Текст книги "Позорная история Америки. «Грязное белье» США"

Автор книги: Лев Вершинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Конец Хитрова рынка

Ничего больше, – но Хорсмэнден сделал стойку. Был разыскан, взят под стражу и отправлен в СИЗО Цезарь вместе с Пегги, там же оказался и Принц, и при допросе все трое признали себя виновными в кражах, грабежах и знакомстве с Каффи. Но, поскольку причастность к пожарам они отрицали категорически, Хорсмэнден вновь начал раскручивать Мэри, на сей раз уже жестко, требуя имен, подробностей и угрожая, если не будет колоться, посадить в тюрьму на много лет. Какое-то время девушка отпиралась, но следователь, – видимо, нутром чуя, что свидетель знает больше, чем говорит, – то орал, то мучил вопросцами с подходцем, то угощал дефицитными булочками, и в конце концов мисс Бартон запела. По ее словам, «джин-клуб», еще какие-то рабы, ей неизвестные, и белые бедняки (несколько имен прозвучало) не раз обсуждали в таверне, как хорошо было бы поджечь город, под шумок пограбить богатые дома, бежать к испанцам. Сам же Хагсон, по ее словам, не только знал об этом, но и готов был за 30 % добычи подготовить подельникам шхуну для бегства.

Этого было уже достаточно, чтобы ставить в известность отцов города. Правда, доказательств правдивости сведений Мэри не было никаких, а при общем допросе она путалась и плакала, но чиновники очень боялись бунта негров (1712-й они помнили все), а еще больше боялись новых пожаров, поэтому большинством голосов было принято решение ей верить. Помимо этого, разумеется, была назначена награда любому, кто сообщит информацию, способную предотвратить заговор: 100 фунтов полагалось белому, 45 фунтов свободному негру или индейцу и 20 фунтов плюс свобода рабу. Это было очень щедро, и свидетели пошли чередой, – в основном, конечно, ничего не знавшие, но кое-кто и с полезными сведениями, на основании которых были арестованы еще несколько десятков черных и белых. Между тем 2 мая Цезарь и Принц, по-прежнему отрицавшие какую-то связь с поджигателями, были приговорены к смерти за воровство и грабежи, а на следующий день в городе запылали сразу семь амбаров, причем у седьмого с поличным, – просмоленными тряпками и огнивом, – в руки толпе попались два негра, тотчас, без суда и следствия брошенные в огонь, и обывательский страх начал переходить в истерию. 6 мая, выслушав смертный приговор за соучастие в грабежах, «в страхе за свою жизнь решили поговорить о поджогах» Хадсон и Пегги, в связи с чем исполнение приговора было отсрочено. Вслед за ними о готовности сотрудничать со следствием заявили несколько негров, заточенных в подвалах СИЗО, а вот Цезарь и Принц, упрямо стоявшие на своем, – «Грабили, но не жгли!» – 11 мая пошли на эшафот. С «джин-клубом», доставившим столько хлопот приличным гражданам Нью-Йорка, было покончено, но дело о поджогах только набирало обороты, и на м-ра Хорсмэндена коллеги смотрели как на спасителя, без опыта и решительности которого все пропадут. По сути, он стал неформальным, но общепризнанным главой суда, и на начавшемся, наконец, процессе о поджогах главную роль играл именно он.

Отметим следующее. Некоторые исследователи (в основном чернокожие) склонны именовать заговор 1741 года «выдумкой белых», с этой версией не согласно подавляющее большинство их коллег. Ибо протоколы и бесспорные факты поимки нескольких поджигателей с поличным однозначно подтверждают: этот самый заговор, хотя и не такой масштабный, каким его представляли, в самом деле, был, и Хорсмэнден, действительно, стремился раскопать его до корешков. Собственно, уже первая пара обвиняемых, Каффи (с которого все началось) и некий Квако, сперва пытавшиеся все отрицать, при перекрестном допросе поплыли и запутались в оправданиях, – несмотря на то, что владельцы, респектабельные белые люди, чьих показаний в защиту обвиняемых в другое время хватило бы с избытком, пытались отмазать ценную собственность. В итоге оба, естественно, получили вышку и, выслушав приговор, заявили, что умирать не хотят и готовы назвать имена соучастников, чтобы сотрудничеством с судом подтвердить раскаяние и заработать жизнь. Судьи, в принципе, не возражали, но возражала разъяренная толпа горожан, орущая под окнами, и сделка не состоялась: 30 мая Каффи и Квако ушли в небытие. Однако следствие уже не очень нуждалось в их раскаянии: число готовых сотрудничать росло, арестованные наперебой отмазывали себя, топя друг друга, и хотя некоторые свидетельства были явными наветами, кое-что подтверждалось основными фигурантами. В частности, очень ценные показания дали Джон Хагсон и Пегги-Керри, однако «по совокупности мерзких преступлений» их все же не помиловали, а отправили на виселицу 12 июня.

Никогда больше!

Что интересно, хотя судьи стремились держать события под контролем, люди, предполагая, что от них утаивают что-то важное, бесились, подозревая всех и каждого; в какой-то момент происходящее перешло в форменный психоз, который немногие, сохранившие здравомыслие, сравнивали с «ведовским процессом» в Салеме, уже тогда считавшимся позором Америки. И весь этот кошмар весьма умело модерировал Хорсмэнден. Он не жаждал крови, тщательно отделяя тех, против кого были реальные улики, а следовательно, заслуживших петлю, от попавших под раздачу случайно, однако волну арестов и доносов поощрял. По мнению ряда исследователей, используя момент для чистки города от уголовников, а кое-кто уверен, что для повышения собственного политического веса. И получалось, благо Мэри Бартон сидела у него на коротком поводке, по требованию вспоминая все более яркие детали. Вроде, скажем, намерений уже повешенных Цезаря и Принца никуда не бежать, а учредить в Нью-Йорке свое королевство, поделив дома, мастерские и белых женщин. Это, конечно, был явный бред, но только не при наличии официального решения магистрата считать все показания мисс Бартон «достоверными». Так что к середине августа в тюрьме, – вернее, в пяти огромных амбарах, потому что тюрьма уже не вмещала арестантов, – по обвинению в причастности к заговору сидела половина негров Нью-Йорка старше 16 лет. И при этом лавина доносов нарастала с такой скоростью, что чиновникам пришлось принимать не все, как в июне, а только те, содержание которых подтверждало уже имеющиеся.

К концу лета попасть под арест, по словам современника, «было проще, чем осушить кружку пива», и поджоги были уже не главным поводом для обвинений; в моду вошло ловить испанских шпионов. Но это полбеды. Беда, что вешали уже не только при наличии оснований. По глупейшему навету казнили и пятерых смирных, ни в чем сомнительном не замешанных «испанских негров», пленных матросов, оказавшихся в рабстве, поскольку были очень смуглыми. Несчастные моряки пытались оправдываться, объясняя, что они свободные подданные Его Величества короля Испании, так что ни в каких беспорядках не заинтересованы, а ждут окончания войны, когда Мадрид их выкупит. Но не помогло. Напротив, к обвинению в поджогах добавились подозрения в их организации, и бедолаги пошли на эшафот. Не повезло и некоему Джону Ури, англичанину, себе на горе, прибывшему в Америку незадолго до событий, да еще и учителю латинского языка по профессии. Это само по себе, еще до пожаров, тревожило неграмотных соседей, рассудивших, что если человек знает латынь, то, следовательно, католик или даже иезуит. Но до пожаров все как-то обходилось, а теперь Хорсмэнден, в очередной раз допросив Мэри Бартон, срочно вспомнившую, что видела м-ра Ури в таверне, где он «о чем-то шептался с Хагсоном», приказал взять латиниста под арест, как вероятного испанского шпиона, и дело пошло в суд. Там, правда, выяснилось, что подсудимый вовсе не католик, а протестант из какой-то редкой секты, латынь выучил в Оксфорде, знакомых в Нью-Йорке, кроме людей, чьих детей обучал, не имеет, а негров вообще боится. К его доводам кое-кто из советников даже прислушался, да и сам Хорсмэнден настаивал только на высылке, но по городу пошла новая волна слухов о «жутком испанском подполье, которое намерено продолжать поджоги», и 31 августа учителя, смерти которого требовали массы, на всякий случай вздернули.

Впрочем, умер несчастный не зря. Отцы города наконец сообразили, что теряют контроль над ситуацией: доносы шли уже не на рабов, а на их владельцев, в том числе родню советников и судей, а также на лиц, близких к губернатору, а Мэри Бартон, видимо, выйдя из-под контроля, перестала слушаться Хорсмэндена, зато начала «вспоминать» о появлении в таверне Хагсона столпов нью-йоркского света. Причем не по именам, а по очень общим приметам. В обычное время от такого отмахивались, но официальный карт-бланш на «достоверность» ее показаний угрожал реальными неприятностями очень многим. Кроме того, появились и доносы на ведьм, а это уже напоминало Салем, и было ясно, что, если дать ход хотя бы одному «ведовскому делу», дальше уже будет плохо всем. В такой ситуации, после долгого и сложного совещания с участием губернатора решено было понемногу спускать на тормозах. В официальной газете колонии появилось специальное сообщение: следствие закончено, виновные изобличены и наказаны, все остальные по милости властей оправданы, а рабская биржа переносится в Чарльстон. Появились поименные списки казненных. 13 негров сожгли по приговору суда. Поскольку костер по закону полагался только за поджог, а цифра довольно скромна, все исследователи признают, что речь идет о поджигателях, взятых с поличным, и тех, на кого они показали как на сообщников; еще двое сгорели «волею народа» на месте преступления. 19 черных и 5 белых (из них две женщины), так или иначе связанные с заговором, – повешены (что шестеро пострадали невинно, естественно, не поминалось). И наконец, еще 72 черных и семеро белых, – что-то знавших, но не сообщивших властям, – изгнаны из города без права на возвращение. По мнению историков Нью-Йорка, резкое (хотя и временное) падение вслед за тем уровня преступности дает основания думать, что власти под сурдинку избавились от криминальных авторитетов. Раздали и слонов. Мэри Бартон, несколько месяцев посидев в дурдоме, по выписке получила от города 100 фунтов, которые потратила на выкуп из кабалы и на приданое. Дэниэл Хорсмэнден, удостоившись похвалы губернатора и Лондона, пошел на серьезное повышение. А поджоги прекратились навсегда, да и черных бунтов больше не случалось.

Глава 9
Обратной дороги нет

Товар особого рода

Начнем с Африки. Великая эпоха, оборвавшись с присоединением Португалии к Испании в 1581-м, уже не повторилась. Вновь обретя себя 60 лет спустя, Лиссабон перестал играть в великую державу и, восстановив контроль над факториями в Африке и Азии, занялся мирной торговлей. Изменилась ситуация и в джунглях, где в связи со всем этим распалось могучее царство Конго, многолетний партнер и вассал португальцев, о котором мы с вами обязательно поговорим, но в другой книге. Пока же ограничимся констатацией: вместо обширной, очень сильной державы, поставлявшей европейским торговцам тысячи рабов, возникло множество маленьких, быстро теряющих налет «цивилизованности» княжеств. То есть формально Конго считалось единым, формально оставалось вассалом португальской короны и (формально же) «жемчужиной в папской тиаре», но времена жабо, камзолов, обучения знатной молодежи в Коимбре и прочих атрибутов «европейскости» канули в Лету. Внуки черных графов, маркизов и обычных фидалгу вернулись к быту прадедов, хотя о днях былого блеска пытались не забывать. По-прежнему исповедовали Христа (после отъезда иезуитов с серьезными элементами язычества), культивировали дико искаженный португальский язык, по понятиям тех мест, свидетельствующий о принадлежности к высшему обществу, и, в общем, по-прежнему считали себя равными заморским друзьям. Которые, правда, теперь с этим едва ли были согласны.

Сложилось за «век просвещения» и особое сословие сесе (бродяг), профессиональных и потомственных воинов, со своим кодексом чести, особым языком кунгала, смеси португальского и местных наречий, а также фанатичным преклонением перед Девой Марией, считавшейся небесной заступницей корпорации. В понимании аборигенов и португальцев сесе считались чем-то типа дворянства, жизнь же бродяжья складывалась по-разному, в зависимости от места обитания. На юге, в Матамбо, Нгези, Касанжи и других мелких «королевствах», где власть держалась крепко, «сесе», как должно, держались сеньоров, образуя почти классическую феодальную лестницу. А вот на изорванном усобицами севере, уже давно не подчиняющемся власти мани-конго, они бродили туда-сюда, чаще отрядами, а порой и в одиночку, предлагая свои услуги вечно воюющим между собой мелким мани, но нигде не оседая насовсем. Услуги их обходились недешево, но недостатка в желающих нанять не было: войны в джунглях шли постоянно, а сесе, в отличие от сусо (черни), владели навыками обращения с огнестрельным оружием (свои ружья они чтили наряду с крестом и идолами, заменявшими иконы), умели изготовлять порох, лить пули, сражаться в строю – и так далее.

Так что мани, имевший много сесе, мог уверенно смотреть в будущее. Ну и, конечно, пополнять бюджет за счет основного экспортного товара. Ибо потребность белых в невольниках росла из года в год; оптовики из Луанды просили еще и еще, отправляя закупленное в Бразилию и в британские колонии Нового Света. Более качественным товаром считались «ангольцы» из внутренних районов – оторванные от корней и в первые же недели сломленные «курсом молодого раба», они, в отличие от конголезцев, считались в кругу оптовиков «смиренными». Зато товар с севера, который традиционные партнеры пригоняли сами, обходился гораздо дешевле. Так что брали охотно, тем паче что в северных поставках нет-нет да и попадались дружинники побежденных мани, которых победитель почему-либо решил не брать к себе. С этими обращение было особым. Их отсортировывали в отдельный загон, копили, формируя банда по 10–15 голов, хорошо кормили, не обижали, позволяли заниматься привычными физическими упражнениями, – и ждали VIP-клиентов.

И все, как один, в белых штанах

Чуть-чуть о Бразилии. Еще не столь в те времена огромная, она тем не менее растянулась на половину западного побережья Южной Америки и жила своей, особой жизнь. В городах, считавшихся крупными, сидели португальские чиновники, ведавшие чем положено, особенно вопросами таможни и налогов, однако стоило путешественнику углубиться на пару миль от городской черты, и мир становился совсем иным. Дикая, еще не освоенная природа, голые, вовсе не затронутые хоть какой-то цивилизацией аборигены и гигантские владения «фазендейру», считавших себя на своей земле королями ничуть не худшими, чем тот, кто стоит у руля в Лиссабоне. Собственно, именно они, без всякого вмешательства государственных структур, подчас вопреки требованиям метрополии, посылали экспедиции в лесную глушь, осваивали дебри Амазонии и Минас-Жераис, расширяя владения португальской короны, однако жили своей жизнью, то дружа с соседями против индейцев, то воюя между собой за участки расчищенных земель. Нетрудно понять, как велика была у этих «самих себе монархов» нужда в обученных (своих учить времени не хватало, да и кого учить?) воинах. Так что представители этой категории заказчиков, прибыв в Луанду для закупки «банда», за ценой особо не стояли. Не скупились и после. Судя по документам, условия транспортировки сесе крайне отличались от условий перевозки обычного «черного мяса»: смертность была на порядок ниже, в составе команды обязательно числился лекарь, корабли, никуда не заворачивая, шли прямиком в Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро.

А уж там покупки чуть ли не с корабля на бал, принеся клятву верности хозяину, с этого момента считавшемуся новым (ну и что, если белый?) мани, получали оружие и отправлялись куда пошлют. Кто-то в лес, бить индейцев, кто-то охранять караваны от разбойников-жагунсо, а кто-то, конечно, оставался и при усадьбе. Но, разумеется, не при мотыге, а при том же мачете и доброй плетке, на страх сусо, которые хоть в Африке, хоть в Америке один черт, холопами были, холопами и помрут. Собственно, по данным Антониу Баррозу, досконально изучившего эту проблему, рабство сесе на фазендах, как правило, не длилось более пяти лет, причем воины, живя в общей казарме, имели и собственные хижины, и право на личную женщину из числа рабынь по их выбору, и долю от добычи. Им не запрещали даже (конечно, с условием не попадаться) промышлять разбоем, а время от времени перепадали и какие-то премии. Короче говоря, каждый, хорошо себя проявивший и уцелевший в стычках, имел шанс рано или поздно выкупиться на волю. А уж выкупившись, взять в аренду у бывшего хозяина, а ныне «падрона» участок земли с парой рабов, выкупить сожительницу, а то и жениться на португалке из бедных (расовыми нюансами бразильские колонисты голову в те времена еще не забивали), – и жить-поживать. Известны даже случаи возвращения бывших «бандейру», не воспринявших реалии «цивилизованного мира», обратно в Конго, где их рассказы о далекой сказочной Бразилии производили должное впечатление. Согласно документам, опубликованным тем же Баррозу, среди вовсе уж неприкаянных сесе даже возникла мода самим идти в Луанду и продаваться в рабство, вернее, вербоваться в «рабы на срок», – за перевоз, обычно на те же пять лет. Ясно, что подобный контингент оптовики из Луанды готовили исключительно для экспорта в Бразилию. Однако в жизни, как известно, случаются сбои…

Накладочка

Как получилось, что одна из таких групп вместо Сан-Паулу или Рио летом 1738 года оказалась сперва в Вест-Индии, а затем и в Чарльстоне, центре колонии Южная Каролина, позже пытались выяснить, но до конца так и не установили. Главная версия: дескать, во время перехода через Атлантику скончались и капитан португальского работоргового судна, и представитель фирмы-импортера, после чего осиротевшая команда, не разбираясь в конъюнктуре рынка, решила сбыть чужой товар в свою пользу. Невольники были спешно и недорого реализованы на Ямайке, а выручка честно поделена, после чего матросы разбежались кто куда, – и все были довольны. Даже сесе, не понимавшие, в какой переплет попали. Прозрение, однако, наступило очень быстро, и уже поздней осенью полетели первые ласточки. Оказавшись на плантации некоего мистера Катера, конголезцы, попав на поля, попытались разъяснить глупому мани, что мотыжить землю не только не умеют, но и не могут, поскольку для сесе это занятие недостойное. Естественно, поняты не были (да и не знал почтенный WASP кунгала), зато – поскольку соотношение белых и черных в колонии было примерно 1:30, в связи с чем вольности пресекались на корню, – были нещадно выпороты, как лентяи. Пришлось ломать гордость и брать мотыги.

Под Рождество выявились новые разногласия. Колонисты, в принципе, уделяли мало внимания, кому и как в редкие часы досуга молятся «черные орудия», так что если кто-то из «ангольцев» хотел оставаться язычником, он им благополучно оставался, но «римскую блудницу», как и положено добрым протестантам, не любили. Так что просьба «черного мяса» насчет падре и часовни, поскольку добрым католикам без мессы и причастия никак, хотя и была кое-как понята, прозвучала, мягко говоря, вызывающе. Терпеть «проклятых папистов» в перечне домашнего хозяйства было категорически невозможно. Наглецов опять высекли, уже всерьез. Но намек понят не был. Под Пасху следующего, 1739 года некто Джемми, парень особо грамотный (он неплохо знал настоящий португальский и даже умел писать) и выдвинувшийся за истекшие месяцы в лидеры, перехватив у дороги коляску вице-губернатора, ухитрился передать ему письмо на предмет того, что всякому терпению есть предел. Текст записки, сохранившейся в архиве Чарльстона, давно опубликован. Типа, презренных лесных дикарей и жалких сусо в поля гонять сам Господь велел, но мы, 23 человека (список прилагается), совсем не то, что вы, сеньор, думаете, мы – дворяне, в связи с чем убедительно просим, во-первых, нас вооружить и использовать как должно, во-вторых, выделить женщин, без которых совсем туго, в-третьих, предоставить все же возможность приобщаться Господу по-человечески, но главное, или платить какие-то деньги, чтобы мы могли выкупиться, или позволить грабить врагов господина, или, еще лучше, поскорее продать в Бразилию.

Реакция оказалась такой, какой только и могла быть. Вице-губернатор счел случившееся дико смешным анекдотом и угощал им приличную публику, естественно, даже не подумав реагировать. Да и письма не прочитав, поскольку языком Камоэнша не владел вовсе. Мистеру Катеру о случившемся сообщить то ли позабыли, то ли не сочли нужным, так что на сей раз никого не били, но «банда», некоторое время обождав и ничего не дождавшись, решила не ждать милостей от природы. Тем паче им уже было известно, что не слишком далеко от негостеприимной Южной Каролины лежит Флорида, где живут испанцы, которые почти португальцы и которые смелых черных парней, рискнувших к ним бежать, обратно не выдают, а напротив, дают им землю. Что было чистой правдой: Англия с Испанией в то время жестоко враждовали, так что доны из Сант-Агустина были рады подложить соседям свинью, заодно и увеличив число подданных. Они даже засылали на британские плантации агитаторов, сманивавших рабов. Скорее всего, уже знал Джемми с друзьями и что уйти трудно: конный пешего быстрее, к тому же в Чарльстоне на такие случаи имелись специальные, натасканные на негров собаки, а в лесу еще и обитали «цивилизованные» индейцы-чикасо, охотно ловившие беглецов. Кара же за побег полагалась неслабая. Поэтому побеги случались нечасто. Но сесе, в отличие от сусо, к таким вещам относились спокойно.