Текст книги "Чекистские были"

Автор книги: Лев Василевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Допрос Вересова, подробный и логичный, дал мне хорошую подготовку. И все же пришлось арестованного вызывать еще раз. Мне хотелось послушать, как бы Вересов сам отвечал сотнику на его вопросы. Отправив его обратно в камеру, Осипов не менее часа экзаменовал меня, задавая каверзные вопросы. Делал он это мастерски. Гоняя меня, не разрешал заглядывать в протокол допроса.

Когда без четверти три начальник вернулся из дому, он еще застал нас за разговорами и некоторое время внимательно прислушивался к моим ответам. Наконец, видимо, удовлетворившись ими, он в который раз напомнил, чтобы я не разрешал сотнику расспрашивать себя. Чувствовалось его беспокойство за исход дела. Он не мог этого скрыть, хотя и улыбался.

– Сыграю роль как надо, – обещал я. – Еще вдвадцатом году, работая в губкоме комсомола, принимал участие в театре рабочей молодежи. – Спокойствие и уверенность овладевали мною.

Обсудили мой костюм, в котором надлежало явиться в группу сотника. Из вещей арестованного я должен надеть куртку и сапоги. Сверху будет старый, изрядно поношенный плащ и потрепанная кепка. Осипов завернул крестик в клеенку, вложил в каблук, приклеив его к сапогу резиновым клеем, принесенным из гаража. Шифрованную записку вложили на старое место в потничек, пришив его под мышкой левого рукава куртки.

Наш видавший виды «газик» уже стоял у подъезда; Николай дремал, положив голову на баранку руля. Сергей Александрович сел рядом с шофером, а я с Костей на заднем сиденье, и мы отправились на сливную станцию. У ворот нас ждал начальник транспортного отдела. Под непрекращавшимся дождем, по плохо освещенной территории, почти сплошь загроможденной многочисленными составами цистерн, стоявших на параллельных путях, он повел нас куда-то в темноту. Земля остро пахла нефтью. Сокращая путь, мы подлезали под вагоны длинных составов, пока не добрались до готового к отходу поезда, в голове которого тяжело отдувался паром паровоз. Я влез на тормозную площадку хвостовой цистерны, выслушивал последние наставления зампреда; начальник транспортного отделения ходил к паровозу и уславливался с машинистом о торможении у станции Кобулети и сигналах для меня. Он уже шел от паровоза, когда Сергей Александрович сказал мне:

– Не скрывай от них, что у тебя оружие. В случае необходимости стреляй первым, помни наше правило! – Слова он сопроводил энергичным жестом.

– Их там много, – невольно вырвалось у меня.

– Все равно стреляй первым, мы будем поблизости.

«Как бы вы ни были близко, у них хватит времени разделаться со мной», – про себя подумал я.

Подошедший начальник транспортного отделения сказал, что замедление поезда машинист обозначит двумя короткими свистками. Я пожал протянутые руки. Паровоз дал отходной свисток, и состав тронулся с места, громыхая на многочисленных стрелках. Выведя состав из путаницы станционных разветвлений, машинист увеличил скорость. Вагонные тележки застучали на стыках рельсов, их стук гулко отзывался в пустых цистернах. Вскоре все слилось в сплошной гул. На открытой площадке хлестал дождь. Дул порывистый ветер. Укрыться было негде. Хвостовой вагон сильно качало из стороны в сторону, и я вцепился в железные поручни, обильно смазанные нефтью, пропитанной дорожной пылью. Чтобы устойчивей держаться на мотающейся площадке, я сел, спустив ноги на верхнюю ступень.

Не останавливаясь, состав проскочил Махинджаури, нырнул в темный туннель у Зеленого мыса, где меня обдало вонючим дымом из паровозной трубы. Гул усилился туннельным эхом, но зато на несколько минут стало теплей. Состав опять выехал на открытое место, шел вдоль морского берега. Дождь и ветер обрушивались на меня; косые струи дождя хлестали, будто тонкие ветки деревьев. Мы проехали Цихис-Дзири, где железнодорожный путь отходил от берега моря.

Начинался мутный рассвет ненастного дня. Вдали показались слабые станционные огни Кобулети и более отчетливо зеленый глазок входного семофора. Я услышал два коротких свистка: начиналось замедление; заскрежетали тормоза. Предстояло прыгать. Скорость все еще казалась большой, когда я опустился на последнюю ступеньку площадки. Послышались опять два коротких свистка – замедление оканчивалось. Надо прыгать.

Вдоль железнодорожного полотна сплошной полосой росли густые кусты. Они неслись мимо меня. Я прыгнул, машинально зажмурив глаза. Мне повезло – ни столбик, ни камень, скрытые в кустах, не тронули меня. Несколько секунд я лежал, ощупывая руки и ноги, проверяя, на месте ли закрепленный под мышкой пистолет. Все оказалось в порядке. Два красных огонька хвостовой цистерны скрывались вдали вместе с затихающим грохотом поезда. Тихий, ровный и приятный шум дождя нарушал предрассветную тишину.

Выбравшись из кустов, я стряхнул уже насквозь промокший плащ, пожертвованный мне нашим шофером Николаем из каких-то тайных запасов в его гараже, и зашагал по дороге, ведущей к станции, находившейся шагах в двухстах от места моего падения. От нее прямо к морю вела единственная, довольно широкая улица, в этот час совершенно безлюдная. Обычно дома аджарских крестьян стояли по обеим сторонам дороги. Ставни домов наглухо закрыты, и впечатление какой-то странной необитаемости царило в поселке, малонаселенном и тихом. В одном доме из трубы лениво струился тонкий столбик дыма, прибиваемого дождем к крыше. На немощеной улице, покрытой морской мелкой галькой, стояли большие неглубокие лужи, рябившиеся под дождем.

Медленно переставляя ноги, я раздумывал о предстоящей встрече с диверсантами. Тревога заползала в душу. Я прибавил шаг, в который раз вспоминая биографию Вересова. А вдруг агент БРП что-то умышленно скрыл? Крепче прижал локтем к боку кольт, патрон был загнан в ствол, спуск стоял на предохранителе, пошел смело. Восемь двенадцатимиллиметровых пуль делали пистолет серьезным оружием. Я сумею быстро выхватить его, чтобы в случае необходимости стрелять первым. А сколько может быть диверсантов? Двое, трое, ну четверо. А если больше? Больше, чем патронов в обойме? Перезарядить пистолет уже не успеть. Выбросить пустую обойму и вставить новую? Нет, не успею. Эти люди тоже бывалые.

Сумбурные мысли проносились в моей голове, уверенность сменялась сомнениями. Но пути назад для меня не было.

Я дошел до конца улицы, где она переходила в галечный берег, о который с шумом разбивались штормовые волны. Узкая полоса высоких карагачей отделяла проселочную дорогу от открытого пологого спуска к морю – начинался прибрежный лес. Штормовые волны обрушивались на берег, гоня вверх и вниз обкатанные голыши из гранита и мрамора. Неширокая полоса деревьев все же защищала меня от порывов холодного ветра и сильных струй дождя. Здесь, на лесной дороге, было значительно теплей. Терпкие от гниющих листьев запахи окружали меня. Они успокаивали. Вокруг – никого. Неистовые порывы ветра налетали на вершины. Многолетние карагачи натужно скрипели.

Те, кого я искал, были где-то здесь, невдалеке, на какой-то постройке. Дорога с глубокой колеей должна привести меня к цели. Так прошагал я километра два. За изгибом дороги, метрах в двадцати от нее, неожиданно увидел человека. Он обрубал сучья с лежавшего на земле ствола дерева. Заметив меня, всадил топор в ствол и не спеша направился к дороге. Пробуравив меня взглядом черных глаз, он остановился. Это был кубанец, вероятно, казак. Ничего удивительного: много людей, мужчин и женщин, осенью приходило на побережье с Кубани на заработки. Здесь с каждым годом увеличивалось строительство. Человек был высок, с казацкими усами, в неизменной черной кубанке на голове, в обычном тогда для всех стеганом военном ватнике. Слегка кривые ноги выдавали в нем кавалериста. Подойдя к нему вплотную, я поздоровался, стащив с головы промокшую кепку. Казак не сразу ответил. Расправив усы и потерев щеки, еще несколько секунд разглядывал меня.

Я спросил, далеко ли постройка.

– Не, недалече, километра полтора. Прямо по дороге разом дойдешь. Курево есть? – закончил он.

Достав начатую пачку, папирос, я протянул ему. Закурили. Он сделал несколько затяжек, продолжал расспросы:

– А ты що, наниматься?

– Угу…

– Столяр аль плотник?

– Плотник…

– Что ж, поняй по дороге, там бригадир…

Приподняв кепку, я не спеша зашагал дальше. Некоторое время до меня еще доносились удары его топора, но вскоре они оборвались. Мне вспомнилось, как мы с пограничником Арчилом Брегвадзе ловили контрабандиста, только случайно не подстрелившего меня. И остудило мое слепое стремление к рискованным приключениям, я понял, что борьба с врагами Родины сопряжена с риском, в котором нет места спортивному азарту. Риску нужен трезвый расчет. Но борьба, конечно, таит в себе риск быть убитым.

Продолжая шагать по лесной дороге, я прошел нужные полтора-два километра, когда лес расступился, открылась большая вырубленная поляна. Тут находилась постройка с наполовину возведенными стенами из крупных галечных серых кирпичей. Часть кирпичей лежала на земле в деревянных формах. В стороне стоял дощатый барак с большим навесом, под ним несколько грубо сколоченных столярных верстаков. Валялись бревна возле небольшого штабеля досок, кучи стружек. В подслеповатом окошке барака светился огонек керосиновой лампы. Из трубы вился дымок. У барака стояла покрытая попоной пегая лошадь, запряженная в обычную для этих мест повозку. Серые галечные кирпичи, повозка, пегая лошадь мгновенно оживили во мне воспоминания о диверсии на нефтеперегонном заводе. Такие кирпичи Костя Осипов обнаружил у основания сгоревшего бака. А разве стрелок охраны не говорил о повозке и, кажется, пегой лошади?..

Я замедлил шаг. Осмотрелся: слева поляна рядами карагачей отделялась от морского пляжа, справа за полосой леса, в километре, поднималась железнодорожная насыпь, а за ней, еще в километре, – горный склон, также покрытый лесом, и темные провалы ущелий, уходивших к границе. В случае тревоги диверсанты легко могли там скрыться: горные тропы и никаких дорог. Удобное место выбрал сотник, ничего не скажешь.

Отчетливо вспомнилось событие восьмилетней давности – лето 1919 года. К Харькову подходили белые – армия Деникина. Первыми в город ворвались кубанские казаки. Крутя над головами сверкавшие на солнце клинки шашек, стреляя в воздух, они промчались по окраинным улицам к центру. Мы, человек десять комсомольцев из военизированного отряда «Юный коммунист» (нас сокращенно называли «Юки»), уходили из города. Решили идти к Донцу и возле городка Змиева скрыться в деревне у родственника одного из членов нашего отряда. Собирались действовать в тылу у белых. Ни от кого мы не получали такого задания, у нас не было связи с партийным подпольем, но мы твердо верили, что Красная Армия вернется и прогонит белых. Голодно жили в лесу. Спустя полгода, в декабре 1919 года, белые были разгромлены и бежали, а мы незадолго до этого, не вытерпев холодов и голода, тайком пробрались в город. Там я увидел передовой отряд буденновцев. На разгоряченных конях они мчались по пустынным улицам притихшего города. От радости я целый квартал бежал рядом с конниками, протягивая им руки, ловя их улыбки. Мне хотелось дать им что-нибудь – цветок, яблоко, но у меня ничего не было.

Я приближался к бараку, чтобы лицом к лицу сойтись с группой диверсантов. Быть может, кто-то из них был в том казачьем разъезде, что летом 1919 года первым ворвался в Харьков, размахивая сверкавшими клинками.

Меня заметили из барака. Оттуда вышел человек и остановился у верстаков под навесом. С безразличным видом он набивал трубку. Я подошел к нему, поздоровался, почесав висок концом среднего пальца, как бы намереваясь отдать честь. Это был опознавательный знак, которым я должен был объявить себя. Узнав о нем из допроса посланца Кутепова, Осипов сказал, что это у них, наверное, от масонов, обменивавшихся всякими таинственными и незаметными для посторонних жестами. Покуривая, вышедший мне навстречу человек все еще молча смотрел на меня. На ладони левой руки у него были намотаны черные четки с круглой бляшкой и вырезанным на ней крестом. Это был его опознавательный знак. Сотник был передо мной. Посмотрев по сторонам, я, не произнеся пароля, сказал:

– Бригадира бы мне…

– Я бригадир. Чего надо? – грубовато ответил он.

– Насчет плотницкой работы…

И опять сотник молча смотрел на меня, явно ожидая чего-то.

– Петр Андреевич из Краснодара послал меня к вам, – произнес я немудреный пароль, покручивая простое серебряное кольцо на указательном пальце, полученное от арестованного.

– Давно я не видел Петра Андреевича. Вы с первой весточкой от него, – без задержки произнес он.

Так произошел обмен паролями и опознавательными знаками. Сотник повел меня в барак. Там за чисто выструганным столом завтракали шесть человек. К моему удивлению, тот, что повстречался мне в лесу, тоже был там. Он успел незаметно обойти меня и предупредить остальных. Служба наблюдения неплохо поставлена в этой группе.

«Семь человек», – подсчитал я про себя. В моем кольте восемь патронов, даже один лишний на всякий случай. Если уж придется стрелять, то надо бы без промаха…

Все поднялись, встали по стойке смирно, по-офицерски кивнули мне головами, и пятеро по знаку сотника вышли из-за стола. Только один, с подвязанной щекой, остался. Поднеся руку к козырьку кепки, я ответил на их приветствие. Осмотрев углы и не найдя иконы, снял кепку и перекрестился на пустой угол.

Рассмотреть каждого в отдельности я не успел. Все они показались мне на одно лицо: черные усы, сухие, костистые лица, широкие плечи, непокорные шевелюры, чуть тронутые на висках сединой. Что ж, разглядеть каждого из них я смогу после их ареста, на допросах. Передо мной были враги, быть может, поэтому они казались мне на одно лицо и к тому же сильнее, чем были. Неукротимые в своей враждебной слепоте.

Из общей комнаты барака сотник провел меня в свою небольшую каморку, отгороженную дощатой перегородкой. Сотник был старше других – ему было под пятьдесят. Крепок, кряжист, выше среднего роста, скуласт, усы с проседью, виски тоже, густые брови, из-под них пытливо смотрят карие внимательные глаза. Резко очерченное, волевое лицо говорило о решительном характере. Сильный партнер попался мне в рискованной игре! Не скрою, на мгновение ледяная рука страха коснулась моего сердца.

– Как вас величать? – спросил сотник, пододвигая табуретку и приглашая сесть.

– Прапорщик Леонид Петрович, называйте так. Фамилию не положено называть…

– Как и истинное имя, – с улыбкой, мгновенно промелькнувшей на его суровом лице, проговорил сотник.

Мой мокрый плащ он повесил на вбитый в стенку деревянный колышек, а затем сел за небольшой стол, вплотную стоявший у окна. Я снял куртку и, взяв лежавший на столе остро отточенный сапожный нож, отпорол потничек, достал из него шифрованную записку на шелку и протянул ему:

– Это вам от генерала. Прошу расшифровать и без задержки написать подробное донесение о действиях вашей группы. Мой танкер отойдет после полудня, он уже стоит под наливом. Как видите, время у нас в обрез.

– Я уже знаю, вы второй, навестивший нас по приказу генерала. Хотелось бы поговорить по душам, – с горечью проговорил он.

' Поднявшись, он переставил табурет к стенке, встал на него и из-под застрехи достал какую-то толстую книгу, служившую для зашифровки и расшифровки донесений, а также маленькую книжечку папиросной бумаги для скручивания сигарет и остро заточенные карандаши. Садясь за расшифровку генеральского послания, сотник все же успел задать мне несколько вопросов о двух своих бывших соратниках, находившихся в эмиграции. Их имена и фамилии мне были известны из показаний посланца БРП. Я сказал, что оба интересующих его офицера работают шоферами такси в Париже, оба женаты на русских, имеют детей; с ними я встречался лишь в церкви на улице Дарю, а дома у них бывать не довелось.

– Видите ли, – сказал я, – готовясь к поездке, я не встречался с лишними людьми, да я и не жил последние месяцы в Париже. Таковы уж железные законы конспирации при подготовке к нелегальной поездке в Россию. Риск большой…

– Да, да, – подхватил мой собеседник, – понимаю, это необходимо.

Он хотел еще что-то сказать, но я предупредил его:

– У меня имеется к вам важное поручение. – Я быстро поднялся, снял с левой ноги сапог, отделил ножом каблук, достал из него крестик и, взяв его за ленточку, торжественно произнес положенную при этом фразу, сообщенную Вересовым: – Его высокопревосходительство генерал-лейтенант Кутепов, председатель Российского общевоинского союза, награждает вас этим крестом имени господа нашего Иисуса Христа… – Я приколол крестик к ватнику сотника, стоявшему по стойке «смирно». Он был взволнован и растроган вниманием далекого начальства и, проглотив подступивший к горлу ком, произнес:

– Передайте генералу, что я и мои люди не пожалеем живота своего в борьбе за святое дело спасения России от безбожников большевиков!..

– Можете показать награду своим людям, – сказал я, отступая от двери, давая ему возможность пройти в общее помещение барака.

Через открытую дверь я видел: все пятеро были там. Они поздравили его, подходили по очереди, рассматривая награду, и по его знаку все вышли из барака наблюдать за окрестностями и предупредить в случае какой-либо опасности или приближения подозрительных посторонних лиц. Казак с подвязанной щекой остался в бараке.

Когда сотник вернулся в свою каморку, я еще раз напомнил ему о необходимости торопиться – написать донесение генералу.

– Сажусь, сажусь, – произнес он, не задавая мне больше никаких вопросов, предложив лишь позавтракать.

Я согласился. Выйдя в общее помещение, он приказал человеку с подвязанной щекой накормить меня. Я подумал, что тот будет расспрашивать меня, но ошибался: в группе сотника существовала железная дисциплина.

Казак подбросил в печь сухих щепок, поставил на плиту черную чугунную сковородку. Из небольшой кадки достал кусок свиного сала, завернутого в чистую холстинку, и, нарезав тонких кусочков, бросил их на сковородку. Когда сало заскворчало, он разбил о край сковороды полдесятка яиц. Быстро доспевшую яичницу поставил передо мной на стол, рядом положил разломанную надвое пшеничную лепешку и алюминиевую ложку. В стаканчик из мутноватого зеленого стекла налил крепчайшей местной виноградной водки – раки. Проделав все это, молча отошел в сторону.

Чертовски горячую яичницу я ел, едва не давясь, желая только одного, чтобы сотник скорее окончил свое донесение. Справившись с яичницей, я пригубил раки, казак налил мне крепчайшего чая в жестяную кружку. Из деревянного туеска достал кусок колотого сахара и на ладони разбил его на несколько кусочков тыльной стороной большого кухонного ножа.

Допив чай, я поднялся, перекрестился на пустой угол и, поблагодарив, закурил. Так и сидел, курил папиросу за папиросой и молча смотрел в окно, за которым не прекращался дождь и всюду на строительной площадке стояли лужи.

Приоткрыв дверь каморки, сотник пригласил меня войти. Донесение он написал на небольших листках папиросной бумаги, вырванных из книжки. Тут же лежал точильный брусок, о который он тонко затачивал карандаши. Почерк мужчины был по-женски мелким и четким. Написанные листки он накрутил на тонкую деревянную спицу, засунул их в картонный мундштук недокуренной папиросы.

– Держите в зубах. В случае опасности съешьте…

Я похвалил такой простой и надежный способ хранения секретного донесения.

– Счастливо оставаться, ваше благородие! Мне пора! – Я показал на приколотый к его ватнику наградной крест, давая понять, что должен забрать его. Он бережно отстегнул награду и передал мне. Когда же я опять завернул ее в клеенку и вложил в отверстие в каблуке, сотник взял мой сапог и быстро приколотил каблук тонкими гвоздями к подошве.

Все было готово. Я встал. Сотник перекрестил меня на прощание, и мы троекратно расцеловались, как принято по русскому обычаю.

– Дать вам провожатого до станции?

– Пожалуй, не стоит.

– Как знаете. В лесу мои люди подстрахуют вас.

Чтобы не вызывать подозрений, мне не следовало отказываться от предложенной подстраховки, и я согласился: будет лучше. Но вдруг наши люди уже находятся где-то поблизости и обнаружат подстраховщиков?

Троекратно перекрестившись, я тронулся в обратный путь. Пребывание у диверсантов оказалось кратковременным и не очень сложным…

Ноги легко несли меня. Теперь никто из товарищей не будет смотреть на меня как на «зеленого» чекиста.

Подстраховщики ничем не проявляли своего присутствия, пока я шел по лесу. Ощущение их скрытой близости не оставляло меня. В зубах я держал недокуренную папиросу с донесением.

Пройдя лес, я вновь оказался на улице, ведущей к вокзалу, и быстро прошел ее. На дороге, вблизи того места, где я спрыгнул с поезда, стояли три автомашины: легковая и два грузовика. В скрытых кузовах сидели вооруженные пограничники. Издали я увидел голенастую фигуру заместителя председателя ГПУ, шагавшего по дороге. Завидев меня, он заулыбался и поспешил навстречу.

– Рассказывай быстрее, сколько их там?

Я вынул окурок изо рта и протянул ему:

– Вот, внутри мундштука донесение генералу Кутепову.

– Здесь? – с недоумением переспросил он, беря мундштук. – Сколько же их там? – Он спрятал полученный от меня окурок в карман.

– Семь казаков. Все вооружены, кроме пистолетов, наверное, есть ручные гранаты.

– Не без этого, – усмехнувшись, проговорил Сергей Александрович, направляясь к машине.

– Имейте в виду, у них добрый путь отхода через насыпь в горные леса к границе, – добавил я.

– На дрезине туда отправилась уже группа транспортников. Поезжай отдохни, сходи в баню, выспись хорошенько.

– Я хотел бы пойти с вами брать их.

– Нет! Возможна перестрелка, они будут стрелять в тебя. Не искушай судьбу дважды.

Через час на первом местном поезде я добрался до Батуми. Крепко попарившись в бане, пришел домой и, повалившись на постель, мгновенно уснул. Проснулся под вечер и сразу же отправился в управление. Там Осипов, на этот раз изменив своему обыкновению, без всякой иронии, серьезно рассказал мне, как они брали группу сотника.

– Нас было человек сорок, – начал он. – На большой скорости домчались до поляны, вплотную подъехали к бараку, окружили его. Бандиты были внутри. Заблокировали единственную дверь, высадили оба окна. Увидев наведенные на них автоматы и винтовки, сотник первым поднял руки. Сергей приказал им по одному выходить из барака, сдавать оружие. Ну вот и все. Обошлось без стрельбы.

Следствие по группе сотника вели сам начальник и Костя, который и на этот раз блеснул своим аналитическим умом. Так, допрашивая казака с подвязанной щекой, он спросил, сильно ли у того болят зубы, и, получив утвердительный ответ, немедленно вызвал зубного врача. Не прошло и часа, как стоматолог, осмотревший полость рта казака, признал его зубы совершенно здоровыми. Костя попросил дать об этом подробную письменную справку. Вызвали арестованного.

– Зачем вы подвязали щеку, если зубы у нас не болят? – строго спросил Костя. – Это маскировка после того, как вы привезли на нефтеперегонный завод взрывчатку с кирпичами. Верно? Лошадка-то с повозкой, на которой кирпичи привез, стоит у нас во дворе. Ну так как с зубами? Повязку можно снять.

Арестованный был прямо-таки потрясен. Он не мог предположить, что слышит всего лишь умозаключения следователя, ему казалось, что Осипов все узнал о нем из каких-то точных источников. Не давая опомниться, Осипов задавал один вопрос за другим, получал подтверждения, записывал их в протокол и таким образом во всех деталях выяснил обстоятельства доставки взрывчатки на завод. Рассказ арестованного об устройстве взрывного снаряда, способе укладки привезенных кирпичей, чтобы получить направленный взрыв, и другие подробности дополнили общую картину диверсии.

Я спросил у Константина, почему он подумал, что именно этот тип привез взрывчатку на завод. Он положил на стол листы протокола допроса и ухмыльнулся.

– Видишь ли, когда я оказался на строительной площадке в лесу, где подвизалась группа сотника, то сразу обратил внимание на серые кирпичи, изготавливаемые там, на месте, а затем увидел обыкновенную повозку и пегую лошадь. Все время я думал об этом. Уже там, в Кобулети, был уверен, что взрыв на заводе – их рук дело. А тут еще подбородок, подвязанный платком, закрывавший чуть ли не половину лица.

Ход мыслей Осипова становился мне понятным, и во всей своей дальнейшей работе я старался применить и использовать данный им мне урок логики.

Главной фигурой на следствии был сотник. Его решили допрашивать последним.

Сотник, которого мы не вызывали на допрос на протяжении десяти дней после ареста, раздумывал над причинами провала всей группы. Он не был уверен в высоком интеллекте ее членов. Предъявленные сотнику показания группы, расшифрованный доклад Кутепову – это кольцо неопровержимых доказательств. Сотник знал, что за свое преступление мог ожидать приговора, предусматривавшего одно из двух: десять лет заключения или высшую меру. Откровенные признания были единственно возможным выходом, дававшим надежду на сохранение жизни. Десять лет не такой уж большой срок для человека среднего возраста.

Он рассказал о себе все: офицер кубанской казачьей кавалерии, провел на фронте все годы войны (1914–1917) и с первых же дней начавшейся гражданской войны примкнул к белому движению. Известный генералу Шкуро, состоял в его личной сотне, получившей название волчьей. Это была не столько личная охрана кровавого казачьего генерала, сколько карательный орган, запятнавший себя множеством преступлений.

Сыпной тиф свалил его в дни разгрома остатков деникинской армии и бегства ее частей из Новороссийска. Присвоив себе документы одного умершего из рядовых казаков, он затерялся среди тысяч сыпнотифозных больных. Два года прожил на нижней Волге, кочуя по деревням как искусный коваль лошадей. Вернулся на Кубань, где, как тлеющие угли под пеплом потухшего костра, притаились контрреволюционные элементы. У него родилась надежда на оживление белого движения за восстановление прежних привилегий казачьей верхушки. Найти единомышленников было нелегко. По указанию генерала Кутепова сотник со своей группой перебрался на побережье, добрался до Аджаристана, получив важное задание – уничтожить Батумский нефтеперегонный завод, единственное в то время в Закавказье предприятие, работавшее на экспорт. Диверсия этой группы не удалась.