Текст книги "Избранник"

Автор книги: Лев Гунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Сергей встает и, под звуки этой музыки, почти заглушающей напряженное биение его сердца, подходит к выходу из квартиры. Он открывает дверь – и стоит на пороге, оглушенный новым порывом невыносимой боли и внезапно охватившей его слабости. Он стоит так некоторое время, прислонившись боком, а затем подходит к соседней двери напротив и звонит. Ему открывает опрятного вида старушка в очках с ясным и пристальным взглядом.

– Я ваш сосед напротив, – говорит Сергей странным, прерывающимся голосом. – Я очень болен, – (по его лбу стекают капельки пота), – не могли бы ли вы... мне ...чем-нибудь помочь?

– Ах, что это вы... – Подозрительно-пронзительная окраска взгляда старушки не уменьшается, но ее взгляд "теплеет". – Я вижу по вам, что у вас высокая температура. Идите сейчас же ложитесь! Сейчас же ложитесь! Я только запру дверь...

Сергей стоит на пороге все то время, в течение к старушка возится со своей дверью.

– Но почему вы не ложитесь? Идите скорей в постель! Идемте. Да вы ведь совсем больной... Вам надо "Скорую помощь"

– Подождите... – Сергей трет лоб, словно вспоминая что-то и силясь высказать; но видно, что не может больше стоять. Сейчас лягу и скажу вам... – Он ложится и укрывается пледом. – Позвоните по телефону 2-188-897 и позовите Синю. Скажите... Колосс... умирает... Потом... если вам не трудно, вызовите "Скорую помощь"... Я благодарен вам заранее...

– Синя... Колосс... Что это у вас там такое? Шайка, что ли? Не буду я никакого Синю звать...

– Подождите... Посмотрите на меня. Разве не похож я на Колосса?..

Старушка вдруг улыбается, но, видя состояние Сергея, прячет улыбку и кивает: "Теперь понятно. И такой громадный человек, как вы, должен так тяжело болеть?.. – И она выходит.

Через двадцать минут приезжают Синя, Киня и Болван, – трое в одинаковых костюмах с отливом и в одинаковых туфлях.

– Привет Коллосс! Что с тобой приключилось? – Киня вход ит первым и направляется к тахте, на которой лежит Сергей. – Мы прямо на концерт – и вдруг... Да ты и впрямь заболел...

Сергей лежит и ничего не говорит. Его наполненные болью глаза смотрят умоляюще и бессильно. Тень, которая здесь, в комнате с окнами с восточной стороны, уже начала пролегать от стены до стены, сделала его лицо каким-то мертвенным и нереальным. "Ребята! Да тут надо "Скорую помощь" , – произносит Синя, глядя на Сергея из-за спины Кини, а тот толкает его в бок и заставляет замолчать. Болван отзывает из обоих в сторону и они о чем-то шепотом советуются, озабоченно и пристрастно. Киня проходит на кухню и спрашивает старушку, не вызывала ли она "Скорую помощь".

Тем временем дверь открывается – и в квартиру входят Валера. У него с собой чемоданчик, который он, войдя в зал, ставит на пол. Он подходит к тахте и наклоняется над Сергеем, чтобы тот видел его. "Сергей, ты меня слышишь? Как ты себя чувствуешь? – Валера как бы невзначай кладет ему руку на лоб и покачивает головой, а затем берет руку Сергея и, очевидно, щупает пульс. – Да ты, как видно, заболел не на шутку". – "Я не знаю, – голос Колосса еле слышен и сдавлен. – У меня...почки... невы-носимая боль". – Лицо Валеры мрачнеет и становится почти серым. "Так... послушаем сердце... – Киня и Болван поддерживают Сергея за плечища, пока Валера прослушивает его сердце и легкие. "Какие боли? Резкие? Дергающие? Где болит?" 3акончив осмотр, Валера достает шприц, разбивает какую-то ампулу и набирает полный шприц лекарства. "Так, сейчас сделаем укольчик, – Валера делает Сергею инъекцию, и тот застывает, откидываясь на подушку. – Подожди... Сейчас еще один... обезболивающее... – И он снова наполняет шприц. Когда Сергей вытягивается, укрытый пледом и уложенный на подушку, Валера спрашивает, вызывали ли "Скорую".

– Я вызывала в половине третьего, – старушка силится чем-то помочь, инстинктивно проводя руками по подолу платья, словно вытирая ладони о несуществующий передник, хотя видно, что она ничего уже не понимает.

– Так, – произносит Валера, не обращая никакого внимания на нее, словно ее не существует, углубленный в какие-то мысли. – Значит, прошло уже два с половиной часа с момента вызова. Похоже, что и не думают ехать...

– Я тоже вызвал. Сразу, как только нам позвонили, – Синя поворачивает свою голову к остальным. – Правда, Киня?

– Да, мы вызывали. – Киня как бы смущен, он не знает, куда девать свое тело, свои руки и свой взгляд, уставленный больше в пол, что контрастирует с его крепко сбитым и выпуклым торсом.

– Чуваки, похоже, что Сергей и сам вызывал – говорит Синя, моргая и щуря глаза.

– Да он, вроде, то ли говорил, то ли по его тону и поведению понятно было...

– Итак ... приедут ли вообще? – Валера говорит это медленно и задумчиво, и по мере того, как говорит это, становится еще более озабоченным.

– Я пойду позвоню, – Синя бросается к двери, взяв у своего друга Кини две копейки.

– Там, кажется, есть телефон-автомат...

– Мы давайте спустимся на второй этаж, к соседке, Марии, у нее телефон, – говорит старушка, силящаяся хоть чем-то помочь и хоть что-то понять.

– Ну, так я пошел, – Синя выходит словно не услышав того, что говорит старушка.

– Витя! – Валера подзывает к себе Болвана и нагибается ближе к нему.

– Надо вызвать его мать.

– Его мать?! Это так серьезно?

– Да. – Валера отстраняется от Болвана и косится на старушку, которая перебегает взглядом с одного лица на другое, то и дело поглядывая в сторону двери.

– Пожалуйста, будьте добры, вскипятите, если вас это не затруднит, воду и принесите сюда грелку, она нам может понадобиться.

– Да что это такое! – Старушка не выдерживает и срывается. – Как это "не приедут"? ! Что это такое? Как это они могут не приехать, если человек ... в таком состоянии? Что это делается? Как это так?! – Она размахиваем руками, и ее нос, покрасневший от напряжения, сильно морщится. – Да хоть бы он и убил человека. Как вы стоите тут все – а еще, вроде бы, интеллигентные люди! Надо бежать, звонить, требовать, взять и отвезти его в больницу на такси, – она кивает на Сергея. – Человеку совсем ... плохо. Так ведь...

– Успокойтесь, – Валера мягко берет ее за плечи выводит в коридор. – Мы ведь все это понимаем не хуже, чем вы... Очень вас прошу: вскипятите пока воду.

Сейчас очень нужна кипяченая вода. Пожалуйста, скипятите воду.

Старушка выходит, странно и пристально глядя на него и прикрывая ладонью рот.

Валера остается на коридоре один, вытирая пальцами вспотевший лоб и, облокотившись, прислонившись к стене, как будто его вдруг одолела неимоверная усталость, как хирурга после особенно тяжелой операции.

– Ребята, – говорит чуть слышно Болван. – У нас через двадцать минут концерт. Что будем делать? Все смотрят на него так, что он, осекшись, замолкает.

– Сходи, позвони шефу, – говорит Киня. – Слышишь?

– Да; хорошо, а что я ему скажу?

– Это нас не касается. Скажешь ты. Если позвонишь ты, а не мы, шеф тебе поверит.

– Да, но что мы скажем людям? Ведь от этого концерта...

– Людям? – Киня отводят его в сторону и поворачивает к стене. – Никто из них не умрет. А тут... Ты понял, что я сказал?..

– Хорошо, Киня.

– Вот так.

– Ну что, Валера?

– Я не знаю. Его надо срочно госпитализировать. Я не могу ничего сделать.

– Синя, иди позвони...

– Чего я должен ходить?

– Сходи, позвони, а если через полчаса не приедут, повезем на такси сами. Если начнется история с географией по телефону, поедем сразу.

– Хорошо. Но я не понимаю, чего мы ждем. Могли сразу на такси...

– Валера лучше нас знает, что делать.

– Хорошо. – Он выходит. В комнате остаются трое: Валера, Киня и еще Сергей. Полумрак уже скрывает углы; тени располагаются веером от окна; сваленные в стопки книги на полу и другие предметы придают всей обстановке полузагадочный и напряженный вид, как будто из этой комнаты кто-то выбирается или здесь происходит что-то такое, во что трудно поверить в м и р н о е время.. Сумрак густеет, загустевает, и у всех троих на лицах, на пальцах, на плечах ощущается это вязкое вещество – сумрак.

– Я понял! Я все понял! Все, все, все! Я все понял! – это кричит Сергей. Его крик, скорее, похож на сдавленный полушепот, но в этой тишине, в этой комнате он становится похожим на выстрел. И этот выстрел раздается у тех двоих за спиной.

– Сергей! – Валера вдруг подбегает к ложу своего приятеля, наклоняясь к его уху и становясь на колено. -Я не знаю, что сказать! Я ничего не знаю! Я боюсь. И не могу принять решения. Если они приедут, я ничего не знаю. Я не знаю, слышишь, Сергей? Слышишь?

– Я все понимаю, – говорит Сергей, и новый приступ боли скручивает его, и он корчится на постели.

– Я ничего не знаю!

– Я все понимаю... – Это какой-то скрип, а не голос, но он не утратил своего акцента решительности.

– Если они приедут...

– Я не поеду...Я буду терпеть... Пока я...еще могу... Буду терпеть... Уходите... Вы не можете оставаться тут вечно... У-хо-ди..те. Уходите...Я не могу... Если вам нужно, – уходите...

– Ну, что ты! – Валера говорит это уже стоя, он уже овладел собой. Ну, аа...

Звонок в дверь. В наступившей тишине отчетливо слышен зудящий звук дверного звонка. С коридора доносятся голоса.

Валера идет открывать..."Скорая помощь". Входит молодая женщина-врач: "Что случилось?.."

– Что случилось? Что случилось у вас?

Она останавливается посреди комнаты, не решаясь (либо не спеша) присесть на постель больного; она стоит так, держа руки в карманах своего докторского халата и пристально глядя перед собой. Она говорит совершенно обыденным голосом; в нем что-то даже более обыденное, чем в обыкновенном голосе человека...

Валера понимает: это голос врача – но и его на этот раз что-то больно встряхивает и словно холодным лезвием проводит под подбородком.

Сергей видит ее; но он видит ее как бы сквозь пелену, как-то расплывчато, он воспринимает все почти без мыслей, и его тело сковано болью. Он видит белое пятно халата, что-то блестящее у нее на шее, видит ее пепельные, гладко причесанные

волосы, видит ее лицо – более отчетливо, более резко, чем обычно; свет режет ему глаза, ему больно смотреть, и он глаза закрывает.

Он закрывает глаза – она поворачивается к нему: после того, как Валера что-то тихо говорит ей, она поворачивается и подходит... Она садится на постель; глаза ее внимательно смотрят на больного. – "Вы ему кто, брат?" "Нет, приятель". – "Вы врач? – "Да."

– Какая была с р а з у температура, когда это началось?

– Тридцать восемь и девять.

– Так, измерим температуру. – Ее глаза внимательно смотрят на Сергея, а руки готовы для совершения необходимых манипуляций.

Термометр поставлен; врач "Скорой помощи" сидит на стуле и не двигается; в комнате стоит почти полная тишина, но в воздухе словно присутствует особый звук – звук болезни, звук напряженно-мучительного д л е н и я, звук натянутой струны, физического ощущения боли и чего-то с о в е р ш а ю щ е г о с я, что указывает на степень серьезности того, что именно происходит.

– Так... посмотрим... Да, температура высокая... – Валера незаметно оказывается за спиной женщины-врача, и смотрит на градусник.

Она замечает это и как-то неожиданно и резко поворачивается к нему.

– Ну, что вы, как врач, скажете?

– Не знаю. – Лицо Валеры принимает землистый оттенок; ему не удается казаться спокойным. Пальцы его правой руки в кармане до боли впились в ткань.

– Вы делали болеутоляющее? – Валера неопределенно кивает, что может означать и "да", и "нет".

– Ну, что ж, послушаем сердце... – Она достает трубку и приставляет к груди больного.

– Дышите. Так... Еще, еще... Еще!.. Ну, что казать? Нужно его срочно госпитализировать.

– Что бы вы на моем месте?.. – Валера молчит.

– Вы слышали мой вопрос?

– Да, я слышал. Больной в полном сознании, и он сам должен решить, ехать ли ему в больницу. Никто не имеет права его силой туда доставить...

– Разумеется... Но я думаю, что здесь нет никакого сомнения в том, что больному требуется срочная госпитализация. Его надо немедленно в больницу. Вы согласны? Понимаете это?

– Да, да, понимаю.

– Вы поднимитесь сами? Вы в состоянии подняться? Вы сможете в машину?

– я.. я... никуда не поеду...

– Вам нужно немедленно в больницу!

– ...не...все ли равно... Какая разница, где умирать? Я хочу умереть здесь...

– Что вы хороните себя заранее? Вы будете жить еще сто лет. Нужно постараться встать, мы вас отвезем, и там вас будут лечить. А тут – что вы будете лежать? Ни анализов, как следует, ...ни лечить вас, как следует, невозможно... Ну, нужно одеться и поехать с нами... Ну, давайте же.

– Никуда я не поеду... Делайте мне обезболивающее. Ну, сделайте что-нибудь, чтобы унять эту боль... Если бы вы знали...

– Ну, что делать с этим больным? Я первый раз вижу такого!

– Валера!.. Есть ли у меня шанс? Скажи! М о г у ли я?!

– Это...очень трудно решить... – Лоб Валеры покрывается капельками пота.

– Дело в том, что... в общем, не знаю. Могу только...

– Что это за разговоры такие?! Что, в больницу – это так страшно? Как будто больница – это неизвестно что... Всех лечим и никого не убиваем. Я говорю, что надо ехать в больницу, потому что знаю, что именно там в состоянии оказать нужную помощь, дать все необходимое лечение. В таком состоянии...

– Сережа! Боюсь, что у нас просто нет иного выхода. Это очень серьезно. Ты должен сам чувствовать, каково твое состояние. Но сделать тут действительно ничего нельзя. И лечить тебя в домашних условиях, откровенно говоря, невозможно. Мы можем только надеяться, надеяться со всей силы...

В наступившей тишине слышно только тяжелое дыхание Кини.

Врач из "Скорой помощи" делает Сергею укол.

– Ладно...Хорошо...Я ... поеду... Может быть... это последний шанс. Надо использовать его. Использовать. Последний шанс... Ладно... Так получалось... Не волнуйтесь, ребята... Ничего не поделать... Я сам принял решение. Валера! Я попробую встать... И поеду.

Сергей сел на постели, и Валера помогает ему одеться. Врач из "Скорой помощи" ждет. Она стоит, облокотившись на косяк двери, и наблюдает. За окном зажигаются все новые и новые огни близлежащих домов.

И вот Сергей стоит, уже полностью одетый, и Киня с Валерой поддерживают его. Сергей окидывает последним взглядом комнату, все в ней, и, словно не торопится уходить, и только по осунувшемуся его лицу, по глубоким теням на лице можно догадаться, какие муки он терпит.

Внезапно дверь открывается – и в нее входят Синя и Болван. Застигнутые увиденной сценой, они застывают на пороге. Валера, Киня и Сергей, все трое, без слов, молча выходят из квартиры, провожаемые безмолвными взглядами остальных.

Во дворе, у подъезда, стоит " Скорая помощь", машина "'Скорой помощи". Но что-то в ней кажется странным. Странным представляется в горячей голове Сергея и то, что эта машина так долго стоит – хотя это закономерно. Ему просто кажется, что шестым чувством он уловил: вначале была другая машина. Киня также смотрит на машину – и видит, что она абсолютно чистая внизу, в то время как тогда, когда он выглядывал в окно, он заметил, что нижняя часть машины вся заляпана грязью. Двое – Киня и Комар – садятся с Сергеем в машину; остальные стоят у подъезда. Врач открывает дверцу, чтобы сесть рядом с шофером. Она уже заносит ногу, но вдруг, дрожа всем телом, отшатывается. Однако – видя недоуменные лица Валеры и Болвана, готовых поспешить к машине, – она садится в кабину и захлопывает дверь. Машина трогается.

Боли у Сергея назавтра не исчезают. Он корчится на больничной койке, его лоб мокр от пота. Медсестры аккуратно приносят лекарства и следят за их приемом, не уходя до тех пор, пока он их не выпьет. Он пьет все, чувствуя, что должен пить, что иного выхода нет. Он должен выжить!

Иней за окном появляется на гофрированной жести крыш, на ветвях деревьев, на подоконниках. Воздух в палате остывает. Утром холод пробирается под одеяла, покрывает лбы, руки, лежащие на пододеяльниках. Ржавые, давно не крашенные, секции батарей, облезлые грязные стены с потеками поверху, заржавленные спинки старых и скрипучих, неприятных кроватей – все, кажется, излучает холод... Но страшнее холода, страшнее всего – эта тупая, изматывающая, беспредельно утомляющая боль. Ни суровый, скупой больничный паек, оставляющий смутное, неисчезающее чувство голода, ни этот холод по утрам – ничто не может быть хуже этой невыразимой боли.

Тем временем зловещее молчание оттуда, из-за окна; ни один из друзей не посетил его за время его болезни, никто не шел к нему в больницу. Почему не приезжает мать, где его двоюродный брат, живущий на Сиреневом бульваре? Медсестры приносят и приносят лекарства; все повторяется со зловещей систематичностью.

Эта боль... Тупая, обезличивающая; боль, превращающая не в человека, а во что-то иное живое человеческое существо. Приступы повторяются со зловещей настойчивостью. Один, два или даже три приступа утром, до обеда, столько же вечером. Каждый приступ – это почти что болевой шок. Во время каждого приступа Сергею требуется болеутоляющее, каждый его приступ приводит в движение медсестер и врачей. Сергей заметил определенные закономерности. Неудобная поза, во время которой начинает сводить поясничную область, движение с усилием – все это ведет к приступу. Потянулся утром, когда почувствовал себя лучше – приступ. Лежит напряженно, заставляя себя не дернуться, когда чувствует, что кто-то тайком за ним наблюдает, полагая, что он спит – приступ.

Оторвался с усилием, от подушки, только мышцами спины – приступ. И каждое утро, днем и вечером – температура.

На третий день, до обеда, пришел Валера. Он улыбался, но был в подавленном состоянии. Огромный, с лиловым отливом синяк был у него под глазом, губа разбита.

И, не успел Валера присесть на край постели к Сергею, как вошла врач, потребовала, чтобы Валера немедленно покинул палату, на том основании, что он, мол, пришел в непредусмотренный для посещений день.

– Как в непредусмотренный?! Там ведь, внизу...

– Освободите помещение! Немедленно! А еще врач...

– Я пришел к своему другу и здесь как частное лицо. И потом – я ведь у Вас еще, кажется, анкеты не заполнял...

– Я вам еще раз говорю: освободите помещение!

– Позовите главврача отделения. Я хочу у него спросить, в чем дело.

– Я к вашим услугам, – входит спокойный худой человек в белом халате, с графиком для врачебных пометок и ручкой в руках. Совершенно ясно, что он стоял возле двери и слушал. – Что вы хотели бы узнать?

– Почему меня отсюда выпроваживают, если по расписанию сегодня обычный, свободный для посещений день?

– Мы для этой палаты сделали особый график посещений. Извините, что не вывесили еще. Не успели.

– А почему? Вы мне не скажете по секрету?

– В этой палате мы собрали больных с подозрением на один редкий вирус...

– Какой?

– ... и запретили посещение на сегодня в связи с возможной контактогеозностью этих больных.

– Ну, это говорите кому-то другому. Бьюсь об заклад, что вот эти два больных не страдают ничем, кроме почечно-каменной болезни, этот – поступил с пиелонефритом, а вот этот больной вообще не должен лежать в нефрологии, он поступил в больницу наверняка только с проблемами позвоночника.

– Если вы, коллега, так сходу способны ставить диагнозы, тогда зачем нужна вся отечественная медицина? – И стоящая в стороне лечащий врач, и подошедшая мед.сестра угодливо засмеялись.

– А вы мне позвольте самому спросить у этих больных, какие им были названы диагнозы.

– Во-первых, не позволю, во-вторых, вы знаете, что во врачебной практике то, что называется, не всегда то, что есть...

– Тогда последний вопрос. Если эти больные – носители такого опасного вируса, тогда почему вы все не в маске, почему наклоняетесь к своим больным так близко. Вы что, привились перед этим?

– Так, даю вам пять минут на то, чтобы покинуть палату. Мне надоела ваша демагогия. Если не уйдете – вызову милицию. Это мое последнее слово.

– Конечно, мне придется уйти. Но передайте Вашим шефам – знаете, откуда, – что это дело получит широкую огласку. У нас есть варианты. Напрасно Вы полагаете, что обойдется втихую...

– Ничего я не полагаю...

Валера выходит.

А в это время от остановки автобуса к больнице шагает веселая молодая женщина, напевающая-мурлыкающая энергичную мелодию и покачивающая миниатюрной сумочкой в такт. Пятна, даже не пятна, а точечки солнечных лучей прыгают на ее одежде, и лицо ее кажется рябым от них. Лукавое молодое лицо и лукавые солнечные веснушки на нем! И вдруг – диссонанс: почти столкновение. Пружинистый ритм ее легкой походки, приподнятое настроение, ее почти летящее движение как будто обрезает мужская фигура, слепо выдвинувшаяся из-за крошечного заброшенного строеньица – то ли ларька, то ли киоска, – и чуть не сбившая женщину с ног.

– Валера! Ты? Что ты тут делаешь?

– Бегу с поля боя...

– Что это значит?

– Колосс, – Сергей Яковлев – тут, в больнице. – И Валера вкратце, не вдаваясь в подробности, рассказывает, что произошло.

– А этот синяк, что он значит? – спрашивает Тамара. – Совпадение?

– Вряд ли... А ты к кому?

Еще захлебывающимся от воодушевления, приподнятым голосом Тамара рассказывает, что она получила новую, необыкновенную должность, в экспериментальном Центре работы с одаренными подростками. Один из ее питомцев был в школе травмирован, вот его на два дня в больницу. Она идет его проведать. Тамара хотела бы прощебетать и о том, что отец мальчика, молодой полковник, вдовец, сделал ей позавчера предложение, от чего она чувствует себя как будто в новом мире и в новом теле – и прощебетала бы, если бы не эта невидимая, исходящая от Валеры, сумрачная тень.

– Ну, побегу. Увидимся! Привет вашим! – И Тамара убегает.

Выстукивая своими каблучками по коридорам больницы, Тамара думает о том, что напрасно не пообещала Валере попытаться посетить Колосса: разве есть в мире сила, какая ей, такой обаятельной и счастливой, могла бы отказать? Как это, все же, трогательно: Валера и его друзья, эта рок-группа "Страна мечты", уже второй год возятся с Сергеем, как с большим ребенком, хоть он такой огромный – и мизантроп... Ребята из "Мечты..." начинали с Виктором Цоевским, потом разошлись, но с тех пор с ними все время приключаются разные истории. В свое время к Виктору клеились два типа из ГБ конторы, угрожали за независимость, советовали не лезть в их дела, пророчили, что своей смертью он не умрет, что, например, машина его переедет или он разобьется на машине... Вот теперь, с Колоссом, они, похоже, снова вляпались в историю... Но почему вдруг Колосс? Что от него хотят? Бред какой-то... В душе ее неожиданно появляется та же сумрачная тень, немедленно омрачающая ее приподнятое, многообещающее настроение, и она просто отмахивается от всех этих мыслей, как от назойливых мух...

Светлая, солнечная палата, умница-мальчик, который шутит, дурачится с ней, обаятельная молодая мед.сестра, такая уверенная, располагающая к себе, возвращают Тамаре ее прежнее, счастливое расположение духа. Только одна мысль пробегает тенью по ее лицу: полковник просил позвонить ровно в четыре, а она лишь теперь вспомнила, как будто что-то выбило ее из колеи. Теперь уже четыре пятнадцать! Скорей на коридор! Боже! Где же тут телефоны-автоматы? Ах, вот они, у лифта. Но сколько тут людей? Десяток? Больше? Да тут и до завтра не дождаться позвонить! Вдруг навстречу ей та же молодая, обаятельная мед.сестра.

– Извините, не могла ли бы я откуда-нибудь позвонить? Мне срочно!

– Понимаю, – мед.сестра улыбается. – Вижу, что вам срочно. Я вас впущу в кабинет. Только быстро!

– Ой, спасибо огромное!

– Давайте, звоните. Но побыстрее.

– Мне только одно слово!..

И Тамара быстренько забегает в кабинет.

Так... Номер не набирается. Ах, точно! Надо для выхода в город набрать "9" перед номером! Тамара снова поднимает трубку. Почему-то волнуясь, она откинула прядь волос и прижала трубку к уху посильней. В трубке была тишина! Встряхнув головой, Тамара нажала рычажок и снова прижалась ухом к трубке.

Вместо привычного длинного гудка в трубке раздался какой-то щелчок, и голос с металлическим оттенком произнес: "Да, слушаю". До того, как она успела в замешательстве набрать воздуху, чтобы ответить, или, наоборот, положить трубку, другой мужской голос ответил: " Это я".

– Тебе же было ясно сказано: не из общественного!

– Извините, но дело чрезвычайной важности.

– Так...

– Я из больницы звоню. Сергей Яковлев на поправку пошел. Может выкарабкаться.

– А кто такой этот Яковлев и какого хрена меня должно волновать его здоровье?!

– Метод 217, дробь 52 на нем испытывали...

– Ну и что?

– Извините, вскрыться может...

– С каких пор это нас должно волновать – в своей стране?

– Да это... – он замялся, – тот самый вариант. Помните, с редактором тогда... переборщили, а он оказался кузеном... Скрытым... Комиссию они создали – по таким... происшествиям...

– Так почему применяли?! Я же сказал: в самых особых случаях, манда ты кизыл– ордовская!

– Тут и был особый...

– Такой особый, как ты член особый!

– Он в наши дела лез. Интересовался. Всю нашу агентурную сеть раскрыл.

– Запомни, мандавошка! Агентурная сеть – в ГРУ. А у вас... у нас паутина на пенисе.

– Так что делать?

– Хорошо, я договорюсь, перевезем его в нашу больницу, на Выборгское шоссе. Сегодня же. Мотивацию подыщем. И чтобы до того никакой самодеятельности. Почему слухи о невменяемости не пустили? Почему укол не сделали? Почему сразу не в нашу больницу?!

– Мы пытались, но...

– Так вот, следить, чтобы никуда не делся! Головой у меня ответишь. Если что – сам знаешь.

– Слушаюсь!

– Да какого хрена ты сразу с двух аппаратов говоришь?! Кто там у тебя еще на линии?!

– Никого! Клянусь, никого!

– Что?!

Не дожидаясь окончания разговора, Тамара выдернула шнур из телефонной розетки, бросила аппарат в сумку и выбежала из кабинета. Так. На коридоре никого. Она стремглав бросилась в палату Сергея – по боковой, "черной", лестнице.

– Сергей, – он открывает глаза, не совсем понимая, где он и что с ним. Его тело, только-только начавшее отдыхать от неимоверных, страшных болей, отказывается повиноваться, его мозг не хочет принимать никакого вторжения извне в его сосредоточенно-успокаивающее, сонное состояние первых часов облегчения.

– Сергей! – говорит Тамара громче, поглядывая на дверь. – Если можешь бежать, беги. Они повезут тебя в их больницу. Я случайно подслушала разговор. Верь мне! Сейчас я должна уйти. Если ты понял, если ты слышишь, беги! – и она стремглав бросается из палаты.

Сергей приподнимается на локте, оглядывает комнату, садится и встает, качаясь на непослушных, слабых ногах. Комната кружится перед его глазами, как бы пульсирует белый потолок, покачиваются стены... Неужели он сможет идти? Ни о чем не думая, Сергей переступает через прикроватный коврик (необычная роскошь для советских больниц), облачается в больничный халат и направляется вперед. Почти сразу после ухода Тамары возле двери палаты Сергея, как статуя, встал охранник с кобурой на боку. Сергей видит его профиль через стекло двери; к счастью, охранник не замечает его. Сергей со всей силы распахивает дверь, так, что она ударяет охранника, и тот, чтобы удержать равновесие, совершает немыслимые ужимки, одновременно хватаясь правой рукой за кобуру. Теперь ясно, что пощады не будет. Пристрелят как щенка. Сергей бросается не на охранника, а к противоположной стене, одним движением срывает с нее топорик из противопожарного комплекта и швыряет в охранника. Еще вчера, когда он шел в туалет, он заметил, что дверца настенного деревянного ящика с этим комплектом без стекла, а топорик не прикручен специальной проволокой с пломбой, как должно быть. В тот самый момент, когда оружие уже в руке охранника и тот готов стрелять, топорик попадает ему в лоб, и он падает замертво. Сергей "ныряет" в дверь на боковую лестницу. Этаж, еще этаж. На улице наверняка его могут караулить, но если он успеет во двор, у него еще есть шанс...

И тут снизу, с нижней площадки, навстречу ему поднимается человек. Это Саня! Он больше не боится Сергея. Теперь это не Колосс, состоящий из одних мышц, а изможденный, высокого роста человек, еле стоящий на ногах. Первым побуждением постороннего могло быть броситься поддержать его, так очевидно было, что этот потемневший и дрожащий от слабости больной вот-вот упадет. Но только не Саня! Бравируя и намереваясь поразвлечься, Саня становится в позу карате – видно, обучили ребята из гэ-бу-хи! Он делает выпад, но каким-то непостижимым образом бывший Колосс, этот полуживой человек, успевает среагировать и схватить Санину руку за запястье, дернув так, что у Сани темнеет в глазах. Моментально озверев, понимая, что поразвлечься не удастся, Саня в ярости группируется и бросается на Сергея в хорошем, профессиональном прыжке. Теперь уже – убить. Этот удар – смертельный. Но снова происходит невероятное: Саня пролетает мимо Сергея, но его итак ускоренное движение теперь ускоряется вдвойне усилием Сергея, захватом руки направляющего его в ту же сторону. С большой силой Саня ударяется о деревянную решетчатую перегородку, окружающую шахту лифта, вокруг которой вьется лестница. Саня проламывает собой эту перегородку и, ничем не сдерживаемый, летит вниз, в ад, на дно этой шахты...

В подвале Сергей с трудом находит дверь, какая по идее должна вести во двор, наваливается на нее с трудом – и выпадает в некое квадратное углубление, возможно, бывший мусоропровод. Здесь, в полной темноте, он проводит восемнадцать часов, пытаясь выбраться, и, уже на грани беспамятства, вдруг выбирается во двор. Снаружи стоит яркий солнечный день, один из самых погожих дней в преддверье зимы. Во дворе – ни души. И только одна машина. Слишком знакомая, чтобы ошибиться. И слишком знакомая фигура в ней. Это фигура Ефима Ефимыча. Увидев Сергея, он машет рукой, приглашая его подойти. Сергей отделяется от стены и падает. Ефим Ефимыч подбегает, поддерживает и, ничего не спрашивая, волоком тащит его к машине. Несмотря на тяжелейшее состояние, мозг Сергея работает ясно. "Не верь этим добрым самаритянам! – сверлит его сознание мысль. Но ни руки, ни ноги не слушаются. Лежа на заднем сидении, жестоко страдая от тряски даже в этой мягкой машине, даже на этих ровных улицах, по которым она проезжает, он еще планирует рывком открыть дверь, выкатиться из машины... Но его сознание медленно окутывает туман какого-то липкого, красного, как самодельное вино, полузабытья, он погружается в него все глубже, все безвыходнее. И необходимость что-то предпринимать, куда-то бежать, отступает, и все, что вокруг, уже представляется таким малозначительным, таким мелким...

Он приходит в себя от запаха нашатыря и свежепропылесошенных ковров, на горе подушек в квартире-мастерской Ефим Ефимыча. И сознание его немедленно работает ясней, чем когда-либо. "Они же через полчаса приедут сюда. – Его голос не такой беспомощный, как он ожидал. Он может говорить почти нормально. – Им ничего не стоит вычислить, что это одно из немногих мест, где меня можно взять". – "Успокойся, – ровно говорит Ефим Ефимыч. – Зря ты полагал, что мастерская принадлежит мне, Ефиму Ефимычу Солодкину, на самом деле ее законная владелица – Валентина Николаевна Исаева. И об этом в милиции не обязательно должны знать". – "Почему в милиции?" – "Да, дорогой, в милиции. Там уже связали два трупа – сержанта войск КГБ (он в "свободное от работы" – в больнице – время на зоне строжаков сторожил), и этого, как там его, твоего приятеля детства, Сани, кажется, – с твоим исчезновением. И решили: раз третьего трупа не нашли, значит, ты убил. И еще отпечатки пальцев – на топорике. Твои, предположительно, мне знакомый мент рассказывал. Вот такой расклад".