Текст книги "Дети блокады"

Автор книги: Лев Разумовский

В детдоме у нас были тимуровские команды. Мы ходили по дворам вдов и жен фронтовиков и укладывали дрова в поленницы. А местные парни, напившись во время гулянок, их разваливали.

Запомнились мне в Угорах очень красивые красные зори. Особенно зимой.

Из дневника Натальи Николаевны Попченко

10 февраля 1943 года в годовщину смерти Пушкина Ита Ноевна сделала доклад, а ребята четвертого отряда проиллюстрировали его стихами. Второй отряд поставил сказку «О попе и работнике его балде», а третий – «Сказку о мертвой царевне и семи богатырях». Было много смеха, когда королевич Елисей (Геня Мориц) вышел с огромными заплатами на штанах. Мои ребята выступили со сказкой «О золотой рыбке». Тамара Киуру играла деда, Валюшка Зуева – рыбку, а Надюша Огородова – старуху. На старуху пришлось все одежки надеть сразу, а потом по ходу сказки снимать по одной.

16 февраля. День насыщенный. На педсовете решили: День Красной Армии отмечать по отрядам, а годовщину детдома – на дружине. Я подобрала нужный материал, распределила среди ребят, а Роза Михайловна начала с ними репетировать. Она достала замечательную книгу Бориса Житкова «О вещах». Ребята ею зачитываются.

Ревекка Лазаревна объявила, что подготовленный нами спектакль «Раскинулось море широко» будем показывать четыре раза. Первый день для детдома, второй для школы, третий для местной молодежи и четвертый для колхозников. Вот денечки будут! Поэтому опять репетиция. А у нас масса мелочей не отработана. Плохо с освещением и шумами. Ольга Александровна страшно требовательна к артистам, а сама не выучила своей роли. Меня назначила суфлером.

23 февраля состоялась первая постановка. Не обошлось без накладок. Некоторые артисты так толком и не выучили своих ролей, а Ита Ноевна в один из драматических моментов вообще забыла свою реплику и тем затормозила всю пьесу. Пришлось Ольге Александровне выскочить на сцену и грозно выкрикнуть:

– Ита Ноевна! Уж какие мы гости! – чем очень потешила изумленных зрителей.

На другой день у дошколят был свой парад и выступления. Особенное впечатление произвел Вовочка Пучков из самой младшей группы. Он прочитал без запинки большое стихотворение. Потом было угощение для работников детдома – картофель с котлетой и кофе с пирогом, а затем Мирра читала написанную ею историю детского дома. За лучшие выступления наградили Толю Макарова – командира первого отряда, Надю Огородову, Иру Вериго, Лелю Елизарову и Риту Климук. Вечером снова играли пьесу перед местными школьниками и учителями. Опять накладка: когда мы, партизаны, схваченные немцами, сидели взаперти в сарае и ждали допроса, на сцену выбежала кошка. Ребята в зале сразу зашумели, засмеялись и стали кискать… Это было ужасно! Но местные учителя нас очень жалели, и кто-то даже прослезился, несмотря на кошку.

Конец февраля. Ураган, дождь, град. Крестьяне говорят: если в мясоед дождь – лето будет грибное и ягодное.

Сегодня всем раздавали американские подарки: платья, джемпера. Джемперов на всех не хватило – были слезы. Вокруг американских подарков вообще много шума и обид. Роза Михайловна считает, что распределяются они несправедливо. Дома холод. Кронид дрова обещал, но не везет. Пришлось взять один большой кряж и тащить его на себе при луне всю ночь. Иногда я, устав, катила его по земле ногами. Пришла домой вся мокрая.

В середине марта за Саней из Ярославской области приехал отец. Саня задал ему вопрос: «А ты мне родной?». Отец у Сани старенький, и лицо узкое, плутоватое… Может поэтому? За Хельмой Рока приехал брат из Молотова.

20 марта. Мои ребята – молодцы! Сами организовали на прогулке военную игру, как у старших. Командир, конечно, Толя – замечательный мальчуган. Он умен, храбр и добр. Заставляет себя слушать. Впитывает знания, как губка. С утра проверяла ребят на вшивость, а потом читала им «Пионерскую правду». Провела занятия ручного труда – учила их вышивать.

Наблюдая за ними уже несколько месяцев, пришла к выводу, что прежние горластые драчуны стали спокойными и дружными. Вывод: воспитывать надо вовремя, чтобы из каждого получился человек.

Лев Разумовский

Весна 1943 г.

Впервые в жизни (как много мы, жители города, увидели впервые, попав в обычную российскую деревню, живущую натуральным хозяйством) мы залюбовались красивейшим зрелищем – светло-зеленым полем, покрытым ковром мелких голубых цветков. Порывы ветра колыхали всю эту голубизну и создавалось ощущение, что это большое светлое озеро с зыбью на его поверхности. Так цвел лен. К осени нежно-зеленые стебли стали бурыми, а голубые цветы превратились в крепкие коричневые звонкие шарики – плоды льна.

Вот тут-то мы впервые на собственном опыте столкнулись с понятием и истинной ценой трудодня. Детдому предложили помочь колхозу убрать лен. Нам выделили часть поля, две крестьянки подвели нас к шелестящему на ветру золотистому звонкому полю и спросили, умеем ли мы теребить лен.

– А чего тут уметь. – ответил кто-то. – Рви да собирай в пучки.

Колхозница тетя Дуся рассмеялась, потом сказала:

– Вот глянь-ка! Пойду-ка я по своей делянке.

И пошла в стоящий прямиком лен, ловко выкручивая сведенными накрест руками пучки льна, оставляя после себя пустую дорожку стерни. Через пару минут у нее в руках оказался пушистый толстый снопик, который она в мгновенье завязала последним тонким пучком льна.

– Ну как? Ясно, что ли?

– Да не очень…. Как это вы?..

Колхозницы посмеялись, а потом занялись с каждым отдельно. Сначала казалось, что этот прием очень неудобен, но они настаивали на своем, и постепенно, с большим трудом, мы начали осваивать их технику. Работали внаклонку. Неловкие руки не слушались, пучки получались неровные и рассыпались, солнце палило вовсю. Не прошло и двух часов, как мы выдохлись, устали, начали распрямлять и тереть затекшие спины.

Наши учительницы за то же время легко и как бы играючи сделали почти половину своей обширной делянки.

– Тетя Дуся, – спросил я, показывая на довольно длинную полосу стерни за моей спиной, – заработал я трудодень?

– Эх паря! На трудодень восемь соток надо сделать, а ты и двух не одолел, и уже не смогаешь…

Места вокруг Угор были красивые: леса, поля, переходящие в перелески, недалеко протекала Унжа – приток Волги. В радиусе пяти – десяти километров находились деревни Ступино, Поломы с самыми черничными и брусничными местами, Шулево, большое село с заводом и школой десятилеткой. Где-то подальше городок Макарьев, поселок Шарья, реки Межа и Нея. Частушка напоминала об этом:

 
Скоро в армию поеду
Через Неюшку реку,
Вот вам девушки на память
Елочка на бережку
 

Мужиков в деревне почти не было. Молодые ушли на войну. Оставшиеся, старики и инвалиды, плотничали, работали коноводами, пахарями на колхозных полях или уходили на заработки в соседние районы – «жгонили», т. е. валяли валенки, катали катанки и чесали чесанки. Изготовление валенок было традиционным ремеслом в нашем Мантуровском районе.

Молодежь – парни допризывного возраста и девушки всех возрастов – развлекались на гулянках. Гулянки обычно начинались вечерами, кончались к утру. Парни пили водку, горланили частушки и плясали с девчонками под гармошку. Чем многолюднее случалась гулянка, чем больше играло на ней гармоней, тем она считалась лучше, богаче: «Баская была гулянка – о пяти гармоник!». Гулянки часто заканчивались пьяными драками или буйным озорством. Завалить изгородь, разломать в ней тычины, раскидать поленницу, поставленную на зиму, было обычной забавой разгулявшихся парней. Зимой вместо гулянок традиционно проводились «беседки». В один из зимних вечеров Лизка, дочь Флегонтовны, заявила Мирре, что в следующую субботу «беседки» будут в нашей избе, что мы для этого должны потесниться и не мешать.

Пришлось нам сдвигать наши кровати и пожитки в угол, после чего Колька вбил два гвоздя в стенки, натянул веревку и повесил занавес, отгородив нас от помещения, где должны были проходить «беседки». Маму вся эта пертурбация сильно расстроила, а нам с Миррой было интересно, несмотря на то что нам пришлось несколько часов сидеть в неудобных позах на своих узлах, взгроможденных на кровати.

Лизка «примыла» пол ровно до занавески, подвесила к потолку лампу-молнию, вынесла с Колькой стол и кадки с цветами, расставила по стенкам лавки, уселась с прялкой на одной из них и стала ждать гостей. Вскоре пришла первая ее подружка с прялкой, уселась на ступицу и на ней объехала все лавки, «чтобы беседки были хорошими». Потом начали приходить и рассаживаться по лавкам и другие девушки, каждая со своей прялкой. Парни ввалились вместе разноголосой гурьбой, и в избе стало сразу шумно и весело. Заиграла гармоника. На середину избы выскочил парень в куртушке (куртке) и кепке и пустился в пляс, дробно печатая пол кирзовыми сапогами, а напротив него вышла девушка, ожидая его частушки.

Парень:

 
Что ты, милка, зазнаешься,
Али харя широка?
Я видал такую харю
На базаре у быка.
 

Общий смех, в основном мужской.

Отплясав свое, он встал в позу, а девчонка, махнув платочком и приняв вызов, стала выбивать чечетку и петь:

 
Из Сибири ты приехал
И полпуда вшей привез,
Батька думал, что овес
И на мельницу увез.
 

Общий смех, преимущественно женский.

Парень:

 
Из тюремного окошка
Посмотрю на Ленинград.
Все там девочки гуляют,
Чем я, мальчик виноват?
 

Девушка:

 
Из тюремного окошка
Посмотрю на Вологду.
Принеси, залетка, хлеба,
Помираю с голоду.
 

На смену первому парню выскочил второй, ударил шапкой об пол и продолжил тюремно-географическую тему:

 
Из тюремного окошка
Посмотрю на город Буй,
Принеси, залетка, хлеба…
Покажу за это…
 

Допеть ему не дали дружно вскочившие девки, которые вытолкали хулигана на кухню и закрыли дверь. Это не помешало ему, однако, через пять минут вернуться и продолжить участие в общем веселье.

Один из ребят решил потешить девок по своему. Раздобыв где-то книгу по искусству, он раскрыл ее на странице с фотографией скульптуры Аполлона Бельведерского и стал обходить весь круг, тыкая пальцем в книгу и произнося каждый раз:

– Глянь! Голый парень! А?

Девки хихикали, отворачивались от такой срамотищи, отпихивали его руками, а он невозмутимо продолжал свой обход.

– Искусствовед, – покачала головой Мирра.

Между тем «беседки» вступили в новую фазу. Между плясом и песнями кто-нибудь из парней приглашал выбранную им девчонку в «барабу» и пара на некоторое время исчезала в темной кухне. Девчонка могла отказаться от «барабы», и это считалась позором для парня – его потом осмеивали чуть ли не до следующих гулянок или «беседок». Таков был обычай.

На все это мы с Миррой смотрели из занавески во все глаза, а она что-то быстро записывала в дневнике.

«Беседки» закончились поздней ночью и продолжались на улице, превратившись в гулянку. А мы, распрямив затекшие руки и ноги, стали перетаскивать кровати на свои места и приводить комнату в прежний вид.

Частушки с гулянок быстро перелетели в детдом, прилипли и четко запечатлелись в памяти на всю жизнь.

 
Мантуровская милиция
Хорошая была,
По нагану отобрала,
По кинжалику дала.
 
 
Из нагана дали выстрел,
По реке пошел туман.
Что ты голову повесил,
Наш веселый атаман?
 
 
Всю пшеницу за границу,
А картошку на вино,
А голодные колхознички
Пойдемте на кино.
 
 
Состряпай, маменька, селяночку
Последний раз у вас я ем.
Скоро в армию забреют,
Больше вам не надоем.
 
 
Посмотри, родная мать,
Как солнце закатается.
Не последний ли сынок
В армию сбирается?
 

Нина Иванова

…Мы слышали про деревенские «беседки», и мне очень хотелось посмотреть, что это такое. Я упросила одного деревенского парня, Аркашку-пекаря, взять меня с собой. Он был такой здоровый, крутой, лучше всех с гор на лыжах катался. Он сначала удивился:

– Куда тебе, малявка? Что ты там делать будешь?

Но я пристала к нему – своди да своди. Уговорила. Пошли мы с ним, а мне и интересно, и боязно очень. Ну, пришли, там пляс, частушки, а Аркашка поплясал немного – и с одной девчонкой в «барабу»… А я за ним – на меня там никто внимания не обращал. А в «барабе» Аркашка девку тискает, она визжит, чуть не плачет: «Отпусти!»

Ну я думаю: надо девчонку спасать, он ведь ей больно делает, вцепилась ему в брюки и оттаскиваю. Он разозлился, меня ногой как двинет, как собаку.

– Мотай отсюда!

А я опять в него вцепилась, опять тащу, девчонка орет, Аркашка матерится, а я не отпускаю…

Ну, тогда он девчонку бросил, меня за руку своей клешней схватил и из избы потащил. Злой, как черт. Быстро, чуть не бегом, меня до детдома дотащил, все за руку по дороге дергал со зла, а там бросил и напоследок крикнул:

– Вот ты, малявка, плесень такая, всю «барабу» мне испортила! – и бегом назад, в Угоры…

Лев Разумовский

Два эпизода вокруг церкви, вроде бы не связанные между собой, однако по странному стечению фактов и по размышлению над ними, возможно, и взаимопереплетенные.

Церковь досталась нам в довольно приличном состоянии: крыша не текла, полы чистые, потолки и стены побелены, низ столбов и стен покрашен коричневой масляной краской. Как-то у меня возник вопрос: был ли на куполе крест? Старуха Мирониха, к которой меня отослали по причине того, что она хоть и старая, а все помнит, да и молится до сих пор, охотно рассказала:

– Крест-от был – как ему не быть? И ограда церковная металлическая была, и кладбище коло церкви было.

– А куда ж все девалось?

– Дак куда? Все порастаскали. Решетки еще в двадцатом посымали да куда-то увезли, столбы кирпичные народ на печи перетаскал. Кладбище тоже. Много баских камней было, куда-то все перетаскали, вон два-три еще валяются в лопухах.

– А крест?

– А крест, паря, никто сымать не хотел. Боялись, Бог накажет. А начальство с району велело сымать. Потом уж коммунист один с Поломы, Васька Крутцов, снял. За деньги.

– Как за деньги? – ахаю я.

– А так. Опосля пил на эти деньги кой-то срок. Я хвостить не стану…

Надо сказать, что я этой бабке не поверил. Не мог коммунист за деньги сделать такую работу, это не укладывалось в моей патриотически настроенной голове…

Прошел, может быть, месяц после этого разговоры. Однажды, сидя на могильном камне, я рисовал двух деревенских мальчишек. Один был в кепке, другой в зимней шапке, несмотря на летнее время. Они охотно позировали, и я сделал довольно живой набросок в маленьком альбомчике, который подарил мне Олег. Когда они ушли, я, собирая свои рисовальные принадлежности, машинально отогнул лопух… и замер.

Первые же слова, которые удалось прочитать на черном, когда-то полированном, а теперь разбитом и заросшим мхом граните, захватили, заколдовали, затянули в иной, волшебный мир, ничего общего не имеющий с бытовой суетой нашей нынешней жизни.

 
Река времен в своем стремленье
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.
 

Часть надписи была утрачена, но и оставшиеся могучие, весомые, емкие слова поразили меня глубиной мысли, величием образов и масштабом понятий… Вечность. Судьба. Народы. Царства… И фатальная Неизбежность…

Только спустя сорок лет, я узнал, что у этих строк есть автор – Гаврила Романович Державин.

Наступила весна. К тому времени детдому принадлежало уже двадцать четыре гектара земли, наибольшая часть которой была отведена под посадку картофеля. Поле надо было вспахать, унавозить, посадить семенной картофель и приниматься за посадку других овощей.

К этому времени у нас были уже две лошади, на которых научились пахать Олег и Игорь. Сельсовет разрешил детдому выбрать из колхозного скотного двора столько навоза, сколько нужно для нашего огорода. Эта ответственная задача выпала на долю моего отряда.

Тогда почему-то ни у кого не возник простой вопрос: а как же сам колхоз остается без удобрений? Земля и так тощая – «травинка за травинкой бегает с дубинкой». Почему же колхоз так просто отдает детдому основу будущего урожая?

Ответ оказывается был тоже прост. Районное начальство понимало, что ленинградский детдом осенен вниманием областного начальства. Не дать навоз детдому – дело политическое. А с колхозниками церемониться никому и в голову не приходило. Тем более, что колхозное хозяйство было уже так развалено, что его парой подвод с навозом уже не спасешь.

Вооруженные носилками и лопатами, мы пришли на скотный двор. Бригадир встретил нас неприветливо, критически оглядел и сказал мне хмуро:

– Ты бы хоть штаны завернул, да и рубашку закатил, ведь весь в дерьме будешь.

Услышав в ответ, что я буду работать аккуратно, он сплюнул под ноги, выматерился и спросил:

– Зачем лопаты взял?

– Навоз копать.

Тяжело вздохнув, он взял в руки вилы.

– Вилы-то держал когда в руках?

– Не приходилось.

– Давай носилки сюда.

Девчонки быстро подставили носилки. Он открыл широкие дощатые двери. Оттуда сильно пахнуло, и девчонки попятились. Не обращая на них внимания, он легко вонзил вилы в коричневую массу, поддел большой пласт и ловко сбросил его на носилки. Второй, такой же заполнил носилки доверху, и я скомандовал девчонкам нести. Бригадир молча сунул мне вилы в руки и, не оборачиваясь, ушел. А я приступил к делу – храбро, с силой воткнул вилы в вонючую массу и… застрял в ней намертво. Спрессовавшийся под коровьими ногами толстый пласт соломы не отпускал вилы, как я не старался. Ребята с носилками наготове с интересом наблюдали за моими телодвижениями. Пришлось сбросить с себя ботинки, влезть босыми ногами в чавкающий навоз. Я перепачкал руки по локоть и ноги до колен, но и с вилами в конце концов справился и попытался снова поддеть пласт навоза так, как делал это бригадир: зубья вил должны были войти в массу под острым углом и пройти под тонким пластом почти параллельно земле. На этот раз мне удалось выполнить задачу, и, окрыленный успехом, я начал подавать на носилки ком за комом. Дело пошло, но не так быстро, как мне хотелось: вилы не каждый раз слушались меня, ребята простаивали, пока я барахтался с отработкой приема. Нужно было что-то предпринять.

К этому времени я уже не боялся запачкаться, так как был уже по уши в дерьме, как точно предсказал мудрый бригадир. Поэтому я отбросил вилы и начал выгребать навоз просто руками.

Открытый мной передовой метод оказался намного эффективнее. Я бойко наполнял носилки, ребята тоже приспособились быстро их переносить, и конвейер заработал.

Мы проработали с утра до обеда, после чего я послал ребят мыться, а сам пошел мыться домой: я был похож на черта, и явиться в таком виде в детдом было просто невозможно.

Мама, увидев меня, пришла в ужас и сразу организовала мытье в огороде. Я сбросил всю одежду и около часа отмывался серым мылом и колодезной водой.

После обеда мы вернулись на скотный двор. На этот раз я решил действовать только вилами и к концу дня наконец освоил прием. К вечеру мы вычистили весь хлев и ушли, довольные тем, что сделали полезное для детдома дело.

Ляля Якульс

После смерти младшей сестры в апреле 42-го моя мама Зинаида Сергеевна Якульс пошла работать в детский дом. Я пришла в июле, когда детдом готовился к эвакуации. Помню, как мы с Никой сбрасывали тюки с бельем в лестничный пролет с четвертого этажа, а потом на этих же тюках ехали на Финляндский вокзал и пели песню «В далекий край товарищ улетает…».

Мы с мамой жили в бывшей помещичьей усадьбе вместе с Антониной Иосифовной, матерью Марии Вячеславовны Кропачевой, и Еленой Самойловной Бик. Елена Самойловна была пианисткой и на всех детских праздниках играла на фисгармонии. Огород на земле, выделенной нам колхозом, мы начали обрабатывать ранней весной 43-го года. Большой участок целины, спускающийся к реке, нужно было вспахать под капусту. Лошади были заняты пахотой большого поля под картошку, и мы решили пахать на себе, как делали это взрослые. Впряглись в оглобли по четыре человека в каждую и потянули плуг. Пахарем был Сашка Корнилов. Получалось плохо – при повороте мы сами же и затаптывали вспаханные борозды. Пришлось бросить эту затею и перепахать все поле уже на лошади.

Вспоминаю интересную историю, связанную с подготовкой к празднику песни. Наш отряд разучивал старинную русскую песню:

 
Вдоль по Волге реке снаряжен стружок,
Как на том стружке на снаряженном
Удальцов-гребцов сорок два сидят.
Как один-то из них добрый молодец
Призадумался-пригорюнился.
Ах, о чем же ты, добрый молодец,
Призадумался-пригорюнился?
Я задумался-пригорюнился
Об одной душе красной девице,
Эх, вы, братцы мои, вы, товарищи,
Сослужите мне службу верную:
Киньте-бросьте меня в Волгу-матушку,
Утоплю я в ней грусть-тоску мою,
Лучше в море мне быть утопимому,
Чем на свете жить нелюбимому…
 

Мы увлеченно играли в лапту перед церковью. В этот момент пришла Ревекка Лазаревна и сказала, что хочет проверить, как мы выучили песню. А мы хотели играть, а не петь. Однако она настояла на своем и заставила нас петь. Тогда Сашка Корнилов подмигнул нам и запел первый:

 
Плыви ты наша лодочка блатная, да, да,
 

а мы дружно подхватили:

 
Куда тебя теченьем понесет,
Воровская жисть такая, ха, ха,
От тюрьмы она далеко не уйдет!
Воровка не сделается прачкой, да, да,
Шпана не ударит урку в грудь!
Грязной тачкой рук не пачкай! Ха, ха!
Это дело перекурим как-нибудь!
 

Мы проорали всю песню. Наступила тишина.

Мы ждали реакции – разноса, наказания. Ольга Александровна, наверное, отреагировала бы сразу: взорвалась, наорала, может быть, надавала бы пощечин. Интеллигентнейшая Ревекка Лазаревна сидела молча, не шевелясь. Как статуя. Потом встала, выпрямилась и изрекла:

– Еще Горький говорил: «В каждом человеке есть что-то скотское».

Повернулась и ушла.

Еще эпизод. В столовой и на кухне всегда было много тараканов. В одно из дежурств на кухне, как сейчас помню, мы все были в синих платьях с малиновыми оборочками и в фартуках, пошитых неутомимой Марией Николаевной. Повариха куда-то на минуту отлучилась, а кто-то из дежурных открыл большой чан с кипящим супом, и тараканы посыпались в чан с потолка – их обдало паром. Что было делать? Мы сразу закрыли окно раздаточной, тараканов выловили шумовкой и никому ничего не сказали. Не выливать же суп!

Из дневника Мирры Самсоновны Разумовской

Февраль 43 года. Для того, чтобы жизнь в детдоме была интересней и краше, мы делали все, что могли, отмечая общеизвестные праздники: Новый год, Седьмое ноября, Первое мая, а так же придумывали свои: День спорта, День смеха, Праздник урожая и т. д.

Кроме того, всегда праздновались коллективные дни рождения: мы объединяли несколько человек, родившихся в один и тот же день. А иногда, когда мне хотелось поздравить кого-нибудь из детей индивидуально, я дарила им свои стихи.

Лялелечке Якульс

 
Дорогая, от сердца тебе пожелаю
Быть здоровой всегда и тревоги не знать,
Распрощаться с чужим, надоевшим нам краем
И по улицам Города снова шагать.
 
 
Ты живешь в коллективе хорошем и дружном,
Среди славных товарищей, близких подруг.
Замечательна эта хорошая дружба,
И как ценно, когда рядом находится друг.
 
 
Через годы, быть может, мы встретимся снова,
(не в Угорах, надеюсь), а где-нибудь там —
На проспекте Большом Ленинграда родного,
Где опять будет место красивым мечтам.
 
 
В институт ты пойдешь по дороге широкой,
Чтобы после учебы стране помогать.
Иногда, на досуге о жизни далекой,
О былом будешь с мамой своей вспоминать.
 
 
Об Угорах, детдоме, дружине и песнях,
О дежурствах, о том, что ушло навсегда.
И поверь, словно радугой яркой, чудесной
Вновь окрасятся в мыслях былые года!
 

Лев Разумовский

Время в Угорах тянулось медленно, и я начал тяготиться своей работой. Реальной переменой представлялся осенний призыв в армию, и я ждал его с нетерпением. Особенно меня раздражала входившая в мои обязанности проверка домашних школьных заданий.

Как-то весной, в разгар огородных работ мне пришлось проверять у отряда домашние задания. Ребята отвечали плохо, иногда невпопад. Меня это злило. Хотелось скорее закончить и взяться за лопату.

Последними отвечали три подруги: Валя Тихомирова, Тамара Сысоева и Аня Суслова. Девчонки были настроены весело, отвечали кое-как, с шутками и хихиканьем. Терпение мое к этому времени лопнуло, и я, выдав им всем по наряду, с облегчением пошел на огород.

Мое мальчишеское нетерпение стало причиной серьезной истории, которая могла бы закончиться настоящей трагедией.

Привожу полностью рассказ Вали Тихомировой и спустя 50 лет приношу девочкам-«нарушительницам» мое искреннее запоздалое покаяние.

Валя Тихомирова

Леве было поручено проверить наше домашнее школьное задание. Он проверил у всего отряда, остались мы: Тамара, Аня и я. Аня стала путаться с ответами, потом сказала, что лягушки дышат жабами. Мы захохотали. Леву это почему-то вывело из себя, и он сказал:

– Получи наряд!

Мы возмутились и сказали, что это несправедливо. Лева с ходу дал и нам по наряду и ушел на поле к ребятам копать гряды. А мы очень обиделись и решили убежать из детского дома.

Вокруг никого не было, и мы ушли незамеченными к Поломе. По дороге прутиком на песке написали: «Три мушкетера убежали».

Зашли в лес, стали есть песты и заблудились. Потеряв направление, вышли к какой-то риге. Там на риге и переночевали.

Рано утром проснулись, захотели есть и решили вернуться. Стали думать, как выйти, какую из множества тропинок выбрать, стали гадать: «Рыба-рыба, рыба кит, рыба правду говорит и по той тропинке идти велит». Рыба не обманула, вывела нас к детдому.

А там тревога, нас уже ищут. Явились мы перед светлые очи Ольги Александровны с повинной. Она сказала:

– Я поговорю с Валей, а вы, Ревекка Лазаревна, поговорите отдельно с Аней и Тамарой.

А мы по дороге домой договорились, что скажем, будто мы просто заблудились и потерялись.

Ольга Александровна говорит:

– Гляди мне в глаза и говори правду. Я по твоим глазам вижу, что врешь!

Мне стало обидно, и я замкнулась.

Тут приходит Ревекка Лазаревна и говорит:

– Девочки признались, что Валя подговорила их на побег.

Ольга Александровна:

– Вот почему она молчит! Ну и пусть идет на все четыре стороны!

И толкнула меня к двери.

Вышла я. Сидят на улице мои девочки. Неужели они меня предали? Они говорят:

– Нам сказали, что ты нас выдала. А мы ничего не сказали. И нас тоже выгнали.

Тогда мы пошли к сельмагу, сели там на крылечке, прижались друг к другу, сидим, горюем.

А в это время гулянка! Одна шеренга – парни в обнимку частушки поют, а навстречу девушки, тоже в обнимку.

Парни:

 
Эх по нашим по Угорам
Шла интеллигенточка,
Рукава засучены,
Юбка по коленочко.
 

Девушки:

 
Моя милка заболела
Ничего не кушает.
Надо доктора позвать,
Пусть ее послушает.
 

Парни:

 
Как по нашим по Угорам
Ехала милиция.
Задирайте, девки, юбки,
Будет репетиция.
 

Парни нас заметили, окружили, стали приставать. Мы заплакали. И они отстали, отошли.

Я сказала:

– Чем так жить, лучше умереть. Найдемте колодец и утопимся.

И мы решили покончить счеты с жизнью. Пошли дальше, увидели старый колодец.

– Кто будет прыгать первый?

– А кто придумал, тот и первый, – сказали девочки.

Я решилась прыгнуть, но с условием:

– Дайте честное мамино слово, что вы тоже прыгните.

– А мы на том свете увидим маму?

– Конечно!

И я прыгнула…

Оказалось, воды до пояса. Девочки подали мне руки, вытащили меня, мокрую. Мимо проходила деревенская женщина, спросила нас, что мы здесь делаем. Мы рассказали ей.

– Не дурите, идемте ко мне в избу. Я бедная, вас не накормлю, детей много, но хоть в тепле поспите, посохните.

Мы пришли и легли на полу, на ветоши, на лохмотьях, думали, заснем. Однако поспать не удалось. Нас заели клопы. Мы всю ночь от них отбивались.

Наутро хозяйка дала нам по корке хлеба и говорит:

– Идите в детдом, просите прощения.

Мы пошли, только не в детдом, а в школу, в класс. Там была местная девочка Валя Мухина, скупая, ела лепешки. Мы обступили ее, стали клянчить.

– Нету-ка.

А у нас уже животы от голода свело, мы больше двух суток ничего не ели… Мы тогда у нее лепешки отняли и съели. Она заревела, а мы испугались и побежали в Давыдово. По дороге встретили Тоню Суслову, сестру Ани. Она сказала:

– Девочки, в детдом не ходите. Ольга Александровна очень злая!

– Мы есть хотим!

Она посоветовала:

– Просите милостыню. Я буду говорит, а вы подпевайте.

Постучали мы в первый же дом. Вышла женщина. Тонька заревела, какие мы несчастные, нас выгнали, и теперь мы без еды и без крова… Женщина накормила нас пшенной кашей с молоком, дала с собой еще картошки, брюквы. А мы пошли к другому дому. Дом был богатый, с наличниками. Мы понадеялись, что здесь нам еще больше дадут. Вышел мужчина, послушал Тонькино пение, молча пошел домой, вернулся с ухватом и на нас!

– Ах вы нахалки! – И за нами!

А мы бегом к детдому и повстречали по дороге добрую женщину Татьяну Максимовну. Она нас пожалела и уговорила вернуться:

– Ольга Александровна сегодня в хорошем настроении. Идите быстрее, сегодня пирожки на полдник!

В детдоме нас накормили и спать уложили, а разборку оставили на завтра.

На другой день состоялась очередная линейка. На ней выступила Ольга Александровна и сказала:

– Ребята у нас хорошие. Но не все. Есть такие, которые позорят детский дом. Вот эти три кумушки просили милостыню и позорили детский дом!

Ребята стали нас ругать и стыдить. А оттуда, где был выстроен первый отряд раздался плач. Это Вера, моя сестра, меня пожалела и заплакала. Ночью, когда все улеглись спать, группа девчонок окружила наши кровати и потребовала, чтобы мы просили прощения. Аня сразу попросила прощения, Тамара с ними заспорила, а я сразу сказала, что никакого прощения просить не стану. Тогда на меня набросили одеяло и стали бить, а я отбивалась, как могла и из-под одеяла щипала их за ноги. Спасла меня Татьяна Максимовна. Она закричала на девчонок и разогнала их по кроватям.

Геня Мориц

В детдоме дни рождения ребят всегда отмечались официально. Но существовала наша собственная традиция: каждый от себя дарил юбиляру или по куску сахара, или по финику (нам их давали в ужин). Все это заворачивали в платочки, пошитые девчонками. Однажды скопленный нами сахар пропал. Проследили и поймали с поличным негодяя Борьку Баринова, которого тут же отлупили. Но традиция, к сожалению, умерла.

Работали мы как-то в поле, и после работы я возвращался в детдом на телеге. Лошадь бежала резво, телегу сильно тряхануло на ухабе, и я громко матюгнулся. Ольга Александровна услышала, позвала меня к себе и, когда я подошел, дала мне пощечину.

В другой раз мы возвращались из леса. В руках у меня была убитая змея, которую я держал за хвост. Навстречу нам толпа девчонок. Я размахнулся и бросил змею в девчонок, не заметив, что с ними была Ольга Александровна. Слава Богу, что не попал в нее.

Вообще мои отношения с Ольгой Александровной складывались как-то противоречиво: то она меня била, то лечила.

Возились мы как-то в церкви, то ли боролись, то ли играли. Моя нога застряла между досками, а в это время меня кто-то толкнул, и нога сломалась. Сразу прибежала Ольга Александровна, быстро наложила на ногу какие-то деревяшки и крепко обмотала ее тряпками. На другое утро запрягли лошадь и отправили меня в Халбужскую больницу, где я пролежал месяц, пока нога моя не зажила.