Текст книги "АРГО"

Автор книги: Лев Кобылинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

ПЕРЕД МАДОННОЙ ЧИМАБУЭ

Вот и ты пришел помолиться,

Я, как мать, стою над тобой,

посмотри на Меня, Я – Царица.

потому, что была рабой!

Я тебя никогда не покину,

в последний час явлюсь!

Ты не Мне молись, а Сыну,

Я сама лишь Ему молюсь.

На плитах каменных лежа,

ты, погибший, лишь здесь поймешь

всю правду смертного ложа,

всю ложа брачного ложь.

Ты поймешь, как дитя рыдая,

и навек сомкнув уста,

как бедна Правда святая

и как страшна красота!

DE ВЕАТА MARIA VIRGINE

I.

Матерь благодатная,

шлем Тебе хваления,

мудростью богатая

сладость искупления!

Ты – чертог сияющий,

блеск короны царственной,

свет зари немеркнущий,

в благодати девственной.

Слаще меда сладкого

Непорочной лилия,

сердца в скорби кроткого

вечные веселия.

Ток неиссякающий,

оборона верная,

святости сияющей

чаша драгоценная.

II.

Ты – Царя царей рожденье,

Матерь Высочайшая.

нарда тихое куренье,

и роза сладчайшая;

Ты – живое жизни древо,

Ты – звезда нетленная,

Ты – меж дев святая Дева

и благословенная;

Ты – погибших благостыня,

Ты – Царица благости,

Ты зачала в сладком Сыне

ток чистейшей радости.

Луч нетленный, свет прекрасный,

верное прибежище,

вспомни о душе несчастной

в страшный час Судилища!

III.

Мира утешение,

благодать безмерная,

аромат курения

и победа верная!

Да на веки вечные

примешь восхваления,

Дева непорочная,

роза без истления!

ИЗ СВЯТОГО ФРАНЦИСКА КСАВЕРИЯ

с испанского

Мой Бог! Не ради вечного блаженства,

хоть беспредельна райская отрада,

не ради мук неисчислимых Ада

люблю Тебя и жажду совершенства!

Твои, Спаситель, созерцаю муки,

Твой крест, на нем в крови Тебя, Распятый:

разверсты раны, холодом объятый

средь хохота Ты простираешь руки.

Вихрь пламенный мою объемлет душу!

Тебя любить я буду и без Рая,

без адских ков обета не нарушу,

свою свободу тайно презирая,

чему я верил, верить не умея,

и что любил, любить того не смея!

НЕВЕСТА ХРИСТОВА

Невеста Христова слепая,

заблудшая Церковь моя.

бредешь ты на зовы Рая,

незримые слезы струя.

Съели зрак твой тайные слезы,

иль черный выклевал Враг,

но свет немеркнущей Розы

лишь ты пронесешь через мрак.

В руке свеча восковая,

в крови золотой убор,

бредешь ты во тьме но, слепая,

лишь к небу подъемлешь взор.

Вокруг холодные лица,

но светят из тьмы времен

Жаркие слезы блудницы,

святого разбойника стон.

Под золотом балдахина

ты воссядешь, стыдясь, грустя,

с толпою нищенок «Salve Regina!»

не устанешь петь, как дитя!

На себя приняв все удары,

победишь все дни и века,

ты – плоть нетленная Клары,

чудотворный гроб Бедняка!

Как ты, я давно не вижу,

я 'бреду в ночи слепой,

ужели тебя обижу,

ужель не пойду за тобой?

SACRAMENTUM

Под тихие, строгие звуки,

ресницы очей спустя,

скрестив со смирением руки,

к причастью подходит дитя.

Вдруг отрока ужас объемлет,

вдруг чудится, своды дрожат,

он видит бесплотных, он внемлет

славословие дивное «Свят!»

То Он, сияющий ликом,

с обагренным солнцем в руках,

сонмы сонмов в восторге великом

перед Ним упадают во прах!

Свершилось... Под тихие звуки

возносится Чаша, блестя,

скрестив со смирением руки,

к причастью подходит дитя!

ТРИ ОБЕТА

В день Марии, в час рассвета

     рыцарь молодой

шепчет строгих три обета

     Матери святой.

Послушаньем, чистотою

     Матери служить,

со святою Нищетою

     в браке дружно жить.

Полон рыцарского жара,

     и не встав с колен,

для себя три чудных дара

     просит он взамен:

слава подвигов святая,

     вечная любовь,

третий дар: «Мне пальму Рая.

     Матерь, уготовь!»

Вдруг у Девы еле зримо

     дрогнули уста,

словно песня серафима

     с неба излита.

«Три обета Я приемлю,

     и воздам стократ,—

ты идешь в Святую Землю,

     не придешь назад.

Слава мира мимолетней

     этих облаков;

что неверней, беззаботней

     менестреля слов?

Дама сердца перескажет

     всем дела твои

и другому перевяжет

     перевязь любви.

Ты от вражьего удара

     примешь смерть в бою.—

от меня три чудных дара

     обретешь в Раю.

Совершая три обета.

     презрен, нищ и наг,

верный Сыну в Царство света

     возойдешь сквозь мрак!»

ЧЕРНЫЙ ОРЕЛ

Весть ужасная достигла

до Италии веселой:

«Град священный взят врагами,

Магомет попрал Иисуса!»

«Горе Иерусалиму!»

и, главы посыпав пеплом,

пурпур сбросили прелаты,

рыбака святого вспомнив.

Град священный взят врагами,

потому что Магомету

мусульмане лучше служат,

чем Иисусу христиане.

И далеко над пустыней

слышен хохот Магомета,

величание Агари,

Измаила ликованье.

«Горе Иерусалиму!»

плачут ангелы и люди,

как дитя, рыдает папа,

пред крестом упав в соборе.

Над священными стенами

в полночь, в пятницу страстную,

вдруг орел поднялся черный,

распластав широко крылья.

Он держал в когтях железных

семь разящих молний-копий,

он вещал громовым гласом:

«Горе Иерусалиму!»

Сбросив светлые доспехи,

молча, рыцари клянутся

возвратить Святую Землю

кровью, потом и слезами.

И в лучах багровых солнца,

в тихом плаче, в блеске позднем,

от земли восходит к небу

очертание Сосуда.

СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ

Non nobis, Domine! Эй, Beauseant! Вперед!

Напор, и дрогнут дети Вавилона...

Их стрелы тьмят сиянье небосклона,

их тысячи, а мы наперечет.

Да встретит смерть, как Даму, рыцарь храма,

благословит кровавые рубцы,

за нами море медное Хирама,

Иерусалима белые зубцы.

Путь рыцаря – святой и безвозвратный,

жизнь – путь греха, но смерть в бою чиста,

и ждет за гробом новый подвиг ратный

согревших кровью дерево Креста.

Чтоб утучнить святую ниву кровью

мы собрались от всех морей и стран,

пребудь же нам единственной любовью

средь вражьих стрел – святой Себастиан.

Смешались кровь и красные шелка,

с молитвой брань и с кличем отзвук стона...

Вперед... и вдруг незримая Рука

отбросила взревевшего дракона.

Враги бегут... с копьем наперевес

их Белый Рыцарь прочь метет в восторге.

он вознесен, он блещет, он исчез...

– Хвала тебе, хвала, святой Георгий!

РИЧАРД ПРЕД ИЕРУСАЛИМОМ

Душа была безумием палима,

Всю ночь он гнал лесного кабана...

Деревьев расступается стена,

у ног его зубцы Иерусалима.

Священный град почил, как Рыцарь Белый,

повергнут мановением Царя;

он ждет тебя; холодная заря

ласкает труп его похолоделый.

В тяжелом сне он горестно затих

под вещими Господними словами:

«О сколько раз собрать птенцов Моих

хотел я материнскими крылами!

Се дом твой пуст, вместилище пороков!

До страшного и горестного дня

ты не увидишь более меня,

о город, избивающий пророков!»

Какой восторг тогда, какая боль

проснулась в миг нежданно в сердце львином?

И протекла пред верным паладином

вся жизнь твоя погибшая, король!

И вспомнил ты свою смешную славу

все подвиги ненужные свои;

как раненый, с коня ты пал на траву

с росою слив горячих слез ручьи.

Почившего Царя своих мечтаний

ты в верности вассальной заверял,

и простирал сверкающие длани,

и рыцарские клятвы повторял.

Какой глагол звучал в душе твоей?

И сон какой в тот час тебе приснился?

Но до звезды среди лесных ветвей

ты, как дитя, и плакал и молился.

И пред тобой безгрешною стопою

согбенный весь под бременем креста,

благословляя грешные места,

прошел Господь кровавую тропою.

И отпустил тебе твой Бог и брат

твои вины, скорбя о сыне блудном.

и заповедь о Граде Новом, чудном,

тебе земной тогда поведал град.

АНГЕЛ ГНЕВА

На тех холмах, где Годефруа, Танкред

предстали нам, как горняя дружина

во славу рыцарских и ангельских побед,

пылают желтые знамена Саладина.

Король в цепях, на площадях купцы

на рыцаря, смеясь, меняют мула,

от радостного, вражеского гула

вселенной содрогаются концы.

Давно не умолкают Miserere

на улицах, во храмах, во дворцах,

мужи скудеют в ревности и вере,

лишь женщины да дети на стенах.

Безгрешные защитники Креста

ушли от нас бродить в долинах Рая,

и алтаря решетка золотая

на золото монет перелита.

Уж вороны над нами стаей черной

развернуты, как знамя Сатаны,

как дым от жертвы Каина тлетворный,

моленья наши пасть осуждены.

На улицах собаки воют жадно,

предчувствуя добычу каждый миг,

и месяц злой насмешливо, злорадно

над городом кривой возносит лик.

Свой кроткий лик от нас сокрыла Дева,

и снизошла кровавая роса

и оскверненный крест на небеса

возносит прочь, сверкая, Ангел гнева.

ВЕСТНИКИ

Среди песков рыдает Miserere,

со всех сторон, пылая, дышит ад,

мы падаем, стеня, за рядом ряд,

и дрогнул дух в железном тамплиере.

Лукав, как демон, черный проводник.

к своим следам мы возвращались дважды,

кровь конская не утоляет жажды,

растущей каждый час и каждый миг.

В безветрии хоругви и знамена

повисли, как пред бурей паруса;

безмолвно все. ни жалобы ни стона,

лишь слезный гимн восходит в небеса.

Господне око жжет и плавит латы,

бросает лук испуганный стрелок,

и золотые падают прелаты,

крестом простерши руки, на песок.

Роскошная палатка короля

вся сожжена Господними лучами...

А там, вдали, тяжелыми мечами

навек опустошенная страна.

Мы ждем конца, вдруг легкая чета

двух ласточек, звеня, над нами вьется

и кличет нас и плачет и смеется

и вдруг приникла к дереву креста.

И путникам, чей кончен путь земной,

воздушный путь до стен Иерусалима,—

путь благодатный, радостный, иной

вещают два крылатых пилигрима.

СТРАННИК

Идет навстречу мне странник,

высок, величав и строг.

– Кто Ты, Божий посланник?

Отвечает Он тихо: «Я – Бог!»

Речь старца что гром призывный,

в руках – золотой ларец,

в ларце том – замок дивный,

в том замке – храм и дворец.

Во дворце – огни да злато,

и двенадцать рыцарей в нем

средь дам, разодетых богато,

сидят за круглым столом.

Поют; под ладные песни

вращается стол и мир,

каждый час светлей и чудесней

их вечный, радостный пир.

Во храме – строги тени;

бледнее мертвецов

склоняют там колени

двенадцать чернецов.

Сам Бог внимает строго

святую их печаль,

в том храме – сердце Бога,

в том храме – святой Грааль!

Речь старца – гром призывный;

вот Он закрыл ларец,

исчезли замок дивный,

храм и дворец.

Сокрылся старец строгий;

один я в тьме ночной,

иду – и две дороги

бегут передо мной.

МОНСАЛЬВАТ

Тайно везде и всегда

грезится скорбному взору

гор недоступных гряда,

замок, венчающий гору.

Кровью пылает закат,

башня до облак воздета...

Это – святой Монсальват,

это – твердыня завета!

Ангельским зовом воззвал

колокол в высях трикраты,

к башням святым Монсальвата

близится строгий хорал.

Руки сложив на груди,

шествуют рыцари-братья

по двое в ряд; впереди

старец предносит Распятье.

Шествуют к вечным вершинам,

где не бывал человек,

под золотым балдахином

кроя священный ковчег.

«Сладостен сердце разящий

древка святого удар,

радостен животворящий

неиссякающий дар.

Кровью и пламенем смело,

страшный свершая обряд.

с сердца омоем и с тела

Змея старинного яд.

Да победит чистота!

С нами молитвы Марии,

все страстотерпцы святые

и легионы Христа!»

Крепнет их голос, и снова

хор их молитвенно тих,

старец седой и суровый,

молча, предводит других.

И, растворяясь приветно,

их принимают Врата...

Миг – и исчезла мечта,

сон дорогой и заветный.

РЫЦАРЬ БЕДНЫЙ

Промчится, как шум бесследный,

все, чем славна земля...

Прииди, о Рыцарь Бедный,

на мои родные поля!

Лишь тебе борьба и битва

желанней всех нег,

лишь твоя молитва —

как первый снег.

Среди бурь лишь ты спокоен,

славословием сжегший уста,

Пречистой Девы воин

и раб Христа!

Ты в руках со святым Сосудом

сошедший во Ад,

предстань, воспосланный чудом,

отец и брат!

В дни темные волхвований,

в час близкого Суда,

воздень стальные длани,

и снизойдет звезда!

Трем забытым, святым обетам

нас отверженных научи;

по рыцарским, старым заветам

благослови мечи!

Не ты ли сразил Дракона

на лебеде, белом коне?

Не тебе ли, стеня, Аркона

сдалась вся в огне?

Не ты ли страсть и злато

отвергнул, презрел страх

и замок святой Монсальвата

вознес на горах?

Над святым Иерусалимом

не ты ли вознес Дары,

и паладином незримым

опрокинул врагов шатры?

Баллады в честь Ланцелота

не ты ли пропел,

и слезы дон Кихота

не твой ли удел?

В века, как минула вера

и вражда сердца сожгла,

ты один пред венцом Люцифера

не склонил чела.

Вдали от дня и света

ты ждешь свой день и час;

три святые обета

храни для нас!

Смиренный и непорочный.

любовник святой нищеты,

ты слышишь, бьет час урочный,

и к нам приходишь ты!

Прииди же в солнечной славе.

в ночи нищ, наг и сир,

чтобы не смолкло Ave,

не кончился мир!

ПОСВЯЩЕНИЕ

Святых ночей в угрюмом кабинете,

клянусь, и здесь мой Ангел не забыл,

да, милый брат, все тот же я, что был,

передо мной раскрыты «Fioretti».

Была пора: мы верили как дети,

и век иной ту веру освятил.

он в Имени всю правду воплотил,

всю красоту – в едином силуэте;

вдруг ожил он, к нам постучался в дверь,

и был над нами голос: «Се Беата!..»

Он отошел. Мы знаем: без возврата.

Вот сирые, безумные теперь

мы со слезами молим Матерь Божью:

«Спаси сердца, опутанные ложью!»

Берлин, апрель 1912.

МАРИЯ

Рыцарская поэма в пяти песнях с прологом

О Maria, stella maris,

pietate singularis,

   pietatis oculo

nos digneris intueri,

nec cuneteris misereri

   naufraganti saeculo!

Sequentia Adami de S. Victore

de Beata Maria Virgine.

ПРОЛОГ

Те adorant superi

matrem omnis gratiae,

     Maria!

Ad te clamant miseri

de valle miseriae,

     Maria!

   Sequentia de BMV.

I.

Простые строфы рыцарской поэмы,

Благословенная, благослови!

Перед Тобой мои проклятья немы,

и в сердце грешном нет иной любви,

чем Девы лик безгрешный и пречистый,

Ее убор из роз, венец лучистый.

II.

Ни девять муз, ведомых Мусагетом,

ни рокот лирный, ни крылатый конь

не властны впредь над рыцарем-поэтом,

не им зажечь в моих устах огонь:

лишь Ты мой дух, безумием томимый,

Мать, озаришь свечой неугасимой.

III.

Кто б ни был я, но если я посмею

перед Тобой заплакать, как дитя,

к разбойнику, безумцу и злодею

Ты снизойдешь с небес, светло грустя,—

вот я стою с разбитою надеждой,

укрой меня Своей святой одеждой.

IV.

Я в этот мир явился с жаждой мщенья,

затем, что был замучен в век иной,

я жду любви, как жаждут причащенья,

и в женщине Твой облик неземной

провижу я, обетом старым связан,

служу Тебе, и вот за то наказан.

V.

Святая Мать, Царица непорочных,

прими незлобно горький мой упрек;

слова созвездий пламенных и точных

я прочитать дал клятву и не смог,

померкло Солнце, вспыхнула Венера,

впились мне в сердце очи Люцифера!

VI.

Он звал меня: «Там, на другой планете

тебя любил я, как свое дитя,

в моем дворце провел ты пять столетий,

затем, чтоб здесь блуждая и грустя,

ты стал земле навеки враг упорный,

там светлый дух, здесь рыцарь рати черной.

VII.

В последний миг, когда погасло пламя,

я сам собрал твой пепел на костре,

чтоб под мое, как рыцарь, встал ты знамя

и взорами тонул в моей заре,

где души, оскорбленные землею,

навек неразлучаемы со мною.

VIII.

В моем раю витают Духи света,

в кружениях поющие огни,

там нет любви и песни без ответа,

желанные друг другу искони

земной любви не ведают позора,

пред пламенем не потупляют взора!

IX.

Кто под моей, как ты, рожден звездою,

тот не увидит в Духе Света зла;

благословлю – и за его спиною

два развернутся светлые крыла.

Я дал земле, глумясь, свой образ ложный,

меня постигнуть людям невозможно!

X.

Мою печаль ты пил в лучах полночных,

мой тайный лик провидел на кресте,

искал в любви восторгов непорочных,

служил невоплотимой красоте,

ты был рожден (мои безумны дети!)

с тоской волшебной по иной планете!

XI.

Не верь земле! К пылающему трону

коленопреклоненный припади,

сорвем мы с Солнца светлую корону!

Мой знак означен на твоей груди!

Я – Первый Свет, я – первенец творенья,

к земле всегда исполненный презренья!

XII.

Я – осквернивший Розу Эмпирея

и десять опрокинувший небес,

я пал, кляня, стеня, и пламенея,

но луч надежды в сердце не исчез,—

чрез шесть веков я всякий раз свободен,

срок близится, ты, рыцарь, мне угоден!

XIII.

Мной наделен ты страшными дарами,

ты мой избранник; я тебя люблю!

Я – ураган, играющий мирами,

я – змей свистящий в отческом Раю,

я – на кресте разбойник вопиющий,

я – брат Христа, в Раю предвечно-сущий!..»

XIV.

Горят во мраке очи золотые.

и знаю я, что мне спасенья нет.

и только имя кроткое «Мария»

уста спешат произнести в ответ;

смешалось все и все вокруг поблекло,

я вижу храм. цветут цветные стекла.

XV.

Два Ангела направо и налево,

меж них стезя воздушная из роз

и благостно ступающая Дева...

Гремит орган, дыханье занялось,

пою я «Ave», голос странно-тонок,

я – возвращенный матери ребенок.

XVI.

И в этот миг забвенья и прощенья

мне хочется шепнуть: «О, снизойди

к его кресту, чтоб усладить мученья!»

И жду я с тайным трепетом в груди,

чтоб под Твоими кроткими глазами

я изошел кровавыми слезами!

XVII.

Я верую, когда во мраке грянет

последний зов, последний день Суда,

Твой кроткий взор один судить не станет,

Ты все простишь, простившая тогда,

в ту ночь, как Ты, склонясь ко злому древу.

о, Ave! оправдала матерь Еву.

XVIII.

Когда же душ погибших вереницы

сойдут стенать к безжалостным кругам,

в железный лес, где мучатся блудницы,—

и Ты сойдешь к подземным берегам,

чтоб в хоре грешниц с неослабной силой

взывать немолчно: -«Господи, помилуй!»

XIX.

На исповедь! Отныне все признанья,

все помыслы, обеты, все мольбы —

лишь страшный долг святого покаянья,

лишь ожиданье громовой трубы.

Заступница! Тебе Одной все видно,

лишь пред Тобою плакать нам не стыдно!

XX.

Мать, огради заблудших, тех, кто схвачен

тоской безумной о былых веках,

на чьей груди знак Дьявола означен,

и черные стигматы на руках,

кто помнит все и жаждет вновь, безумный,

все возвратить в наш век пустой и шумный.

XXI.

Верни наш век назад, к средневековью,

иль нам верни протекшие века,

за дар святой мы все заплатим кровью,

с надеждою мы ждем в ночи. пока

Ты не сойдешь, ключ райских врат вручая,

с Крестом и Розой сердце обручая...

XXII.

Я помню, вняв простым словам монаха,

я пред Тобою пал, сожжен стыдом,

я пал как раб, как рыцарь стал из праха,

а надо мной вознесся Кельнский Дом,

лучи играли в окнах голубые,

был месяц май, Твой месяц был, Мария!

XXIII.

И не напрасны были эти слезы,

все эти взоры, брошенные вспять,

мольбы и славословия в честь Розы

и девственных созвучий благодать:

Ave Maria, stabat dolorosa,

columna ignis, stella, sancta rosa.

XXIV.

Родные всюду проступили знаки,

стал смутен гул, как от жужжанья пчел,

забылось все, и тихо в полумраке

мне дивный сон на сердце снизошел,—

и все, что прежде, некогда случилось,

передо мною вдруг разоблачилось.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Tu es regis speciosi

mater honestissima,

odor nardi preciosi

rosa suavissima.

  Sequentia de BMV.

I.

Два рыцаря, два друга и два брата

к Святой Земле выходят на заре,

идут в вечернем золоте заката

и в утреннем холодном серебре,—

покинув край родной, гостеприимный,

уходят вдаль, поют святые гимны.

II.

Незлобивы, доверчивы, как дети,

они бредут чрез долы и леса,

им чудится – идет меж ними Третий,

и внятны им повсюду голоса,

а в трудный миг, когда весь мир – загадка,

им кажет путь железная перчатка.

III.

Им верится, что лебедь Парсифаля

готов над ними взмыть своим крылом,

заводят речь о рыцаре Грааля,

в безмолвьи строгом шествуют потом,

и там, в лесу, где прыгают олени,

склоняются с молитвой на колени.

IV.

Невыразимо сладостны те миги,

в них меж землей и небом грани нет!

Видал ли ты порой в старинной книге

двух рыцарей недвижный силуэт,

в порыве несказанного обета,

в предчувствии последнего ответа?

V.

Лишь красный крест – двух братьев упованье,

и вот поют согласные уста

о сладости венца и бичеванья

и о небесных радостях креста:

«Да обовьет чело нам пламя терний!

Да станем кроткой жертвою вечерней!»

VI.

Они поют о радости и неге,

не знающей подобья на земле,

о Розе, расцветающей на снеге,

и о Звезде, не меркнущей во мгле;

восстало все, дремавшее доселе:

«O sancta rosa, stella, lumen coeli!»

VII.

И каждый лист им вторит сладко «Ave!»

и верит сердце – в мире нет греха,

небесный свод горит в закатной славе,

и песнь его торжественно тиха,

и верится – весь мир лишь песнь святая,

и хочется весь мир обнять, рыдая.

VIII.

Уж облака – без пастыря барашки —

одели мглою золото-руно,

чуть вторит эхо щебетанью пташки,

напев родной, знакомый им давно;

то песнь разлуки тихой: вот пропела,

чирикнула, еще... и улетела!

IX.

Так целый день до самого заката

они поют, блуждая и молясь,

но глубь лесная сумраком объята,

нисходит к ним с небес вечерний час.

И вот... кругом шушуканье, шептанье,

и шорохи, и вкруг ветвей качанье;

Х.

из сумрака, из-за мохнатой ели

на них, блестя, глядит лукавый глаз,

за ним еще два глаза поглядели,

и жалоба чуть внятно донеслась.—

то пред разлукой, горестью влекомы,

к двум рыцарям пришли проститься гномы.

XI.

Вот чудиться им стало, что спадает

у них повязка с пламенных очей,

что их повсюду тайна поджидает:

там, где журчал еще вчера ручей,

им видится хрустальное сверканье,

и ручек, ножек плавное плесканье.

XII.

Когда ж поднимут братья взор с улыбкой

туда, где спит Вечерняя Звезда,

покров воздушный, весь прозрачно-зыбкий

снимается,– сонм крыльев – туч гряда,

и над луной им видится на троне

Царица Неба в золотой короне.

XIII.

Они спешат одни среди молчанья

мечтать в ночи о новых временах,

о вещей власти тайного познанья;

предчувствие, восторг и тайный страх

роднит их души, их умы тревожит

и новые надежды в сердце множит.

XIV.

В них магия волнует ожиданья,

алхимия, наука вечных звезд,

и тайны сновиденья и гаданья,

все знаки – пентаграмма, круг и крест —

ночной порой, среди безмолвной глуши

пленяют их восторженные души!

XV.

Их некий глас зовет необычайный:

«Срок завершен, уже недолго ждать;

ваш новый брат и ваш водитель тайный

свою сзывает солнечную рать!»

И тихий плач от стен Иерусалима

им слышится; душа огнем палима.

XVI.

Там, где померкло солнечное око,

встает пред ними пламенный Сосуд,

и вздохи ветра, вея от Востока,

им зовы братьев гибнущих несут.

Пусть меркнет день; коль подвиг их угоден

засветит им с Востока гроб Господен.