Текст книги "Том 2(2). Наша первая революция. Часть 2"

Автор книги: Лев Троцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

III. Натиск реакции и восстание пролетариата

У порога контрреволюции

"Для дурного правительства, – говорит проницательный консерватор Токвиль^*, – наиболее опасным является обыкновенно тот момент, когда оно начинает преобразовываться". События все решительнее убеждали в этом графа Витте с каждым днем. Против него была революция – решительно и беспощадно. С ним не решалась идти открыто либеральная оппозиция. Против него была придворная камарилья. Правительственный аппарат дробился в его руках. И, наконец, он сам был против себя – без понимания событий, без плана, вооруженный интригой, вместо программы действий. А в то время как он беспомощно суетился, реакция и революция надвигались друг на друга.

"…Факты, даже взятые из дел департамента полиции, – говорит тайная записка, составленная в ноябре 1905 года по поручению гр. Витте для борьбы с «треповцами», – с полной очевидностью показывают, что значительная часть тяжелых обвинений, возведенных на правительство обществом и народом в ближайшие после манифеста дни, имела под собою вполне серьезные основания: существовали созданные высшими чинами правительства партии для "организованного отпора крайним элементам"; организовывались правительством патриотические манифестации и в то же время разгонялись другие; стреляли в мирных демонстрантов и позволяли на глазах у полиции и войск избивать людей и жечь губернскую земскую управу; не трогали погромщиков и залпами стреляли в тех, кто позволял себе защищаться от них; сознательно или бессознательно (?) подстрекали толпу к насилиям официальными объявлениями за подписью высшего представителя правительственной власти в большом городе, и когда затем беспорядки возникали, не принимали мер к их подавлению. Все эти факты произошли на протяжении 3–4 дней в разных концах России и вызвали такую бурю негодования в среде населения, которая совершенно смыла первое радостное впечатление от чтения манифеста 17 октября.

"У населения при этом создалось вполне твердое убеждение, что все эти погромы, так неожиданно и вместе с тем одновременно прокатившиеся по всей России, провоцировались и направлялись одной и той же рукой, и притом рукой властной. К сожалению, население имело весьма серьезные основания так думать".

Когда курляндский генерал-губернатор телеграммой поддерживал ходатайство двадцатитысячного митинга о снятии военного положения, выражая при этом предположение, что "военное положение не соответствует новой обстановке", Трепов уверенной рукою давал ему такой ответ: "На телеграмму 20 октября. С вашим заключением о несоответствии военного положения новой обстановке не согласен". Витте молча проглатывал это превосходное разъяснение своего подчиненного, что военное положение нимало не противоречит манифесту 17 октября, и старался даже убедить депутацию рабочих, что "Трепов совсем не такой зверь, как о нем говорят". Правда, под давлением всеобщего возмущения Трепову пришлось покинуть свой пост. Но заменивший его, в роли министра внутренних дел, Дурново был ничуть не лучше. Да и сам Трепов, назначенный дворцовым комендантом, сохранил все свое влияние на ход дел. Поведение провинциальной бюрократии зависело от него гораздо более, чем от Витте.

"Крайние партии, – говорит уже цитированная нами ноябрьская записка Витте, – приобрели силу потому, что, резко критикуя каждое действие правительства, они слишком часто оказывались правыми. Эти партии потеряли бы значительную часть своего престижа, если бы массы тотчас по распубликовании манифеста увидели, что правительство действительно решило пойти по новому, начертанному в манифесте пути, и что оно идет по нему. К сожалению, случилось совершенно обратное, и крайние партии имели еще раз случай – важность которого почти невозможно оценить – гордиться тем, что они, и только они, правильно оценили значение обещаний правительства".

В ноябре, как показывает записка, Витте это начал понимать. Но он не имел возможности применить к делу свое понимание. Написанная по его поручению для царя записка осталась неиспользованной.[16]16
  Эта интересная записка напечатана в сборнике (разумеется, конфискованном): «Материалы к истории русской контрреволюции», С.-Петербург 1908.


[Закрыть]

Беспомощно барахтаясь, Витте отныне лишь тащился на буксире контрреволюции.

Еще 6 ноября собрался в Москве земский съезд, чтоб определить отношение либеральной оппозиции к правительству. Настроение было колеблющимся, с несомненным, однако, уклоном вправо. Правда, раздавались радикальные голоса. Говорилось, что "бюрократия способна не к творчеству, а лишь к разрушению"; что созидательную силу нужно искать в "могучем рабочем движении, давшем манифест 17 октября"; что "мы не хотим пожалованной конституции и примем ее лишь из рук русского народа". Родичев, питающий непреодолимое пристрастие к ложно-классическому стилю, восклицал: "Или всеобщее прямое избирательное право – или Думы не будет!". Но, с другой стороны, на самом же съезде было заявлено: "Аграрные беспорядки, забастовки, – все это порождает испуг; испугался капитал, испугались состоятельные люди, берут деньги в банках и уезжают за границу". "Глумятся над учреждением сатрапий как средством борьбы с аграрными беспорядками, – возвышались отрезвляющие помещичьи голоса, – но пусть укажут конституционное средство против такого явления". "Лучше идти на какие угодно компромиссы, чем обострять борьбу"… "Пора остановиться, – восклицал впервые выступивший здесь на политическую арену Гучков, – мы своими руками подкладываем хворост в костер, который сожжет нас всех".

Первые сведения о восстании севастопольского флота подвергли оппозиционное мужество земцев непосильному испытанию. "Мы имеем дело не с революцией, – заявил Нестор земского либерализма г. Петрункевич^*, – а с анархией". Под непосредственным влиянием севастопольских событий стремление к немедленному соглашению с министерством Витте берет верх. Милюков делает попытку удержать съезд от каких-либо явных компрометирующих шагов. Он успокаивает земцев тем, что «возмущение в Севастополе идет к концу, главные бунтовщики арестованы, и опасения, по-видимому, преждевременны». Тщетно! Съезд постановляет отправить депутацию к Витте, вручив ей для передачи графу резолюцию условного доверия, вставленного в оправу оппозиционно-демократических фраз. В это время Совет Министров при участии нескольких «общественных деятелей» из правого, либерального крыла обсуждал вопрос о системе выборов в Государственную Думу. Так называемые «общественные деятели» стояли за всеобщее избирательное право, как за печальную необходимость. Граф доказывал преимущества постепенного усовершенствования гениальной системы Булыгина. Ни к каким результатам не пришли, и с 21 ноября Совет Министров обходился уже без помощи господ «общественных деятелей». 22 ноября земская депутация в составе г.г. Петрункевича, Муромцева^* и Кокошкина^* вручила графу Витте земскую ноту и, не дождавшись в течение семи дней никакого ответа, с позором вернулась в Москву. Вдогонку ей прибыл ответ графа, написанный в тоне сановно-бюрократической надменности. Задача Совета Министров заключается-де прежде всего в исполнении высочайшей воли; все, что идет за пределы манифеста 17 октября, должно быть отметено; от исключительных положений не позволяет отказаться смута; по отношению к общественным группам, не желающим поддерживать правительство, последнее заинтересовано лишь в том, чтоб эти последние сознавали последствия своего поведения…

В противовес земскому съезду, который при всей своей трусости и дряблости, несомненно, все еще отклонялся далеко влево от действительного настроения земств и дум, 24 ноября была доставлена в Царское Село депутация Тульского губернского земства. Глава депутации, граф Бобринский^* в своей византийско-холопской речи между прочим сказал: «Больших прав нам не нужно, так как власть царская для нашего же блага должна быть сильна и действительна… Государь, о нуждах народа вы узнаете не из случайных криков и возгласов, а эту правду вы услышите от законно созванной вами Государственной Думы. Мы умоляем вас не медлить ее созывом. Народ сроднился уже с положением о выборах 6 августа»…

События как бы сговорились, чтобы форсировать передвижение имущих классов в лагерь порядка. Еще в середине ноября самопроизвольно и неожиданно вспыхнула почтово-телеграфная забастовка. Она была ответом пробудившихся илотов почтового ведомства на циркуляр Дурново, воспрещавший чиновникам образование союзов. Графу Витте был со стороны почтово-телеграфного союза предъявлен ультиматум: отменить циркуляр Дурново и принять обратно чиновников, уволенных за принадлежность к организации. 15 ноября почтово-телеграфный съезд, собравшийся в числе 73 делегатов в Москве, единодушно постановляет разослать по всем линиям телеграмму: "Ответа от Витте не получено. Бастуйте". Напряжение было так велико, что в Сибири забастовка началась еще до истечения указанного в ультиматуме срока. На другой день стачка при аплодисментах широких групп прогрессивного чиновничества охватила всю Россию. Витте глубокомысленно разъяснял различным депутациям, что правительство "не ожидало" такого оборота событий. Либералы встревожились по поводу того вреда, который наносит «культуре» прекращение почтовых сношений, и, нахмурив лбы, занялись изысканиями относительно "пределов свободы коалиций в Германии и Франции"… Петербургский Совет Рабочих Депутатов не колебался ни минуты. И если почтово-телеграфная забастовка возникла отнюдь не по его инициативе, то в Петербурге она была проведена при его деятельной поддержке. Из кассы Совета было выдано забастовщикам 2.000 рублей. Исполнительный Комитет посылал на их собрания своих ораторов, печатал их воззвания и организовывал патрули против штрейкбрехеров. Трудно учесть, как отразилась эта тактика на «культуре»; но несомненно, что она привлекла горячие симпатии обездоленного чиновничества к пролетариату. Уже в начале забастовки почтово-телеграфный съезд отрядил в Совет пять делегатов…

Приостановка почтовых сношений во всяком случае наносила жестокий урон если не культуре, то торговле. Купечество и биржа метались между стачечным комитетом и министерством, то упрашивая чиновников прекратить стачку, то требуя репрессивных мер против забастовщиков. Под влиянием все новых и новых ударов по карману, реакция в капиталистических классах крепла с каждым днем. Вместе с тем возрастала с каждым часом реакционная наглость заговорщиков Царского Села. Если что еще сдерживало до поры до времени натиск реакции, так это лишь страх пред неизбежным ответом революции. Это с превосходной наглядностью показал инцидент, разыгравшийся в связи с приговором, вынесенным нескольким железнодорожным служащим военным судом в среднеазиатской крепости Кушка. Факт настолько замечателен сам по себе, что мы здесь о нем расскажем в нескольких словах.

23 ноября, в самый разгар почтово-телеграфной забастовки, комитет петербургского железнодорожного узла получил из Кушки телеграфное сообщение о том, что комендант крепости инженер Соколов и несколько других служащих преданы за революционную агитацию военно-полевому суду, который приговорил их к смертной казни, при чем приговор должен быть приведен в исполнение 23 ноября в 12 часов ночи. Бастующая телеграфная проволока в несколько часов связала между собою все железнодорожные узлы. Железнодорожная армия требовала предъявления правительству срочного ультиматума. И ультиматум был предъявлен. По соглашению с Исполнительным Комитетом Совета Депутатов железнодорожный съезд заявил министерству: если к 8 часам вечера не будет отменен смертный приговор, все железные дороги прекратят движение.

В памяти автора ярко стоит то знаменательное заседание Исполнительного Комитета, на котором, в ожидании правительственного ответа, вырабатывался план действий. Все напряженно следили за стрелкой часов. Один за другим приходили представители разных железнодорожных линий, сообщая о телеграфном присоединении к ультиматуму новых и новых дорог. Было ясно, что, если правительство не уступит, развернется отчаянная борьба… И что же? В пять минут девятого – только триста секунд отважилось оттянуть для спасения своего престижа царское правительство – министр путей сообщения экстренной телеграммой уведомил железнодорожный комитет, что исполнение приговора приостановлено. На другой день министерство само распубликовало о своей капитуляции в правительственном сообщении. К нему-де поступила "просьба (!) отменить приговор с выражением намерения (!) в противном случае объявить забастовку". От местных военных властей правительство никаких сообщений не получало, что, "вероятно, объясняется забастовкой правительственного телеграфа". Во всяком случае, "тотчас по получении телеграфных заявлений" военный министр послал распоряжение "приостановить исполнение приговора, если таковой действительно состоялся, до выяснения обстоятельств дела". Официальное сообщение умалчивает лишь о том, что свое распоряжение военному министру пришлось пересылать через посредство Железнодорожного Союза, ибо самому правительству бастующий телеграф был недоступен.

Эта красивая победа была, однако, последней победой революции. Дальше она видела только поражения. Ее организации подверглись сперва аванпостному обстрелу. Стало очевидно, что на них готовится беспощадная атака. Еще 14 ноября арестовали в Москве, на основании положения об усиленной охране, бюро Крестьянского Союза. И около того же времени в Царском Селе был решен арест председателя Петербургского Совета Рабочих Депутатов. Однако администрация медлила с выполнением своего постановления. Она еще не чувствовала полной уверенности, нащупывала почву и колебалась. Противником царско-сельского заговора оказался министр юстиции. Он доказывал, что Совет Депутатов не может быть отнесен к числу тайных сообществ, так как он действовал вполне открыто, анонсировал свои заседания, печатал в газетах свои отчеты и даже вступал в сношения с административными лицами. "То обстоятельство, – так передавала точку зрения министра юстиции осведомленная пресса, – что ни правительство, ни администрация не предпринимали никаких мер к пресечению деятельности, направленной к ниспровержению существующего строя, что последняя даже часто командировала к месту заседаний Совета патрули для охранения порядка, что даже петербургский градоначальник принимал председателя Совета Хрусталева, зная, кто он и в качестве кого он является, – все это дает полное основание всем участникам Совета Рабочих Депутатов считать свою деятельность отнюдь не противоречащей тому курсу, который господствует в правительственных сферах, и, стало быть, не преступной".

Но, в конце концов, министр юстиции нашел средство преодолеть свои юридические сомнения, – и 26 ноября Хрусталев был арестован в помещении Исполнительного Комитета.

Два слова о значении этого ареста. На втором заседании Совета, 14 октября, председателем был избран, по предложению представителя социал-демократической организации, молодой адвокат Георгий Носарь^*, приобревший вскоре большую популярность под именем Хрусталева. Он оставался председателем до дня своего ареста, 26 ноября, и в его руках сосредоточивались все организационные нити практической деятельности Совета. Радикально-уличная пресса, с одной стороны, и реакционно-полицейская, с другой, в течение нескольких недель создали вокруг этой фигуры историческую легенду. Как в свое время 9 января казалось им плодом проникновенного замысла и демагогического гения Георгия Гапона, так Совет Рабочих Депутатов представлялся им гибким орудием в титанических руках Георгия Носаря. Ошибка во втором случае была еще грубее и абсурднее, чем в первом. Хотя работа, развитая Хрусталевым в качестве председателя, неизмеримо богаче и содержательнее, чем авантюристская деятельность Гапона, личное влияние председателя Совета на ход и исход событий несравненно меньше того влияния, которое получил взбунтовавшийся поп из департамента полиции. В этом не вина Хрусталева, а заслуга революции. С января по октябрь она заставила пролетариат пройти большую политическую школу. Формула герой и толпа уже не имела применения в революционной практике рабочих масс. Личность вождя растворилась в организации; с другой стороны, объединенная масса сама стала политической личностью.

Практически-находчивый и деловитый человек, энергичный и умелый председатель, хотя и посредственный оратор, импульсивная натура без политического прошлого и без политической физиономии, Хрусталев оказался как нельзя лучше приспособленным к той роли, которую он сыграл в конце 1905 года. Рабочие массы, революционно настроенные и с резким классовым чувством, были, однако, в большинстве лишены партийной определенности. То, что мы сказали выше о самом Совете, здесь можно отнести к Хрусталеву. Все социалисты с прошлым были партийными людьми, а кандидатура партийного человека внесла бы трения в среду Совета в самый момент его возникновения. С другой стороны, политическая неопределенность Хрусталева облегчала Совету его сношения с непролетарским миром, особенно с интеллигентскими организациями, оказавшими Совету значительную материальную помощь. Доверяя председательство беспартийному лицу, социал-демократия рассчитывала на свой политический контроль. Она не ошиблась. Уже через 3–4 недели колоссальный рост ее влияния и силы сказался, между прочим, и в том, что Хрусталев публично заявил о своем присоединении к социал-демократии (к меньшевикам).

Чего думало правительство достигнуть арестом Хрусталева? Надеялось ли оно путем устранения председателя разрушить организацию? Это было бы, пожалуй, слишком тупоумно – даже для Дурново. Трудно, однако, на вопрос о мотивах ответить вполне определенно уже потому, что мотивы были, вероятно, неясны самим реакционным заговорщикам, которые собрались в Царском Селе для обсуждения судеб революции, а разрешились отдельной жандармской мерой. Во всяком случае арест председателя при тех условиях, при каких он был произведен, получал для Совета огромное симптоматическое значение. Для всякого, кто накануне мог еще сомневаться в этом, стало ясно, как день, что для обеих сторон отступления нет, что решительное столкновение неизбежно и что нас отделяют от него не месяцы и не недели, а дни.

"1905".

Последние дни Совета

Покинуть после ареста Хрусталева открытую арену Совет не мог: свободно избранный парламент рабочего класса, он был силен именно открытым характером своей деятельности. Распустить свою организацию – значило добровольно открыть крепостные ворота врагу. Оставалось идти прежней дорогой – навстречу конфликту. На заседании Исполнительного Комитета 26 ноября представитель партии социалистов-революционеров («сам» Чернов)^* предложил издать заявление, что на каждую меру правительственной репрессии Совет будет отвечать террористическим ударом. Мы выступили против этого: в тот небольшой срок, который оставался до открытия военных действий, Совет должен был как можно теснее натянуть связи с другими городами, с Крестьянским, Железнодорожным, Почтово-Телеграфным Союзами^*, с армией; для этой цели еще в середине ноября были отправлены два делегата – один на юг, другой на Волгу; между тем террористическая погоня за отдельными министрами, несомненно, поглотила бы все внимание и всю энергию Исполнительного Комитета. Мы предложили внести на заседание Совета следующую резолюцию: «26 ноября царским правительством взят в плен председатель Совета Рабочих Депутатов тов. Хрусталев-Носарь. Совет Р. Д. выбирает временный президиум и продолжает готовиться к вооруженному восстанию». Как кандидаты в президиум были намечены три лица: докладчик Исполнительного Комитета Яновский (под именем Яновского фигурировал в Совете автор этой книги), кассир Введенский (Сверчков)^* и депутат от Обуховского завода рабочий Злыднев^*.

Общее собрание Совета происходило на следующий день открыто, как всегда. Присутствовало 302 депутата. Настроение царило нервное. Многие члены Совета хотели немедленного и прямого ответа на партизанский набег министерства. Но после кратких прений собрание единодушно принимает резолюцию Исполнительного Комитета и закрытой баллотировкой выбирает предложенных им кандидатов в президиум.

Присутствующий на заседании представитель Главного Комитета Крестьянского Союза докладывает собранию о постановлении ноябрьского съезда Союза: не давать правительству рекрут и податей и брать назад вклады из государственных банков и сберегательных касс. Ввиду того что Исполнительный Комитет еще 23 ноября принял резолюцию, приглашающую рабочих, "ввиду наступающего государственного банкротства", принимать уплату жалованья только золотом и извлекать свои вклады из сберегательных касс, делается постановление о том, чтобы обобщить эти меры финансового бойкота и изложить их в манифесте к народу – от имени Совета, Крестьянского Союза и социалистических партий.

Возможны ли будут дальнейшие общие собрания пролетарского парламента? Уверенности в этом нет. Собрание постановляет, в случае невозможности созвать Совет, передать его функции Исполнительному Комитету в расширенном составе. После ареста Совета 3 декабря его полномочия на основании этого решения перешли к Исполнительному Комитету второго Совета.

Затем собрание выслушивает горячие приветствия от имени сознательных солдат финляндских батальонов, от польской социалистической партии, от Всероссийского Крестьянского Союза. Делегат его обещает в решительный час братскую поддержку революционного крестьянства. При неописуемом энтузиазме депутатов и гостей, под непрерывный гром аплодисментов и возгласов представитель Крестьянского Союза и председатель Совета обмениваются рукопожатиями. Собрание расходится глубокой ночью. Последним покидает свое место дежуривший, как всегда, у входа по распоряжению градоначальника наряд полиции. Для характеристики положения интересно отметить, что в этот самый вечер маленький полицейский чиновник по распоряжению того же градоначальника не допустил легального и мирного собрания буржуазных избирателей с Милюковым^* во главе…

Большинство петербургских заводов присоединилось к резолюции Совета, которая нашла также сочувственный отклик в резолюциях Московского и Самарского Советов^*, Железнодорожного и Почтово-Телеграфного Союзов, а также ряда местных организаций. Даже центральное бюро Союза Союзов присоединилось к постановлению Совета и выпустило призыв «ко всем живым элементам страны» – деятельно готовиться к близкой политической стачке и к «последней вооруженной схватке с врагами народной свободы».

Однако, среди либеральной и радикальной буржуазии октябрьские симпатии к пролетариату успели остыть. Положение становилось все более острым, и либерализм, ожесточаемый собственной бездеятельностью, угрюмо ворчал по адресу Совета. Рядовой обыватель, мало причастный к политике, относился к Совету полу-доброжелательно, полу-подобострастно. Когда он боялся, что в пути его застигнет железнодорожная стачка, он заходил за справкой в бюро Совета. Сюда же он приходил сдавать свою телеграмму во время почтово-телеграфной забастовки, и, если бюро признавало телеграмму достаточно важной, она отправлялась. Так, вдова сенатора Б., тщетно обегав канцелярии министров, в конце концов обратилась по поводу важной семейной телеграммы к содействию Совета. Его письменный ордер освобождал обывателя от выполнения законов. Граверная мастерская согласилась сделать печать для нелегального Почтово-Телеграфного Союза, только получив письменное «разрешение» Совета. Северный Банк учел Совету просроченный чек. Типография морского министерства запрашивала Совет, бастовать ли ей. К нему же обращались в опасные минуты, ища защиты от частных лиц, чиновников и даже от правительства. Когда Лифляндская губерния была объявлена на военном положении, латышская часть петербургского населения просила Совет "сказать свое слово" по поводу нового насилия царизма. 30 ноября обратился к Совету союз санитаров, которых Красный Крест завлек на войну путем заманчивых обещаний, а затем отпустил ни с чем: арест Совета прервал его энергичную переписку по этому поводу с главным правлением Красного Креста. В помещении Совета всегда толпились всевозможные просители, ходатаи, жалобщики, обиженные, чаще всего рабочие, прислуга, приказчики, крестьяне, солдаты, матросы… У иных было совершенно фантастическое представление о могуществе Совета и о его методах. Так, один слепой инвалид, участвовавший в русско-турецкой войне, весь в крестах и медалях, жаловался на горькую нужду и просил, чтобы Совет "нажал на самого" (т.-е. на царя)… Были заявления и ходатайства из отдаленных мест. Уездные жители одной из польских губерний прислали Совету после ноябрьской стачки благодарственную телеграмму. Какой-то старый казак жаловался Совету из Полтавской губернии на несправедливость князей Репниных, которые 28 лет эксплуатировали его в качестве конторщика, а затем уволили без объяснения причин. Старик просил Совет оказать давление на князей Репниных. На адресе этого любопытного ходатайства значилось только: Петербург, Рабочее правление, – тем не менее революционная почта безошибочно доставила пакет по назначению. Из Минской губернии прибыл в Совет за справкой нарочный депутат от артели по земляным работам, которой помещик хотел уплатить 3.000 руб. какими-то акциями по пониженной цене. "Как быть? – спрашивал присланный. – И взять-то охота, и боязно: слышали мы, что ваше правительство хочет, чтоб рабочие заработок свой получали чистоганом: золотом или серебром". Оказалось, что акции помещика не имеют почти никакой цены… Вести о Совете только под конец его деятельности начали доходить до деревни. Обращения от крестьян становились все чаще. Черниговцы просили связать их с местной социалистической организацией, могилевцы прислали ходоков с приговорами нескольких сходов о том, что они будут действовать заодно с городскими рабочими и Советом.

Великое поле деятельности открывалось перед Советом, – вокруг были необъятные пространства политической целины, которую нужно было еще только распахать глубоким революционным плугом. Но время не ждало. Реакция лихорадочно ковала свои ковы, и удара можно было ждать с часу на час. Исполнительный Комитет среди массы будничной работы выполнял лихорадочно постановление Совета от 27 ноября. Он выпустил воззвание к солдатам (см. "Ноябрьская стачка") и на совещании с представителями революционных партий одобрил предложенный Парвусом^* текст «финансового» манифеста. 2 декабря манифест был опубликован в восьми петербургских газетах: четырех социалистических и четырех либеральных. Вот текст этого исторического документа:

МАНИФЕСТ

Правительство на краю банкротства. Оно превратило страну в развалины и усеяло их трупами. Измученные и изголодавшиеся крестьяне не в состоянии платить подати. Правительство на народные деньги открыло кредит помещикам. Теперь ему некуда деваться с заложенными помещичьими усадьбами. Фабрики и заводы стоят без дела. Нет работы. Общий торговый застой. Правительство на капитал иностранных займов строило железные дороги, флот, крепости, запасалось оружием. Иссякли иностранные источники, – исчезли казенные заказы. Купец, поставщик, подрядчик, заводчик, привыкшие обогащаться на казенный счет, остаются без наживы и закрывают свои конторы и заводы. Одно банкротство следует за другим. Банки рушатся. Все торговые обороты сократились до последней крайности.

Борьба правительства с революцией создает беспрерывные волнения. Никто не уверен больше в завтрашнем дне.

Иностранный капитал уходит обратно за границу. Уплывает в заграничные банки и капитал "чисто русский". Богачи продают свое имущество и спасаются за границу. Хищники бегут вон из страны и уносят с собой народное добро.

Правительство издавна все доходы государства тратило на армию и флот. Школ нет. Дороги запущены. Несмотря на это, не хватает даже на продовольственное содержание солдат. Проиграли войну отчасти потому, что не было достаточно военных запасов. По всей стране подымаются восстания обнищавшей и голодной армии.

Железнодорожное хозяйство расстроено, массы железных дорог опустошены правительством. Чтобы восстановить железнодорожное хозяйство, необходимы многие сотни миллионов.

Правительство расхитило сберегательные кассы и роздало вклады на поддержку частных банков и промышленных предприятий, нередко совершенно дутых. Капиталом мелких вкладчиков оно ведет игру на бирже, подвергая его ежедневному риску.

Золотой запас Государственного Банка ничтожен в сравнении с требованиями по государственным займам и запросам торговых оборотов. Он разлетится в пыль, если при всех сделках будут требовать размена на золотую монету.

Пользуясь безотчетностью государственных финансов, правительство давно уже делает займы, далеко превосходящие платежные средства страны. Оно новыми займами покрывает проценты по старым.

Правительство год за годом составляет фальшивую смету доходов и расходов, при чем и те и другие показывает меньше действительных; грабя по произволу, высчитывает избыток, вместо ежегодного недочета. Бесконтрольные чиновники расхищают и без того истощенную казну.

Приостановить это финансовое разорение может только после свержения самодержавия Учредительное Собрание. Оно займется строгим расследованием государственных финансов и установит подробную, ясную, точную и проверенную смету государственных доходов и расходов (бюджет).

Страх перед народным контролем, который раскроет перед всем миром финансовую несостоятельность правительства, заставляет его затягивать созыв народного представительства.

Финансовое банкротство государства создано самодержавием так же, как и его военное банкротство. Народному представительству предстоит только задача по возможности скорей провести расчет по долгам.

Защищая свое хищничество, правительство заставляет народ вести с ним смертную борьбу. В этой борьбе гибнут и разоряются сотни тысяч граждан и разрушаются в своих основах производство, торговля и средства сообщения.

Исход один – свергнуть правительство, отнять у него последние силы. Надо отрезать у него последний источник существования: финансовые доходы. Необходимо это не только для политического и экономического освобождения страны, но и, в частности, для упорядочения финансового хозяйства государства.

Мы поэтому решаем:

Отказываться от взноса выкупных и всех других казенных платежей. Требовать при всех сделках, при выдаче заработной платы и жалованья – уплаты золотом, а при суммах меньше пяти рублей – полновесной звонкой монетой.

Брать вклады из сберегательных касс и из Государственного Банка, требуя уплаты всей суммы золотом.

Самодержавие никогда не пользовалось доверием народа и не имело от него полномочий.

В настоящее время правительство распоряжается в границах собственного государства, как в завоеванной стране.

Посему мы решаем не допускать уплаты долгов по всем тем займам, которые царское правительство заключило, когда явно и открыто вело войну со всем народом.

Совет Рабочих Депутатов.

Главный Комитет Всероссийского Крестьянского Союза.

Центральный Комитет и Организационная Комиссия Российской Социал-Демократической Рабочей Партии.

Центральный Комитет Партии Социалистов-Революционеров.

Центральный Комитет Польской Социалистической Партии.

Разумеется, этот манифест сам по себе не мог повалить ни царизм, ни его финансы. Такого чуда ждала от своего выборгского воззвания полгода спустя Первая Государственная Дума, призывавшая население к мирному отказу от уплаты податей – «по английскому образцу». Финансовый манифест Совета был не чем иным, как вступлением к декабрьскому восстанию. Подкрепленный стачкой и баррикадными боями, он нашел могучий отклик во всей стране. В то время как за предшествовавшие три года вклады в сберегательные кассы в течение декабря превышали выдачи на 4 миллиона рублей, в декабре 1905 года перевес выдач над вкладами равнялся 90 миллионам: манифест извлек из правительственных резервуаров в течение месяца 94 миллиона рублей! Когда восстание было раздавлено царскими ордами, равновесие в сберегательных кассах снова восстановилось…