Текст книги "Эта милая Людмила"

Автор книги: Лев Давыдычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Лев Иванович Давыдычев
Эта милая Людмила
Роман для детей и некоторых родителей

Внучке Оленьке

Постарайся вырасти умной, доброй и весёлой.

Дедушка Лев

ПЕРВАЯ ГЛАВА
Кандидат в экспонаты

Больше всего на свете Герка Архипов любил ничего не делать. А что же тогда делать, если ничего не делать?

О, тут специальный талант требуется, очень особые способности нужны! Организм такой надо иметь, чтобы он мог машинально, без всяких усилий и без всяких последствий, целыми днями ничегошеньки не делать.

У Герки это хорошо получалось, и он получал от этого большие удовольствия.

Дед его Игнатий Савельевич частенько говаривал насмешливо и в то же время задумчиво, да ещё и почти горько:

– В музей бы тебя, дорогой внучек, областной краеведческий отдать, но ведь не возьмут, чего доброго.

– А чего мне там делать-то, в музее-то областном краеведческом? – каждый раз, не скрывая радости, удивлялся Герка.

– Ничего особенного, – каждый раз вроде бы охотно, однако с заметной грустью объяснял дед Игнатий Савельевич. – Как ты тут ничегошеньки не делаешь, так и там тем же самым заниматься будешь. Посадят тебя в клетку какую-нибудь научную или загородку специальную закажут. Табличку повесят, а на ней напишут, к примеру, что-нибудь такое: находится, мол, здесь, может быть, самый ленивый и самый избалованный внук на всем нашем земном шаре.

– А дальше-то, дальше что? – с очень большим интересом и с не меньшей опаской допытывался внук.

– Да сидел бы там или лежал, вот и вся недолга. Есть и пить приносили бы тебе регулярно. А ты себе сиди или лежи на здоровье.

– Больше ничего?!

– Ну вот, чтоб здоровье твое не подорвалось, гулять бы тебя на свежий воздух выпускали. Ненадолго, конечное дело, а то устанешь, потеряешь музейный вид.

– Нарочно, дед, ты меня дразнишь, – поразмыслив, Герка с довольно сильным сожалением вздыхал. – Придумываешь ты всё.

– Ничего я не придумываю. Нет у меня такой привычки. – Дед Игнатий Савельевич хитровато щурился, притворялся, что обижен недоверием внука. – Съезжу вот в город, всё там доподлинно и разузнаю. Зайду, конечное дело, в областной краеведческий музей и – прямым ходом к директору. Так, мол, и так, не желаете ли иметь новый экспонат – может быть, самого ленивого и к тому же самого избалованного внука на всем нашем земном шаре? Директор, я полагаю, само собой, обрадуется: мы, мол, давным-давно такого разыскивали. Во многие города, посёлки и села запросы делали – никакого положительного результата! А у нас, мол, и клетка научная или загородка специальная уже изготовлена для столь ценного экспоната.

Дед Игнатий Савельевич говорил до того серьёзно, что не поверить ему было бы вроде невозможно, и Герка не знал, чего и делать: радоваться или огорчаться. Конечно, эх, как интересно и в музей попасть вместо школы, но ведь не самый же ленивый и не самый же избалованный он внук на всем нашем земном шаре? Конечно нет! И тут Герку охватывало другое сомнение: не поверишь деду – он обидится, и не видать тебе музея, вернее, никто тебя в музее не увидит. Или – ещё хуже: поверишь деду, а он расхохочется.

А тот продолжал ещё более серьёзным, даже важным и с оттенком торжественности тоном:

– Как только ты в научной клетке или специальной загородке окажешься, так тебя сразу и по телевизору покажут. Да ещё, может быть, по цветному! Представляешь картину?

– Ты уверен, что и по цветному могут? – От восторга голос у Герки понижался до хриплого шёпота. – Уверен?

– Конечное дело. Знаешь, сколько комментаторов разных соберётся, корреспондентов да дикторов всяких?! Потом тебя обязательно для газет сфотографируют, а то и для обложки журнала «Огонёк»! Тогда тоже разноцветным получишься.

– Ой, дед, дед! – радостно и почти неуверенно вскрикивал Герка. – Откуда ты всё это взял?

– Потом про тебя по радио передавать будут. Там, значит, всё с музыкой пойдет.

Тут Герка совсем уже не выдерживал и со слезами в голосе спрашивал:

– А ты не врёшь? Не сочиняешь? Не выдумываешь?

– Не вру, не сочиняю и не выдумываю, – с достоинством, но устало отвечал дед Игнатий Савельевич. – Потом тебя ещё кино снимать приедет.

– Ну… – Обессиленный волнением, Герка терял дар речи. – Ну… – И лишь через некоторое время, собрав силы, он умолял: – Дальше рассказывай, дальше!

Тогда дед Игнатий Савельевич медленно доставал кисет, ещё медленнее и очень долго искал по всем карманам аккуратно сложенную квадратиками бумагу, неторопливо отрывал листочек, старательно сгибал его, осторожно развязывал кисет, насыпал в бумажку табак, свертывал цигарку, завязывал кисет, по всем карманам медленно и долго; искал спички, закуривал и лишь тогда отвечал измученному ожиданием внуку:

– Ты, главное, ни о чем не беспокойся. Будущее твое прекрасно. – К удивлению Герки, он горестно вздыхал и продолжал почти угрожающим тоном: – Быть тебе, дорогой внучек, в областном краеведческом музее живым экспонатом.

– Когда, когда, дед?

– В своё время. Не торопись и меня не торопи. Считай, что ты уже кандидат в экспонаты.

Пожалуй, настало время сообщить вам, уважаемые читатели, следующее. Вот если смотреть на деда и внука издали, то сначала вполне можно принять внука за деда, а деда за внука, если только не обращать внимания на дедовы бороду и усы. Дед Игнатий Савельевич, скажу прямо, роста был маленького и всю жизнь из-за этого страшно переживал, особенно в молодости. Зато Герка вытянулся головы на полторы длиннее деда. Недаром тот любил повторять, что на таком богатыре, вроде его единственного внука, можно воду в двух бочках на одной телеге возить, а ему, деду, сидеть на передке и покрикивать: «Но, но, родимый! Но, но, единственный!»

К сожалению, на Герке не то что воду в двух бочках на одной телеге возить нельзя было, он из колодца-то всего шесть или семь раз за всю свою жизнь по полведра принёс!

И дело тут было не только во внуковой редкой лени, а в его наиредчайшей избалованности, о причинах которой я сообщу позднее. При своём довольно немалом росте Герка был хрупок, нежен и тонок, стыдно сказать, как девочка после длительной болезни. И таким он стал именно из-за того, что больше всего на свете любил ничего не делать. И богатырём он казался лишь деду, а в посёлке Герку дразнили Девчонкой без бантиков.

Давайте вернёмся, уважаемые читатели, к разговору деда с внуком, разговору, какие происходили не раз и не два, но всегда ничем определенным не заканчивались. На сей же раз Герка явственно чувствовал, что дед от слов намерен перейти к делу.

Но тот пока будто и забыл обо всем, покуривал себе в удовольствие, покрякивал, покряхтывал да покашливал, покручивал свои длинные усы да гладил широкую, почти до пояса бороду. Герка уже очень страдал, изнывая от нетерпения, просто не представляя, как продолжить разговор. И вдруг дед Игнатий Савельевич решительно произнёс:

– В баньке бы мне сегодня попариться. Веничек у меня припасен. Дровишки заготовлены. Осталось вот только водички наносить.

– Издеваешься ты надо мной! – в сердцах вырвалось у Герки. – То музей, то телевизор цветной, то радио, то кино, и вот на тебе – банька ему понадобилась! Ты скажи: будет мне музей или тебе банька будет? Разыгрываешь ты меня, что ли? Вреднющий ты, дед, все-таки!

– Ничего я тебя не разыгрываю, – строго, даже сурово отозвался дед Игнатий Савельевич и с достоинством продолжал: – Не вреднющий я нисколечко, а заботливый. И не волнуйся, тебе говорят. Будущее твое… – Он покряхтел, покрякал, покашлял. – Будущее твое прекрасно. Я лично всё организую. А теперь слушай внимательно. Каждое мое слово старайся уразуметь. В город я собираюсь. Понятно? В областной центр. Ясно? А там надо вид иметь. Соображаешь? Костюм я свой парадный надену с медалями. Раз. Шляпу. Два. Галстук полосатый. Три. И штиблеты новые со скрипом. Четыре. С таким моим видом место тебе в музее, конечное дело, обеспечено.

– Ну, а в школу-то меня заставят ходить или нет?

– Экс-по-на-та? В школу? – возмутился дед Игнатий Савельевич. – Да ты что?! Там к тебе ни одного учителя или учительницы и близко не подпустят! То есть смотреть-то им на тебя разрешат. Глядите, мол, изучайте, но больше ни-ни-ни! Не ваш он теперь! Музейный он теперь! Экс-по-нат! Что-то вроде скелета мамонта! Вот!

От неожиданности, восторга и всё-таки некоторого острого недоверия Герка с большущим трудом выговорил:

– Какого ещё скелета мамонта? При чём тут мамонт? При чём тут скелет?

– Да в каждом музее, дорогой внучек, скелет мамонта имеется. И ты – экс-по-нат, и скелет – экс-по-нат. Только скелетов-то мамонтовских много, а ты – один!

– Стой, дед, стой! – попросил Герка. – Ну, сижу я там или лежу… А дальше-то, дальше что?

– В том-то и дело, что ни-че-го-шеньки! Там у тебя, дорогой внучек, никаких забот, будто у скелета мамонта. Ты же экс-по-нат, а экс-по-на-там беспокоиться не о чем. Дирекция о них беспокоиться обязана. К тому же… – Дед Игнатий Савельевич выдерживал длиннющую торжественнейшую паузу. – К тому же в музее работают ученые люди под названием экскурсоводы. Все они очень умные и почти все поголовно в очках. Они про тебя посетителям лекции будут читать! Какой ты есть редкий и ценный экс-по-нат!

Герка от такой замечательной, непостижимой перспективы сделал три глубочайших вдоха-выдоха и лишь после этого спросил:

– А чего про меня посетителям-то читать?

– Ну… – Дед Игнатий Савельевич недоуменно развел руками и с уважением ответил: – Это уж чего их ученые головы придумают. Они и про мамонтов всё знают, и тебя всего изучат.

– Так действуй, дед, действуй! – уже в высшей степени нетерпеливо, уже и не попросил, а прямо-таки приказал Герка. – Баньку топи! В город собирайся!

– Ишь какой шустрый, – озабоченно проговорил дед Игнатий Савельевич. – Банька банькой, а мне ещё кое-что обмозговать требуется. Можно сказать, каждый пустяковый пустяк обдумать надо. Тебя ведь ученые изучать будут.

Опять не знал Герка, растерянный и смущенный неожиданным, невероятным счастьем, радоваться ему изо всех сил или махнуть рукой на дедовы разговоры. У внука в горле от обиды сухой комок образовался, ни одного слова не скажешь – хоть плачь.

А дед Игнатий Савельевич с невозмутимым видом объяснил:

– Не выбрал я, понимаешь ли, в какой музей тебя предложить.

– Да хоть в какой! – вырвалось у Герки с отчаянием. – Мне бы только экспонатом стать! Чтоб меня но телевизору показывали! Чтоб кино про меня…

– Нет, нет, нет и нет! – Дед Игнатий Савельевич с большим сомнением покачал головой, принялся задумчиво покряхтывать, покрякивать, покашливать, крутил свои длинные усы, теребил широкую, почти до пояса бороду. – Я за тебя перед наукой несу огромную ответственность. А мне грозит одна ошибка… Вот, предположим, сдам я тебя в областной краеведческий музей…

– Сдавай, дед, сдавай! Я согласен!

– А вдруг мне письмо или даже телеграмма «молния» придёт знаешь откуда? Из Москвы! Как, мол, это так, уважаемый Игнатий Савельевич, получилось? Как, мол, вы своего единственного внука – может быть, самого ленивого, самого избалованного на всем нашем земном шаре, понимаете ли, такой наиценнейший экс-по-нат посмели отдать в областной музей?! Ведь ему место в Москве! Его должна вся страна видеть!

– Ну и вези меня сразу в Москву.

– Сразу… в Москву… вези… А там академиков знаешь сколько? Может, не меньше, чем милиционеров. А милиционеры там на каждом шагу.

– Да при чём здесь какие-то академики?! – Герка даже и не знал, растерялся ли он до последней степени, возмутился ли в самой высшей степени или просто совсем запутался без надежды выпутаться. – Ну при чём здесь академики?!?!

Честно говоря, уважаемые читатели, дед Игнатий Савельевич и сам не мог пока сообразить, не придумал ещё, при чём здесь академики, а поэтому долго молчал и ответил таинственным голосом:

– Они, академики-то, при всем. И в музейных делах тоже побольше всех разбираются. Но, предположим, доставляю я тебя в Москву. Так, мол, и так, принимайте наиценнейший экс-по-нат. И вызовут тут меня академики. И зададут они мне один вопрос. Какое, дескать, вы имели право беспокоить нас, академиков, отрывать нас от нашей академической деятельности? А?

– Так ты им всё и объясни! – размахивая руками, чуть ли не крикнул Герка. – Растолкуй им, кто я такой!

Дед Игнатий Савельевич принялся сначала тихонечко хихикать, а затем всё громче и громче хохотать и хохотал до тех пор, пока не закашлялся. Прокашлявшись, он важно ответствовал:

– Это мы в нашем посёлке знаем, какой ты есть. А в Москве ещё доказать надо, что ты – наиценнейший экс-по-нат… Главная беда, дорогой внучек, в том, что ты никуда, кроме музея, не годишься. Ты у нас именно вроде скелета мамонта. Тот ведь тоже, кроме музея, никуда не годится. Вот я и должен принять безошибочное решение – в какой музей тебя определить.

– Пока ты определяешь… пока ты тут кашляешь… – Герка от возмущения и обиды сам закашлялся. – Я из-за тебя и соображать-то совсем разучился! Экспонат я или не экспонат?

– Ещё только кандидат в экс-по-на-ты, – строго поправил дед Игнатий Савельевич. – И не торопи меня. Я уже ПРИНИМАЮ решение.

– Пусть я пока ещё только кандидат в экспонаты, – чуть ли не сквозь слёзы выговорил Герка, – но сколько надо мной издеваться можно? То музей, то банька, то академики… а на самом деле… У меня всё в голове перепуталось… Обманываешь ты меня, дед! Нарочно ты всё придумываешь! Издеваешься ты надо мной, насмехаешься!

– Издеваться или там насмехаться над единственным внуком мне ни разика и в голову не приходило, – глухо ответил дед Игнатий Савельевич. – Душа у меня из-за тебя изболелась, тунеядец ты ленивый! Избаловал я тебя так, что и впрямь одно осталось – в музей тебя сдать! – Но он тут же пожалел внука, постыдился за свои резкие, хотя и справедливые слова и, переходя на миролюбивый, даже виноватый тон, продолжал: – Ты, в общем и целом, не беспокойся, не волнуйся и всё такое прочее. Помни, что я о твоей судьбе дни и ночи думаю. И не допущу я такого безобразия, чтобы ты у меня, мой единственный внук, вместе со скелетом мамонта экс-по-на-том был!

– А я в музей хочу! В музей я хочу! Хочу я в музей! – сверх всякой меры горячился Герка. – Ты обещал, ты и сделаешь!

С болью в сердце поняв, что единственный внук принял шутку всерьёз, дед Игнатий Савельевич горестно сказал:

– Насмешишь ты меня до того, что в боку у меня заколет. Или дышать плохо буду. Или сердце задергается.

Он и впрямь начал громко и трудно дышать, еле-еле успокоился, но долго ещё растирал левый бок рукой. Тогда уже Герка немного пожалел деда и предложил:

– Думай себе обо мне на здоровье, сколько только хочешь. Но хорошо бы, если б ты всё до первого сентября устроил. Чтоб мне точно знать: музей или школа?

И в ответ раздалось:

– Сегодня мною будет принято окончательное решение.

– Ох, давно бы так! – радостно воскликнул Герка. – Давай-ка разогрей чайку, дед, да колбасы с хлебом нарежь! Я из-за твоих разговоров есть захотел прямо как мамонт!

«Мамонты-то колбасы не ели, – грустно подумал дед Игнатий Савельевич. – А тебя вполне можно музею предложить. Мечтал я из тебя рабочего человека вырастить, но как из тебя рабочий человек получится, если дед у тебя в няньках, а ты ни разика в жизни бутерброда себе сделать не попытался?»

Странно и утверждать, уважаемые читатели, такое, что беспредельная любовь деда к внуку превратилась в самую настоящую беду, и выяснился этот прискорбный факт не столь уж давно. До самого последнего времени дед Игнатий Савельевич не видел особой опасности в отношении внука к жизни и учебе. Ну, валялся он в постели сколько угодно, практически до того, пока все бока не отлежит, пока они, бока-то, не заболят… Ну, есть попросит, дед приготовит, подаст… Ну, ничем по дому не помогает, дед и сам всё с удовольствием сделает…

А в школе… Это вы, уважаемые читатели, и без меня представляете. Вот учится человек хорошо, можно даже сказать, сверхотлично учится, и вдруг совершенно случайно поймает троечку. Тут все его в один голос и стыдят во весь голос: «Как не стыдно?! Не стыдно как?!»

Но если наш Герочка тоже совершенно случайно вместо довольно привычной двоечки ту же троечку схватит, то от радости и гордости чуть ли не весь класс в один голос хвалит его, да так хвалит, будто он знаменитый хоккеист, который забросил канадцам решающую шайбу: «Мо-ло-дец! Мо-ло-дец! Мо-ло-дец!»

За плохую учебу и откровенно наплевательское отношение к ней его несколько раз поругают, потом два или три раза пожалеют, четыре раза простят, всё время ему помогают… Затем всё начинается снова: несколько раз его поругают и т. д. и т. д. Когда же ругать, жалеть, прощать, помогать всем надоест, Герку крепко пристыдят, потом опять поругают, опять пожалеют – и так без конца. Вот и тянулся он подобным нехитрым, но и нечестным образом из четверти в четверть, из класса в класс.

Привык!

Все привыкли.

Первым решил отвыкнуть от вреднейшей привычки потакать избалованному лодырю дед Игнатий Савельевич. Он не давал внуку покоя, напоминая ему о тунеядничестве, но и к этому внук быстренько привык.

Тогда и была придумана затея с кандидатом в экспонаты. Сначала эти разговоры Герка воспринимал довольно равнодушно, но с каждым последующим разговором возможность стать музейным экспонатом нравилась внуку всё больше и больше и постепенно превратилась чуть ли не в заветную мечту.

Другие вот космонавтами мечтают быть, геологами, или хоккеистами, или хотя бы марки собирают, книгу за книгой прочитывают, на лыжах бегают, на коньках катаются, а этот, видите ли, возмечтал, чтобы на него в музее, как на скелет мамонта, глазели!

Только бы ничего путного не делать, никому не подчиняться, никого не слушаться!

Вы, конечно, спросите, уважаемые читатели, а откуда же он такой взялся, как он дошёл до жизни такой и почему не мог понять, что считаться самым избалованным внуком не только на всем нашем земном шаре, но даже и в нашем посёлке – стыдобушка?

Чтобы мне подробно и убедительно объяснить это, если вы сами не догадаетесь, надо было бы написать книгу потолще той, которую вы сейчас в руках держите.

В общих чертах, как говорится, дело обстояло следующим образом. Родители Герки, люди хорошие и трудолюбивые, работали в леспромхозе, который находился далековато от посёлка, и домой они приезжали только на выходные дни и праздники. Вот и получилось так, что основную часть времени внук, с дедом проводили вдвоём.

А два года назад Геркины родители уехали работать в далекий северный город, и дед Игнатий Савельевич оказался единственным воспитателем единственного внука.

И постепенно, незаметно, как бы вполне естественно жизнь складывалась так, что дед целыми днями с удовольствием занимался разными делами, внук же с удовольствием ничего целыми днями не делал, томительно ожидая, когда можно будет попросить деда включить телевизор.

Единственный воспитатель поварчивал.

Внук не обращал на это внимания.

Сердился единственный воспитатель.

Не обращал внук на это внимания.

И часто дед не обращал внимания, что внук не обращает внимания на его замечания и просьбы.

Так вот и жили, пока у деда Игнатия Савельевича терпение, как говорится, не лопнуло. И он решил заняться уже не воспитанием, а перевоспитанием единственного внука.

Очень уж любил дед внука и всё уж очень надеялся, что когда-нибудь, вернее, в ближайшее время, Герка сам образумится, сам захочет нормальным человеком стать.

Увы…

И не от хорошей жизни придумал дед Игнатий Савельевич затею с отправкой внука в музей, чтобы Герка наглядно убедился в своей наиполнейшей несознательности. Быть в музее живым отрицательным экс-по-на-том! Ужас-то какой!

А внук обрадовался такой возможности… И вместо того чтобы напугать Герку, дед Игнатий Савельевич сам испугался предостаточно, но решил довести дело до конца. Можно попробовать внука и в музее показать: пусть ученые люди свои умные головы поломают над тем, почему от мамонтов только скелеты остались, а избалованных тунеядников с каждым годом всё больше и больше?

– Значит, договорились, – унылым голосом, три раза предварительно крякнув и четыре раза возмущённо покряхтев, сказал дед Игнатий Савельевич. – Денька через три-четыре-шесть я в областной центр поеду насчет твоего места в музее. Всё там разузнаю и в случае чего – в Москву махну!

Герка запрыгал от радости: ведь впервые разговор закончился деловым, конкретным решением, но вдруг услышал:

– Тренировки начнём сегодня же.

– Чего? Чего? – поразился Герка.

– Тре-ни-ров-ки, – совершенно строгим, а точнее, грозным, а ещё точнее, официальным тоном ответил дед Игнатий Савельевич. – Специальную загородку сделаем, примерно такую, какая может в музее оказаться. Вот денька три-четыре-шесть в ней и поживёшь. Поглядим, что из этого получится.

– Замечательно, дед, всё получится!

Что ж, почитаем – увидим…