Текст книги "Паутина"

Автор книги: Лев Самойлов

Соавторы: Борис Скорбин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Глава десятая. Удачный клев

Хорошо летним вечером на берегу реки. Воздух, пронизанный уже нежаркими лучами солнца, прозрачен и неподвижен. Вода полусонно, как бы нехотя, бесшумно плещется у берега. Вокруг тихо, безлюдно. Только изредка покажется где-нибудь одинокая фигура заядлого рыболова, который облюбовал уединенное местечко, устроился поудобнее – подальше от купальщиков и детворы – да так и застыл на долгие, долгие часы.

Вот и сейчас, здесь, на 48-м километре от Москвы, на берегу небольшой тихой речки, в вечернюю пору сидел любитель-рыболов и терпеливо ждал клева. Он закинул и пристроил на рогатых колышках две удочки, опустил в выкопанную ямку небольшое ведерко с водой, рядом положил небрежно сложенный парусиновый пиджак, соломенную шляпу и углубился в созерцание поплавков. Поплавки плавно покачивались на воде. Иногда один из них начинал вздрагивать и нырять. Рыболов быстро «подсекал», подтягивая к себе удилище, снимал с крючка серебрившуюся на солнце рыбешку и опускал ее в ведерко с водой. Клев был удачный – в ведерке уже плескалось около десятка плотвичек.

Место рыболов выбрал отличное, удаленное от дачных поселков и пляжных пятачков. Небольшая, но густая рощица, подступавшая к самой воде, скрывала его от редких прохожих, появлявшихся на повороте проселочной дороги.

Рыболов продолжал удить, изредка оглядываясь, не появился ли кто-нибудь поблизости, не вспугнет ли непрошенный сосед рыбу. Но вокруг по-прежнему было тихо, безлюдно, рыболову никто не мешал.

Через некоторое время, взглянув на часы, он поднялся и, оставив закрепленные удочки, отошел в тень, к деревьям. Здесь, в кустах, стоял невидимый издали небольшой чемоданчик, такой, какой обычно носят спортсмены, отправляющиеся на тренировку. Рыболов раскрыл чемоданчик. В нем под темно-синей майкой, тапочками и газетой находился миниатюрных размеров аппарат, похожий на обычный радиоприемник. Но любой радист – техник или радиолюбитель – с первого же взгляда узнал бы коротковолновый приемопередатчик. В этом небольшом аппарате фактически была смонтирована портативная, переносная приемнопередающая радиостанция. Рыболов, оказывается, был и радиолюбителем.

Привычным движением он раскрутил небольшой моток провода и забросил его на дерево. Провод заменял антенну. Затем он присел на землю возле аппарата, включил питание, надел наушники и отрывисто, с короткими паузами, застучал ключом. Через несколько секунд рыболов выключил передатчик, включил прием и прислушался. Так он проделал два-три раза, пока, наконец, ему, видимо, ответили, что позывные приняты и его слушают. Тогда рыболов быстро, почти без перерывов начал выстукивать ключом. Теперь он торопился, глаза лихорадочно блестели, лицо покрылось потом, руки слегка дрожали.

Закончив через две-три минуты передачу, рыболов снова переключился на прием и, убедившись, что его сообщение принято, удовлетворенно кивнул головой, быстро смотал провод и закрыл чемоданчик. Поверх аппарата снова легли майка, тапочки и газета.

Засунув чемоданчик на прежнее место, в кусты, рыболов вернулся к своим удочкам. Один поплавок спокойно плавал на поверхности воды, а другой, отнесенный вправо, бился и подскакивал. Но теперь рыболов даже не обращал внимания на поплавки. Он вытер носовым платком влажное от пота лицо и глубоко втянул в себя воздух, успокаивая дыхание. Только потом он снял очередную рыбешку и равнодушно бросил ее в ведерко. Теперь надо было уходить, дело сделано! А перед уходом можно закурить, подумать, отдохнуть…

Рыболов поудобнее устроился на прибрежном песке, обхватил руками колени и стал глядеть вдаль, поверх воды. Так он просидел несколько минут. Видимо, мысли его витали далеко-далеко. Только этим можно было объяснить, что он не обратил внимания на то, как затрепетал, запрыгал на легкой волне поплавок, не услыхал позади себя осторожных шагов.

Из-за деревьев бесшумно вышли два молодых человека и встали за спиной рыболова. Он вздрогнул и очнулся только тогда, когда его тронули за плечо. Рыболов резко вскинулся всем телом и попытался встать, но сильные руки прижали его к земле. С молниеносной быстротой из заднего кармана его брюк был извлечен новенький браунинг.

– Спокойно! – тихо, но властно произнес один из пришедших. – Теперь можете встать. Вы арестованы.

Рыболов поднялся на ноги, выпрямился и повернулся. Один из подошедших к нему людей, невысокий, коренастый, ловким движением защелкнул на кистях рук рыболова наручники. Рядом, с пистолетом в руках, стоял высокий широкоплечий мужчина. У его ног лежал чемоданчик, еще недавно находившийся в кустах.

– Не двигаться! – приказал он и, подняв с земли пиджак рыболова, быстро осмотрел его.

Рыболов в эти минуты не произнес ни слова. Лицо его стало совершенно белым. Он прищурил, почти закрыл глаза, в которых вспыхнули огоньки ожесточения, отчаяния и злобы. Огромным усилием воли рыболов погасил эти чувства… Теперь у него был обиженный, недоуменный вид. Под взглядами людей, арестовавших его, он опустил голову и прошептал, что это произвол, что он будет жаловаться.

– Вы хотите еще что-нибудь сказать? – спросил мужчина. – Нет? Предъявляю вам ордер на арест. Видите? Хорошо. Распишетесь потом.

Рыболов молчал.

– Сейчас смотаем ваши удочки, – продолжал мужчина. – Вот так. Ну, а рыбешек придется выпустить в реку.

Он выплеснул содержимое ведерка в воду и огляделся.

– Кажется все!.. Машина недалеко. Пошли…

Рыболов тоскливо оглянулся вокруг, секунду помедлил и затем, с трудом переставляя ноги, побрел вперед…

…В кабинет полковника Дымова вошел капитан Уваров. В руках он держал черный чемоданчик и несколько бумажных свертков.

– Разрешите доложить, товарищ полковник? – спросил Уваров.

– Докладывайте!.. – В голосе Дымова звучало нетерпение.

– Товарищи только что вернулись. Операция проведена успешно. Рущинский арестован на месте радиопередачи. Сопротивления не оказал… Не успел. При аресте изъяты радиоаппарат, браунинг, личные документы.

– Отлично!.. На квартире обыск произвели?

– Да, товарищ полковник… Я лично произвел. В описи указано все, что мы изъяли.

– Пластинка?

– Так точно. Обнаружена дома. Она здесь, в свертке.

Алексей Петрович указал на один из бумажных свертков.

– Есть что-нибудь еще интересное?

– Ничего особенного. Различные справки, характеристики… Блокнот с адресами и телефонами, – Уваров помолчал и виновато добавил: – Есть и номер телефона Липатовой. Значит, Рущинский и Сиротинский…

– Значит так. Что еще?

– Еще обнаружены фотокарточки и записная книжка инженер-майора Барабихина, а также карточка его жены. Записная книжка почти не начата. Страницы оказались чистыми. Только на первой несколько малозначащих справок. Шпиону не повезло.

– Так! – Дымов удовлетворенно потер ладони.

– Ну, спасибо, дружище, – сказал он уже неофициальным тоном. – Молодец! Мы с тобой сделали важное дело, взяли крупного зверя, который мог доставить немало хлопот…

Глава одиннадцатая. Допрос

Полковник Дымов вызвал арестованного. Второй раз в кабинет, в сопровождении конвоира, не спеша вошел высокий молодой мужчина, с бледным, усталым лицом, одетый в простой парусиновый костюм и коричневые туфли. Он сдержанно, с достоинством поклонился полковнику и молча встал у края письменного стола. Полковник показал на стул, но арестованный продолжал стоять. Дверь за конвоиром захлопнулась, и в кабинете остались двое: следователь и арестованный. Два человека, два мира.

Оба молчали.

Наконец, не выдержав затянувшейся паузы и внимательного, изучающего взгляда следователя, арестованный заговорил:

– Я категорически протестую против своего ареста. Я ни в чем не виновен. Объясните, за что вы меня арестовали? Если причина этому – мои радиопередачи, то это просто упражнения радиолюбителя… Уверяю вас…

– С уверениями и протестами не торопитесь, – ответил Дымов, снова показывая жестом на стул.

Арестованный сел, подтянув по привычке брюки, чтобы не смялись.

– Расскажите о себе все, что считаете нужным. Только имейте в виду, что ложью и увертками вы ставите себя в безвыходное положение. У вас есть одна возможность, маленькая возможность на что-то надеяться. Но для этого нужно встать на путь чистосердечного признания. Нужна полная, исчерпывающая исповедь.

– Мне не в чем признаваться, я ничего плохого не сделал! – глухо сказал арестованный. – А если кто-то наклеветал на меня, что-то выдумал, то…

Но полковник прервал Рущинского:

– Вы опять за свое, Рущинский… А ведь самое опасное в вашем положении – это опоздать… Да, опоздать со своим признанием, упустить эту возможность. Разведчик, я вижу, вы опытный… Но, как всегда бывает с вашим братом и с вашими хозяевами, вы не учитываете одного решающего обстоятельства: всякими ухищрениями, уловками, шантажом вы можете запутать в своей паутине одного-другого слабовольного человека. Запутать и попытаться использовать его в своих целях. Но зато сотни, тысячи, миллионы советских людей следят за каждым вашим шагом, помогают нам, контрразведчикам, вылавливать и обезвреживать вас.

Рущинский хотел было что-то сказать, но сдержался и опустил взгляд.

– Все это я говорю не для того, чтобы просвещать вас, – продолжал Дымов, – а для того, чтобы вы поняли безнадежность вашей авантюры и бессмысленность вашего запирательства. Сюда, в этот кабинет, придут простые советские люди. Они будут уличать вас во лжи, и от всех ваших уверток и версий не останется камня на камне. Вас уличат… – Сергей Сергеевич мгновение помедлил и заговорил снова, не спуская пристального взгляда с арестованного: – Уличат Барабихина, Липатова. И не только они. Вас уличат и те, кого вы еще не видели и не знаете, но кто знает ваши подлые дела и помог нам поймать вас с поличным.

Полковник встал.

– Надеюсь, что вы понимаете еще одно обстоятельство: вам придется рассказать – кто, где и когда дал вам задание начать охоту за Барабихиным. Повторяю – за инженер-майором Барабихиным. Даю вам еще несколько минут на размышление. А пока, чтобы у вас не осталось сомнений в том, что ваша карта бита, я нарисую картину всего, что произошло.

Полковник прошел к сейфу, стоящему в углу комнаты, открыл сейф, вытащил оттуда маленький изящный патефон и поставил его на письменный стол. Затем достал из ящика стола небольшую пластинку и показал ее арестованному.

– Любопытная вещичка. Ее забрали у вас на квартире во время обыска. Вы в это время были за городом, совмещали приятное с полезным. Рыбу ловили и деловой разговор с друзьями на коротковолновом вели… Кстати, гражданин «радиолюбитель», аппарат ваш – американской марки. А теперь – давайте, послушаем…

Полковник завел патефон.

Песня «Метелица» зазвучала в кабинете следователя. Если бы посторонний человек вошел в этот момент в кабинет, все происходящее могло показаться ему необыкновенно странным. В кабинете полковника Министерства внутренних дел во время допроса следователь и арестованный слушали патефон. На лице полковника блуждала мечтательная улыбка. Видимо, песня доставляла ему наслаждение, а вид второго слушателя – арестованного – доставлял ему тоже немалое удовлетворение. Рущинский сидел сгорбившись, спрятав голову в плечи, засунув ладони рук между коленями. Лицо его стало серым, постаревшим.

Рущинский знал эту пластинку наизусть. С той минуты, когда полковник положил ее на диск патефона и раздались первые звуки, он понял, что дальнейшая игра бесполезна. Провал налицо. Ставка бита. Пришло время расплачиваться по счету. Зачем тянуть? Если он не начнет говорить сегодня, ему придется это сделать завтра, послезавтра… Нет, уж лучше не откладывать… Может быть, хоть это будет маленькой зацепкой за жизнь.

Рущинский устало махнул рукой. В этом жесте было все, что волей-неволей хотел выразить пойманный с поличным шпион: и бессмысленность дальнейшего запирательства, и безнадежность своего положения, и готовность давать показания… Да, вынужденная готовность давать показания, потому что он хотел жить, а своим хозяевам и шефам он теперь был не нужен. Они откажутся, уже отказались от него. Провалившийся агент вычеркивается из списка живых. «Ягуара-13» больше нет…

– Можно мне напиться? – глухо спросил Рущинский.

Он с жадностью выпил стакан воды и закурил папиросу. Взглядом, в котором отражались отчаяние, безнадежность и душевная опустошенность, скользнул по комнате и задержался на подоконнике, на котором, как всегда, стояла вазочка с цветами. Цветы!.. Рущинский неожиданно горько улыбнулся.

– Чему вы улыбаетесь? – спросил Дымов.

– Вот… цветы… Я покупал букеты Барабихиной… Много букетов…

– Жалеете, что много потратились?..

– Мне только и остается, что жалеть о затратах на цветы… Уж если начинать жалеть – так совсем о другом. Ну, что ж… Записывайте!..

– Потом запишем, – отозвался полковник. – Хочу сначала послушать вас. Начнем опять с биографии.

– Настоящая моя фамилия Рущин. Мой отец в прошлом был кулак, крупный кулак. Понятно, что он не любил Советской власти. Он был из числа тех, кто затаил злобу и ждал… Долго и безнадежно ждал. Можно сказать с уверенностью, что если бы отец дожил до войны 1941 года, он сумел бы… в общем, ясно.

На меня и на мое воспитание отец имел огромное влияние. Я рос замкнутым, почти не имел друзей. Когда в наш город пришли гитлеровцы, я поступил к ним в одну из военных мастерских, работал электромонтером. Но фашисты быстро разузнали мою родословную, мои настроения, и я получил вторую работу. Она значительно лучше оплачивалась. Правда, штурмбанн-фюрер Гладбах – был такой – предупредил, что в случае отказа или отвиливания от выполнения его заданий меня вздернут на фонарь. – Рущинский криво усмехнулся. – Может быть, это, гражданин следователь, в какой-то мере оправдывает… Нет, объясняет мое поведение. Я хотел жить…

Незадолго до отступления немцы отправили меня в Германию, вначале в Лейпциг, потом в Берлин. Берегли, так сказать, с учетом на будущее, считали, что я подаю надежды.

Как видите, гражданин следователь, я с вами вполне откровенен. Теперь уж играть в прятки нечего… Разрешите еще закурить?

Дымов кивнул головой. Рущинский дрожащими пальцами взял папиросу, помял ее и, видимо, сразу же забыл, что хотел курить. Во всяком случае смятую папиросу он машинально, глядя куда-то в пустоту, положил в пепельницу и продолжал, судорожно глотая слюну:

– Вас, наверное, интересует, чем я занимался все эти годы?

Дымов покачал головой:

– Меня это будет интересовать позже, а сейчас давайте по существу этого дела…

– Как вам угодно, – согласился арестованный. – Давайте по существу.

– В 1945 году я перешел к новым хозяевам. Теперь в агентурной картотеке я стал значиться «Ягуаром-13».

Рущинский попытался улыбнуться, но улыбки не вышло.

– Два месяца назад я получил важное задание… Барабихин. Меня снабдили деньгами, коротковолновой аппаратурой. Указали длину волны, на которой я должен был получать инструкции и передавать сообщения. Я обязан был постоянно менять места моих передач, – иначе меня могли запеленговать. Отсюда мое увлечение рыбной ловлей… Вначале мне предоставили возможность самому искать подходы к институту, к Барабихину. Так появился Сиротинский, так возникло знакомство с Липатовой… Результат вам известен. Я должен был скрыться. Через несколько дней я получил задание встретиться с нашим резидентом. Кто он? Не знаю. Мы узнали друг друга по кольцу. Вот по этому кольцу. – И он вытянул правую руку, на мизинце которой красовалось кольцо с серебристой змейкой. – По-моему, он из числа тех, кто открыто пользуется гостеприимством вашей страны. От него я получил вот эту пластинку и фотокопии расписок, которые в свое время Барабихина давала в комиссионном магазине, в Берлине, господину по фамилии Штрумме.

– Где и когда вы получили расписки и пластинку?

– Несколько дней назад. В Универмаге возле Большого театра. Все это было заранее вложено в книгу, которую резидент мне незаметно передал. Безобидная букинистическая книга – «История римского права». Наверное, ваши работники не обратили на нее внимания и она осталась дома, на столе…

Арестованный помолчал и добавил:

– Я только одного не могу понять – куда девалось кольцо со змейкой у Барабихиной. Еще там, в Берлине, меня предупредили, что такое кольцо она скоро получит, и это кольцо должно было облегчить мне вербовку… Я должен был доказать Барабихиной, что она уже является нашим агентом…

Дымов молчал. Он вовсе не собирался рассказывать врагу о том, что случилось в Берлине, о Штрумме и о честной старой немке Гартвиг, погибшей от руки врага.

А Рущинский продолжал:

– Майор часто и помногу работал дома. Дома у него находились дневники, записные книжки, тетради. Я должен был их получить. В случае, если бы это не удалось… – Рущинский запнулся.

– Продолжайте, – сказал Сергей Сергеевич. – Итак, что бы произошло, если бы вам не удалось?

– Инженер-майор Барабихин должен был вообще… исчезнуть. Это учитывалось, но как маловероятный вариант… Мой шеф, которым вы, очевидно, еще заинтересуетесь, считал, что Барабихина у нас в руках, неудача исключалась.

Рущинский поежился и развел руками.

– И все-таки просчитались, чего-то не учли… Вот, гражданин следователь, и все… по этому делу.

Полковник Дымов подошел к книжному шкафу, вытащил том энциклопедии, перелистал несколько страниц и прочел вслух: «Ягуар – хищное млекопитающее, дикая кошка Нового света, иногда называется американским тигром. Опасен для человека. Свиреп, но труслив. Охотится в сумерки или ночью». Потом вернулся к столу и протянул арестованному лист бумаги:

– Пишите!.. Все, что вы рассказали, – только черновая схема, без подробностей. Начнем с нее… Об остальном поговорим в следующий раз.

Рущинский кивнул головой. Теперь ему было все равно. Подробности? Расскажет подробности. Фамилии, позывные, явки?.. Расскажет и о них…

Сергей Сергеевич распахнул окно. Площадь, омытая недавно прошедшим дождем, казалась нарядной и помолодевшей. Огромная клумба с георгинами и астрами, уже тронутыми первым дыханием осени, придавала площади живописный вид.

Сергей Сергеевич потеплевшим взглядом смотрел в окно, смотрел на людей, на родной город. Потом молча сел за стол… Губы полковника были плотно сжаты, взгляд – жесткий, повелительный. Предстояли долгие часы работы…

В наступившей тишине отчетливо слышался скрип пера Рущинского.