Текст книги "Религиозно-философские основы истории"
Автор книги: Лев Тихомиров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)
Целью создания этого мира было спасение душевного мира и возвращение в Плирому духовной сущности, попавшей в мир. Физическая сущность со временем уничтожится, но она нужна для душевной сущности, которая для спасения требует вещественных уроков. Духовная же во всяком случае возвратится к источнику.
Люди по природе разделяются на физиков, психиков и пневматиков Физики со временем уничтожатся, психики, по должной выработке, спасутся, то есть попадут в помещение Демиурга, а по мнению некоторых, могут потом попасть и в Плирому. Пневматики же, как духовные. непременно пойдут в Плирому. Впрочем, и они, находясь здесь, требуют известной дисциплины. Дисциплина психиков и пневматиков совершенно различна. Психики должны исполнять то, что в христианской Церкви называется нравственным, должны быть воздержны, целомудренны и т. д. Для пневматиков все это не имеет никакого значения. Их главная задача здесь – познать “таинство четы”, то есть таинство сизигий. Поэтому они даже не могут спастись, если никогда не обладали плотски женщиной. В чем это “таинство сизигий” – об этом знали только “посвященные”. Внешние же, мирские люди замечали только, что пневматики позволяли себе всякую безнравственность, соблазняли женщин и т. д. Это не могло им повредить, ибо они спасались не делами своими, а самой пневматической своей природой.
Окончательным исходом мировой эволюции будет ликвидация неудачного творения. Все физическое сгорит, душевные люди будут пребывать с Демиургом. По очень непонятному мнению Валентина, они могут потом переходить от Демиурга в Плирому. Что касается пневматиков, то они и теперь переходят в Плирому. София Ахамоф перейдет в Плирому как женская пара сизигии Спасителя. Пневматики в Плироме также сделаются “супругами” ангелов, то есть женскими элементами ангельских сизигий. Вся Плирома обратится в “брачный чертог”, и наступит “вечный пир”. Варьяции на эту тему имеются в Каббале.
Таково гностическое учение в его наиболее философском выражении Валентина. Его называют одним из величайших философских умов. С этим трудно согласиться. Во всей системе он не является творцом исходных пунктов и только компилирует и развивает не им созданные принципы, причем сосредоточился весь на разрешении проблемы пола, как будто в миробытии нет ничего другого, кроме половых отношений. В этой односторонности его своеобразие. Именно он доводит половое разделение до самых “неизреченных высот Глубины”. У него уже тут является сизигия Неизреченного (мужской элемент) и Молчания (женский). От них идет дальнейшее порождение сизигий. Валентин так внимателен в выяснении этого принципа, что показывает последствия порождения без соблюдения “тайны четы” (история Софии Ахамоф), показывает и бесполый принцип – Предел, который становится уже не творческим, а лишь задерживающим. Эту “тайну четы” он доводит до конца мирового процесса – “брачного чертога”. Но во всем остальном философия Валентина довольно бессодержательна. В ней нет ни проблемы добра и зла, ни свободы и необходимости, как будто все в бытии сводится в проблеме пола. Может быть, такова и есть мысль Валентина. Но это очень узко. Сверх того, основная идея в проблеме пола принадлежит не Валентину, а всей древней философии. Что касается “полноты” божественных проявлений, за которую восхваляют Валентина, то он этой идеи не выдерживает, ибо у него в конце концов все зоны становятся одинаковы, вследствие чего только и возможен оказывается божественный порядок. Но если так, то совершенно неизвестно, зачем нужно было производить множество эонов? В конце процесса как будто и происходит слияние их в нечто единое, что сходно с общей египетской индуистской идеей, с той разницей, что в последней вес это поставлено смело и ясно, а у Валентина тонет в тумане. Вообще он производит впечатление скорее ума несмелого, боящегося выводов своей идеи.
Проблема добра и зла, от которой уклоняется Валентин, ставится гораздо решительнее другими гностиками, которые требуют в своей системе и борьбы с этим злом.
Но эта борьба с якобы “злом” оказывается борьбою против всякой нравственности.
Исходя из несовершенства творения, гностики приходят к порицанию того, кто совершил творение (или устроение). Но “несовершенство”, против которого они восставали, оказывалось не более не менее как в создании нравственного закона. На этом основании гностики находили мир плохим и, порицая его устроителя, называли его то каким-то ограниченным существом (как у Валентина), то бесчеловечным, желавшим поработить людей. Рядом с этим многие гностики учат, что есть иной бог, которого они считают “высшим” и который, хотя сначала недосмотрел за низшим, но потом стал бороться против него, призывая на ту же борьбу и людей. Здесь в гностицизме виднеется тот дуализм, который раскрылся потом в люциферианстве.
У многих гностиков это оказывается борьба против нравственного закона, за свободу всякой похоти человека.
Симон Волхв, объявляя себя высшим богом, который являлся иудеям в виде Спасителя, самарянам в виде Отца, а прочим людям в виде Святого Духа. – открыл людям, что имел соприсущую ему Мысль, Энною, посредством которой создал мир архангелов и ангелов, а они уже сами создали основной мир и установили такие мировые законы, чтобы поработить себе людей. Они захватили даже саму Энною и заключили ее в телесную стихию, так что она в качестве женского элемешга переходила в женские тела, как бы переливалась из одного сосуда в другой и таким образом проституировалась этими создателями мира. Поэтому-то Симон, как высший бог, и сошел наконец лично в мир, чтобы спасти свою Энною и людей. Энною он нашел в Тирс, в доме разврата, в виде Елены, которая с тех пор и ходила с ним.
Задача спасения людей заключается в освобождении от создателей мира, в борьбе с ними. Для этого нужны вовсе не так называемые “добрые дела”, ибо они вовсе не “добрые”. Наоборот, то, что установили ангелы, не есть добро. Нужно не исполнять их законы, а быть свободными от них, нужно верить в Симона и Елену и получить от них благодать. Тогда Симон уничтожит этот мир, и все верующие соберутся у него. В результате явилась крайняя развращенность симониан. Ипполит в “Фи-лософумепах” говорит, что Симон проповедовал “преступную мораль”. Между прочим, он “допускал в своей школе свальный грех, говоря, что неважно, куда вложить семя, лишь бы оно было вложено”. Ученики его не подчинялись никакому закону, им не нужно избегать ничего, называемого дурным, так как их спасало простое верование в Симона и Елену.
“Мистические жрецы этой секты, – говорит св. Ириней Лионский, – живут сладострастно и занимаются волхвованиями, употребляют заклинания и заговоры, любят прибегать к средствам, возбуждающим любовное влечение” и т. д.
Иустин Философ также упоминает о слухах о развратности симониан, не утверждая, однако, ничего положительно.
Что касается разных чародейств, они были в большом ходу у гностиков. Ученик Симона Менандр объяснял, что посредством преподаваемого им искусства чародейства можно побеждать ангелов, создавших мир.
Сатурнил, Василид, Карпократ повторяли то же самое: мир создан не Богом, а ангелами, им созданными, главу которых они называют Иеговой, Иалдаваофом, Демиургом и т. д. Он – тот самый, которого евреи считают Богом, и преднамеренно плохо создал мир для того, чтобы порабощать людей. Спаситель же (Христос) приходил именно для того, чтобы уничтожить иудейского Бога и освободить людей. Понятно, что такая задача предопределяет отрицание всех основ нравственности не только Моисеева закона, но вообще общечеловеческой, совершенно с ним согласной.
Едва ли не резче всех гностиков учение Карпократа и сына его Епифана.
По всей вероятности, Карпократ только эксплуатировал своего сына. Епифан умер 17 лет от роду, и, как бы он ни был способен, едва ли мыслимо предположить, чтобы он был автором учения Карпократа. Но Карпократ выдал сына за божество и уверял, будто не он, Карпократ, учит, а Епифан. Для успеха пропаганды это был ловкий ход, если только Карпократ действительно обманывал публику. Именно благодаря столь чудесному мальчику Епифану пошла в ход проповедь. Епифану поклонялись в Кефалонии как Богу. Климент Александрийский говорит, что писания Епифана в его время обращались в руках многих. В городе Си-махе (в Кефалонии) Епифану был воздвигнут храм, посвящены алтари и капища и устроен музей его имени. Каждое новолуние кефалонцы сходились в храм Епифана для принесения ему жертв.
Епифановские или карпократовские сочинения производят полный переворот в понятиях о нравственности. В книге “О справедливости” говорится, что “Божественная справедливость есть общение, имеющее в основе равенство. Одинаковая и общая для животных и людей пища покрывает поверхность земли, на которой они пасутся без всякого различия. Касательно произрождения между ними (животными) также нет никакого писаного закона. Они одинаково сходятся с первой встречной. "Мое" и "Твое", – продолжает книга, – проникли к людям путем закона. С тех пор, то есть с этого закона, люди уже не стали наслаждаться сообща ни землей, ни приобретенным имуществом, ни браком, хотя все это – общее”. Учитель рекомендует: “Если кто женится, то пусть не удерживает жену только для себя, но предоставит ее в общее пользование”. “Смешными должно считать слова Законодателя "не пожелай" – до еще смешней-шего – "имущества твоего ближнего". Разве не сам он вложил в нас пожелание, обусловливающее собой произрождение? А тут же он сам повелевает это желание укрощать, тогда как ни у одного животного он его не отнял. И эти слова – "жена твоего ближнего", через которые он общее достояние перевел в частную собственность, – не смешнее ли еще?”
“Сообразно с такими принципами они и живут, – прибавляет Климент Александрийский. – О них говорят, что мужчины их и женщины, собравшись на пиршество и наевшись досыта, опрокидывают светильники и совокупляются как попало, с кем хотят и как хотят”.
Из какого же общего воззрения были выводимы эти наставления и эта практика? Карпократ принимает ту точку зрения, что высший Бог создал ангелов, а ангелы сами сотворили мир, подчинив людей железному игу. Спасение людей заключается в том, чтобы ниспровергнуть это иго ангелов, которых глава есть Иегова. “Ниспровергнуть иго его” можно посредством выражения полного презрения этим “законодателям” и делания всего, что они воспрещают. Иисус Христос, говорит Карпократ, был обыкновенный человек, но его чистая душа понимала неправильность “закона”. Он его нарушал, презирал ангелов и потому получил от высшего Бога и благодать, чтобы вознестись к Нему. То же самое доступно и другим людям, которые могут стать и выше апостолов и самого Иисуса. Но чтобы презрение к ангелам могло пройти через все степени и чтобы душа могла вознестись к Богу свободной от всех пут, она должна совершить все запрещенное, все именуемое преступным, скверным и постыдным. Если при окончании этой жизни у души осталось что-либо “запрещенное”, ею не исполненное, то она переселяется в новое тело, и такие переселения повторяются до тех пор, пока она не совершит всего круга преступного.
“Карпократиане, – замечает Ириной Лионский, – занимаются также всевозможными чародействами и заклинаниями, прибегают к особым духам и считают, что чародействами могут повелевать ангелам, создателям мира. Они говорили также, что у Иисуса было особое тайное учение. Впрочем, они его почитали наравне с разными другими мудрецами: Пифагором, Платоном, Аристотелем и т. д.”.
Отрицание существующего мироздания у некоторых принимало иную форму – крайнего воздержания, в смысле протеста против создателя мира. Маркиониты учили, что есть Бог высший “благой” и есть другой – Творец мира, называемый “правосудный”, который неумолим и бесчеловечен. Ему нужно всеми силами сопротивляться. Они поэтому совсем воздерживаются от брака, говоря, что не хотят населять мир Творца, и соблюдают крайнее воздержание, не желая пользоваться никакими его дарами. Феодорит знал одного старого маркионита, который не хотел даже умываться, чтобы не пользоваться водой Творца мира. Когда же его спрашивали, зачем же он все-таки ест и пьет, он отвечал, что только по крайней необходимости.
Последователей Маркиона не следует смешивать с последователями другого гностика, Марка, отличавшимися, наоборот, крайней развратностью, которых св. Ириной называет маркосианами.
Св. Ириней Лионский обвиняет в безнравстве! шости также валентиниан.
Они рекомендовали “душевным” людям нравственность и исполнение закона, так как при этом они по смерти перейдут к Демиургу. Но “духовные”, истинные гностики находились в ином положении. Они спасутся не по делам, но по природе своей: “Духовное не может подвергнуться тлению, до каких бы деяний ни снизошли они”. Поэтому, говорит св. Ириней. “совершеннейшие между ними небоязнснно делают все дела запрещенные”; “Они до пресыщения предаются плотским наслаждениям, говоря, что воздают плотское плотскому, а духовное духовному. Одни из них тайно растлевают женщин, слушающих у них учение, а другие сманивали их от мужей и брали себе в сожительство”.
Итак, все жили вольно, но Марка и маркосиан св. Ириней рисует как верх развращения. Марк в теоретическом отношении несколько видоизменил построение Плиромы своего учителя Валентина и заслуживает внимания чрезвычайным приближением учения к пифагорейским и каббалистическим взглядам. У него же был особенно развит элемент чародейства, заклинания, общения с разными “духами”, иногда, по-видимому, фокусничество, иногда гипнотизация. “Будучи весьма искусен в чародействах, – пишет св. Ириней, – он обольстил ими множество мужчин и женщин и привлек к себе как обладающему наибольшим знанием и получившему величайшую силу из незримых и неименуемых мест, так что поистине является предтечею Антихриста”; “Вероятно, он имеет при себе и какого-нибудь беса, при посредстве которого и сам представляется пророчествующим и делает пророчествующими женщин... Он всего более имеет дела с женщинами, и притом щеголеватыми, одевающимися в багряницу и самыми богатыми...” В конце концов совращенная “благодарит Марка, давшего ей своей благодати, и старается отплатить ему не только даянием имущества (от чего он и собрал очень много стяжаний), но и телесным общением, желая во всем иметь единение с ним. Иногда Марк употребляет и особые составы к возбуждению любви и обольщению; это много раз исповедовали они сами, возвратившись в Церковь Божию, именно, что они и телесно были развращены им и любили его весьма страстно”. Маркосиане приписывали требование нравственности только Демиургу, а не Высшему Богу, и уверяли своих последователей, что если Демиург и задержит их на пути в высший мир за дела развратные, то им стоит только представить ему “искупление” (которое давалось таинствами гностиков) и обратиться к Софии Премудрости: тогда она их проведет благополучно мимо рук Демиурга.
Таким образом, в сектах гностиков являлось принципиальное объявление добром – зла и злом – добра. Эта идея развита была до конца каинитами.
Каиниты называли творца мира (то есть Демиурга или Иегову) Ис-терой и задачей человека считали “разрушение дел Истсры”. В истории Ветхого Завета они признают представителями истинного блага всех величайших фсшников – Каина, Исава, Корея, содомитян. Все эти лица происходят от Высшей силы и потому были гонимы Творцом мира. Однако Истера не успел сделать им никакого вреда, потому что Премудрость взяла их к себе. Из учеников Христа для каинитов величайшим был Иуда Предатель, которому Христос одному будто бы и сообщил свое глубочайшее учение. Зная истинные цели жизни. Иуда будто бы именно поэтому и предал Спасителя. Каиниты, высоко почитая его, имели и особое апокрифическое Евангелие Иуды Предателя. Согласно с карпократианами, они учили, что люди не могут “спастись, то есть попасть к своему "богу", если не пройдут через все виды греха”.
Таковы были эти претенденты на обладание эзотерическим учением Христа.
Как видим, во Христа, в смысле христианском, гностики совершенно не верили и веру христианскую искажали в корне. Собственно названия Христа, Спасителя, Иисуса у них сохранены, но получили иной смысл и присвоены различным личностям. Христос помещался в высшую Плирому, Св. Дух объявлен его женской четой, Спасителя превратили в создание Плиромы и приготовили ему в будущем сизигиаль-ную пару в Софии Ахамоф. Иисус же для одних был простой человек. у других являлся составной частью какого-то сложного существа, собранного со всех планов бытия. Вариантов на эту тему было много, но все одинаково уничтожали действительное значение Христа. Так, говорили, что Христа произвел Демиург как своего сына, то есть как существо душевное, а от Ахамоф к нему привзошло духовное семя. Сверх того, у него был телесный элемент – гибнущий; наконец, при крещении на него сошел в виде голубя Спаситель – древнее создание всей Плиромы, которому для довершения путаницы придается также имя Иисуса. По Василиду, Христос был не что иное, как Ум – член Плиромы, посланный для спасения людей. Но он сам не страдал на кресте, а когда его вели – он придал Симону Киринейскому свой вид, сам же принял вид Симона, так что распят был Симон, а Христос стоял в виде Симона и “посмеивался над ним”. По Коринфу —
Иисус был обыкновенный человек, сын Иосифа и Марии, но при крещении в него вошел Христос (из Плиромы). Перед крестной смертью Христос удалился из Иисуса, который таким образом пострадал один. У офитов Христос также отделился от Иисуса. Из всей этой необузданной болтовни прямо следовал вывод Василида, что те, которые веруют в Распятого, находятся в страшном заблуждении и состоят во власти низших сил, миродсржатслей.
Понятно, что эти сочинения приводили в негодование и ужас христиан, которые такие учения, уничтожавшие все дело Иисуса Христа, считали прямым подстрекательством самого сатаны.
Подводя общие итоги гностицизму, мы видим в нем движение чисто языческое весьма разнообразных составных частей, объединенных двумя элементами: 1) неспособностью перестать быть язычниками, 2) непременным желанием связать себя с христианством.
Люди этих движений не удовлетворялись своими прежними культами, но не могли отрешиться ни от основ языческого миропонимания, ни от языческих чувств плотского характера. Но в то же время они были поражаемы видом какой-то свежей необычайной силы, явившейся в христианстве, и очарованием Личности Спасителя. Не понимая ни этой силы, ни этой Личности, они, однако, не могли не ощущать в христианстве чего-то действительно божественного; с другой же стороны, не могли, да и не хотели, воспринять это божественное, потому что оно требовало от них того, чего они вовсе не желали. И вот началось сочинение нового язычества, вливание нового вина в старые мехи. Понятие о Боге, о Спасителе, Искупителе, о свободе христианской, о законе – все при этом искажалось у них до неузнаваемости. Дух пропитывался стремлениями плоти. Свобода превращалась в отчаянную разнузданность, которая не могла бы быть и провозглашаема без отрицания Бога нравственных чувств. И это отрицание было поставлено в догмат, доходящий до явного сатанобожия. Бог этики был объявлен злым, притеснителем людей, а истинным Богом – тот, кто не творил мира, но разрешал людям делать все излишества и все преступления. Совершение всех грехов стало даже обязанностью, без исполнения которой невозможно было прийти к этому чудовищному псевдобожеству.
Хотя среди многочисленных гностических сект не все доходили до таких крайностей и были такие, которые оставались чисты от них, но в общей сложности, выдавая себя за христиан, гностики чрезвычайно компрометировали Церковь, вносили в среду христиан элементы развращения и искажения веры. Поэтому борьба с ними была в Церкви самая упорная, которая и окончилась тем, что гностики были отведены и надлежащую для них позицию – совершенно особых верований, от христианской церкви резко отделенных. Но и в своем самостоятельном существовании они не могли упрочиться, так как, помимо религиозных оценок, гностические учения являлись элементом противообщественным и противогосударственным. Никакое общество и государство немыслимо, если в религиозную обязанность граждан поставляется совершение всех преступлений, всего “запрещенного”. Господство таких взглядов возможно представить разве в конце мира. когда, по предсказаниям, явится всеобщее развращение, но даже и в те времена принципиальное отрицание нравственности можно себе представить не иначе, как с каким-нибудь дополнительным коррективом со стороны какой-то мистической силы, способной вносить некоторый принудительный порядок в разнузданные толпы людей, не признающих ни закона, ни нравственности. Вообще, при идеях карпократовских или каинитских нельзя себе представить общества. И гностики сошли постепенно в замкнутое, сектантское существование тайных обществ, в которых свобода от нравственности являлась достоянием лишь небольшого круга “посвященных”, а масса “верующих” все же соблюдала обычные человеческие принципы порядка и нравственности.
Но это скрытие гностиков в тайное существование произошло не скоро, и около двухсот лет христианство принуждено было считаться с их разлагающим влиянием.
24.Внехристианский синкретизм (герметизм, новоплатонизм, манихейство)
Гностицизм составляет особую группу синкретических учений, потому что выдавал себя за выражение христианского эзотеризма. Но кроме того, возник ряд других синкретических философий, или не имевших никакого отношения к христианству, или только побочно разрабатывавших христианские мотивы. Из них важнейшими являются герметизм, новоплатонизм, манихейство и Каббала.
Герметизм никогда не был учением какого-либо общества, хотя имел большое влияние на умы, а впоследствии вошел в чрезвычайной степени как составная часть в оккультизм разных наименований. В своих первоначальных источниках он составлял философию Древнего Египта, а в тех обломках его, которые дошли до нас, герметические книги представляют синкретизм египетской философии с греческою. Они приписываются анониму, именуемому Гермесом Трисмегистом.
По предположению Луи Менара, этот автор был современник Аммония Саккаса Александрийского, который был учителем знаменитого Плотина. Но вообще “Гермес Трисмегист” – это было наименование не отдельной личности, а многих египетских божеств, открывавших высшую истину. По словам Манефона, первым Гермесом был египетский бог Тот, который написал иероглифическими знаками на стелах принципы знаний. Даже самое слово “тот”, говорят, означает по-египетски “колонну” (стелу). Египетские жрецы писали на колоннах истины, открытые кем-нибудь из них и одобренные всей коллегией, без означения имени автора, ибо эти истины приписывались самим божествам. “Гермес, – говорит Ямвлих14, – по древнему преданию, находится во всех жрецах и ведет всех к истинному знанию. Он один и тот же во всех. Поэтому наши предки приписывали ему все открытия”.
Вследствие этого первоначально было множество герметических книг и речей Гермеса Трисмегиста. Ямвлих говорит о 24 000 книг. Климент Александрийский сообщает, что при нем было 42 книги Гермеса, которые составляли жреческую энциклопедию. Но из этого богатства до нас дошло сравнительно ничтожное число книг и притом в позднейшей переделке в явно эллинизированном духе, хотя все-таки эти книги составляют философию египетскую.
Дошедшие до нас книги Гермеса не заключают в себе никаких сведений технического или магического свойства, каковые, вероятно, были в 42 книгах, упоминаемых Климентом Александрийским. Средневековые алхимики пользовались какими-то книгами, приписываемыми Гермесу. Современные оккультисты считают его великим авторитетом и имеют приписываемые ему трактаты, как знаменитая “Изумрудная скрижаль”. Но современная наука не признает подлинности этих книг. Подлинными она считает 60 книг или отрывков, которые имеют исключительно религиозно-философское содержание, без малейших естественнонаучных или теургических сведений. Эти книги – не те, о которых говорит Климент.
Среди образованных христиан, еще не освободившихся от влияний языческой философии, книги Гермеса Трисмегиста в первые века имели большой авторитет. Автор их считался вдохновенным прозорливцем. “Гермес, – говорит Лактанций, – открыл, не знаю каким образом, почти всю истину”. Таким образом, Гермес не оставался без влияния на христиан в смысле обволакивания христианского понимания представлениями языческого пантеизма. Но в герметических книгах нет никакой подделки христианского учения и вообще никакого к нему отношения, даже самого упоминания о нем. Гермес говорит во имя своих личных откровений, не опираясь ни на чей авторитет, кроме разве молчаливо подразумеваемого авторитета древнеегипетских учителей.
Что касается мировоззрения Гермеса Трисмегиста, оно сходно с идеями египетских стел, с индуистской философией, напоминает кое-что в Каббале и имеет общее сходство с взглядами новоплатонизма. Этот автор в свое время имел значительное влияние, которое сохранил в Средние века среди тайных учений и продолжает сохранять в оккультизме до наших дней. Но специальной обрисовки его мировоззрения нет надобности делать, так как оно у нас часто упоминается для пояснения языческой философии.
В истории философии звезда Гермеса Трисмегиста тонет в лучах новоплатонизма, представляющего величайшее напряжение греческого гения в отстаивании старого религиозно-философского мировоззрения от напора христианства.
Новоплатонизм возник в Александрии. Первым его учителем был Аммоний Саккас (умер в 242 г. по Р. X.), но его систему выразил Плотин (204—270 по Р. X.), который родился в Египте, а учил главнейше в Риме, где и умер. Кроме римской школы Плотина, была основана новоплатоническая школа в Афинах, существовавшая до императора Юстиниана, который ее закрыл. Крупнейшими учениками Плотина были Порфирий и Ямвлих, а время наибольшего влияния – царствование Юлиана Отступника, который усвоил себе эту философию и считал ее оплотом против христианства. Надежда тщетная, ибо все топкости спекуляций этой философии не давали главного, чем было сильно христианство, – действительно духовной жизни, осмысливаемой и в личном существовании, и в целом процессе мирового бытия.
В философии Плотина лишь отчасти разрабатываются идеи Платона и проглядывают термины греческой философии. Наибольшее влияние на него, очевидно, имела индуистская философия и те источники, из которых развивалась Каббала.
Первоисточник бытия (именуемый Богом) у Плотина не только сверхчувствен, но и сверхмыслим. Когда мы начинаем перебирать разные возможные его определения, то должны каждый раз говорить “не то”, “не то”. Здесь мы сразу вспоминаем у Плотина обычный индусский способ дохождения до истины посредством отвергания всех неподходящих определений.
Посредством этих последовательных “не то”, “не то” у Плотина в конце концов получается, что ничто, способное быть выраженным нашей мыслью, не подходит к определению божества. Отсюда вывод, что божество есть нечто “сверхсущее”, находящееся вне сферы нашей мысли и бытия. Однако это не значит, чтобы мы не могли дойти до его познания. Мы делаемся к этому способны, когда сами выходим из сферы нашего бытия и входим в состояние экстаза. Тогда мы соприкасаемся с божеством, также находящимся вне сферы бытия, и получаем о нем непосредственное познание.
Результаты этого непосредственного, экстатического познания у Плотина опять же вполне индусские. Первоначало бытия, находящееся вне бытия, есть нечто “Единое”. Никакое определение к нему не прило-жимо. Единое выше ума, выше мысли, выше бытия и сущности, выше красоты и всякого познания. Никакие психические и логические процессы не приложимы к нему. Единое не имеет ни воли, ни добродетели, ни самосознания и – выше жизни, хотя оно есть причина жизни. Эта жизнь является не как сознательный акт творчества, потому что сверхмыслимое божество абсолютно и потому представляет собою вечный “избыток”, который и изливается, эманируется. Эманации его таковы:
первое истечение “Единого” есть Ум, различение в Едином мысли и бытия. Затем действием Ума полнота Единого расчленяется на множественность идей. которые образуют мир мысленный. Это не суть предметы, созерцаемые Умом, а его собственные состояния, его мысли о Едином. Таким образом, первая эманация образует мир идеальный, мир идей. Затем является другое обращение Единого на самого себя уже не в виде мысли, а в виде живого движения Души. Душа не мыслит Единого, а стремится к нему, желает его. Так являются три первичные ипостаси: Единое, Ум и Душа.
В Душе имеется две стороны – высшая и низшая. Высшая душа стремится к Единому, низшая – к материи. Материя же – это не сущее, а только возможность бытия. Душа порождает множество вторичных душ, так же как ум порождает множество идей, и этим создается вес сущее. Высшая душа порождает богов и бесплотных звездных духов, низшая душа, природа, порождает демонские, человеческие, животные и растительные души, сгущая из “небытия” материи тела для них.
Эта эманация Единого через Ум и Душу, по мере удаления от источника, постепенно ослабевает, подобно свету, и доходит в материи до полного отсутствия истины и блага. Материя есть не сущее и потому есть зло. Однако же форма этого материального мира производится Душой соответственно идеям Ума, то есть по образцу высшего мира, божественного. Поэтому и в материальном мире есть красота и истина, а именно отражение в чувственном предмете идеи Ума.
Таким образом, первоисточник эманации – сверхчувствен и сверхмыслим. Сама же эманация его почему-то приобретает совершенно противоположные свойства. Чем это обусловлено? Казалось бы, истекающие от избытка части должны были сохранять свойства своего источника, ибо не видно никаких причин, способных изменить свойства истекающего “избытка”. Плотинова философия объясняет изменения тем, что излияние есть нисхождение. Но это чистая игра ума и слов. Нисхождение может быть там, где есть верх и низ, а какой же верх и низ [могут] быть там, где нет никаких измерений, в свсрхмыслимом и сверхсущем Едином? Если бы оно подлежало законам пространства, то уже не было бы ни сверхсущим, ни сверхмыслимым. В Плотиновой философии повторяется то же, что у гностиков, у каббалистов, у индусов: начинают с якобы неизъяснимого бытия, сверхбытия, а потом объясняют все его действие на основании законов и понятий самого обыкновенного чувственного мира. Совершенно таково же понятие об “ослаблении” излияния по мере удаления от Единого. Это объясняют аналогией с таким чувственным явлением физики, как свет. При лучшем знании физики Плотин мог бы найти еще много других аналогий в законах движения, напряжения силы и инерции. Но тогда что же “сверхмыслимого” в этом пресловутом Едином, которое с начала до конца действует по законам “физиса”?
