Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856-1869 гг."

Автор книги: Лев Толстой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

* [АНЕКДОТ О ЗАСТЕНЧИВОМ МОЛОДОМ ЧЕЛОВЕКЕ.]

<Былъ одинъ молодой человѣкъ. И совсѣмъ бы онъ былъ хорошъ, только при чужихъ людяхъ на него находила такая робость, что онъ отъ всякаго слова краснѣлъ, и когда съ нимъ заговаривали, не могъ слова выговорить.>

Пріѣхалъ одинъ разъ застѣнчивый молодой человѣкъ къ знакомымъ на имянины. Гостей было много. Позвали всѣхъ къ пирогу. Хозяйка стала подчивать пирогомъ, потомъ рыбой. Застѣнчивый молодой человѣкъ отказался отъ пирога. Хозяйка знала, что онъ застѣнчивъ, и говоритъ: «ну, такъ рыбки покушайте», – <а сама знаетъ, что онъ всего робѣетъ,> подвинула ему рыбу и отвернулась, чтобы онъ не стыдился. Рыба была большая стерлядь. Молодой человѣкъ взялъ вилку, зацѣпилъ кусокъ и хотѣлъ взять, но кусокъ не дочиста былъ отрѣзанъ. <Какъ онъ тронулъ, кусокъ за кускомъ> и потянулся, рыба съ тарелки <стянулась> на скатерть. Молодой человѣкъ заробѣлъ, думаетъ: «если назадъ класть, станутъ смотрѣть на меня, смѣяться, дай оторву поскорѣе кусокъ», – дернулъ за вилку, рыба вся и соскользни мимо тарелки на скатерть. Онъ сталъ удерживать, поторопился и стащилъ рыбу себѣ на колѣни. Онъ хотѣлъ подхватить, да не удержалъ. Рыба съ колѣнъ упала на полъ. Оглянулся онъ <ни живъ, ни мертвъ, ну, думаетъ, [138]138
  В подлиннике: думаютъ


[Закрыть]засмѣютъ меня>. Видитъ, никто не примѣтилъ за него, всѣ занялись пирогомъ. Авось не хватятся, – думаетъ онъ. Постучалъ вилкой по тарелкѣ будто ѣстъ, а самъ ногами стерлядь подъ столъ подальше загоняетъ. <Всю растопталъ.> Только кончили пирогъ, хозяйка къ стерляди; хотѣла гостямъ подвинуть. Глядь, ее ужъ нѣтъ, и костей нѣтъ. Застѣнчивый молодой человѣкъ уткнулся въ тарелку и чувствуетъ, что лицо горитъ, какъ крапивой острекало. <Поглядѣли всѣ гости, а> одинъ уронилъ салфетку, сталъ поднимать. «Э! – говоритъ, – стерлядь то уплыла, вотъ она». – Молодой человѣкъ вскочилъ и не простился съ хозяевами, убѣжалъ. —

** ОАЗИСЪ.

– Вы ее знали до замужества? – спросила я у дяди, когда измучавшая насъ въ лучшее время лѣта своимъ 10 часовымъ посѣщеніемъ Анна Васильевна Корчагина съ своими молчаливыми дочерьми и несноснымъ крикуномъ мужемъ наконецъ уѣхала. Я ходила провожать ихъ на крыльцо и, вернувшись на терасу къ дядѣ, замѣтила, что онъ, отставивъ руку съ потухнувшей сигарой, особенно задумчиво и нѣжно смотрѣлъ, не видя, на темную въ тѣни зелень липовой аллеи съ ея обсыпанными цвѣтомъ вѣтвями.

Любовно-нѣжное и тихое выраженіе его глазъ теперь и улыбка, морщившая подъ сѣдыми усами его губы, въ то время какъ онъ вспоминалъ съ Анной Васильевной какое то давнишнее его посѣщеніе ихъ какой то Казанской деревни, заставляло меня думать, что что то было особенное между ними. Но такъ странно было думать, чтобы между дядей, занятымъ только политикой, картами и службой и Анной Васильевной, такого дурнаго и непріятнаго тона дамой, съ напомаженнымъ пустымъ мѣстомъ пробора волосъ, и занятой только тѣмъ, чтобы быть comme il faut, могла быть когда нибудь любовь, что я не вѣрила себѣ. —

– А что? – сказалъ онъ, когда я спросила его, и опять чуть замѣтно радостно улыбнулся.

– Ничего, я такъ. —

– Ты думаешь, что она всегда такая была! Она была прелестна, и едва ли я кого нибудь такъ не то что сильно, но такъ хорошо любилъ, какъ ее.

– Что вы говорите? Не можетъ быть, – вскрикнула я съ такимъ удивленіемъ, что онъ почти засмѣялся.

– Ты думаешь, что вамъ однимъ позволено любить?

– Нѣтъ, серьезно?

– Еще какъ серьезно! Въ жизни у всѣхъ насъ, а особенно у меня в моей пустынѣ Сахарѣ, [въ] жизни были оазисы, и это едва ли не лучшій! Навѣрно лучшій. —

Тонъ его побѣдилъ меня. Я ужъ не удивлялась, но всей душой сочувствовала ему и хотѣла и не могла понять, какъ это могло быть.

Онъ долго посмотрѣлъ на меня.

– Дядя, разскажите мнѣ.

– Вотъ, когда ты такъ смотришь... – Ну, хорошо, я расскажу. Только постой. Ты видѣла у брата мой портретъ?

– Ну да, про который я проиграла...

–  [139]139
  Абзац и многоточие редактора.


[Закрыть]...пари, что это не я. – Да, но ты помни, что этотъ сертукъ былъ тогда новомодной. Ну, да вотъ дай свой поясъ.

– Мнѣ широкъ, – сказала я, снимая.

[140]140
  Абзац и многоточие редактора.


[Закрыть]Онъ отмѣрилъ три четверти съ двумя пальцами, прикинулъ себѣ за спину, – концы пояса чуть показались по краямъ его живота.

– Ну вотъ, это была моя талія. [141]141
  Зачеркнуто: И волосы были такіе, какъ у тебя.


[Закрыть]И этаго ничего не было, – сказалъ онъ, своей красивой загорѣлой рукой поднимая длинные бѣлые бакенбарды.

– Ну, однимъ словомъ, вы были кто-то такой, но не дядя, а въ тысячу разъ хуже.

– Пожалуй, что хуже. Но я былъ такой. – Ну вотъ... – Я былъ еще въ университетѣ...

– Нѣтъ, да вы хорошенько все, все разскажите, чтобъ я поняла. Я не могу представить себѣ, чтобы вы тоже соблазнялись.

– Ну, хорошо. [142]142
  Зачеркнуто: Я на 1-мъ курсѣ пріѣхалъ, какъ всегда, на лѣто домой.


[Закрыть]

Мнѣ было 16 лѣтъ. Я только что поступилъ въ университетъ и по[с]лѣ напряженнаго, столь чуждаго 16-ти лѣтнему, [143]143
  Зачеркнуто: возрасту


[Закрыть]здоровому, полному жизни малому труда приготовленія къ экзамену пріѣхалъ къ дядѣ въ деревню.

Ходя въ грохотѣ мостовой по раскаленнымъ майскимъ солнцемъ пыльнымъ городскимъ улицамъ, по бульварамъ съ запыленными липками, я думалъ о деревнѣ, настоящей деревнѣ, въ которой я выросъ и [воображалъ себя] въ деревнѣ большимъ, студентомъ, <безъ принужденныхъ занятій,> съ правомъ когда хочу ѣхать верхомъ, купаться, идти на охоту, лежать съ книжкой въ саду и ничего не дѣлать кромѣ того, что мнѣ хочется, и это счастье казалось мнѣ столь великимъ, что я не вѣрилъ въ его возможность и отгонялъ мысль о немъ, чтобы не потерять послѣдней силы работать къ экзамену.

Но экзамены прошли, съ своими страшными тогда и тотчасъ же забытыми перипетіями, съ сомнительнымъ баломъ изъ латыни; я надѣлъ мундиръ и снялъ его и, распростившись съ профессоромъ, у котораго жилъ, въ первый разъ одинъ поѣхалъ на почтовыхъ и пріѣхалъ къ дядѣ и скоро замѣтилъ, что я ожидалъ слишкомъ многаго, что было все то, чего я ожидалъ, но что въ этомъ положеніи, въ деревнѣ, ожидалъ [я] еще большаго, и еще больше была несоответственность того, что я имѣлъ, съ тѣмъ, чего желалъ, чѣмъ она была, когда я держалъ экзамены.

Дядя, бывшій лейбъ гусаръ, воспитанный у езуитовъ, утонченный, остроумный старикъ (какъ мнѣ тогда казалось, ему было подъ 50) принялъ меня ласково и отвелъ мнѣ комнатку во флигелѣ. Дядя цѣнилъ въ людяхъ больше всего внѣшность, чистоплотность, элегантность одежды, рѣчи и манеръ. Съ свойственной молодости способностью поддѣлываться подъ чужіе взгляды, я тотчасъ же усвоилъ себѣ то, что ему нравилось, и онъ былъ мною вполнѣ доволенъ. Я сходился съ нимъ и съ теткой за обѣдомъ и ужиномъ, иногда сидѣлъ и, чувствуя себя польщеннымъ его вниманіемъ, какъ къ большому, слушалъ его разсказы, слушалъ его музыку и рѣчи о музыкѣ, и самъ разсказывалъ ему. Иногда онъ заходилъ ко мнѣ въ мой флигель и радовался на чистоту и акуратность, въ которой я держалъ свое помѣщеніе.

Меня внѣшнее устройство моей жизни тоже радовало. Это было въ первый разъ, что я самъ по своему устроился и одинъ жилъ. По утрамъ я пилъ кофе у себя. Я вставалъ рано, купался, надѣвалъ чистое бѣлье. Человѣкъ пока чисто-чисто (я очень взыскателенъ былъ тогда на чистоту) убиралъ мою комнату. Я приходилъ, акуратно и изящно разставлялъ свои вещицы у окна и садился съ книгой за кофе. Я читалъ философскія книги. И первые дни это радовало меня; но скоро я отрывался отъ книги, смотрѣлъ въ окно на елку и групу березъ, между которыми у дяди жилъ прежде медвѣдь, и красота этих березокъ, этой елки, травы курчавой, свѣта и тѣни, мухъ, собаки, свернувшейся кольцомъ, такъ начинали волновать меня, что я признавался себѣ, что эта акуратность, чистота, свобода и философія – не то, что что то другое, такое, которое удовлетворитъ мои желанія, нужно мнѣ. Я представлялъ себѣ, какъ дядя жилъ встарину, когда былъ молодъ, какъ я буду жить послѣ, и въ душѣ поднималась тревога, и я придумывалъ, что бы мнѣ дѣлать, чтобы не пропустить время и наслаждаться какъ должно.

Медвѣдь? – Охота? – Да, надо охотиться. Я заводилъ дружбу съ [144]144
  Зачеркнуто: Игнатомъ


[Закрыть]Семеномъ садовникомъ, и мы вставали до зари и шли на охоту. [145]145
  Зачеркнуто: Но время было не охотничье


[Закрыть]Все это было прекрасно: раннее утро, роса, мочившая ноги, глушь лѣса, жажда къ утру и купанье въ озерѣ, – но нестолько потому, что время было не охотничье, и мы ничего не убили, сколько опять потому же, что эти охотничьи прогулки вызывали [во] мнѣ еще более сильныя и неудовлетворенныя желанія. Купер[овскій] Патфайндеръ, [146]146
  В подлиннике: Куперъ Потфейндеръ


[Закрыть]Американскіе дѣвственные лѣса, возможная величественная дѣятельность въ этихъ лѣсахъ представлялись мнѣ. И все то, что было теперь, было не то и только раздражало меня и приводило въ уныніе. Тоже было съ рыбной ловлей, съ верховой ѣздой, съ музыкой, которой я началъ опять учиться, съ посѣщеніями сосѣдей, къ которымъ меня возилъ дядя. Я начиналъ съ восторгомъ и убѣждался тотчасъ же, что это – не то, и бросалъ. Я былъ свободенъ, молодъ, здоровъ, я былъ счастливъ, – должно бы это называться счастьемъ, – но въ душѣ моей жила тоска, поэтическая юная тоска праздности и тщетнаго ожиданія великаго счастія, которое не приходило.

– Что это Алена Силовна нынче ужасно любезничала, – сказалъ дядя женѣ, когда мы возвращались изъ церкви въ Троицынъ день. – Она назвалась пріѣхать съ дочерью.

– Ты видѣлъ дочь? – спросилъ онъ у меня. – Она изъ Смольнаго. Elle est gentille. [147]147
  [Она мила.]


[Закрыть]Не правда ли?

Я покраснѣлъ, какъ всегда краснѣлъ, когда говорили о женщинахъ. Я о женщинахъ зналъ только, что они опасны, и боялся ихъ.

– Да, кажется, – отвѣчалъ я искренно, потому что во время обѣдни я чувствовалъ нѣсколько разъ, что я задыхаюсь отъ быстроты біенія моего сердца. И всякій разъ, оглянувшись, я встрѣчался съ взглядомъ дочери Алены Силовны. Хороша или дурна она была, я не могъ знать, потому что лицо ея представлялось мнѣ всякій разъ въ сіяніи недоступнаго мнѣ блаженства. Я не вѣрилъ, что она смотрѣла на меня. Я былъ, вѣроятно, на дорогѣ ея взгляда. Я помнилъ только что-[то] тонкое, воздушное и взглядъ нѣжный и ласкающій полузакрытыхъ глазъ. И помню, что было тамъ, около этого взгляда, блескъ, волоса и бѣлизна шеи.

– Да, очень, – отвѣчалъ я.

– Это, кажется, на твой счетъ она такъ любезничала. Faites lui la cour, mon cher. [148]148
  [Поухаживай за ней, мой милый.]


[Закрыть]Вотъ тебѣ и занятіе.

– Ахъ, Владиміръ Ивановичъ, она невѣста, – сказала тетка.

– Ну, да онъ не отобьетъ ее. Да за кого выдаютъ?

– За сына Ивана Федор[овича].

– Путейца? Ну, отбей, я разрѣшаю.

Тѣмъ разговоръ кончился. Но мнѣ онъ не понравился. Какъ могъ дядя такъ смѣяться о томъ, что для меня такъ важно! Важно для меня было то, – я зналъ, – что всѣ мущины, даже молодые, бываютъ влюблены и бываютъ любимы, но про себя я не смѣлъ думать, чтобы я когда нибудь могъ быть любимымъ. Когда я влюбился въ первый разъ въ Зину Кобелеву, она только посмѣялась надо мной; а потому я уже давно рѣшилъ, что я никогда не буду влюбляться, чтобы не испытать такого же мученья, и постараюсь жить безъ этаго. Дядя же такъ легко, шутя, растравлялъ мою эту рану. И про кого же онъ говорилъ это? Про это небесное видѣніе, бывшее мнѣ въ церкви. Развѣ я смѣлъ думать объ этомъ? а онъ заставляетъ думать, и мнѣ больно. – «Нарочно, если онѣ пріѣдутъ, я уйду съ ружьемъ. И лучше – всетаки она догадается, что я ушелъ отъ нее нарочно, и можетъ быть пожалѣетъ».

Но я не успѣлъ исполнить своего намѣренія. Послѣ обѣда я пошелъ ходить съ Трезоромъ и легъ на травѣ, завязывая узелки на травахъ и думая о томъ, какъ я такъ буду играть на фортепіано, что (такъ какъ я не буду играть ни для кого) будутъ тайно подкупать моего лакея, чтобы слушать по ночамъ мои фантазіи. Я слышалъ даже эти фантазіи и отбивалъ басъ лѣвой рукой, какъ Трезоръ пришелъ и лизнулъ меня въ носъ. Я взялъ его за лапы и сталъ играть его лапами фантазіи, какъ вдругъ изъ за рощи выѣхала коляска, и, несомнѣнно, она засмѣялась и указала на меня. Я приподнялся и поднялъ шляпу. Онѣ проѣхали, и она улыбнулась. Я всего прекраснаго ожидалъ отъ нея, но не этой прелестной, нѣжной, ласковой, братской и шельмовской улыбки. – «Нѣтъ, я не пойду на охоту, а если пришлютъ за мной, надѣну новый сертукъ и пойду въ домъ. Я скажу, что собаки гораздо умнѣй, чѣмъ мы думаемъ»... Я шелъ, думалъ и все улыбался все той же улыбкой, какъ она улыбнулась. Кучеръ ихъ стоялъ и смотрѣлъ на меня. Какой милый былъ кучеръ! какая коляска, старая, починенная, но милая, нѣжная коляска. Какія были лошади съ заплетенными гривками. Правая гнѣдая съ согнутыми передними ногами обмахивалась головой отъ мухъ. Только у нея могли быть такія лошади. Я никогда не видалъ больше такихъ лошадей, лошадей совершенно особенныхъ, новыхъ и такихъ, которыя въ своемъ видѣ выражали счастіе, радость, обѣщаніе блаженства. Въ запахѣ пота отъ лошадей было тоже новое и блаженное выраженіе.

Лакей Павелъ пришелъ, улыбаясь, передать слова дяди: «Приказали придти помогать барышень занимать».

Я понималъ, что можно было занимать Алену Силовну и другую, которая сидѣла на переди, – кажется, это была воспитанница и крестница Алены Силовны, – но ее, Пашеньку, – ее звали такъ, – никто не могъ занимать. Она могла сидѣть, вѣчно улыбаться, и больше ничего не нужно было, и всѣ будутъ счастливы.

Трудно мнѣ было войти въ комнату, гдѣ они сидѣли (въ диванной у фортепіано), трудно и совѣстно, какъ совѣстно оборванцу нищему внести свои лохмотья въ освѣщенную яркимъ свѣтомъ пышную залу бала. Мнѣ стыдно и больно было выставить свое ничтожество на яркомъ свѣтѣ, которымъ она освѣщала все вокругъ себя. Но я вошелъ. Все сіяло, и стоило мнѣ подойти къ ней и пожать ея руку, какъ робость моя уже прошла. Всѣ сіяли: тетка, Алена Силовна, воспитанница и въ особенности дядя, любившій хорошенькихъ: онъ, видимо ухаживалъ ужъ за ней.

* СТЕПАНЪ СЕМЕНЫЧЪ ПРОЗОРОВЪ. [149]149
  Первоначально было: Андрей Иванычъ Прозоровъ; в тексте рассказа встречается и то и другое имя и отчество.


[Закрыть]

<Былъ одинъ богатый помѣщикъ А[ндрей] И[ванычъ] Прозоровъ. Онъ былъ молодъ, [150]150
  Зачеркнуто: ему было 25 лѣтъ, а его выбрали предводи[телемъ]


[Закрыть]красивъ, силенъ, здоровъ, жена у него была добрая и красивая, было двое прекрасныхъ дѣтей, сынъ и дочь, во всемъ ему была удача, и онъ былъ всегда доволенъ и веселъ и видѣть не могъ несчастье другихъ людей. Если онъ видѣлъ несчастье и могъ помочь, онъ все готовъ былъ сдѣлать для несчастнаго и послѣднюю рубашку готовъ былъ отдать; а если ужъ не могъ помочь, то начиналъ махать руками и плакать и убѣгалъ вонъ, чтобъ не видать несчастія. Жена и мать его, старушка, часто упрекали ему за то, что онъ много тратилъ денегъ. Но онъ имъ говорилъ: «На что жъ деньги, если ихъ не тратить», – и собиралъ гостей, задавалъ обѣды, балы, и кто не просилъ у него, всѣмъ давалъ. И сколько онъ не моталъ денегъ, деньги сами шли къ нему. Что онъ больше бросалъ деньги, то деньги больше шли къ нему.>

Въ <Тульской> Сандарской губерніи въ <Одоевскомъ> Никольскомъ уѣздѣ жилъ молодой богатый помѣщикъ. Ему досталось отъ отца большое состояніе, но онъ скоро почти все прожилъ. Онъ продалъ два имѣнья, и оставалось у него одно, то, въ которомъ онъ родился и въ которомъ были похоронены его отецъ и мать, и на этомъ имѣньи было столько долговъ, что онъ ждалъ всякую минуту, что продадутъ и это имѣнье, и ему ничего не останется. Но несмотря на то Степанъ Семенычъ жилъ, какъ и всегда, богато и весело, и домъ у него былъ полонъ гостей, и что у него было, въ томъ онъ никому не отказывалъ.

Одинъ разъ онъ поѣхалъ на охоту съ товарищами и переѣзжаетъ верхомъ черезъ большую дорогу, видитъ въ лощинкѣ завязъ возъ съ сѣномъ, мужикъ <тянетъ за подтяжки одной рукой лошадь,> а другой бьетъ вилами худую лошаденку, а лошаденка бьется, падаетъ на колѣни, а вывезти не можетъ. А на дорогѣ сидитъ баба пригорюнившись. Охотники проѣхали, и одинъ изъ нихъ посмѣялся мужику: «Ты бы бабу на пристяжку запрегъ, а то что она такъ сидитъ». Мужикъ былъ большой, сильный и угрюмой. Онъ поглядѣлъ на охотника, хотѣлъ сказать что-то, потомъ раздумалъ и изъ всѣхъ силъ сталъ бить лошадь. А баба сказала: «Ахъ, родной ты мой кормилецъ, чтò бы пожалѣть человѣка, а ты зубоскалишь», – и заплакала. Лошадь рванулась и упала. Мужикъ бросилъ вилы и сталъ выпрягать. Андрей Иванычъ подъѣхалъ къ мужику и говоритъ: «Чтоже, или она не кормлена у тебя?» Мужикъ не отвѣчалъ. А баба рада поговорить, да и говорить мастерица, стала разсказывать и все разсказала, какъ они одиноки живутъ, хлѣба не родилось, двухъ лошадей увели, сына женили, а сынъ померъ, и прогнѣвался на нихъ Господь, и пропадомъ пропадаемъ. Мужикъ ничего не говорилъ, а вытаскивалъ за хвостъ лошадь изъ оглобель. У мужика лицо было такое серьезное, хорошее, и баба такая жалкая показалась, что Андрею Иванычу стало жалко. «Василій, – закричалъ онъ охотнику, который посмѣялся надъ мужикомъ, – подъѣзжай!» Василій подъѣхалъ. – «Слѣзай съ лошади – разсѣдлывай!» – Василій слѣзъ и разсѣдлалъ, не зная что будетъ. «Возьми сѣдло и неси домой, – недалеко, верстъ десять. А ты, дружокъ, какъ тебя звать?» – сказалъ онъ мужику. – «Миколай, кормилецъ, Миколай Труновъ», – отвѣчала баба за мужика. Мужикъ снималъ хомутъ и смотрѣть не хотѣлъ на Андрея Иваныча. – «Такъ ты, Николай, возьми лошадь, вотъ эту. Она добрая и хорошо воза возитъ». – Мужикъ посмотрѣлъ и отвернулся, онъ думалъ, что смѣются. – «Охъ, ты мой болѣзный, – заговорила баба, – что смѣяться то». —

– «Бери, чтоль». – Но ни мужикъ, ни баба не брали лошади. Тогда Андрей Иванычъ велѣлъ привязать лошадь къ мужицкому возу и самъ ускакалъ прочь. – «Ты смотри, не краденъ ли?» – закричалъ мужикъ вслѣдъ. – «Не краденъ, не бойся! – закричалъ Андрей Иванычъ, – моего завода, Прозорова, Андрей Иваныча».

Когда въ этотъ вечеръ Андрей Иванычъ вернулся домой, къ нему навстрѣчу выбѣжала его нянюшка Марья Лукинишна, – она была у него экономка, – и со слезами стала разсказывать ему, что въ домѣ становой и другіе чиновники, и переписываютъ всѣ вещи, и все хотятъ продать, и имѣнье продадутъ.

«Ничего, Лукинична, поправимся, – сказалъ Андрей Иванычъ, – а вели-ка обѣдать давать». – Онъ позвалъ Становаго и чиновника обѣдать и веселился и смѣялся съ ними за обѣдомъ, a послѣ обѣда велѣлъ имъ дѣлать свое дѣло, а самъ велѣлъ запречь лошадей и поѣхалъ въ городъ ко всѣмъ роднымъ и знакомымъ просить денегъ. Онъ просилъ взаймы. Но никто не далъ ему. Онъ уже хотѣлъ ѣхать домой, какъ вспомнилъ про тетку, которая очень любила его. Онъ пріѣхалъ къ ней и разсказалъ все. «Я тебя люблю и помогла бы тебѣ, Андрюша, да у меня своихъ денегъ нѣтъ, а есть дѣтскія. Отдашь ли ты?» – «Я отдамъ непремѣнно», – сказалъ Андрей Иванычъ, – и онъ точно думалъ отдать. И тетка взяла съ него честное слово, что онъ перестанетъ жить такъ роскошно и въ [срокъ?] деньги эти заплатитъ. Андрей Иванычъ далъ честное слово, взялъ деньги и поѣхалъ въ <Москву> городъ. Но въ Москвѣ встрѣ[тился] ему его пріятель, и онъ, вмѣсто того чтобы заплатить деньги, прожилъ ихъ всѣ. Когда вышли послѣднія деньги, онъ легъ въ постель, но не могъ спать. Такъ онъ пролежалъ цѣлую ночь и не могъ придумать, чтò ему дѣлать. Жалко ему было и свой домъ, и деревню, гдѣ онъ родился и выросъ и гдѣ похоронены были его родители. Но хуже всего для него было то, что онъ обманулъ тетку, не сдержалъ слова и прожилъ чужіе деньги. «Теперь я подлецъ и пропащій человѣкъ, и мнѣ нельзя жить». Онъ былъ въ такомъ отчаяніи, что если бы у него былъ подъ руками пистолетъ, то онъ застрѣлился бы. Но пистолета не было... «Утопиться?» – подумалъ онъ. Всталъ, одѣлся, вышелъ изъ гостинницы и пошелъ къ рѣкѣ. Когда онъ подошелъ къ рѣкѣ, солнце встало, и ему стало вдругъ весело. – «Нѣтъ, – подумалъ онъ, – не буду топиться, a убѣгу куда нибудь, такъ, чтобы не знали меня. Дальше куда нибудь». – «Вотъ, если бы съ ними уйти куда нибудь», – подумалъ онъ, глядя на рыбаковъ. На берегу лежало мужицкое платье. И ему вдругъ пришла мысль. Онъ снялъ свое платье, будто хочетъ купаться, потомъ влѣзъ въ воду и надѣлъ все мужицкое платье и пошелъ по берегу. Все онъ дѣлалъ какъ воснѣ, только думалъ куда бы уйти поскорѣе. На берегу была пристань, вошелъ на нее. <«Берите билеты скорѣе», закричали ему.> «Проходи скорѣе, останешься» – закричали на него и толкнули на пароходъ. Пароходъ засвисталъ и поѣхалъ.

Андрей Иванычъ по привычкѣ прошелъ въ первый классъ, но его оттолкнули оттуда. И онъ услышалъ, какъ барыня по фр[анцузски] сказала: «comme il est beau, ce paysan, il a l’air noble». [151]151
  [какъ красив этот крестьянин, у него благородный вид.]


[Закрыть]Онъ прошелъ въ 3-й классъ и сѣлъ на полу у трубы съ мужиками и солдатами и былъ какъ во снѣ.

Вместо текста, начиная со словъ, стр. 145:Когда въ этотъ вечеръ кончая:и былъ какъ во снѣ. – первоначально было:

<И такъ часто дѣлалъ Андрей Иванычъ. [152]152
  Зачеркнуто: Кто просилъ у него, он не отказывалъ. Жена и мать часто говорили ему, что онъ много денегъ тратитъ, но онъ не слушалъ ихъ, и сколько онъ не тратитъ денегь, онъ все только богатѣлъ. Со всѣхъ сторонъ къ нему валились деньги. Такъ жилъ А. И. счастливо 7 лѣтъ. Но пришло и на него несчастье и такъ пришло, какъ онъ не думалъ.
  Былъ у него сосѣдъ, Василій Васильичъ Шульцъ. Онъ былъ маленькій, кругленькій, румяненькій, съ черными усиками.
  После слов:не слушалъ ихъ, поверх строки зачеркнуто:но только этаго мужика онъ часто вспоминалъ потомъ.


[Закрыть]Но пришло и на Андрея Иваныча несчастье. Былъ у него сосѣдъ Вас. Вас. Хмыровъ. У Хмырова этаго были племянники сироты, и Хмыровъ управлялъ ихъ имѣніемъ, но вмѣсто того, чтобы собирать ихъ имѣнье, онъ понемножку продавалъ его и хотѣлъ все отнять у сиротъ. Андрей Иванычъ былъ <Предводителемъ, – его дѣло было смотрѣть за малолѣтними,> онъ узналъ про это и поѣхалъ къ Хмырову, чтобы усовѣстить его. – Мать Андрея Иваныча стала просить его, чтобы онъ оставилъ это дѣло. Она говорила: «Всѣхъ людей не усовѣстишь, а Хмыровъ злой человѣкъ и тебя не любитъ, онъ давно завидуетъ тебѣ. Не ѣзди, ты только изъ него себѣ врага сдѣлаешь». Но Андрей Иванычъ не послушался. – «Нѣтъ, маменька. Дѣти мнѣ родня, и я не могу этаго такъ оставить». – И поѣхалъ. До Хмырова было 60 верстъ. Андрей Иванычъ выслалъ лошадей на подставу въ село Дробино и поѣхалъ вечеромъ, когда всѣ легли спать. Онъ къ утру хотѣлъ пріѣхать къ Хмырову. Андрей Иванычъ всегда былъ веселъ, и теперь онъ ѣхалъ ночью, то говорилъ съ кучеромъ, то посвистывалъ пѣсенки и думалъ о томъ, какъ онъ отниметъ опеку дѣтей и спасетъ ихъ имѣнье. Въ Дорабинѣ онъ остановился на постояломъ дворѣ, пока перемѣняли лошадей, прилегъ на руку на жесткомъ кожаномъ диванѣ и задремалъ. Старикъ хозяинъ пришелъ, разбудилъ его и сказалъ, что лошади перемѣнены и коляска заложена. Андрей Иванычъ вскочилъ и говоритъ: «Пчелы, пчелы, гдѣ они?» – «Лошади, сударь, готовы». – «Ахъ да, гдѣ я? Ахъ да, лошади готовы. А я, хозяинъ, какой сонъ видѣлъ!»

– А что, сударь?

– Будто пчелы на меня сѣли на лицо, на голову, на руки, и я ихъ горстями сгребаю, сгребаю и все не могу сгресть. – А потомъ...

– Ну, сударь, это сонъ хорошій. Это къ богатству. Да вамъ ужъ и такъ дѣвать некуда. А я только попросить хотѣлъ вашу милость мнѣ деньжонокъ на управду сотенку. Я отдамъ къ веснѣ.

Андрей Иванычъ зналъ, что если дать денегъ, то никогда не отдастъ ему ихъ мужикъ, но онъ не умѣлъ отказывать, досталъ деньги и далъ.

– Такъ это къ богатству сонъ? – сказалъ онъ, – а вотъ что нехорошо. Вижу, я будто снимаю пчелъ и съ пчелами волоса изъ головы такъ и лѣзутъ, а это къ чему?

– Да это ничего, такъ, – сказалъ хозяинъ, – мало ли что приснится, – а самъ думаетъ: это нехорошо, это очень нехорошо. И Андрей Иванычъ такъ думалъ, да ничего не сказалъ, а сонъ этотъ долго послѣ того помнилъ. Онъ сѣлъ въ коляску и поѣхалъ.

Хмыровъ былъ маленькій кругленькій, румяненькій, съ черными усиками, чистенькой, учтивенькой, и домъ его былъ такой же маленькій, чистенькій и пестренькій. Онъ терпѣть не могъ Андрея Иваныча, но притворился, что очень ему обрадовался и сталъ его угощать и хвалить. И [къ] каждому слову говорилъ: съ. «Ужъ какъ-съ я радъ-съ, Андрей Иванычъ-съ, и что и сказать-съ не могу-съ такимъ.>