Текст книги "Игра с тенью"

Автор книги: Лев Самойлов

Соавторы: Михаил Вирт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

ГДЕ ПРЕСС-ПАПЬЕ?

Против следователя, положив большие руки на колени, сидел молодой человек среднего роста, ладно сложенный, в дешевом грубошерстном костюме серовато-темного цвета. Мягкий воротник верхней рубашки открывал темную от загара шею. Густые, почти сросшиеся в одну линию брови придавали лицу мрачный вид. Молодой человек непрерывно курил, одну сигарету за другой.

«Нервничает», – подумал Николай Петрович и с удивлением отметил, что Андрея Зотова он представлял себе совсем другим и что этот молодой человек мало похож на того, выдуманного им.

…Сорок второго года рождения, родители умерли, работает техником-геодезистом, окончил одиннадцатилетку и двухгодичные курсы, под судом не был, но привлекался к ответственности за драку на улице. В нескольких строках вся биография. Не богато…

Раскрыть карты сразу, показать, что следствию многое уже известно, или, наоборот, слушать терпеливо и выжидать, дать возможность выговориться, а потом не спеша, уточняя и сравнивая детали, изобличать.

Куликов подосадовал, что так некстати Гончарова вызвали в управление. Ему легче работалось вдвоем с подполковником. Импонировали его уверенность и спокойствие в разговоре с людьми. В делах, которые они вместе вели, бывали случаи, когда следователю становилось по-настоящему трудно идти дальше, и каждый раз с помощью подполковника удавалось находить еще не проторенную дорожку. Да, но это обычно происходило, когда их совместная работа велась, так сказать, синхронно, а сейчас… Реплики Гончарова не дают повода считать, что он полностью согласен с его, Куликова, версией.

Николай Петрович исподволь, незаметно изучал Зотова, еще более убеждаясь в правильности своей версии. С чего начать? От первых слов, от первой фразы зависит не мало. По всем статьям парень вспыльчивый, бешеный, такому ничего не стоит сгоряча ударить, покалечить человека. Глаза цыганские, брови – лес густой, желваки так и ходят, так и ходят… Понял Николай Петрович и другое, что вот так, сразу, на откровенный разговор с Зотовым рассчитывать нельзя.

– Вы знаете, что случилось с Семеном Федотычем Мухиным?

– Узнал в милиции. Меня к вам не повесткой пригласили, а привели. Хорошо, еще наручники не надели…

– Зачем же так! А привели потому, что дело серьезное.

– А позвольте спросить, какое отношение к этому серьезному делу имею я?

– Вот об этом мы и поговорим. Начнем с вашей поездки с Мариной Мухиной в Быково.

Взгляд, который Зотов метнул на следователя, был красноречивей слов.

– Я слушаю вас, – мягко произнес Николай Петрович.

– О чем говорить, об убийстве или о любовных делах? – сквозь зубы процедил Зотов.

– Так ли уж далеки одно от другого, – улыбнулся Куликов и почти дружески заметил: – Я старше и куда опытнее вас. Начните с личного, а там посмотрим.

И Зотов заговорил. Вначале сдержанно, потом взволнованнее, горячее, словно все, что таил, все, что накипело в нем, он черпал ладонями и выплескивал… нате, еще нате, вот вам, копайтесь, ройтесь!

Монолог Зотова часто казался бессвязным. Фразы обрывались на полуслове, оставались недосказанными, но недаром Николай Петрович был искусным слушателем. Не перебивая, он мысленно заканчивал недосказанное, вязал в узелки разорванные ниточки, отметал все, что шло от чистой лирики. И с полотна, на котором Куликов рисовал картину преступления в доме Мухина, постепенно исчезли последние «белые пятна».

…Андрей любил Марину. Такое чувство пришло к нему впервые. Оно было бы счастьем для обоих, если бы было одинаковым. Но любовь Андрея чуточку испугала Марину. Конечно, Андрей Марине нравился. Нравилась его преданность, его безропотное служение всем ее причудам и капризам. Но девушку пугали припадки ревности, раздражали настойчивые требования выйти замуж. Нет, не о таком муже думали Семен Федотыч Мухин и смотревшая на жизнь глазами отца Марина. Спокойный, рассудительный, на десяток лет старше или, во всяком случае, «при деле» – вот каким должен быть ее муж, а не бешеным мальчишкой, с которым приятно провести время, но выходить замуж…

Андрей очень скоро понял, а поняв, резко, иногда грубо, стал осуждать Маринины взгляды на жизнь. Но любовь от этого не уходила, наоборот, росла, хмельная, ни с чем не считающаяся.

Да, в Быкове он не сдержался, наговорил Марине кучу дерзостей, был грех – угрожал. К тому же за соседним столиком какой-то фрукт все время на нее глазами пялился, чуть по физиономии не заработал. Обратно в Москву он и Марина ехали в разных вагонах. С вокзала он на такси подался к ней домой, торопился, хотел до ее прихода поговорить со стариком с глазу на глаз. Как вылез из машины возле их дома, увидел сквозь деревья окно Марининой комнаты, шторку приспущенную, такая обида разобрала, такая горечь прихватила…

Нет, разговора не получилось. Старик и слушать не захотел. Слово за слово, стал угрожать, оскорблять, гнать из дома, замахнулся тяжелым пресс-папье, и тут Андрей не сдержался, вырвал у старика пресс-папье, швырнул в сторону, а самого оттолкнул к окошку. Хорошо еще, закрыто было, а то вылетел бы старик в сад прохлаждаться, благо дождь прошел. Да, видно, не рассчитал удара: старик отлетел, как мячик, может обо что и стукнулся, но он уже ничего не помнит, повернулся и бросился бежать… Вот и все.

Все ли? Николай Петрович задумался. У старика Мухина затылок размозжен чем-то тяжелым. Чем? Ни на одной из вещей, находившихся в комнате убитого, не было обнаружено следов крови. А пресс-папье? Пресс-папье в комнате не было. Следовательно, по логике вещей в тот момент Зотов сообразил, что оставлять эту страшную улику на месте преступления нельзя и унес ее с собой. Какое уж это состояние аффекта!

– Почему и куда вы пытались выехать из Москвы?

– К тетке в Расторгуево. Тяжело было. Понимал, что все рушится. От самого себя бежал…

– Неясно.

– Вот то-то и оно, что неясно.

– Значит, к убийству Мухина вы никак не причастны?

Зотов пренебрежительно пожал плечами и ничего не ответил.

– А ведь Марина Мухина придерживается другого мнения.

– Не говорите чепухи! – резко оборвал Андрей.

– Чепухи? Что же, я дам вам возможность убедиться в обратном.

На этом допрос был прекращен.

ОЧНАЯ СТАВКА

Марина не помнила матери. Мать умерла, когда девочке исполнилось всего два года. Всякое говорили в связи со смертью Мухиной, и о том, что муж ее поколачивал, что был он и привередлив и скуповат сверх меры… всякое. Девочка не интересовалась пересудами, а когда подросла, разговоры уже кончились.

Так всю жизнь и прошагали вдвоем – угрюмый и малообщительный Семен Мухин и набалованная, прехорошенькая Мариша, с годами превратившаяся в очаровательную стройную девушку. Семен Федотыч всегда отличался малоразговорчивостью, таким был и на службе и дома. Только при виде Маришки на его лице, слегка подпорченном оспой, появлялась улыбка, сглаживались морщины на лбу, и он неуклюже, будто спотыкаясь, говорил непривычные слова, вроде: «Царевна ты моя, ну и дочурку вырастил, кто-то твоим прынцем будет…» Семен Федотыч университетов не кончал и особой грамотностью не отличался. Впрочем, в его работе это было бы излишним…

И в школьные годы и позднее девушка ничего не знала о делах отца. До выхода на пенсию Семен Федотыч работал оценщиком в ломбарде, слыл большим специалистом по драгоценным камням и золоту. Мухина изредка навещали незнакомые Марине люди. Если появлялся «визитер», Семен Федотыч, как правило, отсылал дочь в магазин или по каким-либо другим делам, и девушка с превеликим удовольствием уносилась из дома, часто забывая выполнить то, зачем шла. Она отлично понимала, что отцовское поручение только предлог, чтобы спровадить ее. Понимала – и подыгрывала отцу.

Мухин потакал дочери во всем и, пожалуй, впервые отказал ей, когда после окончания школы она заявила, что собирается сниматься в кино.

– Я тебе поснимаюсь! – прорычал Семен Федотыч. – По чужим постелям валяться… отлуплю так, что неделю не сядешь.

В своем примитивном понимании кино Мухин считал тружеников экрана средоточием всех и всяческих пороков. Почему? Этого он и сам себе объяснить не мог… На этом затея с кино кончилась. Марина не настаивала. Нет так нет, подумаешь! И охотно согласилась поступить в комиссионный магазин, где скоро освоила все тонкости торгового дела. В комиссионном она встретилась со случайно забредшим туда Андреем Зотовым…

Если бы сейчас, после смерти отца, Марину спросили, что тревожит и угнетает ее больше всего, она должна была бы ответить так: испуг, боязнь остаться одной. Ведь до сих пор, даже будучи взрослой, она шла по жизни, опираясь на плечи отца. Ах, как корила она себя за легкомыслие, за то, что тянулась к танцулькам, гулянкам, мальчишкам, за то, что не приглядывалась к тем, о ком говорил отец, – к тем, кто постарше, посолиднее, кто смог бы стать для нее завидной партией.

Марину охватывала лютая злоба на Андрея. Было жаль отца, жаль самое себя – теперь с жизнью она один на один, надеяться не на кого… Подлец, мальчишка, вот и получай по заслугам! Негодяй!

Она охотно подтвердила следователю прокуратуры свои первоначальные показания о том, что считает виновным только Зотова. Она вспоминала новые подробности из разговора с ним. Вновь рассказывала о его неуравновешенности, о приступах ревности, о ненависти к ее отцу.

И Николай Петрович Куликов, обстоятельно записывая показания Марины Мухиной, убеждался в своей правоте. В схеме, начерченной следователем, царила полная ясность.

…В черном платье, гладко причесанная, побледневшая и осунувшаяся, вошла Марина в кабинет Куликова. Николай Петрович сочувствовал посетительнице. Но не вызвать ее сегодня было нельзя. Зотов упорствует, на допросах все начисто отрицает, не верит, что его Марина могла дать показания против него.

Неторопливые и обстоятельные ответы Мухиной, сдержанность, которую она проявила, успокоили Куликова. Теперь он был почти уверен, что очная ставка пройдет без истерик. Николай Петрович их органически не переносил. Марина отлично владела собой и только один раз не сдержалась и на вопрос об отношении к Андрею ответила запальчиво и зло:

– Я его ненавижу!

На очную ставку Марина согласилась без всяких колебаний. Николаю Петровичу даже стало как-то не по себе, когда, пожав плечами, свидетельница заявила холодно и отчужденно:

– Если нужно, пожалуйста. Я в лицо ему скажу, что он убийца и что я рада буду, если его расстреляют.

Когда Зотова ввели в кабинет и он увидел сидевшую возле стола Марину, он, не скрывая радости, возбужденно заговорил, глядя на нее, обращаясь только к ней:

– Понимаешь, Маринка, меня черт знает в чем обвиняют. Это же даже смешно подумать…

Марина молчала. Вместо нее подал реплику следователь:

– Не думаю, чтобы это было очень смешно, гражданин Зотов. Убийство – не такая уж веселая шутка.

– Извини, Мариша. Я неудачно выразился, – виновато сказал Зотов, даже не посмотрев в сторону Куликова.

Куликов попросил Зотова сесть напротив Мухиной, провел обычный опрос взаимного опознания, и потянулась цепочка ранее обдуманных, тщательно отработанных вопросов задержанному и свидетельнице, свидетельнице и задержанному, вопросов нехитрых, но точно нацеленных.

Ездили ли вы вместе в Быково, шел ли разговор о браке, грозили ли вы? На все эти вопросы следовали утвердительные ответы, без колебаний, раздумий.

– Зачем вы поехали на квартиру к Мухину?

– Хотел объясниться, поговорить.

– Но вы же знали, что это безнадежно.

Молчание.

– Гражданка Мухина, Зотов знал, что его приезд к вашему отцу бессмыслен? Как вам это кажется?

– Конечно, знал. Я ему десятки раз говорила, что отец и слышать не хочет, чтобы мы поженились, да я и сама ни за что бы за него замуж не вышла. Тоже мне муж нашелся!

– Это к делу не относится, – остановил ее Куликов. – Кто вас впустил в квартиру, гражданин Зотов?

– Какая-то гражданка. Видать, живет там. А впрочем, не знаю. Она была в пальто и косынке. В черном, как монашка.

– Это Клавдия Ивановна, наша соседка, – пояснила Марина, – она, наверное, только что вернулась из церкви.

– В комнате у Мухиных никого не было?

– Никого.

– Гражданка Мухина, когда вы уходили, ваш отец никого не ждал?

– Никого.

Вопрос – ответ. Вопрос – ответ, и все бесспорнее устанавливается тяжкая вина Андрея Зотова, в слепой ярости поднявшего руку на старика Мухина.

С особой тщательностью расспрашивал Николай Петрович о вероятном орудии убийства, тяжелом пресс-папье, загадочно исчезнувшем из комнаты. Однако ничего нового по этому вопросу он от Зотова не услышал.

– Да, было такое, – как заведенный твердил Зотов.

И снова повторял о том, что старик схватил пресс-папье, замахнулся, хотел ударить им его, Зотова, что он вырвал тяжелый предмет, швырнул в сторону, а самого хозяина тряхнул за грудки и оттолкнул к подоконнику. На этом, со слов Зотова, все кончилось. Он бросился бежать из комнаты, из квартиры, ничего не видя, не слыша.

– Но вот что странно, гражданин Зотов, пресс-папье в комнате нет, точно его никогда в комнате и не было. Куда оно делось? Вспомните, может, вы не бросили его, а прихватили с собой. С перепугу, так сказать. Ударили старого человека, схватили пресс-папье и побежали…

На этом месте очную ставку пришлось прервать. Марина как бы вновь увидела и пережила случившееся: занесенное рукой убийцы тяжелое пресс-папье, разбитая голова отца… Заливаясь слезами и показывая на побледневшего как полотно Андрея, она закричала, запричитала:

– Это он, он убийца! Папа, дорогой, прости меня! Я, я одна виновата!

Пока Куликов отпаивал Марину, уговаривал и успокаивал ее, с Зотовым происходило что-то странное. Поначалу согнувшийся под градом упреков, проклятий и обвинений, он постепенно выпрямлялся, расправлял плечи, на лице появлялась глумливая улыбка. Когда через минуту-другую следователь хотел о чем-то спросить его, Зотов, махнув рукой, не меняя выражения лица, сказал:

– Ладно, ваша взяла. Пишите, я убил. А пресс… выбросил.

– Куда?

– В окно. Хватит. Точка!

– В окно? – переспросил Куликов.

– А то куда же, проглотил, что ли?! – грубо отрезал Зотов.

В ГОСТИ НА ПЕТРОВКУ, 38

В часы, когда Николай Петрович Куликов доводил до логического конца разработанную им версию, на другом конце города происходило следующее.

Виктор Лунев, щупленький парнишка с невыразительными чертами лица и коротко остриженной головой, проснулся в самом радужном настроении. И хотя спал он мало и плохо – заночевал у сестры, – все равно настроение было праздничное. Похоже на то, что жизнь наконец-то улыбнулась ему. Сегодня он должен получить еще десятку. Итого двадцать рублей за два дня. Ого! Недурно!

Виктор стал не спеша собираться, чтобы успеть к восьми часам по знакомому адресу.

И до чего же быстро он профинтил зарплату плюс отпускные! Нет, теперь он будет умнее. Хватит рублевки раскидывать. На работу можно сейчас не устраиваться. Не к чему спешить. Да и некуда пока. Ведь это он только так, для фасону говорит, что не поладил с нормировщиком, на самом деле захотелось ему пожить вольно, чтобы каждое утро не топать на завод. Работа что, в лес не убежит. Как это в картине один хохмач говорит: «Где бы ни работать, лишь бы не работать». Точно! Тем более что мать в санаторий уехала. Легче Витьке без нее. А то пристает: «Витя, зачем пьешь!» Да еще всплакнет.

А десять рублей – вещь хорошая. Приятно подойти с независимым видом к стойке, заказать стопку, две кружки пива, пяток бутербродов и, не считая сдачу, сунуть ее в карман. Потом небрежно дружку, собутыльнику: «Угощайся…» Затем, приняв таинственный вид, коротко: «Да, тут одно дельце сварганил…»

Житуха!

Надев свой черный парадный костюм с немного короткими рукавами, лихо заломив кепку ядовито зеленого цвета, с таким маленьким козырьком, что на голове она превратилась в нечто среднее между блином и беретом, Лунев вышел на улицу.

Сначала на метро, потом автобусом, он доехал до Октябрьского поля. Знакомым проходным двором вышел на тихую, тенистую улочку, пересек ее и пошел вдоль низеньких заборов, за которыми бурно росли кусты смородины. Пройдя шагов двадцать, Виктор увидел нужный ему дом. И сразу же остановился как вкопанный. Странное и непривычное оживление. Две девочки пытались заглянуть в одно из окон. То одна, то другая подтягивались на руках. У входа стояла уже знакомая Луневу женщина, та самая, что вчера открывала дверь.

Неподалеку от домика, за деревьями, Виктор приметил молодого человека в белой рубашке. Тот внимательно посмотрел на него и сразу же отвел глаза. Худо. В то же мгновение обостренный слух уловил чьи-то слова: «Всю ночь милиция работала. Шутка ли, такое преступление…»

Смутно, потом все отчетливее росло ощущение еще не распознанной опасности.

Нужно тикать… Виктор резко повернулся и пошел от дома, невольно ускорив шаг. Он прошел мимо проходного двора, мимо нескончаемых палисадников, маленьких домишек. «Скорее, скорее!» – торопил он себя.

Оглянулся. Вдали, мягко ныряя на ухабах, шла легковая машина. «В чем дело? – стал корить себя Лунев. – Чего я испугался?»

И снова в памяти всплыл внимательный молодой человек в белой рубашке. Почему? Виктор не смог бы объяснить. Пристальный, мгновенно отведенный взгляд. Все настораживало, все было подозрительно. Нет, правильно сделал, что смотался, пока тетка, открывавшая ему вчера дверь, не заметила. Правильно…

Мягкое шуршание шин заставило оглянуться. Серая «Волга» обгоняла его, держалась впритирку к тротуару, по которому он шел. Виктор хотел было рвануться в сторону, но не успел. Из медленно идущей машины выскочили два человека, один из них – тот самый, в белой рубашке, и взяли его с двух сторон под руки.

– Без паники, парень, спокойно. Вот так, по-хорошему, – негромко сказал один из них.

Попытка упереться ногой в подножку машины ни к чему не привела. Тот, кто был в белой рубашке, легонько приподнял его ногу, и через мгновение Лунев полулежал на мягком сиденье.

Шофер рванул с места, не обращая внимания на ухабы немощеной улицы.

– Проверь, нет ли оружия? – и руки одного из молодых людей умело ощупали пиджак и брюки Виктора.

– Ничего нет.

– В чем дело? – голос Лунева звучал тихо и хрипло. – В чем дело, ребята?

– Все в порядке. Мы из уголовного розыска. Приедем на место, разберемся.

Ясно. Влип. Но в чем дело? В доме Мухина что-то произошло. Но что? И почему эта история касается его? Что он сделал? Непонятно. Может, схватили потому, что вчера был у Мухина? Так разве это преступление?

Немного успокоившись, Виктор осмотрелся. За окнами мелькали дома, зеленая листва Ленинградского проспекта, прохожие, встречные машины. На площади Маяковского ненадолго задержал светофор. С Пушкинской машина свернула влево. Все ясно. Как говорится, вопросов больше нет: едем в гости на Петровку.

Машина остановилась у дверей желтого здания.

– Прошу… приехали.

Молодой человек в белой рубашке вышел первым и, стоя на тротуаре, стал ждать, когда, наконец, выйдет Лунев. Второй сопровождающий последовал за ними. «Волга» отъехала.

– Вот это я понимаю! – прикинулся довольным Лунев. – Езда с ветерком, жалко выходить, спасибо за проезд. А то возьмешь такси, тянет, тянет. А почему? Деньгу́ нагоняет.

– Пошли.

Они шли садом по асфальтированной дорожке вдоль аккуратно подстриженных газонов. Справа тянулось большое здание, выкрашенное в беловато-желтый цвет. Окна многих комнат были открыты, на ветру трепетали полуспущенные занавески. Поднялись по ступенькам мимо колонн и очутились в узком, длинном коридоре. Почти в самом конце остановились. Молодой человек тихо приоткрыл дверь и заглянул внутрь.

– Можно? – сказал он, и они вошли в небольшую комнату с одним окном, в которой всего и было обстановки – стол и несколько стульев.

– Садитесь, документы есть?

– А я их с собой не ношу.

– Ваша фамилия?

– Лунев Виктор Алексеевич.

– Где живете, работаете?

Виктор назвал адрес. Молодой человек записал, потом сказал:

– Посидите. Выходить из этой комнаты не разрешается, – и вместе со вторым сотрудником вышел в коридор.

«Доверяют», – усмехнулся Лунев. Немного посидев, он встал, глянул в окно. Комната выходила во внутренний двор здания. Асфальт двора местами темнел сырыми пятнами, не успевшими просохнуть после недавней поливки.

Пока Лунев ехал в машине, у него не было возможности обдумать, как вести себя, о чем молчать, о чем говорить. Все было слишком неожиданно. Ясно одно: приглашение на Петровку связано с какой-то чертовой историей, случившейся в доме Мухина. Что там произошло и не замешаны ли здесь те «двое»? А что, если «те» арестованы? От одной этой мысли Лунев даже похолодел. Они будут болтать всякое о нем, но он же в действительности ничего плохого не сделал. Кто он? Пешка, мальчишка для посылок. Да, но здесь могут этого не знать…

И, перебирая в памяти события последних дней, Лунев решил, что ему для собственного же его спасения нужно, и как можно скорее, отмежеваться от тех двоих. Они сами по себе, а он сам по себе.

Запутавшись в догадках и предположениях, Лунев приуныл. Он даже обрадовался, когда вернулся один из сопровождавших и предложил следовать за ним.

Молча прошли длинный коридор, свернули направо и остановились у двери, как две капли воды похожей на остальные. Молодой человек негромко постучал, приоткрыл дверь и спросил:

– Разрешите, Федор Георгиевич?

Лунев перешагнул порог.