек и наука» – появился первый очерк с таким подзаголовком. Последующие очерки появились уже в начале 1990-х, пока ещё порознь в разных журналах.

Когда я опубликовал в 1993 г. свой «Феномен советской археологии», Формозов выступил с рецензией (1995 а), в которой указал на недостаточную критичность моей книги по отношению к деятелям и эпохе советской археологии. Одновременно он опубликовал свою книжечку, скорее брошюру, «Русские археологи до и после революции» (Формозов 1995 б), в которой привёл почти полные данные о репрессированных и расстрелянных археологах, о допросах и пытках, о чистках и проработочных кампаниях, о гибели музеев и памятников. Формозовская картина советской археологии была мрачна и ужасна. На книге обозначен тираж в 1000 экземпляров, но руководство Института позаботилось, чтобы на деле было издано всего 80 штук.

В 2003 г. Формозова уволили на пенсию (но он оставался советником дирекции), а в 2004 он издал уже приемлемым тиражом более полную книгу «Русские археологи в период тоталитаризма» (Формозов 2004 б) и очерки об этике учёных – «Рассказы об учёных» (Формозов 2004 а). Роль независимого историографа позволила ему присвоить себе в глазах многих статус «грозного Судии». В следующем году вышла та самая пробивавшаяся по частям книга «Человек и наука» (Формозов 2005) – вопль души. В этой книге Формозов откровенно и мотивированно высказался об аморальных качествах многих наших учёных – рядовых и (horribile dictu!) маститых – об их карьеризме, угодничестве, кумовстве, начальственном барстве, фальсификациях, плагиате, беспринципности, лживости, корыстности, лени и прочем – обо всём, что свойственно любой науке, но особенно пышно расцветает в условиях тоталитарного и пост-тоталитарного строя. Он говорил со знанием дела, конкретно, с указанием имён и событий. Задеты не только А.П. Окладников, но и М.М. Герасимов, Т.С. Пассек, О.Н. Бадер, С.Н. Бибиков, А.Д. Крайнов, А.Н. Бернштам, П.И. Борисковский, Я.А. Шер, А.П. Деревянко, В.И. Молодин, Г.Н. Матюшин и др. Всё это было написано эмоционально и ярко. У него был писательский дар (хотя совершенно не было дара устной речи из-за ужасной дикции – не выговаривал л, вместо р говорил в).

От моего «Феномена» книга отличалась направленностью: я анализировал социальные корни упадка науки, Формозов – этические, с массовым переходом на личности: всем сёстрам по серьгам.

Книга произвела эффект разорвавшейся бомбы. В ближайшем номере «Российской археологии» (2006, 3) появилось сразу пять статей с опровержениями (Формозова обвиняли в «злобном шельмовании», клевете и оперировании слухами – последнее иногда было верно), но речь могла идти лишь о конкретных ошибках и промахах. Да, они есть, кое-кого Формозов задел сгоряча, к кому-то отнесся предвзято (я хорошо это знаю, потому что и ко мне он относился в разные времена по-разному, в зависимости от сиюминутных обид). Свешникова (2009: 25) заметила, что сетуя на междоусобную борьбу между московскими и ленинградскими археологами за доминирование, Формозов всё же выступает активным сторонником московской группы: он высокомерен по отношению к провинциалам, обличает ленинградцев, но гораздо более снисходителен к москвичам (хотя и их поругивает).

Но общая картина, обрисованная Формозовым, к сожалению, верна. Все понимают, что в целом это так. Ведь читатели не с Марса.

Вскоре восьмидесятилетний возмутитель спокойствия умер (2009). Большинство сотрудников Института археологии, в котором он проработал полвека, не явилось на его похороны. Но ещё при жизни вышли два сборника в его честь, а через год после кончины – третий. Книги его читают, читают, читают…

Литература

Кореняко В.А. 2004. Этические проблемы и кризисные явления в археологии // Проблемы первобытной археологии Евразии. К 75-летию А. А. Формозова. М., Институт археологии РАН: 36–47.

Кузьмина Е.Е. 2008. Классификация и периодизация памятников андроновской культурной общности. Актобе, ПринтА.

Савинов Д.Г. 2006. О «юбилейных» книгах А.А. Формозова // Российская археология. 3: 169–173.

Свешникова О.С. 2009. Советские археологи в поисках первобытной истории: Историческая интерпретация археологических источников в советской археологии 1930-х – 1950-х гг. Омск, изд. Омского университета.

Столяр А.Д. 2004. Мой друг Александр Александрович Формозов // Невский археолого-этнографический сборник. К 75-летию кандидата исторических наук А. А. Формозова. СПб., изд. С.-Петербургского университета: 417–453.

Столяр А.Д. 2010. Светлой памяти друга – Александра Александровича Формозова // Человек и древности: памяти Александра Александровича Формозова. М., Гриф и К.

Формозов А. А. 2004 а. Рассказы об ученых. Курск, Курский гос. мед. университет.

Формозов А. А. 2004 б. Русские археологи в период тоталитаризма. Историографические очерки. М., Знак.

Формозов А.А. 2005. Человек и наука. Из записей археолога. М., Знак.

Шер Я.А. 2006. Археология изнутри. Научно-популярные очерки. Кемерово, изд. Кемеровского университета.

2010 г.