Текст книги "Избранник"

Автор книги: Лев Гунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

"Алло! Валера! Приезжай! Срочно! Ты нужен как врач. Как врач-криминолог... Да, срочно... Потом узнаешь... Ладно! – и он вешает трубку. Когда Валера, его приятель, входит в квартиру сквозь незапертую дверь, Сергей сидит на стуле, спрятав лицо в ладонях. Услышав шаги, он вскакивает: Вот; сюда, видишь?! – "Ты полагаешь?" – "Да. .." – "Хорошо, сейчас осмотрю". Сергей выходит на кухню, и слышно, как он там шумно пьет воду. "Сергей! – Валера не идет к Сергею на кухню, но зовет его в комнату. Да. Отравлен. Сильная интоксикация. Через пищу. Сомнений никаких. Кто, ты полагаешь?.." – "А т ы что полагаешь?" – "Сообщить властям? – Валера задает этот вопрос складывая какие-то инструменты в ящичек, принесенный с собой. – "Позвоню я. – Сергей выглядит усталым, очень усталым. При его мощной фигуре это еще больше бросается в глаза. – Я хочу только, чтобы ты остался и был тут, когда они приедут." – "Хорошо, о с т а н у с ь." -"Спасибо, – Сергей выходит.

Через час (?!) приехала милиция и скорая помощь. Они долго говорили с Валерой – с Валерием Ивановичем, – не обращая почти никакого внимания на Сергея. Затем, когда тело уже забрали и они собрались уезжать, майор жестом подозвал Сергея. – "Почему вы нигде не работаете?" – Сергей стоял перед ним, пристально глядя ему прямо в глаза. – "Мне нигде – не дают места. Я не могу устроиться по специальности. Не по специальности я пока что не пробовал... Я полагаю..." – "Меня не интересует, что вы полагаете... Если вы не устроитесь на работу в течение самого ближайшего времени, мы вынуждены будем привлечь вас."

...Новая работа. – Работа, выполненная на одном дыхании, "не отрывая" кисти... На сей раз и покойный дядя признал бы, что эта работа – незаурядна. В ней весь Ленинград-Петербург. В ней особенности и атмосфера этого огромного, великого города. В ней негодование, обида и боль, возмущение и "голубая" тоска. Эта работа стоит посреди комнаты одна, сиротливая, словно не сознающая, сколько эмоциональных токов, сколько жизненных сил вложено в нее, сколько она потребовала напряжения, труда, нечеловеческих усилий и смелости. Этот изящный памятник непокоренности, материализированный сгусток воли, энергии, и свободолюбия мягкой влюбленности вобрал в себя все. Это памятник не одному но человеку, тысячам людей, объединенных одной судьбой, одним стремлением и одним городом. Одним городом... Эта работа словно отделена уже от автора, существует сама по себе, покрытая как бы дымкой: пеленой того времени, в которое она создавалась. Он победил.

Кисть лежит на столе. Сергей поднимается и проходит по комнате, сжимая локоть правой руки пальцами левой. Его внушительного роста огромная фигура одна среди стен; в нем как будто сосредоточена колоссальная огромность пространства, сила, невыплеснутая, которая мучает его. Он победил. А, может быть, эта та сила, та невыразимая мощь пространства, та сила, что сохраняет его неудовлетворенность и толкает его на создание новых работ – может быть, это она победила? Он окидывает пристальным взглядом дворик, тополя с желтизной, серое ленинградское небо... Его серые, со взглядом, как блеск стального лезвия бритвы, глаза, не отрываясь, смотрят в условный объект. Город перед его окном, затаившийся, огромный, существует сам по себе, вне зависимости от чьей-либо воли, хранящий в себе нерасплетенность покоя, вместившего порок и добродетель, силу зла и святую любовь... Сергей видит подспудно пейзаж за своим окном, но перед его внутренним взором – комната отделения милиции, в которой его допрашивали как свидетеля.

– Ну, что у вас нового? Вы обнаружили мотивы? – Будем искать. Будем искать... – За толстым лицом этого милиционера словно прячется другой человек. – Будем искать. – И он добродушно протягивает руку но направлению к двери, показывая тем самым, что аудиенция окончена.

Звонок в дверь, Сергей идет открывать. "Ты?" Да, это тот самый гость, появление какого было настолько нежелательно тогда, когда у Сергея собралась группа молодежи, тот самый, что сел тогда с двумя сопровождавшими его в белую "Волгу". Он одет совершенно по-другому и его даже трудно узнать. "Привет, Сергей. Привет тебе от всех наших знакомых, которые недоумевают, почему вы, сэр, перестали показываться у нас."

– Проходи, – Сергей неожиданно мягко приглашает его. Гость останавливается и от удивления замирает. Потом он проходит в комнату, где уже стоит Сергей. -Я вот шел мимо, думаю, давай зайду, может, застану Сергея дома... – Он стоит молча, а затем продолжает: "Позавчера была выставка Василия Ивановича. Ты читал в газетах? Большой успех.

Сергей, как будто спохватившись, заслоняет спиной мольберт и стоящую на нем работу. Гость его, словно не замечая этого движения, и, в то же время, косвенно показывая, что увидел, приближается и обходит вокруг. "Постой, постой! Что это у тебя там? Новая работа? Покажи... Да ты не скромничай, дай посмотреть... Так... Ну, поздравляю... Ты очень вырос. Очень вырос. Даже для меня, профана, это... Да, так как ты насчет того, чтобы сходить в наше прежнее заведение? Ну, Ирка, Наташка... Развеяться. Ты написал новую работу... Ну? Ты не думай... Это я так; мне приятно, что у меня друг художник. Я вот – и вдруг с тобой. Да и тебе, наверное, надоело уже сидеть в четырех стенах... – -Я не пойду. – Почему? К тебе приходит твой старый друг, московский друг, и приглашает тебя пойти посидеть... – Разве у тебя нет других друзей. Да, к тому же, ты знаешь, что твой д р у г нелюдим и не ходит по разным кафетериям, как те аристократики... – – Ну и что? Я прекрасно знаю, что тебя не выудишь из твоей этой норы. Но это лишь доказывает, что без каких-то там эгоистических целей... Нет – от чистого сердца... Я вот знаю, что ты не пойдешь, – и, все-таки, зову. Почему? Ты знаешь, мне надоели все эти "табакерки" и "мыльницы"... На-до-е-ли. Я решил вспомнить наши старые добрые времена. Хочу побыть с тобой. Ну, бывает такое? Ведь бывает... – Хорошо. А если мы с тобой пойдем, и вдруг мне кирпич на голову упадет. Ведь я не работаю. Мне больничный не выпишут. Ты меня кормить будешь? Кормить? Да... да, я тебя буду кормить. Буду кормить, если надо... Да мы никуда и не пойдем. Сюда такси ровно через двадцать минут подкатит. А там Ирка и Наташка. Я знал, что у тебя буду и сказал, чтобы за мной заехали. Думаю: зайду сюда – поедешь, значит, с тобой. Ну, а нет, – что ж, без тебя едем. – – Ладно. Допустим. А деньги? Ты же знаешь, у меня ведь и копейки в кармане нет. Даже на пол рюмки чая... – Все в порядке. Пусть это тебя не беспокоит. Ничего... найдем. То есть, это, конечно, плохо. Но я все беру на себя. Раз приглашаю, то... нет проблем. – Хорошо, едем. Но учти и то, что я тебе сказал. – Нет проблем. – Да что ты заладил, как попугай! На тебя это, вроде, не похоже. Ты обычно себя не повторяешь... – Что ты имеешь в виду? Абсолютно ничего. Значит, ты действительно хочешь просто со мной посидеть? Да? – Ну, за кого ты меня принимаешь? Ты разве не знаешь меня? -Я тебя п р е к р а с н о знаю. Скажи, как там, на улице, что – пиджак или пальто одевать?

Гость смотрит с таким видом, как будто от его теперешнего ответа зависит что-то важное, но затем придает своему лицу выражение безразличия. Погода отличная. Можешь прямо так ехать. В пиджаке ты неуклюж. Такси назад уже заказано. Доставим тебя прямо домой. – Но скажи, зачем я тебе так нужен... Зачем ты предусмотрел все? И, кстати, по радио обещали проливные дожди в Ленинграде и Ленинградской области... -Я совершенно искренне. Ты не веришь?.. Это твое дело. Гость отходит к двери и, кажется, что он боится нападения со стороны Сергея. Но глаза его смотрят приветливо и дружелюбно. Ну, одевай, что хочешь. – Он смеется. – Но давай побыстрей. Осталось, – он смотрит на часы, – несколько минут.

И гость, и хозяин стоят посреди комнаты; они похожи на китайские фарфоровые фигурки.

Внезапно раздается сигнал клаксона машины. Сергей выглядывает в окно. "Это такси, – говорит его гость и первый выходит. Они спускаются по лестнице и выходят во двор. У подъезда стоит белое такси, из которого выглядывают две миловидные дамы. Сергей и его приятель открывают дверцы такси, и садятся в машину. Такси отъезжает от дома.

В помещении, куда они входят, довольно людно. Перемигивающиеся взгляды, столики, улыбки – будто оттиснутые на лицах. Сергей с приятелем и с девушками проходят дальше. Там больше людей, словно именно в это место все стремятся, и только временно задерживаются за столиками. Окна бара. Люди. Столики. Вертящиеся сидения у стойки. Сергей сидит вместе с приятелями здесь, перед стойкой бара. Девушка с жемчужными серьгами. Другая, с льняными волосами. Люди. Их много... Зачем? Что они все здесь делают? Дым сигарет. Ведь тут не разрешено курить? Все равно дым. Сергей сидит рядом с Наташкой. Этот свежий воздух на улице слишком подействовал на него. Этот серый сумрак, когда они вышли из машины... Он сидит рядом с Наташкой; Ира – по его правую сторону. Он не стремится быть обходительным, элегантным, нет – все получается само собой; он наклоняется к Наташке и что-то говорит ей. Он с вниманием ожидает момента, когда его приятель будет платить. Он с интересом отмечает, что денежные бумажки в руках приятеля не подрагивают; тот отдает их совершенно спокойно, без малейшего колебания, словно это обрывки оберточной бумаги, а не деньги. При этом лицо Сергея мрачнеет, и он наклоняется к Наташе, спрашивает у нее что-то. Она кивает. Барменша наливает Наташе новую порцию.

В полуподвальном помещении становится все более людно. Лица и улыбки словно за стеклом, так, как будто что-то общее разделяют все: воздух, этот свет помещения? Приторные усмешки. Возбужденный блеск глаз. Все четверо сидят некоторое время молча. Затем Сергей поднимается.

– Ну, мне пора, – он обращается ко всем, и его бас звучит в это время с металлическим оттенком.

– Ну, ты что? Сережа! Ты что, в самом деле нас покинуть собрался? Да так не делается... Покинуть дам? Мы ведь только что пришли, пришли, можно сказать, ради тебя – без тебя бы не пошли. А ты... Да ты что? Серьезно?

– Мне надо идти.

– Ну, на тебя это ведь совсем не похоже...

–Я...

– Ты же...

–Я ведь не обещал, к сожалению, что буду сидеть здесь весь вечер. Я думаю, что девушки меня извинят.

– Не извиним, – Ира, затягиваясь сигаретой, поднимает голову, и ее пропитый голос звучит ломко и с вызовом.

– Ирочка, ты тоже о ч е н ь не хочешь, чтоб я уходил? Я очень обрадован. Но – ребята – мне действительно пора. Что поделаешь? Извините. Пока! Только ты не обижайся, да, Саня. А? Ладно? – Миша! – Сергей окликает проходящего мимо них парня с волосами до плеч и с пронзительным взглядом. Ты ведь домой? Я по твоему лицу вижу, что ты уже собрался отчаливать.

– Ну, ухожу, – Миша кивает, нервно и глотает слюну так, что его огромный кадык тяжело поворачивается под воротником рубашки.

– Пойдем вместе.

– А! Хорошо. Только я тут же иду.

– Ну, ладно. Жди на выходе.

– Сергей! – Саня выпил уже порядочно, и чувствуется, что ему с трудом дается каждое слово. – Если ты уйдешь сейчас... Да как ты можешь?! Если ты сейчас уйдешь, мы с тобой, – он хватает одной рукой другую в характерном жесте и поднимает руки над головой. – Вот так. Ты понял? И никаких. Я тебя не знаю... тогда – и не хочу знать. Я столько для тебя сделал!..

– До свидания, девочки, – Сергей наклоняется чуть-чуть вперед. – Адью.

Он идет к выходу, где все время толпится народ. Все, кто стоит здесь, околачиваются тут без какой-либо определенной цели. Среди них Сергей видит Мишу.

– Хорошо, что ты еще здесь. Пошли!

– Сергей, – тот как-то тянет слова, и глаза его бегают из стороны в сторону. – Ты знаешь, я сейчас на пять минут сбегаю – тут мне надо минут на пять забежать. На пять минут. Потом я точно приду. Ты меня подожди. Я сейчас.

– Так ты точно домой идешь? А то могу и без тебя. Просто как-то за компанию – в общем, вроде как бы веселее, что ли. Еще, говорят, ты кисти продаешь. Как раз бы и обсудили по дороге. Так ты придешь? – Сергей почти хватает его за воротник.

– Да-да. Я же тебе сказал. Пять минут – туда и обратно. И, если хочешь со мной, пойдем домой.

Маленький плюгавый человечек в сером пуловере неожиданно подходит к Сергею.

– Привет, Серега! Кого высматриваешь?

– Тебя, Сеня!

– Меня?

– Ну, да. Ты кому еще, кроме Бурака – Саши Буракова – говорил, что я краски левые скупать собираюсь?

– Да я же тебе вроде как помочь собирался... – Он высоко поднимает бровь.

– Медведь тоже собирался...

– Ну, извини...

– И, кстати: ты слово "аксакал" слышал?

– Да, а что?

– Читал я в одной книжке про то, как один царский генерал тоже кому-то помочь хотел, отношения человеческие установить, показать, что обычаи местных как бы уважает. Вот поскакал он к этим то ли казахам, то ли киргизам, машет шашкой и кричит им: "Эй, вы, саксаулы!" А те вот почему-то сильно испугались...

– Это что, ты к тому, что меня ... вырубать э... вырубить... хочешь?

– Нет, я к тому, что и я тоже испугался.

Сергей отступает от выхода и возвращается на прежнее место. Ира и Наташа сидят одни; Саня куда-то пропал.

– Это я. – Сергей садится на свое прежнее место, и их общее молчание нелепо ощущается на фоне всеобщего разговора.

Приятель Сергея возвращается незаметно. "А, так ты вернулся... Ну и ладно. Ты не будь на меня в обиде. Не будь. Ну, сказал. Сказал! Плюнь на то, что я сказал. Мы друзья? Давай выпьем – и не беги никуда. Побудь со своим старым, лучшим другом".

Сергей поднимает бокал – но не пьет и ставит его обратно на стойку. Девушки пьют. Наташа, с блестящими глазами, с локоном волос, упавшим вперед, наклоняется к Сергею слишком близко и чуть не опрокидывает бокал; Ира выглядит более трезвой и курит, глядя пристальным взглядом вбок.

Подходит еще один их общий знакомый, берет у них спички, затем подходит к сидящим за столиком их приятелям.

– У меня голова разламывается от вашего гама, – незнакомый Сергею парень в очках с женственным лицом всплескивает руками и что-то – уже тише еще говорит сидящим с н парню с девушкой.

Сергей смотрит на часы и мрачнеет. "Так вот, я же тебе говорил, что видел выставку Василия Ивановича. Я слышал, вы с ним большие... Ира, я ведь тебе говорил не стряхивать пепел мне на штаны... Кстати, вы знаете, это наше давнее, старое кафе, теперь переменило часы работы, да-да... Оно теперь работает с семи до... двадцати трех – ноль-ноль. Так что, мы сегодня поздние посетители... Да-да, с сегодняшнего дня... А ты хотел уходить..."

Сергей снова смотрит на часы, а затем посматривает в сторону выхода. Парень, которого Сергей раньше видел около стойки, теперь входит в дверь и как-то пристально смотрит на приятеля Сергея и – отводит глаза в сторону. Он проходит дальше вглубь зала и останавливается у стены.

Внезапно свет гаснет. Гул голосов обрывается, словно его обрезали ножом; затем возгласы и реплики постепенно усиливаются, как после возобновления верчения пластинки, превращаясь в невообразимый хаос. Все что-то кричат, и невозможно понять, что кто и кому говорит – и, все-таки, все продолжают говорить одновременно. Чья-то массивная фигура пробирается в темноте мимо Сергея в сторону выхода.

Сергей встает, гул голосов снова затихает. На этот раз затихает ненадолго. "Я повторяю, – кричит писклявый женский голос, – что по техническим причинам наше кафе прекратило свою работу".

– Нам тут делать больше нечего, – чувствуется, что приятель Сергея поднимается, улыбаясь в темноте своей кривой усмешкой. Часть людей пробирается к выходу, остальные сидят и, к чем ни бывало, продолжают разговаривать и курить. "Да, у тебя как будто было предчувствие, – реплика, обращенная к Сергею словно повисает в воздухе, не найдя возможного на нее ответа. "Ну, что, идем на остановку троллейбуса, или как?" На сей раз и вопрос Сергея не находит продолжения в ответе, это плохо согласуется с ролью, играемой его приятелем. – "Я к тебе обращаюсь или нет, Саня?!

– А что ты спрашиваешь у меня? Вот спроси у девочек. Может быть, они хотят разделиться. – И чувствуется в полутьме, что он прижимает к себе Иру.

– У меня, знаешь, нет больше желания спрашивать...

– Прошу всех освободить помещение! – Тот же женский дискант снова прорезал воздух.

– Кафе-бар прекращает свою работу.

Все вместе с толпой из кафе – Сергей рядом с Наташей – выходят на воздух. Атмосфера на улице посвежела, и чувствуется дыхание близкого дождя. Люди расходятся: по двое, по несколько, случайные прохожие обходят толпу. "Такси будет через двадцать минут, – говорит приятель Сергея, глядя на часы. Ира и Наташа зябко поводят плечами. – "Наташа! Ира! Идете со мной? Так пошли. Я ждать не буду. Пошли – на троллейбус."

– Мы и не подумаем, – отвечает за всех Ира; Наташа, вопросительно глядящая на нее, молчит. – Зачем нам куда-то идти, если такси будет?

– Так ты говоришь, такси будет? – Сергей пристально смотрит на товарища. – А если не будет?

– Не будет? Да чтоб я так жил! – как говорят в Одессе. Ладно – забирай Наташу. И можешь идти. Никто тебя не держит. Пошли, пошли... Ну и иди! Пожалуйста. Если тебе сегодня...

– Так вот, я никуда не пойду, Саня.

– Не пойдешь? – Лицо Сани как-то разглаживается, и в глазах его появляются новые, смешливые искорки, словно у него пробудился вдруг особый интерес к Сергею. – Не пойдешь? Ну и стой тут. Я не понимаю, какая мне должна быть разница... – Саня как-то слишком поспешно затихает и стоит молча.

– Я никуда не пойду и постою здесь и посмотрю, как приедет твое такси.

– Ну, а кто тебе сказал, что оно будет секунда в секунду... Теперешние таксисты... Не то что... но я же знаю, что такси будет...

– Кстати, если ты хочешь знать, двадцать минут уже прошли. Вот, посмотри. Или, может, тебе поближе поднести?

Теперь только все отметили, что идет дождь. Дождь просеивается длинными нитями; эти нити холодные и пустые. С каждой минутой дождь усиливается. И его капли начинают ударять по тротуару с глухим стуком; все более разъяренно.

–Я же сказал, пошли на остановку.

– Ну, сейчас будет такси! Что ты... х...

– Видал я твое такси... знаешь, где?

– Ну, Ира, – Наташа выглядит растерянной и как бы мечущейся. – Может, пойдем?

– Ведь Саня же сказал, что будет такси. Чего бежать? Когда сейчас такси приедет...

– Саня сказал, что будет такси. Да? Иван Сусанин тоже когда-то что-то сказал. Да помер.

– Ну, мальчики, не ссорьтесь, – Ира смотрит своим прямым взглядом в сторону.

–Я не понимаю, так чего ты стоишь? Иди – пожалуйста, ну, я же говорю, иди. А ты все не идешь. Два раза уже хотел куда-то бежать, и все не идешь. Я, что, виноват, да?

– Ты, мразь!.. Хочешь знать, так я без тебя никуда не пойду. Ты меня из дому выудил – ты и должен доставить. В подъезд заведешь – и баиньки уложишь. А раньше этого не пойдет, ясно А?

– Да, не зря это Синя мне говорил, что наш Колосс на глиняных ногах. Я тебя должен и домой спроводить, и спать уложить? Ах, ты... Нет-нет, я ничего. Ничего. Я только хочу сказать, что...

– Ребята, – Наташа, отсутствия которой никто не отметил, подбегает; с волос ее капает вода. – Пойдемте туда! – Она тянет всех внутрь кафе. Саня не говорит ни слова, но наблюдает за этим со странным выражением лица. Затем, когда все уже оказываются в помещении, он заявляет: "А кто за такси будет смотреть? . Такси придет, а мы здесь" . – "Ну вот ты и смотри, – зло говорит Ира. – У тебя плащ, ты и смотри. Твое такси ведь..." Тот поджимает губы и нервно постукивает рукой по стеклу двери. Все смотрят на дождь. Саня переводит взгляд с проезжей части улицы – на Сергея, с Сергея – на улицу.

– И долго мы будем так стоять? – Ира со слипшимися волосами, раскиданными по плечам, откидывает голову назад и смотрит в ничейное пространство.

– Очевидно, пока персонал кафе не закроет это заведение и не выставит нас на дождь...

– Надо попросить, раз уже они нас впустили, сжалились, пусть вызовут и для нас такси.

– Такси не приедет.

– Не приедет! Опять заладил. Вот накаркал...

– Послушайте, они же сейчас вызовут все себе такси. А вдруг у них там будет свободное место – вот мы по двое и уедем.

– У меня нет денег.

– Брось ты, у меня есть.

– Шу-у-ме-ело мо-оре, был рассвет и-и бу-у-ря волны по-о-днимала!

– Саня! Перестань Слышишь?! Нас же сейчас выставят отсюда на дождь.

– Бы-ыл рассве-ет, и бу-у-ря...

– Да перестань ты, ну, перестань, слышишь?

– Ну, перестал, и что?

– Надо отсюда выбираться. Пойду поговорить насчет такси. Может быть...

– Ребятки к ним приближается маленькая, худая, шаркающая ногами по полу старушка, – ну все. Придецц вам выходить. Ни знаю, куда вы пойдете в такую погод, в такой дожж. Ну, ничьо не зделать, родимыя. Закрываем, закрываем, выходиттти. – И они оказываются снова на улице.

Дождь льет вовсю. Струи воды полосой проходят по асфальту – и снова однообразно шуршит и отстукивает вода. Старушка выходит за ними из двери, открывает свой дырявый старый зонт. Дождь скрывает ее за пеленой струй; она словно растворяется в мокром воздухе.

Струи дождя образовывают белые буруны на черном асфальте. На нем, казалось бы, нет уже ни песчинки. Сергей снимает пиджак и накидывает его Наташе на плечи. Саня стоит в своем плаще как бы растерянный, не подумав даже предложить полу плаща Ире. Наконец, он как бы опомнился, и они вдвоем укрываются его плащом. Подъезжает такси. Четверо работниц кафе садятся в него – и такси, рявкнув мотором, скрывается за пеленой дождя, окатив четырех прижавшихся к стене брызгами холодной и прозрачной воды.

Куда им идти? Единственное, самое разумное – в ближайший подъезд, в ближайший двор; там отсидеться, пока дождь не окончится – пусть даже до самого утра.

Подъезжает такси. "Вы такси вызывали?" – "Ну, я же говорил! Вот. Садись, – Саня открывает дверцу перед Ирой и, как ни чем не бывало, закуривает и весело смотрит на них. – Я ведь говорил, что такси придет... А вы..." Они выезжают из-за коричнево-белого дома и поворачивают направо. Такси проезжает улицу с красными кирпичными домами и сворачивает в противоположную от дома Сергея сторону. "Мы сначала девочек развезем, а потом уже сами, – объясняет Саня Сергею. – "Девочек развезем? Что-то это на тебя не похоже... Я тебя не узнаю, Саня. Ты никогда таким не был." "Сергей? Я т е б я не узнаю, – говорит Наташа. – "Девочек развезем? Это меня не устраивает." – "Сергей? – Наташа из-под полуопущенных век смотрит томно и полным глубинной темноты взором. – "Ты меня высадишь здесь." – "Здесь? Пожалуйста... Остановите, пожалуйста, здесь." Сергей выходит из машины. Такси уезжает дальше.

Ванна. Душ. Сергей вытирается полотенцем. Спать, спать... Потом, утром, проанализировать все, что было, все, что случилось. Все, что д о л ж н о было случиться именно так... Почему именно так? 3вонок в дверь. Сергей, еще вытираясь полотенцем, голый, как был, подходит к двери и ждет. "Кто звонит?" Тишина, нарушаемая его собственным дыханьем. "Кто там?!" Сергей ждет, чувствуя холодок коридора. Никто не отозвался. Он идет в ванную, залезает в нижнее белье и затем ложится спать. Потолок, испещренный белыми бликами. Блик наверху стопки книг. Ваза. Игрушечный стульчик с отломанной ножкой. Сергей смотрит пристально в эту полутемную отхлань, являющуюся потолком и, одновременно, границей его напряженного внутреннего взора... Спать... Он ложится, накрываясь одеялом, и его грудь, как гора, выступает под белеющим в полутьме пятном пододеяльника. Дыхание его становится размеренным, он засыпает.

Просыпается он от сильной и резкой боли. Болит все его тело. Он чувствует слабость и под кожей какой-то огонь. Он открывает глаза. Все тот же потолок, испещренный трещинками, но уже не тот, что вчера. Сергей чувствует нахохлившуюся враждебность, источаемую всеми этими стенами. Теперь это не привычное убежище, но безличная кирпичная клетка, затерянная в кишащем людьми, наполненном шевелящимися страстями, городе. Солнечный свет, проникающий полосой из окна, режет глаза, вызывая в них незнакомую боль и покалывание. Сергей хотел бы снова заснуть, уйти из этой комнаты, не видеть ее, забыть обо всем. Он чувствует тупую и давящую, словно пресс на его теле, боль, и вдруг понимает, что болят почки. Мысли уже разбегаются, как всегда при высокой температуре, а глаза блуждают по стенам, не в силах остановить бег взгляда. Во рту него пересохло. Он мучительно хочет проглотить слюну, которой в его горле нет, но не может даже немного напрячь гортань, которая наполнена резкой, режущей болью. Он уже знает, что это болезнь, но какая болезнь? Что с ним? Он внезапно вспоминает, что стоял не менее часа под дождем. Причина? Или мнимая причина, кем-то коварно подсунутая для замещения настоящей? Новый взрыв резкой боли потрясает им, и Сергей понимает, насколько серьезно он заболел.

Он встает, намереваясь приготовить себе завтрак, и только тут замечает, что голова его кружится, а ноги не хотят слушаться и стали как ватные. Огонь во рту снова показывает ему, насколько это серьезно, а предметы плывут куда-то, подергиваясь на мгновение голубой дымкой. Он закрывает глаза. Верчение прекратилось, но каждый удар крови в висках вызывает в глазах, прикрытых веками, как бы красную вспышку, от которой рождаются расходящиеся "молнии" стрел. И он отмечает, что с трудом дышит, ему хочется снова улечься в постель. Он смотрит на часы. Что делать дальше? Все тело болит; комната кружится перед глазами, как заведенная, обои на стенах чуть подрагивают, и Сергей чувствует немую угрозу, затаившуюся за ними. Именно теперь заболеть... Он открывает шкаф на кухне, заглядывает в него и достает таблетки. С помутневшим взглядом, с дрожащими руками, Сергей выдавливает четыре из них и наливает себе воды. Поднося первую таблетку ко рту, он вдруг отводит руку и застывает с этой таблеткой в пальцах. Аптека? Он не дойдет до аптеки; и, ведь может быть, "даже там?" Он чувствует вои железные бицепсы, их твердую застылость кожей. Сейчас в них растворена оль. Ему начинает казаться, что, если бы он не обладал такими мышцами, эта боль была бы уменьшена наполовину... С каждой минутой эта боль растет. Она оказывается коварней, чем казалось, она дергает его тело, как щипцами. По сравнению с этой болью боль, охватившая его в постели в те первые моменты, когда он проснулся, кажется совсем незначительной. Кровь стучит в висках уже молотами, каждая клеточка его тела становится враждебной. И еще враждебней теперь то, что лежит за окном, за дверью, там, снаружи, за пределами его горящих зрачков, его насупившейся квартиры. Сергей садится на табурет, сдавливая лоб руками. Он понимает то, что каждая секунда из уходящих теперь является для него неоценимо важной. "Что делать, что делать?" Мысль, очень редко посещающая его, бьется теперь у него на виске тоненькой жилкой. "Что делать?" Такой сильный, с такой мощной фигурой, человек, как он, который всегда боролся, не задумываясь в общем смысле о том, что ему делать... Сейчас – ... Сергей встает с табуретки, что дается ему с большим трудом, и с трудом подходит к двери. Он прислоняется лбом к дверному косяку и стоит так, чувствуя биение собственного сердца и ощущая холод дерева на своей пылающей коже лба. Подумав и оценив свое положение лихорадочным движением своего воспаленного мозга, он принимает решение и выходит за дверь. Он спускался по лестнице с усилием, не желая, чтобы его кто-нибудь тут увидел, ощущая на губах солоноватый вкус и отмечая, как красные пятна пляшут перед глазами. Он спускался с огромным трудом, делая с усилием каждый шаг и хватаясь рукой за перила. На лбу у него выступили капельки пота; он спустился вниз и направился за угол.

Стараясь не смотреть на прохожих и захваченный только одной мыслью: чтобы никто не успел остановить его, он доходит до телефона-автомата. Войдя в телефонную будку, он прислоняется плечом к стенке и берет трубку. Он понимал, что в поликлинику или в больницу ему сейчас не добраться; единственный с для него сейчас шанс заключается в том, чтобы вызвать домой "Скорую помощь". Он набирает номер, слыша свое хриплое дыхание. Занято. Короткие гудки в трубке смешиваются с пульсированием бьющейся жилки виска. Еще раз тот же номер. После того, как он набирает "ноль", номер "сбрасывает". Он набирает еще и еще. Занято... – длинные гудки, затем сброс... – сброс... – длинные гудки... – никаких гудков... – занято... Ему никогда не дозвониться! Кто-то стоит за этими гудками, кто-то зловещий, и хриплым голосом смеется ему в ухо... "Да! "Скорая помощь" слушает." "Пожалуйста, вызов по адресу..." – "Что случилось?" – "Простуда, очень сильная. Высокая температура. Почки. Очень сильная боль в почках... Почему? Почему не приезжаете?! " – "Мы к тем, у кого простуда, не выезжаем... Идите в поликлинику... Все..." – "Подождите! Постойте! Очень высокая температура. Сорок градусов... до поликлиники не дойдет... Умирает... человек умирает... Примите, пожалуйста, вызов!.. Кто вызывает? Сосед." – "Говорите адрес." Голос в трубке стал каким-то еле слышным... Ватным, приглушенным невидимой подушкой. Ухо его слышит голос в трубке как будто издалека, а между ними журчит вода... Он называет адрес, думая о том, что хорошо бы теперь лежать, и ему вдруг становится легче. Он вдруг чувствует себя так, как будто он не стоит, а лежит в постели. Ему не хочется никуда идти, он закрыл бы сейчас глаза и остался бы стоять в телефонной будке; но он знает, что необходимо идти, он должен идти, идти назад. Он это знает.

Возвращаясь, Сергей чувствует, что может не дойти. Все плывет у него перед глазами, а некоторое облегчение, которое он почувствовал, кажется ему на фоне других симптомов зловещим. Поднимаясь по лестнице, он держится за перила обеими руками, он повторяет про себя какое-то глупое слово, повторяет десятки, десятки раз: словно от этого что-то зависит и это в чем-то может помочь.

В доме Сергей понимает, что все безнадежно. Никакой "Скорой помощи" не будет. Проходит час, полтора; он знает, что еще несколько десятков минут – и он не сможет больше выйти, даже встать. Боли в почках становятся невыносимыми. Все его огромное тело представляет собой болевой сгусток; он не может больше терпеть; эта боль, она убивает его. Невероятным усилием воли он заставляет себя встать, сесть на постели, и чувствует, как сердце его начинает работать неровно, появляются сердечные боли. Никакой "Скорой помощи" не будет. Он умрет – и все. Только этого можно ожидать.

На балконе квартиры рядом или наверху начинает звучать бодрая, веселая музыка. Это песня в стиле "кантри", которую поет полный жизненной энергии бас, один из звезд американского "кантри" пятидесятых или шестидесятых годов. Он поет мощным, наполненным энергией голосом, с твердым, "медленным" американским акцентом, до пределов заполненным его мужской силой и уверенностью. Он поет о далеких просторах Калифорнии, о том, как хорошо жить, о как хорошо ему катить с бутылкой вина, вместе со своим друзьями в желтом автомобиле и прижимать к себе свою подругу свободной рукой – и это все он вспоминает, сидя на террасе кафе со своей женой.