Текст книги "Густав Лаваль"

Автор книги: Лев Гумилевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Отступление во имя будущих побед

В то время в Фалуне работал известный строитель гидротехнических сооружений – Венетрем. Кто-то из приятелей, смеясь, рассказал ему о морском инженере, развешивавшем селедки на руднике. Венстрем попросил прислать к нему Лаваля.

Заинтересовавшись его превосходными аттестатами, он предложил ему заглянуть к нему весной, когда мастерская будет нуждаться в чертежниках и техниках.

Весной, покончив со своей неудачливой службой, Лаваль с новым приливом сил и жаждой деятельности начал работать у Венстрема.

Здесь Лаваль сделал свое первое открытие: оказалось, что те математические формулы, к которым он и его школьные товарищи относились как к необходимому злу, полагая, что они никогда не понадобятся в практической работе, именно тут-то и были нужнее всего; оказалось, что именно математика учила строить дешевле и легче, математика только и могла заставить механизмы двигаться быстрее, производить больше и лучше.

Пока Лаваль исполнял мелкие работы, он еще чувствовал себя сносно. Но как только ему однажды пришлось произвести сложный расчет, обнаруживший его ничтожные знания, он почувствовал, что без настоящей подготовки ему никогда не выполнить ни одного из тех замыслов, которые волновали его воображение. Нужно было встать вровень со всеми современными научными знаниями для того, чтобы идти впереди своего века – вот вывод, какой он сделал для себя, проведя бессонную ночь после работы.

Во имя будущих побед нужно было немедленно, сейчас же, хотя бы и позорно, отступить.

Наутро, сдавая работу Венстрему, Лаваль заявил ему, что больше работать у него он не может и завтра оставляет свое место. Старый инженер посмотрел на чертежника, как на сошедшего с ума человека.

Выдвигая своего нового служащего, он предоставил ему широкие возможности для проявления своих способностей, отмеченных в его аттестациях, и вот Лаваль отказывается от работы в его мастерских, и именно тогда, когда ему был поручен самостоятельный расчет.

– Вы предпочитаете быть бухгалтером на рудниках, чем чертежником у Венстрема? – сердито спросил он.

– Нет, – спокойно ответил Лаваль. – Но как-раз последняя работа, которую вы мне поручили, показала мне, что у меня нет достаточных знаний в математике, чтобы справляться со сложными расчетами…

– Что же вы хотите делать?

– Учиться!

Венстрем внимательно посмотрел на юношу.

– Но как же вы будете жить? – воскликнул он.

– Не знаю… – усмехнувшись, ответил Лаваль. —

Я думаю все-таки, что прежде чем жить, надо учиться. Иначе ничего не выйдет…

Для него уже в то время жить и работать означало одно и то же. Работать же над решением тех серьезных задач, которые уже тогда смутно вставали в его творческом воображении, можно было только стоя вполне на уровне современной науки.

Будучи по природе своей живым и решительным человеком, он не колебался ни минуты при переходе от решения к его немедленному и полному осуществлению. Так как о помощи со стороны отца, жившего по-прежнему очень скромно и имевшего на руках еще нескольких детей, не могло быть и речи, Лаваль решил воспользоваться своими дворянскими привилегиями и обратиться за помощью в фалунскую дворянскую организацию. На другой же день после разговора с Венстремом он явился к фалунскому предводителю дворянства и, назвав себя, напомнив об исторических заслугах Клода де Лаваля, изложил свою просьбу.

– Я претендую на одну из стипендий, которыми вы распоряжаетесь… – сказал он не без высокомерия, – и, как вы можете увидеть из моих аттестаций, имею на это право. Чтобы сделать что-нибудь для шведской промышленности, я должен вооружиться, как показал мне опыт, научными познаниями, которых институт мне не мог дать.

Любезные, но очень неопределенные обещания предводителя фалунских дворян никак не могли удовлетворить Лаваля. Он не мог ждать, он требовал, чтобы люди вокруг него действовали с такой же быстротой и решительностью, как он сам. Он явился на другой день и на третий. Просьбы, рекомендации, требования сыпались на столы дворянского управления. В конце концов громкое историческое имя, а еще более убедительная настойчивость просителя заставили фалунских дворян предоставить Лавалю стипендию. Осенью 1867 года, простившись с Венстремом, он отправился в Упсалу, чтобы поступить в университет.

В Упсале Лаваль провел пять лет.

Здесь, в этом древнем городе с его четырехсотлетним университетом, величайшей библиотекой Швеции, с его обсерваторией, ботаническим садом и собором, где в величественной гробнице, рядом с останками королей, покоился великий шведский натуралист, гениальный ученый Карл Линней, все способствовало пробуждению в молодом студенте серьезного и глубокого отношения к научным занятиям.

В течение пяти лет, в качестве студента математического факультета, Лаваль изучал физику, химию и математику.

Живой и общительный по своей натуре, Лаваль в эти студенческие годы свел много замечательных знакомств, которые оказали впоследствии влияние на его миросозерцание. Особенное значение имело знакомство с будущими писателями: Августом Стриндбергом, бывшим почти ровесником Лавалю, и Густавом Гейерстамом, более молодым его современником, связанным в это время с кружками радикально настроенной молодежи. Впоследствии Гейерстам в своих произведениях ярко отразил тот кризис, который переживала шведская интеллигенция под влиянием растущего капитализма, стоя на распутьи и не зная, с кем ей идти – с буржуазией или пролетариатом.

В этот период своей жизни Лаваль много читал и – еще больше времени отдавал музыке. В Упсале музыкальная жизнь стояла очень высоко, и развитию ее как нельзя более способствовало студенчество.

В 1872 году Лаваль окончил математический факультет с высшей степенью отличия и одновременно представил диссертацию: «О хлористых и бромистых соединениях вольфрама». После блестящей защиты диссертации ему единогласно была присуждена ученая степень «доктора философии». Звание «доктора философии» в Швеции присваивалось всем научным деятелям, отличавшимся самостоятельными исследованиями в какой бы то ни было области науки.

Лаваль аккуратно сложил свои дипломы, спрятал их в карман лоснящегося, порыжевшего сюртука и, вытряхивая из памяти тяжелые годы плохих обедов, скудных средств, бессонных ночей, усиленных занятий и бесплодных мечтаний, отправился в летнюю экскурсию в Вермеланд, северную провинцию Швеции, граничащую с Коппарбергской, где горнозаводская промышленность, благодаря неисчерпаемым запасам руды, достигла в то время большого развития.

– Теперь будем жить, – сказал он себе, приняв это решение.

В Филипстаде, центре горнозаводской промышленности, Лаваль остановился на некоторое время, может быть, не столько с целью осмотреть предприятия, сколько надеясь получить здесь работу. Но за молодым «доктором философии», так необычно прервавшим свою карьеру, уже следили из Фалуна. В Филипстаде он получил телеграмму от дирекции Фалунских рудников, предлагавшей ему приехать в Фалун для переговоров; тут же ему был задан вопрос – не пожелает ли он отправиться в Германию для изучения производства серной кислоты?

Это была первая и серьезная житейская победа, после позорного бегства от Венстрема. Лаваль телеграфировал о своем согласии и, не докончив экскурсии, уехал в Фалун.

Предложение сводилось к тому, чтобы немедленно отправиться в Гарц. Возвратись оттуда по изучении дела, он должен был поставить на руднике производство серной кислоты. В самой Швеции в это время не было еще ни одного предприятия подобного рода, как не было и людей, знакомых с ним.

Предложение это как нельзя более соответствовало желаниям самого Лаваля: оно не только могло расширить его опыт и знания, но сразу же открывало ему дорогу в шведскую промышленность.

Он выехал в Гарц, не заехав даже домой в Блазенборг. Нисколько не походя на тысячи туристов, направлявшихся в эту живописную горную страну, Лаваль отправился в Нордгаузен, небольшой город Пруссии, где известный завод серной кислоты недавно поставил на своем предприятии так называемую башню Гловера и начал приготовление дымящейся серной кислоты. Здесь серная кислота приготовлялась из сернистой кислоты, выделяющейся при обжигании сернистых колчеданов и считавшейся раньше негодным и нежелательным отходом горнозаводского дела.

В течение одного месяца своей командировки Лаваль настолько серьезно и основательно изучил производство, что по возвращении своем в Фалун без всяких колебаний и промедлений взялся за постройку башни для производства серной кислоты при руднике.

Уже в октябре того же 1872 года башня была пущена в ход, и честь постройки первого завода серной кислоты в Швеции осталась за молодым доктором философии и бывшим конторщиком материального склада Фалунских рудников.

В течение двух лет Лаваль оставался руководителем этого производства. Одновременно он погрузился в изучение горнозаводского дела, осуществляя свою детскую мечту. Вооруженный всеми научными знаниями, деятельный ум его теперь не встречал препятствий к разрешению проблем, встававших перед ним на каждом шагу. Уже в 1873 году Лаваль берет свой первый патент, касающийся обработки фосфористых руд, а в следующем 1874 году – второй патент на новый способ обработки цинковых руд.

Так началась изумительная по своему разнообразию, значению и яркости деятельность Лаваля в области техники, охватившая период в сорок лет. В общих чертах она совпадает с крупным переломом в шведской промышленности. Когда Лаваль в начале восьмидесятых годов начинал свою деловую жизнь, промышленность Швеции стояла на очень низком уровне. В 1913 году, когда Лаваль умер; она достигла той высшей ступени своего развития, к которой она после мирового кризиса не вернулась и до сегодняшнего дня. За этот период производство в стране увеличилось в десять раз, а количество рабочих, занятых в промышленности, возросло в пять раз.

Еще в начале XIX века, накануне рождения Лаваля, Швеция являлась преимущественно сельскохозяйственной страной, где все городское население не превышало двухсот пятидесяти тысяч человек. Экономическое положение ее характеризовалось тем, что процесс разложения феодализма шел ускоренным темпом и начиналась промышленная революция, приведшая к резким переменам в социально-экономической жизни страны.

В начале XIX века растущие цены на хлеб и сельскохозяйственные продукты приводили к капитализации помещичьего хозяйства, что влекло за собой обезземеление крестьян, оказавшихся на худших землях. Этому процессу способствовал ряд мелких реформ, проводившихся шведским правительством. Реформы были рассчитаны на удовлетворение растущей буржуазии, и получалось так, что крестьяне были лично «свободны», но оставались в качестве «торпарей», обязанных определенное число дней работать на помещика, в его власти и во власти кулаков.

В 1827 году, в развитие реформы, был установлен единый надел для каждого хозяйства. Установление единого надела перевело шведскую деревню на хуторское хозяйство и укрепило помещичью и кулацкую верхушку. Переход на хуторское хозяйство способствовал чрезвычайному развитию скотоводства и молочного хозяйства, вскоре потребовавшего механических аппаратов для переработки молочных продуктов.

В то же время развивавшаяся шведская промышленность вводила у себя новейшие усовершенствования. В середине XIX века на шведских металлургических заводах впервые был введен бессемеровский способ выработки стали, составлявшей основное богатство страны. Незадолго до этого началось производство безопасных, получивших мировую известность «шведских» спичек. С проведением в то же время первой железной дороги начался бурный рост Стокгольма и Гетеборга, двух основных промышленных центров Швеции. Количество рабочих, занятых в промышленности, с 25 тысяч человек в 1840 году возросло до 100 тысяч человек в 1860 году.

Совпадая с началом жизни Лаваля, промышленный расцвет Швеции, начавшийся с 1840 года, продолжался вплоть до империалистической войны, причем период с 1840 и по 1900 год характеризуется в особенности быстрым развитием промышленности и главным образом возникновением ряда новых ее отраслей.

Эти общие данные и освещают до некоторой степени тот фон, на котором развернулась разнообразная деятельность замечательного шведского изобретателя. Неизменно направляемая молодым, растущим шведским капитализмом, деятельность Лаваля не всегда сопровождалась немедленным успехом, так как иногда его слишком смелые идеи обгоняли задачи времени и шли далеко впереди потребностей шведской промышленности, но во всех областях, которых касался Лаваль, деятельность его неизменно начинала новую эпоху.

Лаваль не только во-время родился: без колебаний и во-время он определил себе место в жизни и примкнул к лагерю крупной промышленной буржуазии, вкладывая в промышленность неоценимый капитал своего изобретательского гения.

Стратегическое отступление во имя будущих побед привело к тому, что Лаваль теперь уже начинал свою деятельность не увлекающимся юношей, а вполне сложившимся человеком с ясным и определенным миросозерцанием. Вооруженный знаниями, стоя на уровне современной науки, решительный, самоуверенный и смелый Лаваль уже, покидая Упсалу чувствовал себя тем «сверхчеловеком», характеристику которого еще только впервые набрасывал Ницше.

Клостерские идеи

Вступая в жизнь и начиная свою деятельность в последней четверти XIX века, Лаваль по существу был уже типичным изобретателем XX века.

Изобретатели предшествующего времени, до Уатта включительно, шли к разрешению своих проблем в значительной мере ощупью, выдвигая лишь частные гипотезы и тут же их проверяя. Прекрасно осведомленный в теоретических и практических основах современной техники, стоя вполне на уровне современных знаний, изобретатель XX столетия идет по новому пути, когда творчество изобретателя основывается не на подражании предшествующим техническим формам, а на достижениях современной науки.

Для Лаваля было совершенно ясно, что осуществление идеи, разрешение любой задачи стало невозможным без трудного и сложного процесса расчетной и конструкторской работы, без материальных средств, нужных для опытов и экспериментов.

Если Уатту для разрешения стоящих перед ним проблем приходилось еще работать и над созданием теоретических предпосылок для их разрешения, то Лаваль располагал уже достаточным теоретическим багажом и нуждался лишь в материальной базе для практического осуществления теоретически разработанных проектов.

– Я не могу ступить шагу, чтобы не наткнуться на новую задачу, – говорил он, – все они требуют разрешения, и я чувствую, что могу их разрешить. У меня есть все для этого, кроме одного – денег!

Уже с первых шагов своей деятельности Лаваль начал искать выгодного и ходкого дела, которое могло бы его обогатить и навсегда обеспечить ему независимость и средства для самостоятельной работы. Иного пути в капиталистическом обществе нет.

В поисках компаньона, который согласился бы заняться вместе с ним эксплуатацией его изобретений, Лаваль столкнулся с неким Кларсоном, искавшим применения своим свободным средствам. Лаваль предложил ему построить стекольный завод для производства бутылок по совершенно новому способу: бутылки должны были формоваться во вращающихся изложницах.

Замечательно, что все основные технические идеи Лаваля, соответствуя вполне его живой, деятельной, быстро переходящей от решения к делу натуре, неизменно исходили из принципа быстроходных, вращающихся машин, в которых как-раз испытывало нужду капиталистическое хозяйство. Недаром же и сепаратор и турбина явились наиболее законченными созданиями творческого воображения Лаваля.

Кларсон поддался убедительной и самоуверенной горячности изобретателя, вошел с ним в соглашение и построил этот завод. Вращающиеся изложницы вполне себя оправдали. Завод изготовлял до четырех тысяч бутылок в день, но предприниматели оказались плохими коммерсантами, так как не учли потребностей рынка. Не только Фалун с его десятью тысячами жителей, но и вся Швеция в те времена не могла нуждаться в таком количестве бутылок, какое появилось на рынке.

Долго ничего не замечая, бродил между ловкими машинами торжествующий изобретатель и упивался быстроходными аппаратами, придумывая способы, как бы увеличить их скорость и подбросить Кларсону новую тысячу к концу дня.

Вскоре склады оказались переполненными, и бутылки стали укладывать прямо во дворе. Разноцветные горы их, отливая на утреннем солнце всеми цветами радуги, продолжали расти, радуя сердце Лаваля и наводя ужас на его компаньона.

– Послушайте, – говорил Кларсон, – но ведь наши бутылки уже никто не хочет брать. Что нам делать дальше?

– Выпустим новые сорта, – отвечал Лаваль, не задумываясь, – давайте делать шестигранные, цвета аквамарина. Это будет чудесно, их расхватают у нас в один день!

Кларсон соглашался на шестигранные, на круглые, как шар, на аквамариновые, на молочные; Лаваль менял формы, давал рецепты стекловарам. Разноцветные горы вокруг завода росли, но Кларсон с каждым днем, с каждым часом видел, как неотвратимо приближается катастрофа, и проклинал в душе изобретателя и свое легкомыслие.

Наконец, когда сверкающие груды стекла стали вровень с крышей завода и возчики со своими длинными рессорными телегами оставались без дела уже несколько дней, Кларсон решительно отказался от нового предложения компаньона – выпускать граненые флаконы для туалетного уксуса.

Некоторое время, правда, Лаваль, оставивший свою службу на руднике, и Кларсон, вложивший в предприятие свои средства, продолжали еще работать, надеясь, что кризис минует, однако, когда по подсчетам компаньона убытки перевалили за 60 тысяч крон, Лаваль, не колеблясь, предложил ликвидировать предприятие и заняться чем-нибудь другим.

Кларсон пришел в ужас. Но делать было нечего: завод был закрыт. Лаваль обязался выплатить своему компаньону 40 тысяч крон в покрытие

понесенных им убытков.

– Когда это будет?.. – с презрением спросил Кларсон.

– Скорее, чем вы думаете! – ответил Лаваль.

В это время он разрабатывал проект быстроходного парового двигателя и вел переговоры о его постройке с владельцем машиностроительного завода в Клостере, Фридрихом Лагергреном. Вера в себя не покидала его ни на минуту, ни при каких обстоятельствах, но всесокрушающий его оптимизм на этот раз никак не подействовал на его компаньона.

Они расстались.

Предприимчивый Лагергрен, узнав о ликвидации предприятия, предложил Лавалю занять у него должность заведующего конструкторским бюро. Лаваль охотно принял предложение и отправился в Клостер.

Это было в самом конце 1875 года. Накануне нового года, поздно вечером, Лаваль приближался к месту назначения. Нужно было переехать маленькую речку; ямщик посоветовал седоку вернуться, так как, по каким-то его приметам, лед мог провалиться под санями. Лаваль во что бы то ни стало решил провести новогодний вечер в тепле и уюте. Он потребовал, чтобы ямщик доставил его на место. Молчаливый швед сердито стегнул лошадей, но сани провалились под лед в самой середине реки. Лаваль, не раздумывая, выскочил и, очутившись по грудь в ледяной воде, помог саням выбраться на лед. Быстрота и решительность на этот раз выручили из беды, но к Лагергрену он явился насквозь промерзшим и мокрым.

Впрочем, ни ледяная ванна, ни призрак опасности, счастливо избегнутой, не отразились на хорошем настроении Лаваля. Ночью, отогревшийся и возбужденный выпитым вином, исполненный веселых надежд на будущее, он излагал Лагергрену свои планы с такой горячностью, что даже этот пожилой, опытный и проницательный человек, плененный убедительностью его доводов, эрудицией, смелостью и ясным умом, должен был согласиться, что металлургическая промышленность войдет в новый период своего развития, как только все эти планы будут осуществлены.

– Мы их осуществим! – кричал Лаваль. – Я заставлю старушку Швецию двигаться быстрее. Мы обгоним немцев и англичан, и американцев. Они будут ездить к нам учиться, а не мы к ним!

Раскричавшийся доктор философии едва не свалил маленький столик с кофейным сервизом. Но Лаваль был поистине очарователен: высокий, крепкий и сильный, с черными тугими усами, с легкими волнистыми волосами, зачесанными назад, сверкающий стеклами очков и живыми карими глазами, он был олицетворением решительности, смелости, стремительности и непреоборимого оптимизма.

Слушая его, Лагергрен внутренне поздравлял себя с новым работником.

Он не ошибся. Новый инженер за два года своего пребывания в Клостере не только ввел множество улучшении в производственный процесс, но и положил начало так называемому «шведскому способу бессемерования» устройством сетчатого дна для бессемеровского конвертера.

Получившее свое название по имени английского инженера Генри Бессемера «бессемерование» было введено в Швеции незадолго до этого известным шведским металлургом Герансоном. До введения бессемерования существовало два способа для превращения чугуна в железо и сталь: кричный и пудлинговый. Первый способ требовал чистейшего, дорогого и не везде доступного горючего – древесного угля – и практиковался поэтому в те времена только в Швеции и на Урале, давая железо высокого качества, но незначительное количество и дорогое. В пудлинговых же печах топливом служил каменный уголь, но пудлинговый способ давал во всяком случае продукт худшего качества.

Процесс бессемерования представляет собой продувку чугуна воздухом, без подвода тепла извне, с целью получить, путем выжигания вредных примесей, сталь в жидком состоянии. Продувка ведется в сосудах, названных Бессемером «конвертерами». Воздух к конвертеру подводился в Клостере, как в Англии, через форсунки, которые помещались на окружности, а позднее на дне конвертера. Бессемерование очень быстро привилось в Швеции, однако в силу местных условий, а именно в виду работы на древесноугольном, малокремнистом чугуне, обычного распределения воздуха оказывалось недостаточно, что и влияло на свойства стали.

Лагергрен неоднократно жаловался Лавалю на невозможность получить высококачественную сталь. Лаваль предложил сконструировать дно конвертера с массой мелких, равномерно распределенных отверстий для вдувания воздуха. Опыт дал превосходные результаты и положил начало этому так называемому «шведскому бессемерованию».

Лагергрен, получив высококачественную сталь, командировал Лаваля за границу для изучения тамошних способов прокатки. Хотя этим опытом Лаваль не успел воспользоваться в Клостере, но впоследствии он пригодился ему при постройке специального завода в Олофстреме для акционерного общества «Сепаратор».

Занявшись вопросами металлургии, стоявшими в центре внимания шведской промышленности, снабжавшей европейские рынки высококачественными стальными изделиями, главным образом мелким инструментом, Лаваль в течение своего пребывания в Клостере проделал, массу опытов с гальванизацией, но еще серьезнее задумался он над вопросом широкого использования электричества в металлургии. Однако Лаваль поднял вопросы электрометаллургии слишком рано: ни развитие электротехники того времени, ни тем более состояние шведской промышленности не стояли еще на такой высоте, которая позволила бы рассчитывать на практическое применение изобретений подобного рода.

Сам Лаваль между тем понимал уже и в то время, что для Норвегии и Швеции, при их богатстве водной энергией и бедности углем, вопросы электрометаллургии рано или поздно встанут во всей их широте. Впоследствии Лаваль вернулся к этим своим идеям, но клостерский двухлетний период его деятельности закончился неожиданным отходом изобретателя в совершенно иную область техники, ту область, интерес к которой охватил его всецело и на долгое время, поскольку, впрочем, он вообще мог долго служить одной идее.

Этому событию способствовали два незначительных, на первый взгляд, случая. Случаи эти, однако, привели к огромным последствиям.

Для очистки отливок на заводе употреблялся паровой пескоструйный аппарат. Пескоструйные аппараты нашли себе применение ранее всего в стекольной промышленности и представляли собой довольно примитивные машины: на колесо с лопатками подавался песок; колесо при быстром вращении с значительной силой выбрасывало песок на стекло, подлежащее обработке. Затем пескоструйные аппараты стали употребляться и в металлообрабатывающей промышленности для шлифовки струей песка всякого рода отливок, но, вместо подачи песка колесом стали применять струю пара для той же цели. Эти паровые пескоструйные аппараты были очень удобны, просты и производительны.

Пескоструйный аппарат

Пар, подававшийся из отдельного парового котла, поступал в этих приборах в специальный сосуд (А); отсюда по шлангу (а) он направлялся к специальной насадке (В), над которой подвешивалась воронка с песком (С). Проходя через эту насадку, паровая струя увлекала с собой песок, который выбрасывался на отливку, а пар, перед выходом, отсасывался особым прибором и удалялся через отдельную трубу.

Песок, с силой вырываясь из аппарата, сравнивает поверхность всех лежащих на пути его тел и может применяться не только для очистки отливок от формовочной земли, но и для стачивания напильников, например, при их восстанавливании. Этот остроумный аппарат, портативный, передвигавшийся по балке, очень заинтересовал Лаваля, и он начал производить с ним ряд опытов с целью расширить возможность использования его для других целей.

Прежде всего ему пришла в голову мысль воспользоваться пескоструйным аппаратом для буровых работ, главным образом для бурения скал, где его с особенным успехом можно было использовать, так как при работе на открытом воздухе не было надобности в пароотводном устройстве.

Для буровой работы, очевидно, нужно было придать струе вращающееся движение.

Недолго думая, Лаваль сконструировал специальную спиральную гильзу, которую и вставил в насадку, полагая, что, проходя через гильзу, струя пара должна будет принять вращательное движение, а у выхода насадки увлеченный крутящейся струей пара песок явится живым, бесконечным буравом.

К величайшему изумлению изобретателя гильза стала сама быстро вращаться.

Лаваль с интересом наблюдал это непонятное явление. Он повторил опыт еще раз и убедился в его закономерности. Одной минуты затем было достаточно для того, чтобы разгадать загадку: гильза вращалась под действием реактивной силы выходившего из гильзы пара.

Занятый в этот солнечный памятный день другим вопросом, Лаваль не остановился на разработке идеи, которая возникла у него в тот час, идеи использования реактивной силы пара для получения механической работы. Однако она осталась в его памяти и в нужный момент всплыла на поверхность сознания. Во всяком случае самые ранние паровые турбины, созданные им, были именно этого типа и основывались на реактивном действии струи пара.

Создание первых турбин было вызвано потребностью в механическом двигателе для другой машины Лаваля. История ее возникновения начинается с другого любопытного случая, происшедшего в том же Клостере.

Старый Лагергрен принадлежал к тому типу людей, которые интересуются буквально всем на свете, и в этом отношении был как нельзя более подходящим товарищем для Лаваля. Он интересовался не только металлургией, паровыми и нефтяными двигателями, с которыми в это время производил опыты его конструктор, он интересовался также молочной промышленностью: выписывал «Молочный вестник» и владел маленькой молочной фермой, расположенной тут же на территории завода.

Этот зеленый оазис, среди угрюмых заводских корпусов, служил в обеденный перерыв любимым местом отдыха для служащих и мастеров завода. Чистенький дворик фермы с высокими стройными березами, защищавшими ферму от заводской копоти и дыма, часто посещал и Лаваль: живой, общительной натуре его были, как воздух, необходимы встречи, разговоры, шутки, новости, для которых не находилось времени на работе.

Однажды – это было весной 1877 года – Лагергрен, случайно проходивший мимо с «Молочным вестником» в руках, рассказал присутствующим вычитанную им в журнале новость о том, что в Германии неким Лефельдтом изобретена любопытная машина, имеющая форму бочки, которая отделяет сливки от молока. Хотя для съема сливок нужно было останавливать машину, все же аппарат рекомендовался как чрезвычайно интересное и практически целесообразное изобретение. Вскользь журнал указывал, что действие машины основано на центробежной силе.

Любопытство Лаваля было возбуждено до крайности, и вихрь мыслей и идей, мгновенно заполнивший его воображение, лишил его совершенно способности говорить и слушать.

– Послушайте, дайте-ка мне ваш журнал, – сказал он Лагергрену.

Забыв поблагодарить, Лаваль взял журнал и тотчас же ушел с фермы. Старый Лагергрен, чрезвычайно заинтересованный поведением своего конструктора, последовал, было, за ним, но разговориться с ним ему так и не удалось. Он махнул рукой и оставил Лаваля в покое.

Журнальная заметка о машине Лефельдта имела не только технический интерес.

Отлично ориентируясь в запросах отечественной промышленности, Лаваль понимал, что достигшее высокой ступени развития сельское хозяйство Швеции, начинавшее работать на экспорт, остро нуждалось в механических аппаратах для переработки молочных продуктов и доения коров. Мысль о доильной машине не раз появлялась у Лаваля, как и у других изобретателей. Развитие крупных молочных хозяйств предпринимательского типа тормозилось именно отсутствием механических приборов, могущих удешевить труд и увеличить его производительность.

Идея машины Лефельдта была таким образом чрезвычайно интересна с чисто практической стороны, и Лаваль с жадностью ухватился за нее. К этому времени центробежная сливкоотделяющая машина имела уже свою историю.