Текст книги "Позорная история Америки. «Грязное белье» США"

Автор книги: Лев Вершинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Бои местного значения

Летом 1739 года, когда за драку с белым надсмотрщиком заклеймили некоего Бартоломью, сразу после этого убившего себя (для сесе клеймо было позором хуже смерти), терпение кончилось. 9 сентября, за час до рассвета, 22 конголезца и 5–6 примкнувших к ним ангольцев, собравшись на берегу реки Стоно, двинулись в Чарльстон. Джемми, похоже, был толковым штабистом и ситуацию держал под контролем, – к счастью семьи Катер: на хозяев у бунтовщиков имелся большой и острый зуб, но усадьба располагалась довольно далеко от поселка, а город лежал в другой стороне, так что мелким пожертвовали ради крупного. Момент тоже выбрали удачнее некуда: в Чарльстоне только-только пошла на спад эпидемия малярии, несколько десятков белых скончалось, выжившие приходили в себя, так что силы противника были ослаблены. На успех работал и воскресный день – почти все белые поутру отправились слушать проповедь, оставив дома ружья (29 августа был принят закон, предписывавший колонистам не расставаться с оружием даже в церкви, но вступал в силу он только с 29 сентября, и Джемми, как показали позже пленные, об этом знал). Наконец, воскресенье было не простое, а день рождения Девы Марии, так что святая именинница, как предполагалось, не может не помочь детям своим.

По первому времени, кстати, и помогла. Построившись в колонну по два, невольники под желто-зелено-черным флагом Королевства Конго, «сшитым из двух украденных у честных женщин юбок», и транспарантом «Честь или смерть!», скандируя по-португальски «Свобода!», беглым шагом двинулись в город. Вошли, с ходу, убив двух сторожей, захватили оружейную лавку некоего Хатчинсона, удачно расположенную на окраине, став обладателями 11 ружей, семи пистолетов, двух мешков пороха, короба пуль и нескольких армейских сабель. Затем взломали ворота находившегося по соседству питомника и зарубили девять собак, натасканных на поиск беглых. Меткой стрельбой распугали сунувшихся было на крики горожан, и – по-прежнему, как вспоминали очевидцы, «быстрым шагом, вприпрыжку, но не теряя строя», – выслав авангард и прикрывшись арьергардом, взяли курс на юг, обрастая по дороге толпой чернокожих. Кстати, не только добровольцев – на следствии выяснилось, что специально сесе никого не звали, видимо, не чая прока, однако нескольких дюжих сусо заставили присоединиться угрозами (самим тащить мешки с порохом и пулями, видимо, как и дома, было невместно). Специально вроде не убивали, но семь плантаций, случившихся на пути, разорили дотла, забрав опять же ружья и уведя рабов. К следующему утру под конголезским знаменем во Флориду топало человек восемьдесят, а то и больше, первый конный отряд – 9 бойких колонистов, полагавших, что толпа рассеется при первых выстрелах, – наткнулся на ответный огонь, потерял двоих ранеными и лошадь и счел за благо отступить.

Весть об этой стычке задержала выступление уже собравшихся в Чарльстоне трех десятков белых на несколько часов: хозяева ждали подкреплений, а колонна невозбранно маршировала еще сутки, пока 11 сентября уже куда более серьезная погоня (59 стволов) не настигла ее на берегу речки Эдисто. К изумлению колонистов, однако, и при виде столь грозной армии разбежались не все, – основная часть уходящих заняла позиции и приняла бой. За кем в итоге оказалось поле, понятно, но среди 44 мертвых черных оказалось всего пятеро сесе, а самое страшное – погибли 20 ополченцев, для инцидентов такого рода цифра ни до, ни после неслыханная. Пара десятков сусо, пытавшихся спастись бегством, были выловлены, а головы убитых, насадив на колья, выставили у дороги. Но 17 конголезцев, отступив без паники, растворились в лесах, потрясенные же гибелью товарищей колонисты, задержавшись на месте аж до утра, поджидали новых подкреплений. Лишь на следующее утро милиция (уже более 150 всадников) вновь пошла по следу. В общем, дело затянулось почти на неделю, несмотря даже на то, что к охоте подключились индейцы, в стычках с которыми погибли еще четверо сесе, а прочие, сбившись с дороги, заблудились в незнакомых лесах. Когда же тропа вновь нашлась, 16 сентября, выход к испанской границе был уже перекрыт милицией. Однако рабы пошли на прорыв, врукопашную, и кое-кому, то ли двоим, то ли троим, все же удалось пробиться. Добрались они до вожделенной Флориды или нет, мне выяснить не удалось, но что пойманы не были – факт. Судьба же пленных сложилась по-разному: троих конголезцев спустя две недели колесовали в Чарльстоне, раненому Джемми, подцепив на крюк, позволили пожить сколько сможет (как вспоминают очевидцы, по ходу дела сесе «дьвольски хохотали и кощунственно взывали к Господу»), а прочие бунтовщики, признанные «виновными в соучастии, но не в заговоре», пошли по этапу на Барбадос.

Раздача слонов

Разборы полетов тянулись долго. Мягко говоря, шокированные власти колонии выясняли, с каким сортом «черного мяса» имели дело. Запросили даже Ямайку. Выяснили. По ходу дела долго мурыжили мистера Катера, который не усмотрел. Затем всплыло и «письмо Джемми» (по сей день хранящееся в чарльстонском архиве), после чего досталось на орехи и вице-губернатору – за разгильдяйство с особо тяжкими последствиями. Правда, должность была не выборная, так что отделался почтенный сэр относительно легким испугом – шефы приняли во внимание, что на его месте мог оказаться каждый: кто из нормальных людей принял бы всерьез дурацкие каракули, да еще на мове каких-то латиносов? Натурально, досталось и неграм. С 1740 года обязательное соотношение белых и негров на плантациях было установлено в пропорции не менее, чем один к десяти. Все «свободные черные», хотя ни один из них к бунту отношения не имел, были объявлены «подозрительными». Правила освобождения, до того очень либеральные, ассамблея колонии затруднила до предела, а уже освобожденным чернокожим запретили объединяться в артели, обучаться грамоте и владеть оружием (даже топоры отныне полагалось, нанявшись на работу, брать в аренду у работодателя).

Параллельно, зная по опыту, что детишки, рожденные на плантациях и с детства правильно воспитанные, более смиренны, решили делать ставку на разведение домашних рабов, и с этого времени случка чернокожей прислуги была поставлена на конвейер. Что же до плантационной скотинки, то ее в порядке профилактики переписали поголовно, принудительно выкупив у владельцев ненадежных и продав их на Барбадос. На десять лет был наложен мораторий на закупку рабов вообще. Затем, по истечении срока, посылать за «черным золотом» решено было свои суда, хотя это и обходилось гораздо дороже. Но самое главное, был наложен и впредь неукоснительно соблюдался запрет на покупку невольников на берегах Конго и у случайных поставщиков. С 1740 года для нужд Южной Каролины и Вирджинии их закупали только через Луанду, у крупных оптовых фирм, гарантировавших, что товар «дикий» и поступил на рынок из внутренних областей материка.

Глава 10
Попытка к бегству

А теперь, выяснив, как опасно порабощать самураев, пусть даже черных, давайте поговорим о первом «черном» бунте Америки, который, в отличие от «нью-йоркских» мятежей, если бы случился, не был бы ни бессмысленным, ни беспощадным…

Парень с амбициями

Сведений о Габриэле, благодаря обширным архивам следствия, сохранилось немало. Известно, что он ровесник Соединенных Штатов, что родился в благодатной Вирджинии, где рабство было куда мягче, чем на жестоком Севере или на гиблых берегах Миссисипи, на Брукфилд, табачной плантации Томаса Проссера. Известно, что имел братьев, погодка Соломона и, помладше, Мартина, и все они с ранних лет учились у отца кузнечному делу. Также известно, что был он очень талантлив (самоучкой выучился читать и писать и очень любил книги), огромен (чуть ниже 2 метров), невероятно силен и обладал, как сейчас принято говорить, харизмой: даже старые рабы считались с его мнением, а противоречить его воле никто даже не думал.

Судя по всему, парень стремился к развитию, и ему везло: в 1798-м, после смерти старого хозяина, его сын, нуждаясь в деньгах, отпустил братьев на оброк (это в Вирджинии было в порядке вещей, хотя власти и пытались препятствовать), и Габриэль обрел, пусть и неформально, свободу и некоторое количество собственных денег. А также и друзей из числа таких же оброчных рабов, свободных негров и белых работяг, деливших с ним работу и досуг. Такое межрасовое общение властями штата, в принципе, не поощрялось, даже ограничивалось, но, поскольку проследить за соблюдением запретов не мог никто, никто их и не соблюдал. Однако, в отличие от большинства приятелей, Габриэль, как потом рассказывали знавшие его, «не слишком любил праздные развлечения и предпочитал им умные разговоры, стараясь сблизиться с людьми, у которых было чему учиться».

Деталей, естественно, нет, но из всего дальнейшего можно понять, что общался он с ветеранами Войны за независимость, с французами, бывшими свидетелями революции, особо интересуясь событиями в Санто-Доминго, с активистами из числа белых ремесленников и свободными неграми, занимавшимися мелкой, но успешной торговлей, которым, видимо, очень завидовал, мечтая стать таким же, как они, самому себе хозяином, – и понемногу, обдумывая житье, пришел к выводу «Так жить нельзя», а затем и «Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой», после чего начал формировать кружок единомышленников. Как показал позже, уже на суде, его брат Соломон, «я не думал ни о чем таком, но мой брат Габриэль открыл мне глаза, объяснив, что мы, объединившись, могли бы победить белых и стать владельцами всего, что они имеют».

Так жить нельзя

Сложно сказать, как бы все было и чем бы кончилось, но в сентябре 1799 года случилось так, что Соломон и его приятель по имени Юпитер украли свинью, а когда белый стражник Абессалом Джонсон поймал их и начал бить, Габриэль, вступившись за брата, избил его и оторвал ухо. Рабу за нападение на белого человека полагалась казнь, но Габриэля спасло умение бегло читать: по закону «О божьей проповеди» ему предложили «с искренней верой прочесть главу из Библии», что он и сделал с недюжинным артистизмом, и специальная комиссия решила, что он достоин помилования. Петлю заменили клеймом на левой руке и месяцем тюрьмы, из которой здоровяк вышел с твердым пониманием того, что дальше так жить нельзя, а нужно делать как в Санто-Доминго. А поскольку обаять людей Габриэль, как мы уже знаем, умел очень даже незаурядно, его задумка начала быстро обрастать плотью.

Первыми соратниками, как положено, стали родственники, – жена, служившая по найму няней, и братья Соломон с Мартином. Затем появился некий Джек Боулер по прозвищу Канава, оброчный раб-землекоп, еще более громадный, чем сам Габриэль, считавший, что «мы имеем такое же право бороться за свободу, как и любой человек», потом раб Бен с плантации Проссеров, приятель Габриэля еще с детства, еще один Бен, с плантации Вулфолков, – и пошло-поехало. Идею понесли в массы, причем не только в черные. По мнению Габриэля, мятежных рабов неизбежно поддержала бы и белая беднота, и такой прогноз не был вовсе уж лишен оснований. Что рабы записывались в ряды сотнями («Я счастлив, как никогда, я ваш, готов убивать белых, как овец»), понять можно, но к заговору охотно примыкали и свободные негры, и вовсе не негры; четверка белых, – два француза (имена неизвестны), «васп» Чарльз Джерси и немец Александр Бедденхорст, – вошли даже в ближний круг Габриэля.

Следует отметить, что успеху агитации способствовал и очень тщательно продуманный план восстания. Габриэль, судя по всему, был очень прагматичен и старался поменьше мечтать. Скажем, о возможной высадке в Вирджинии французских войск он отзывался в том духе, что, мол, «это, конечно, было бы неплохо, но не стоит на это рассчитывать». Его план прост и логичен: захватить арсенал и Капитолий в Ричмонде, взять в заложники губернатора Джеймса Монро и расширить зону восстания на соседние графства и города – Петербург, Норфолк и Альбермарль, где ячейки заговорщиков были весьма сильны. А затем наращивать живую силу за счет притока рабов с плантаций, белой бедноты и краснокожих из племени катаба, с которыми штаб заговора установил связь через некоего самбо Джейкоба, державшего в Ричмонде таверну. В рамках же практической подготовки (Габриэль справедливо полагал, что с одними палками не стоит и начинать) в сельских кузницах активно ковали тесаки, наконечники для пик, сверлили самопалы и лили пули (предполагалось, что для штурма арсенала этого достаточно, а там само пойдет). При этом удивляет уровень конспирации: подготовка шла более полугода, но никто ни о чем не догадывался и никаких утечек не было. Если же какие-то слухи и пробивались, то без всякой конкретики: 22 апреля губернатор Монро сообщал Томасу Джефферсону, что «кое-кто опасается, что наши негры могут взбунтоваться, но эти подозрения мне кажутся беспочвенными». Примерно такой же была и реакция на письма, полученные 9 августа от плантаторов Джона Граммера из Петербурга и Остина Дэвиса из Ричмонда, что-то услышавших от своих рабов. То есть негров, конечно, допросили, но они, как выяснилось, ничего толком не знали.

За пять минут до полуночи

А между тем фитиль уже почти дотлел. В первых числах августа, аккурат когда губернатор Монро получил письма с предупреждением, Габриэль сообщил своим «лейтенантам», что время пришло, разъяснив, что лучшего момента быть не может, поскольку федеральная армия сокращается и у Вашингтона нет достаточных сил, чтобы быстро помочь Вирджинии. Это, к слову сказать, очень многое говорит как об уровне разведки заговорщиков, так и об интеллекте лидера. Кроме того, был отдан строжайший приказ: ни в коем случае не чинить обид белым сектантам (квакерам, методистам), французам, а также индейцам катоба и белым беднякам, которые, по его словам, «могут стать для черных лучшими друзьями». И не только друзьями. Позже, уже на суде, раб Вирджил, координатор ячеек в Петербурге, показал, что на вопрос, разбирается ли вождь в искусстве войны, Габриэль ответил: нет, эти премудрости ему знать неоткуда, но «есть несколько белых ветеранов, которые сведущи во всем, умеют обращаться с пушками и научат нас, как стать настоящей армией».

Итак, все было готово. Согласно плану, на рассвете 30 августа «не менее тысячи рабов, вооруженных дубинами, косами, пиками и даже каким-то количеством ружей», – все молодые мужчины, женщин и стариков в заговор не посвящали, – должны были собраться в условленном месте, в шести милях от Ричмонда, и под руководством «лейтенантов» двинуться на город тремя колоннами. Каждый полк имел совершенно четкие задачи: первый «полк» должен был захватить тюрьму, бывшую одновременно арсеналом штата, второй взять под контроль пороховой склад в противоположном конце столицы, а третий, разбитый на десятки, по заранее подготовленным спискам уничтожить белых, способных организовать сопротивление. Далее предполагалось послать гонцов в Норфолк и Петербург, где местные кадры уже готовы были поддержать основную «армию». И эта стратагема, учитывая фактор внезапности и высокий уровень организованности, вполне могла бы сработать, но в дела вмешался случай, предвидеть и предотвратить который не мог никто.

Поздно вечером 29 августа, когда заговорщики уже начали покидать дома, начался проливной дождь невероятной силы, описанный очевидцем как «самая страшная из всех гроз, которые я видел за 45 лет». В результате в условленное место сумели добраться далеко не все, кто должен был прийти, примерно треть от общей численности. С такими силами не стоило и начинать, и дожидаться опоздавших на месте под потоками воды тоже смысла не было: дороги раскисли, а мосты, миновать которые никак не получалось, затопило потоком. В итоге посовещавшись с «сержантами», Габриэль решил перенести выступление на воскресный вечер, – и это решение оказалось роковым. Том и Фараон, рабы местного фермера Мосби Шеппарда, вернувшись на плантацию, были задержаны при попытке спрятать тесаки, допрошены с пристрастием и рассказали всё, после чего перепуганные владельцы помчались к губернатору, который, на сей раз, увидев острое железо, проявил завидную оперативность. Не тратя времени на проверки, он назначил трех отставных военных своими помощниками, запросил и получил право использовать оружие из федерального арсенала в Манчестере, призвал под ружье 650 национальных гвардейцев и приказал прочесывать местность. Такого оборота заговорщики не ожидали. Многих арестовали сразу же, но многим, в том числе Габриэлю и Джеку Канаве, удалось скрыться, правда, большинству ненадолго: без средств, приметные, не зная дороги, они попадались один за другим. Так что, уже 9 сентября, когда сидели за решеткой без малого три десятка заговорщиков, был учрежден, а 11 сентября начал слушания «специальный трибунал», не предполагающий присутствия присяжных.

Следствие ведут знатоки

При этом, – поскольку Габриэль и Джек были в нетях, а из пойманных много знал только Бен Вулфолк, ни на какие вопросы отвечать не желавший, – истинных масштабов опасности, угрожавшей «белой Вирджинии», на тот момент не представлял себе никто. Общество пугало себя смутными слухами, рожденными опасливым подсознанием, и сплетнями о намерении негров первым делом «поделить белых женщин». Однако постепенно информации становилось больше: власти предложили полное прощение тем рабам, которые дадут показания на остальных арестованных, и эта стратегия оправдала себя. Правда, несмотря даже на высокую квалификацию следователей, неких Герваса Сторрса и Джозефа Селдона, склонить к предательству удалось только негра Бена (того самого), который назвал имя вождя заговора и его «лейтенантов», тем самым обеспечив смертный приговор Соломону и Мартину. Однако вслед за тем, посмотрев, как они задыхаются в петле, сломался Бен Вулфолк, знавший почти все, но главное, имена руководителей ячеек в сельских районах, раскололись еще несколько человек, – и машина заработала на полную мощность, а за голову живого или мертвого Габриэля, роль которого теперь была ясна, властями была объявлена колоссальная награда – 250 долларов, годовой заработок неплохого белого ремесленника.

Теперь допросы велись системно, и с каждым днем выяснялись все новые детали, вгонявшие власти штата в ступор. Многие арестованные, конечно, ломались и каялись, но еще больше было таких, которые вели себя не так, как полагалось бы двуногому скоту. Согласно докладу начальника тюрьмы на имя губернатора, «сила их духа устрашает; они сознают себя людьми, имеющими человеческие права и право на месть; если этот дух охватит всех чернокожих, Юг утонет в потоках крови», – и такая оценка не кажется преувеличением, да и на эшафоте они вели себя соответственно: «Из всех казненных 20 сентября, – докладывал тот же тюремщик, – ни один не опозорился, все они встретили смерть мужественно». К слову сказать, один из этих повешенных поразил судей, на вопрос о том, что бы он хотел сказать в свою защиту, ответив: «Я могу сказать только то, что сказал бы генерал Вашингтон, стоя перед британским судом. Целью моей жизни было получить свободу для себя и для таких, как я, ради этого я готов умереть, и я прошу казнить меня как можно скорее. Ведь вы все рано убьете меня, что бы я ни говорил, так зачем эта пародия на суд?»

Такое поведение впечатляло даже судей, которые, – не будем забывать, – все-таки были детьми Века Просвещения. По поводу некоторых заговорщиков губернатор Монро даже решил посоветоваться со своим другом, президентом Томасом Джефферсоном, спросив, как быть с «черными людьми, чистотой помыслов равными людям белой расы», – и Джефферсон ответил: «Весь мир осудит нас, если в отношении таких людей мы применим принцип мести, хотя бы на один шаг зайдя дальше абсолютной необходимости», после чего м-р Монро счел нужным выплатить хозяевам десяти приговоренных их стоимость, помиловать их и заменить казнь высылкой из Соединенных Штатов. Хотя с основной массой заговорщиков, кто попроще, не церемонились: несколько сотен, выкупив у владельцев, перепродали на гиблые плантации Миссисипи, из 50 приговоренных к повешению 35 были казнены, один покончил с собой в СИЗО, а четверым удалось бежать, и пойманы они не были.

Смерть меня подождет

Между тем по ходу следствия выяснялись все новые и новые детали насчет масштабов заговора в, так сказать, количественном выражении. По мнению Монро, было «совершенно очевидно, что соучастниками было большинство рабов в Ричмонде и, больше того, их связи тянулись в соседние графства и даже штаты», но конкретики не было, а свидетели в показаниях путались от вполне правдоподобных «двух тысяч» до совершенно несусветных «шести» и даже «десяти, считая и Северную Каролину». Однако сам порядок цифр мог напугать кого угодно, а уровень подготовки мятежа, никак не соотносившийся со стереотипом «глупые негры», вынуждал искать заинтересованные силы на стороне. То есть вскрывать французский (а чей еще?) след, в связи с чем настоятельной необходимостью стала поимка Габриэля, о котором все задержанные говорили с восторженным придыханием. В связи с чем патрулирование штата было усилено, плакатики «Wanted» разосланы по самым захолустным фермам, а сумма награды повышена до 300 баков.

Но никак не получалось. Вопреки всякой логике. Как мы уже знаем, Габриэль был парнем приметным, здоровенным, к тому же с клеймом, знали его многие, деньги за выдачу полагались несусветные, все схроны и явки сдал Вулфолк, а лесов, где можно спрятаться, в округе не было, – и тем не менее две недели Габриэлю удавалось уходить от правительственных ищеек. Где он был, неведомо никому, а объявился только утром 14 сентября, на шхуне «Мэри», стоявшей у небольшого причала на реке Джеймс, где был спрятан в трюме капитаном, белым по имени Ричардсон Тейлор. И снова загадка: откуда они знали друг друга? – тоже неведомо до сих пор. Сам Габриэль на суде утверждал, что капитан ничего не знал, сам капитан твердил то же самое. Но это вряд ли: согласно показаниям матросов, свободного негра Ишама и раба Билли, м-р Тейлор встретил Габриэля дружески и сразу взял курс на город Норфолк, где беглец собирался сойти на берег. Но вышло иначе. Ишам, знавший Габриэля, разоткровенничался с Билли, а Билли решил ловить удачу и 25 сентября, в Норфолке, прямо с борта, крикнул полицейским, что зачинщик мятежа находится на борту. Габриэля и капитана Тейлора схватили тут же, а мудак Билли получил награду, – но не 300 баков, как надеялся, а всего пятьдесят, вчетверо меньше, чем нужно было для выкупа. Остальное разделили между собой полицейские.

Поимку вожака заговора, уже успевшего получить прозвище «Неуловимый», в Ричмонде отпраздновали балом, а следствие по его делу, в отличие от прочих, затянулось больше чем на неделю. Вопросов у властей было очень много, а вот с ответами возникла заминка: Габриэль, как и Джек Канава, пойманный за пару дней до него, спокойно рассказывал о себе, своих взглядах и планах, но, когда речь заходила о ком-то другом, – белых ли, которыми особо интересовались следователи, индейцах, – умолкал напрочь. Пробить эту стену не представлялось возможным: даже сам губернатор Монро, посетив заключенного для разговора по душам, после встречи сообщил: «Французы к замыслу не имеют никакого отношения, могу поручиться. Но сообщников он не назовет и готов к смерти. Жаль, что он родился всего лишь негром». После чего дело пошло в суд, и 6 октября после коротких (говорить было не о чем) слушаний был приговорен к смерти, отказавшись от последнего слова, но попросив перенести казнь на 10 октября, чтобы встретить смерть вместе с Джеком Канавой и еще пятью «лейтенантами». Просьбу удовлетворили, но из-за какой-то глупой накладки, – губернатор потом выражал искреннее сожаление, – не в полной мере. Все семеро умерли в один день, однако троих повесили на южной окраине, троих – на западной, а Габриэль встретил смерть в одиночестве, на «официальной» виселице в центре Ричмонда. Согласно рапорту, при чтении приговора он улыбался, со священником «поговорил немного надменно и очень коротко», а последними словами его, перед тем как шериф натянул ему на голову капюшон, были: «Но ведь мы могли…»