Текст книги "Милосердие весны"

Автор книги: Лев Маляков

«Т-ЗУБЕЦ» В КАРДИОГРАММЕ

 
Что значит
               «т-зубец» в кардиограмме,
Узнал я на свою беду.
Я накрепко
               прикован к панораме:
Который день,
Как в тягостном бреду,
Одно и то же —
Трубы кочегарок
Ленивый дым над крышами курят.
А в небе мутном
Солнышка огарок
Чуть теплится
                     который день подряд.
 
 
И если приподняться на постели,
Увижу Троицкий собор.
Кресты над куполами
Еле-еле
В тумане различает взор.
 
 
Себя я,
        усмехнувшись,
Огорошу:
А ну-ка спробуй
                        помолись!
Быть может, бог —
К безбожникам хороший
И запросто подарит жизнь?
 

 
Прислушаюсь к себе,
Но не услышу
Я благости в душе своей.
Не ангел тихий
                      крыльями колышет,
Поземку гонит суховей.
 
 
Январский день —
                            короток и печален
Опять у моего окна.
И верой в жизнь
Я до смерти отравлен.
Откуда все-таки она?
 

«Не фигурально выражаясь…»

Людмиле Константиновне Нюхиной, врачу

 
Не фигурально выражаясь,
Не ради красного словца:
Который месяц сердцем маюсь,
И не видать тому конца.
 
 
Оно давным-давно разбито —
Я в этом убедился сам.
Но вот, тоской больничной сытый,
Я снова обращаюсь к Вам.
 
 
Вы снизойдите,
Положите
На грудь мою руки тепло.
И я,
Как новый долгожитель,
Опять взгляну на мир светло.
 
 
Увижу,
Как в окошке звонко
Апрельский полыхнет огонь…
И сердце с радостью теленка
Счастливо тычется в ладонь.
 

В ПАЛАТЕ

 
У каждого своя болячка,
Своя,
А значит, и мила.
Иной готов, о ней судача,
Допечь палату добела.
 
 
Он за день повторит раз двести
И про укол,
И про клистир…
Каталка катит злою вестью,
Больничный оглушая мир.
 
 
Но тут как тут дедок запечный
Затеет важно разговор:
Мол, под луной никто не вечный
И господа гневить – позор.
 
 
А сам восьмой десяток кряду
Тихонько фукает в усы.
– Дедок, годов твоих не надо,
Добыть бы сердце, как часы.
 
 
Нам, право, шутка
Не помеха.
Готовы хохотать до слез.
Не от добра идет потеха…
Дедок-то прав —
Не вешай нос.
 

НЯНЯ ОЛЯ

 
Остряки ее зовут
«Божий одуванчик».
Навела у нас уют,
Села на диванчик.
 
 
На коленях бремя рук,
Как на снимке старом.
Но и сидя недосуг
Время тратить даром.
 
 
Разъяснила
(Ох, легка
Бабка и на слово!):
– Я, милок, издалека,
Из-под сама Гдова.
 
 
И поведала, пока
Отдыхали руки:
– Вот с войны без мужика,
Натерпелась муки.
 
 
Подымала четверых,
Довела до дела…
Охтеньки, опять-под дых
Как ножом поддело.
 
 
– Я и сам из тех краев, —
Говорю бабуле.
…Потянуло нас под Гдов,
Многих помянули.
 
 
А под утро —
Вот те на —
Привезли в палату.
Тихонько лежит она,
Будто виновата.
 
 
На мою старушку мать
До чего ж похожа…
Ей бы вволю полежать —
Быть к себе построже.
 
 
Только где там —
Через день,
При халате белом,
Моет пол, ворчит:
– Не лень
Вам лежать без дела.
 

«Я даже не подозревал…»

Валентину Чемсуевичу Теплякову, врачу

 
Я даже не подозревал,
Что он живет на свете.
В больнице сроду
                          не бывал,
Но вот везут в «карете».
 
 
Теперь лежу…
Освобожден
От дома и от службы.
Владеет мною полусон,
А может —
               что похуже.
 
 
И надо мною человек
С глазами следопыта.
Глядит
         из-под тяжелых век —
Тревожно
             и открыто.
 
 
И день,
         и два —
Он все со мной…
А я как будто снова
Веду с фашистом
                         смертный бой
У рубежа лесного,
 
 
Огнем зажатый с трех сторон,
А за спиной – болото.
А надо мною крик ворон…
И дьявольски охота
 
 
Мне жить в свои шестнадцать лет,
Испить речной водицы.
И чтоб не застили мне свет
Картавящие птицы.
 
 
С гранатой я шагнул вперед,
Кляня врагов безбожно…
Очнулся.
Нет, не подведет,
С таким в разведку можно!
 

ПРАВДА

Л. В. Попову

 
Спасибо, батя, за науку,
Хотя она и тяжела.
Но, положа на сердце руку,
Она вперед меня звала.
В ней суть отчаянно-хмельная,
Хвати —
И по морю пешком.
Из века в век она, шальная,
В миру ходила с посошком.
Гонимая —
И все ж колюча,
Она и в рубище красна.
Ходила, дьявольски живуча,
И улыбалась, как весна.
Как на дрожжах,
На ней вскипали
Бунты по русским городам,
Ее ломали и пытали…
Ее в обиду я не дам!
Я называю белым белое,
И черным черное зову…
Пробито сердце неумелое —
Я навзничь падаю в траву.
И все же вскидываю руку —
Как будто в ней
Заряд свинца…
Спасибо, батя, за науку,
Я верю правде до конца!
 

«Река лежала, как в неволе…»

 
Река лежала, как в неволе, —
По ноздри самые в снегу.
И у нее в застывшем горле
Который месяц ни гу-гу.
 
 
Лежала тихо и смиренно,
Исхоженная вкривь и вкось.
Но вот набрякли тропы-вены —
Их тело синевой взялось.
 
 
И я сгорал от нетерпенья,
Апрель несуетный кляня, —
Когда же кончится мученье? —
Как будто лед давил меня.
 
 
Я поторапливал недели
И верил —
Все же повезет.
…И вот тайком встаю с постели,
Иду к реке,
               где стонет лед.
 
 
Не оторвусь,
Гляжу на льдину,
Что морду сушит на лугу;
Не то что выплыть на средину —
Шагнуть на льдину не могу.
 

«Не впрок мне опыт…»

 
Не впрок мне опыт —
Я неисправим.
Как встарь сказали б:
Вновь пред аналоем.
Я насмехаюсь
                    над собой самим —
И воскрешаю
                   в памяти былое.
 
 
Прости меня,
Что я поверить мог:
Как день осенний,
Счастье на исходе.
Ведь столько в жизни
                                 прейдено дорог
И доводилась всякое
                                в походе.
 
 
Я не боюсь,
               что выгляжу смешно:
Как лист перед травой —
                                       перед тобою.
Беру билеты на двоих в кино
И сам себе сдаюсь уже без боя.
 
 
Пока молчим.
Твоя рука в плену.
Твой мягкий профиль на моем экране.
Я возвратился в давнюю весну,
Я одурманен запахом герани.
 
 
Как будто в жизни не было войны,
Потерь,
          разлуки,
                      самого забвенья
И этой сверхосознанной вины
За давнее слепое отступленье.
 
 
Теперь я понял:
                      стоило пройти
Пути любые,
Если надо – пытки,
Чтоб этот вечер тихий обрести
И постоять у старенькой калитки.
 

«Глядел в глаза твои лучистые…»

 
Глядел в глаза твои лучистые,
Я, не щадя себя,
                        глядел;
Передо мною небо чистое
И высоты моей предел.
 
 
Ты, улыбаясь,
                    снисходила
С вершины юности своей.
Меня ты светом
                        озарила
И стала верою моей.
 
 
А я обрел в себе
                        поэта,
Поверил снова в чудеса…
И за окном
Не стужа —
                лето,
И зелено цветут леса.
 

«Я хочу к тебе, к твоим глазам…»

 
Я хочу к тебе,
К твоим глазам —
Голубым они лучатся светом.
Я теперь догадываюсь сам,
Почему я сделался поэтом…
 
 
Я хочу к тебе,
К твоим губам —
Воскрешаю их прикосновенья.
Никому я в жизни не отдам
Губ твоих святые откровенья.
 
 
Я хочу к тебе,
К твоим рукам,
Что по мне струились, словно воды.
Ты неодолимо далека,
Пролетают не мгновенья – годы.
 
 
Молча я кричу:
Хочу к тебе!
Наша встреча – лучшая награда.
Ты взошла звездой в моей судьбе,
Никого другого мне не надо.
 

«Ночью деревья шумели таинственно…»

 
Ночью деревья шумели таинственно,
Словно внушали извечную истину.
Тропы,
         как в пропасть,
Во тьму обрывались,
Тропы-то знали,
Что мы не видались.
Да, не видались мы четверть столетия.
Ладно бы,
Если иметь долголетие.
Может, об этом шумели таинственно
И намекали деревья на истину?..
Шел я сквозь дебри,
Цеплялся за звезды —
Истина давняя:
Пусть лучше поздно…
Встретились.
                  Замерли.
Вскинули руки —
Словно и не было долгой разлуки.
 

ВСТРЕЧА

Ирине Григорьевой

 
«Я встретил вас…»
Романс старинный
Мне слышится который день.
Закат рябиново-рубинный
Над сентябрем раскинул тень.
 
 
И близкой стуже я не верю,
Как будто впереди весна.
Все не могу принять потерю:
Опять мне видится она!
 
 
Она…
И вновь не надивиться.
А может, в этом-то и суть?
И что теперь со мной творится —
Мне страшно в душу заглянуть!
 

ПРЕНЕБРЕГИ

 
Мудрец сказал:
– Пренебреги! —
И перст воздел над головою.
И я подумал:
Что со мною?
Вернусь-ка на своя круги.
С тех пор я многим пренебрег,
Что ежечасно донимало:
Забыл,
        что ты во зле сказала,
Хотя досель забыть не мог.
Не огорчил меня навет,
Что на меня возвел
                             коллега.
Я босиком иду по снегу,
Но у меня простуды нет.
Я не ответил на хулу,
Впервые не заметил мести,
Не отворяю двери лести,
Взашей,
Взашей гоню хвалу.
Умей ненужным пренебречь,
На мир взирай великодушно —
И он у ног твоих послушно,
Как добрый пес, захочет лечь.
Мудрец-то прав:
Пренебреги!..
Живи улыбчиво, красиво.
Я стал покладистым на диво.
Зубами щелкают враги.
 

ОГОНЬ

 
Порой придавит скукота:
И я, как пленник,
                         мчусь из дома, —
Попутной, к старикам знакомым,
Где вечно топится плита.
 
 
Присунусь зябко у огня —
До косточек промерз в дороге.
Мне обжигает жаром ноги —
Покой вливается в меня.
 
 
Как видно,
               это испокон:
Цветет в крови огня живина…
Из самой сердца середины
Исходит облегченья стон.
 
 
И час,
      и два сижу молчком,
Дымит меж пальцев сигарета…
Подкатит к сердцу теплый ком
Да и растает без ответа.
 

ПЕРЕД ОТПУСКОМ

 
Который год я лажусь ехать в дебри
Калашниковской дорогой деревни.
«Как постарел!..» —
Приму соседок ахи,
Раздам подарки —
                           шали да рубахи.
Как в детстве,
                    посижу в кустах на речке,
По-стариковски
                        полежу на печке.
Вспашу делянку дальнюю за брата —
Здесь начинали вместе мы когда-то.
Грачатами бежали, за «фордзоном»,
Цены не зная майскому озону.
С поклоном низким
                               заявлюсь я к полю —
Потери отдаются в сердце
                                болью…
Сулился нынче быть
                                в родных болотах,
Да, знать, опять мне
                               помешает что-то.
А по ночам Калашниково снится.
Совсем бы мне туда переселиться…
 

«В реке Великой плавится заря…»

 
В реке Великой плавится заря
И утекает в озеро Чудское.
Мне видятся далекие моря.
Сижу тихонько, предаюсь покою —
Мне видятся далекие моря.
 
 
Полярная звезда над головой
В лиловом небе прокололась тихо.
Я тем доволен, что пока живой —
Сверх всякой меры выпало мне лиха.
Уж тем доволен, что пока живой.
 
 
Над берегом кремлевская стена,
Ее венчает Троица святая.
Ко мне вернулась, кажется, весна.
Как хорошо домой явиться в мае!
Ко мне вернулась, кажется, весна.
 
 
В реке мигнули первые огни.
Комар проснулся, тянет на добычу.
Прислушайся и голову склони:
Как хорошо домой мальчонку кличут!
Прислушайся и голову склони.
 

ИЗ МОЕЙ РОДОСЛОВНОЙ

«Сижу, как леший, у реки…»

 
Сижу, как леший, у реки,
Вдали от всякого жилища.
Не лезут в вершу судаки,
И потому живу я нище.
Нет-нет плотичку подсеку —
Глядишь, и снова на день сытый.
Прижился ворон на суку,
Самою смертью позабытый.
Но чаще я жую сухарь,
Березовую пью водицу.
Чуть свет —
                 зарю поет глухарь,
Я уважаю эту птицу.
И что ни день —
                        иду в леса,
Кой-что держу там на примете…
Вокруг стогов кружит лиса —
Опять мышкует на рассвете.
Пока весна —
                   махай хвостом.
Да я-то и зимой не трону.
Шуршат ежи сухим листом,
Из листьев нацепив корону.
Окликнул журка с высоты —
Не все повысохли болота.
Сломались зимние мосты —
И до чего ж дышать вольготно.
 

ОСЕННИЙ МОТИВ

 
Не из тарелки взять
                              с цветной каемочкой,
Из углей выхватить,
                               как сам огонь, —
Картошку черную
                           с хрустящей корочкой
И покидать с ладони
                                на ладонь.
 
 
Напополам ее
                     сломаю, угольну,
Вдохну картофельный
                                   здоровый дух…
За плугом хаживал —
                                 не родич увальню, —
Один во полюшке
                            пахал за двух.
 
 
И до чего ж вкусна
                             картошка осенью
Под ясным куполом
                               среди полей!
Поля пронизаны
                         сквозною просинью,
А ветер к вечеру
                         все злей и злей.
Комбайны замерли,
                              зарей умытые,
 
 
Подняли хоботы
                         и смотрят вдаль.
Как перед праздником,
                                    душа открытая
Вбирает тихую
                      полей печаль.
 

 
А в небе лебеди,
                         как откровение,
На солнце красное
                             косяк плывет.
И горько-сладостно,
                               пусть на мгновение,
От непонятного
                         душа замрет.
 

ЗАВИСТЬ

 
Теперь, как видно,
Гость я тут,
Среди родимых пажитей.
Дома колхозные растут —
Не мною, братом нажиты.
 
 
Поля одеты в зеленя —
Все братовы старания…
И даже на покос меня
Он нынче не заманивал.
 
 
Во двор он на своем стальном
Под сумерки подкатится,
Меня употчует вином,
Поздравит со свиданьицем.
 
 
А утром приведет коня,
Ударит конь копытами
И покосится на меня,
Лоснясь боками сытыми.
 
 
Я замшевой губы коснусь —
Ладонь теплом порадую.
Забытая одарит грусть
Нежданною наградою.
 
 
Давно меня сюда манит
(Хотя спокоен с виду я).
По-местному – я знаменит.
А брату вот завидую.
 

«Покоят клены в мягких лапах…»

 
Покоят клены в мягких лапах
Земли осеннюю печаль.
Поля в рыжеющих накрапах,
Промытая дождями даль.
 
 
На взгорке избы в два рядочка,
И врезанные в синь леса.
И над земной печалью строчка
Прошила тонко небеса.
 
 
«Курлы» – последнее признанье
И откровенное прости.
Оно —
        извечное страданье…
На неизведанном пути…
 
 
Я погляжу из-под ладони —
И станет на сердце грустней:
Клин журавлиный тонет,
                                        тонет
Среди распахнутых полей.
 

РОДНОЕ

 
Мне кажется,
Прежний я,
                прежний,
И давние думы свои
Несу затаенно и нежно
Туда, где живут соловьи.
 
 
Как будто и нет за плечами
Далеких морей,
                        городов.
Не здесь ли мечталось ночами:
Увидеть бы сказочный Гдов!
 
 
И что ж,
Повидал я с лихвою…
И вновь на пороге стою.
С покорной стою головою,
Невольной слезы не таю.
 
 
Прижался горячей щекою
К березе,
Что вышла навстречь.
Вот здесь,
             предаваясь покою,
Стояла кормилица-печь.
 
 
Под горку сбегали ступени,
А там – голубели пруды.
Невольно я встал на колени,
Нащупал ступенек следы.
 

 
Остались сады и болото.
Что поле питало росой.
Тропинка вела на охоту,
А эта —
          на пожню с косой.
 
 
Отсюда уехали люди,
Уехали,
         хутор любя.
И пусть нас никто не осудит,
Мы сами
             осудим себя.
 
 
Я тот же,
Мне кажется,
                   прежний,
Но что-то уже не дано…
Хотя прихожу я с надеждой
На хутор, забытый давно.
 

ИЗ МОЕЙ РОДОСЛОВНОЙ

 
Почтительно притихли братья,
Внимая батиным словам:
– Не на блинах, поди, у сватьи
И за дела пора бы вам!.. —
Так повелел дорожный мастер
Своим верзилам-сыновьям.
Антон послал сынов за счастьем
Которым не разжился сам.
 
 
Сыны отца не посрамили.
Но враг в бою двоих скосил.
И стала громкою фамилия,
Которую мой дед носил.
Однако деду не до славы —
Беда, как на плечи гора.
В лугах сынов заждались травы.
Дед, молча, курит до утра.
 
 
Иван под Гдовом комиссарит —
Опять ушел на Булака.
Оттуда натянуло хмари,
А что к чему?..
Палят пока.
Не спится деду:
Думы, думы —
За дальним счастьем ходоки.
Меньшого, Павла, к односуму
Он шлет узнать —
Тому с руки.
 
 
Ивана пуля пощадила,
А значит, повезло и мне…
В деревне подымалась сила,
Рожденная в крутом огне.
Одно Антону не по нраву —
Иван забыл совсем про дом.
Земля – налево и направо,
А он спешит в волисполком.
 
 
Ворчит опять Антон на сына,
Хоть горд фамилией своей.
…Цветет соседка Катерина.
Старик,
Готовь огонь-коней!..
Вот так и длится род,
Покуда
Дошли заботы до меня.
И как бы ни было мне худо —
Не затушу того огня.
 
 
Мне выпало большое право,
Коль я с войны вернулся цел:
Земля —
Налево и направо,
И сколько на сожженной дел!
Хватило б разума и силы,
Забот у нас —
Не занимать.
Бери перо, а хочешь – вилы…
Была бы дедовская стать.
 

ДЕДОВА ИЗБА

 
Среди болот и глухомань-лесов,
В зеленом царстве птичьих голосов,
Вросла в бугор крестьянская изба:
В окне – заря,
А над зарей – резьба.
Изба стоит себе полста годов.
Тропинка от неё ведет
На Гдов.
Другая – к югу,
                        в дальние края,
Которых и во сне не видел я.
Всему свой срок…
Аукнула судьба —
И затерялась дедова изба
Среди лугов зеленых и лесов,
В весеннем хоре птичьих голосов.
Как сказки, открывались города
(Избенке дедовой до них куда!) —
У каждого свой норов,
                                    голос,
                                             вид,
И каждый —
Не полста годов стоит!
Во мне самом ликуют города —
У них своя нелегкая страда.
И все же эта тихая изба —
Моя неповторимая судьба —
У матери-земли не на краю.
Я это понял —
И на том стою!
 

В ДОРОГЕ

 
Гулко река салютует,
Ельник куржою оброс.
Снова в России лютует
Давний хозяин – мороз.
 
 
Ахнет по лесу со стоном —
Лезет в тулуп голова.
Тихим подкатится звоном
К сердцу о лешем молва.
 
 
Я усмехнусь над собою:
Леший – в космический век!
Елки несутся за мною,
Сыплют на голову снег.
 
 
Скорость —
                 от страха надежда,
Я не жалею коня…
Нет-нет и вновь потревожат
Старые сказки меня.
 

ДОРОГА ДЕДА АНТОНА

 
Мой дед Антон —
                           дорожный мастер,
В деревне —
                 пролетариат.
Дорогу строил он для счастья
И был, как видно,
                          делу рад.
 
 
Как для себя
                  Антон старался —
Деды любили ладить впрок…
И вот он —
               город показался,
А до чего же был далек!
 
 
Верста к версте —
                           легли каменья,
Как в песне
                 звонкие слова.
Достала наше поколенье
Про деда добрая молва.
 
 
Дорога уходила в дали
И счастье
             все-таки нашла.
По ней тачанки
                       проскакали
И революция прошла.
 
 
Давным-давно
                     Антона нету.
И все-таки мой дед живет…
По каменке,
Навстречу лету,
Катит из города народ.
 
 
По ней,
          Антоновой,
                            трясучей,
Я нынче еду, не спеша.
Цветенью ржи,
Июньской туче
Внимает радостно душа.
 

КОНИ

 
Мне повезло:
Я рос вольготно
Среди дворов,
                    телег,
                            саней.
Из дома удирал охотно
С ребятами пасти коней.
 

 
В колхозной старенькой конюшне
Ходил Фаддей, как домовой.
Ворчал в усы он простодушно,
Не прогонял меня домой.
 
 
Пропахший сбруей, конским потом,
Как будто вырезан из пня,
Он,
   отлучаясь по субботам,
В конюшне оставлял меня.
 
 
В двенадцать лет я, под Фаддея
Работая,
            как бы играл:
Корил за норов Берендея,
А жеребец тихонько ржал.
 
 
Я нарушал наказ Фаддея
(Сдержаться не хватало сил):
Друзьям на зависть
Берендея
В луга зелены выводил.
 
 
Пищали издали девчонки.
Я сам от страха замирал.
Мой жеребец, как собачонка,
На свист,
             играя, прибегал.
 
 
Губами хлопая упруго,
Дышал в ладони горячо.
Схрустев сухарь,
Меня, как друга,
Толкал доверчиво в плечо.
 
 
Я прижимался к ладной шее,
От гордости был сам не свой.
На быстроногом Берендее
Скакал буденовец лихой.
 

ПИСЬМО
К ЗНАМЕНИТОМУ ПРИЯТЕЛЮ

 
Будем вместе веселиться —
Ключик ты нашел к «частице»
И открыл ее, как двери
В старый бабушкин чулан.
Я сначала не поверил,
Думал: хвастает Иван.
А сегодня на экране…
Пригляделся: точно – Ваня.
Он в халате белоснежном
И в перчатках, как хирург.
Ты напомнил мне о прежнем
Добротой спокойных рук.
Родился Иван в рубашке,
Со своей чудной замашкой.
Забредем в горох к соседу —
Тут, конечно, не зевай!
А Иван начнет беседу,
Словно мы попали в рай.
Чуть чего я ноги в руки
И подальше от науки.
Наш сосед учил крапивой —
До сих пор зудит спина.
Ты «удачлив» был на диво —
Не моя, прости, вина.
Встретил я того соседа,
Про тебя завел беседу.
Старый видел передачу —
Сбил ты деда наповал:
Говорит и чуть не плачет,
На горох зеленый звал.
 

«Вызревали мы, как горькуши…»

 
Вызревали мы, как горькуши,
Убегали в луга с утра.
Выпасались у бабки Груши,
Что, как сказка, была стара.
 
 
На кормежку не привереды —
Подчищали сады с корня.
За вихры нас учили деды
Пуще жизни беречь коня.
 
 
Увозили отцы с собою
И велели пройти прокос,
Чтоб ложился он за тобою
Широко, что озерный плес.
 
 
На тяжелом двуконном плуге
Утверждали мужскую стать.
А «мужчинам» бы на досуге
После пашни в лапту сыграть.
 
 
То-то сладко нам елось-пилось,
Словно в сказке —
Все мимо рта.
Знать, полей и покосов милость
Мне запомнилась неспроста.
 

БАБУШКА

 
Отдохнуть бы ей давно пора.
И откуда силы
                      в старом теле?
Не присядет с самого утра,
Крутится в делах,
                          как в карусели.
 
 
Солнышко застало
                            с посошком
Вывела теленка за овины.
А в обед
На станцию пешком —
Насбирала к поезду малины.
 
 
Леночке гостинец принесла
(Правнучка теперь уже в десятом),
На лугу сенцо перетрясла,
Любовалась
                 розовым: закатом.
 
 
Ягод насбирала у дорог,
У реки —
             кореньев валерьяны.
Уж своя,
           посушенная впрок,
Ягода и травка —
                          без обмана.
 
 
К бабушке в ночь-заполночь стучат,
Слава добрая о ней в народе.
– Мой-то с балалайкой у девчат.
До утра, бесстыжий, колобродит.
 
 
Бабка покачает головой,
Голова у старой —
                           Дом Советов.
Разговор сугубо деловой —
Шепотом,
Друг дружке по секрету.
 
 
Вправить грыжу
И свести лишай —
Выдаст сто очков вперед наукам.
Бабушкина слабость —
Любит чай,
Чтоб крутой,
                 из блюдца,
                                   и пофукать…
 

ПРОЩАНИЕ

 
Борода —
             как плита на груди,
И ручищи —
                 дубовые плахи.
Возлежит дед в посконной рубахе.
Бесконечность его впереди…
 
 
А, бывало —
                  солдат хоть куда:
И в разведке…
                    А если в атаке —
Не видали такого рубаки!
На подушке алеет Звезда.
 
 
Уходил от земли воевать —
Кто ж в России родится солдатом?!
На привалах мечталось:
Внучатам,
Что про землю узнал,
                                 передать.
 
 
Он как будто глядит из-под век,
Вспоминая,
Чего не успето.
За окном раскудрявилось лето…
Да не властен в себе человек.
 
 
Не прибавить теперь,
Не отнять —
Все свершилось от точки до точки.
Возле гроба
Горюнятся дочки,
Сыновья попритихли и зять.
 
 
Встрепенулся подстреленно крик —
Не сдержалась студентка,
                                       меньшая…
Головою вот-вот покачает —
Не любил беспорядка старик.
 
 
Он предвидел судьбу наперед —
Сам себе заготовил домину…
Похоронного марша кручина
Над толпой величаво плывет.
 
 
От него замирают в груди
Громогласные слезы и ахи…
Возлежит дед в посконной рубахе.
Бесконечность его впереди.