Текст книги "Малыш с Большой Протоки"

Автор книги: Лев Линьков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВНОЕ – ПРАВДА

С какой радостью ехал Ермолай на шахматный турнир и в каком сквернейшем настроении он возвращался обратно! Да, одно дело быть чемпионом своей заставы и совсем другое – сражаться в блиц-турнире, в котором участвовало семнадцать сильнейших игроков, чуть ли не со всех застав пограничного отряда.

Ермолай не рассчитывал, конечно, возглавить итоговую таблицу, но на третий-то приз надежда у него была. Третьим он и оказался. Только с конца. Застава провожала Ермолая, не сомневаясь в его успехе, а он так подвёл её, так посрамил её честь! Старшина Петеков безусловно усмехнётся: «К счастью, шахматные поражения пограничников не учитываются при инспекторской проверке!» Повар Сысоев наверняка подковырнёт: «Ай-яй-яй, какой пассаж!» (До призыва в армию Сысоев работал помощником шеф-повара в омской гостинице «Интурист» и любит к месту и не к месту щеголять разными иностранными словечками.) А капитан Яковлев, ясное дело, напомнит, что и блины сами в рот не летят!..

– Так-то вот, дружище! – ласково потрепал Ермолай холку Ездового. – Такие вот дела: обштопали твоего хвастуна-хозяина, крепенько обштопали! Что теперь напишешь учителю Фёдору Ильичу?

Конь покачал головой, вроде бы посочувствовал: «Что ж поделаешь – бывает!»

– Не казнись, – сказал Коля Ивлев. – У тебя, Малыш, всё ещё впереди! Придёт время– чемпионов побьёшь.

Ермолай и сержант Ивлев – он был в отряде на сборе комсомольских секретарей – ехали по незнакомой таёжной звериной тропе. Следуя совету капитана Яковлева, они всегда, если, конечно, была возможность, выбирали новую дорогу: лучше изучишь тыл участка заставы; пограничнику необходимо знать всю округу! Ермолай невесело улыбнулся, поймав себя на мысли, что вот так же прошлой осенью не спешил возвращаться после военкомата в Ивановку.

День был на исходе. На самой тоненькой солнечной ниточке осталось повисеть над тайгой жаркому июльскому дню. Дремучая тайга стояла вокруг могуче, пьянила запахами смолы, прелью слежавшейся за многие годы листвы и хвои. Как под тёплую, многослойную подушку, прячутся под неё на зимовку и шмели, и жужелицы, и прочие насекомые, чтобы снова увидеть весну и лето. Закричал дятел. Не застучал дробно клювом по коре, как он стучит, добывая пищу, а именно закричал – наверное, зовёт подругу. В зелёной пологе не видно вершин сосен и елей. И весёлые берёзы и осины не кудрявятся в чащобе, а тоже тянутся кверху – не легко им тут бороться за свет и солнце.

Под копытами Ездового и ивлевского Алмаза мягко пружинили мхи. Сумрачно вокруг. То и дело потрескивают сучья валежника, то и дело попадаются обросшие космами мха трухлявые и совсем ещё крепкие стволы погибших от ураганов деревьев. Лет пять назад, похоже, упала и вот эта вывороченная с корнем вековая ель. Падая, обрушила десятки соседних сосен, берёз, осин и елей, посшибала с других ветви, и в густом зелёном пологе образовалась большая полынья. Сюда щедро льются солнечные лучи, давшие жизнь молодой поросли, вдоволь напоившие силой буйные травы.

Метров девять в ширину таёжный пролом, не меньше, а юркая, стремительная белка, распушив свой длинный хвост, играючи перелетела через него с дерева на дерево. Вцепилась острыми коготками в раскачивающуюся ветку, бесстрашно уставилась на людей чёрными бусинками глаз, сердито зацокала.

Наперекор пасмурному июню июль стоял сухой и тёплый. Хорошо! Красота! И до чего же легко дышится! Даже поражение в шахматном турнире перестало казаться непоправимой бедой.

– «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек!..» – запел Ермолай. Ивлев подхватил.

«Лесов, лесов… Полей, полей… Рек, рек…» – подпевало многоголосое эхо.

«Широка страна моя…» Не считая здешних и родных мест, Ермолай нигде ещё не бывал. Пока он знал страну только по кино да по журнальным и газетным фотографиям. Но он обязательно увидит её всю своими глазами. Не просто так, любознательным туристом и экскурсантом он везде побывает, а поработает строителем или монтажником. На его век новостроек хватит…

– Я стану строителем, я стану строителем, кончу службу в армии и стану строителем! – пел Ермолай.

– Только бы не было войны, – сказал Ивлев.

– «Не бывать войны пожару, не пылать земному шару!..»

Наверно, это далёкий гром напомнил о войне. Вот опять раскатисто громыхнуло. И ещё, и ещё…

Въехав на большой песчаный увал – все остальные деревья уступили тут место стройным корабельным соснам, – друзья глянули вверх и пожалели, что не торопились. С востока в полнеба разметнулась сизо-серая хмара, вдоль и поперёк простёгиваемая молниями.

Тайга притихла, насторожилась в ожидании недоброго. И птицы куда-то все подевались, умолкли и вездесущие, весёлые хлопотуньи белки. Туча наваливалась с невиданной быстротой. Не прошло десяти минут – и на западе не стало синевы и закатного багрянца. А вот и ветер явился. Перешепнулся раз-другой с хйоей и листьями, замер на мгновение и, набирая силу, пошёл и пошёл гулять, раскачивать тайгу от корней до макушек. Запело, завыло, затрещало, застонало всё кругом. Слепящие молнии зигзагами прочертили тучу.

Лошади приостановились, вздёрнув морды, вроде бы хотели спросить: «Дальше поедем или здесь переждём грозу?..»

А дождя нет, хоть бы капелька капнула!.. «Ещё, чего доброго, подпалит гроза тайгу…»

Не успели друзья принять решение: спешить ли им на заставу, или и впрямь переждать бурю, положив коней наземь, – как так громыхнуло, будто раскололся небосвод. Всего на долю секунды невольно зажмурился Ермолай, а когда открыл глаза, увидел: совсем рядом, вся снизу доверху схватилась пламенем высокая красавица сосна. Три новые молнии вонзились в тайгу опять чуть ли ни рядом, и тотчас одновременно вспыхнули ещё три сосны.

А дождя нет как нет, хоть бы капелька капнула!..

Никогда не видел Ермолай, чтобы вот так, в одночасье, забушевал лесной пожар – горело уже со всех сторон. Гудя, как в гигантской, чудовищной топке, подгоняемое ветром жаркое, жадное пламя перемётывалось, перебрасывалось с дерева на дерево, превращалось в колышущуюся огненную завесу.

Коней не нужно было понукать и пришпоривать– прижав уши, распластавшись, они помчались карьером, словно на крыльях, перемахивая через поваленные стволы, вихрем продираясь сквозь полыхающие заросли. Чуяли кони, что в лощине, между увалами, – речка, чуяли кони, что только в воде– спасение.

В соседстве спешили к реке звери. Рыжие лисы подгоняли хриплым тявканьем несмышлёнышей лисят; задрав хвосты, прыгали белки – десятки, если не сотни белок. Пронеслось семейство клыкастых, свирепых кабанов, с вздыбленной на загривках щетиной.

Пожар распространялся со всё большей стремительностью, катился неотвратимой огненной лавиной. Удушливый смолистый дым густыми, взвихрёнными клубами взмётывался к побагровевшим от зарева тучам, растекался чёрно-бурыми потоками между деревьями, над мхами и травами.

Рассыпая мириады искр, высоко над тайгой летели головни, увлекаемые ураганным ветром. Не успевшие вовремя улететь птицы опаливали в раскалённом, клокочущем воздухе крылья и падали в огненную крутоверть.

А дождя всё не было и не было…

– Скорее, скорее, скорее! – шептал Ермолай, прижавшись к шее четвероногого друга, всецело доверившись его инстинкту. Оглянулся на миг: «А где же Николай? Неужели в дыму и огне его Алмаз свернул на другую тропу?»

Ермолай не заметил, как Ездовый с разлёту спрыгнул в речку; понял это, лишь очутившись в воде. Придерживаясь за луку, спрыгнул с седла, окунулся с головой.

В речке кишмя кишели звери: олени и медведи, лисы и зайцы, росомахи и бурундуки. На загривке медведя пристроились летяги, на рогах лося – белки. Всех помирила и уравняла общая страшная беда. Звери плыли, отфыркиваясь, подминали в тесноте друг друга, тонули, увлекаемые быстрым течением.

– Спа-а-си-и-те! – послышался вдруг отчаянный человеческий вопль.

Кто это зовёт? Не Ивлев ли?

– Спа-а-си-и-те! – снова донеслось сквозь рёв пожарища со стороны горящего берега.

И Ермолай повернул коня обратно.

В речку с шипением плюхались горящие головешки; обрушилась с всплеском полыхающая сосна. Пожар подступил к самому урезу. В дыму, в чаду, в огневом разгуле Ермолай не сразу рассмотрел две головы, торчащие из воды, позолоченной пламенем. Парень и мальчонка! Как они тут очутились?..

Вытаращив от ужаса глаза, держа на закорках потерявшего сознание мальчика лет десяти-одинна-дцати, парень едва ли слышал, что им прокричал невысокий пограничник в тлеющей гимнастёрке, с опалёнными бровями..

Ермолай подхватил обоих, подсадил на спину вздрагивающего, храпящего Ездового.

Речка была не так уж широка – сажен десять, и пожар легко переметнулся на противоположный левый берег. Попадать из огня да в полымя – равносильно смерти, и Ермолай направил коня вниз по течению, благо речка и не глубока! Он то и дело окатывал и спасённых и Ездового пригоршнями воды. Только бы не задохнуться в дыму, только бы не угодить под падающие, горящие деревья… «Где же Николай?»

И тут наконец-то туча смилостивилась над тайгой и обрушилась на неё тугим, стойким ливнем. К едкому дыму прибавились клубы пара, но пар этот не был страшен – пар помогал дождю тушить пламя…

Когда ливень одолел пожар, Ермолай, Ездовый и спасённые парень и мальчуган лежали на крохотном островке, посреди вздувшейся речки.

– Господь с тобой, не реви! – успокаивал парень всхлипывающего мальчонку.

– Откуда вы, паря? – спросил Ермолай, едва шевеля распухшими от ожогов губами. И снова подумал: «Где же Ивлев?»

– Из Максимовки. По грибы ходили… Братаны мы…

Из Максимовки? Слыхал Ермолай про такую деревню. Вёрст тридцать с гаком отсюда до Максимовки. Хотел было спросить, каким же путём их, бедолаг, занесло по грибы в такую даль, да ещё в запретную пограничную зону, но раздумал. На заставе всё выяснится: так или иначе, а он обязан будет задержать парня с мальчишкой, нарушивших пограничный режим.

– Утром потолкуем, отдыхайте…

«Может и Николай обнаружиться». Ермолай ски-нул из-за спины автомат, прижался к коню, погладил его влажную морду, прошептал:

– Спасибо тебе, Ездовый, погибли бы мы без тебя. Ездовый тихонько заржал, ткнулся в щёку тёплым, бархатистым храпом…

Проснулся Ермолай от рассветной свежести. Ездовый лежал недвижимо – боялся потревожить пригревшегося под его боком хозяина. В нос шибануло резким запахом сырой гари. Ливневая вода в речке спала, островок заметно увеличился в размерах.

Как себя чувствуют спасённые?

– Паря, живы вы там?

Никто не ответил. Ермолай приподнялся, огляделся вокруг и не поверил своим глазам: парня с мальчонкой и след простыл.

Куда же они подевались? Ермолай вскочил; тотчас, как по команде, поднялся и Ездовый.

Не сразу бы узнали Малыша и его коня пограничники заставы, доведись им сейчас увидеть их. Лицо у Ермолая распухло, покрылось волдырями; брови и ресницы спалены; растрескавшиеся губы кровоточат. В ссадинах, ожогах почерневшие кисти рук. Продымлённые гимнастёрка и брюки во многих местах прожжены; левого погона нет, правый наполовину обуглился. Яловые сапоги – уезжая из отряда, он начистил их до зеркального блеска – порыжели, пожухли. И Ездовый из гнедого превратился в чёрно-рыжего; грива и хвост полуобгорели; спина, бока, шея и грудь в багровых ожогах. Да и всё вокруг неузнаваемо изменилось – вместо зелёной, вчера ещё полной жизни тайги по обоим берегам реки, насколько хватал глаз, торчали чёрные, обугленные стволы. Чёрной стала и сама земля. И речная вода превратилась из прозрачной в тёмно-бурую.

Ермолай снова и снова осматривал помертвевшие берега, кричал:

– Эге-гей! Где вы?..

Сгоревшая тайга отвечала хмурым молчанием. Даже эхо исчезло, будто вчерашний пожар сжёг и эхо. Как же так всё получилось? Где же Николай? Когда и куда ушли парень с мальчишкой? Почему они не разбудили его? Неужели они удрали, скрылись?

– Эге-гей! Где вы там? Выходите!

Цел ли автомат? Нет автомата! Тщетно обшарил Ермолай весь небольшой островок – автомат исчез. Отчётливо помнил, как снимал его вчера, положил вот сюда под руку, вот на это самое место. Стащил, украл подлый парень! Зачем он ему понадобился?

Первым помыслом было броситься вдогонку за беглецами. Но где их искать: на левом или на правом берегу, вверх или вниз по течению? Опять взялся дождь, и яснее ясного – никаких следов среди головешек и гари не найдёшь.

А автомат, принадлежавший раньше герою-пограничнику Карпову, пропал! Нет, не пропал, а попал в руки врага. Теперь и сомневаться нечего: спасённый вчера вечером парень – враг. «Подлый хитрец – мальчишку с собой таскал для отвода глаз! А я развесил уши, разжалобился, поверил, что они грибы искали».

Ермолая трясло, голова и тело в жару, зубы отбивали частую дробь. Гроза, лесной пожар во всём виноваты. Глупости, чепуха! При чём тут пожар? Разве на войне солдаты не оказывались во сто крат в более опасном положении? И разве может, разве имеет право пограничник, в какие бы сложные и трудные обстоятельства он ни попал, забывать о том, что он всегда обязан быть бдительным? Ни за что бы не уснули Коля Ивлев, старшина Петеков и Александр Николаевич Яковлев, окажись они на месте Ермолая. Не уснул бы и Карпов. Ни один бы солдат заставы не уснул, даже повар Сысоев. Ни один…

Вот где, на боевом посту, а не на шахматном турнире, он, Ермолай, подвёл свою заставу. Мало того, что сам навсегда опозорился, – на весь отряд, на весь пограничный округ бросил пятно. И на отца с матерью, и на всю Ивановку. Ничем теперь не искупить вину!

С трудом Ермолай взобрался в седло, склонился к уху Ездового:

– Поехали, дружок… Что ж ты-то меня не разбудил?..

Сторожко нащупывая копытами дно, Ездовый начал спускаться с островка в речку. Покачиваясь в седле, Ермолай как сквозь сон вспомнил, что не спросил даже имени парня. И в лицо его не угадает, если бы и довелось снова чудом встретиться. Запомнились только вытаращенные от страха глаза в отблеске пожара. Больше ничего… Как так – ничего? Ермолай встряхнулся, передёрнув от озноба плечами. Парень сказал, что они с братом забрели сюда из Максимовки. Значит, в Максимовке и надо искать их след. И как это сразу не пришло в голову! Тут же вспомнилось, что в Максимовке, как и в некоторых других таёжных деревнях и посёлках, имеются сектанты-староверы. По наущению богатеев проповедников они долгое время не желали признавать колхозы и убегали от коллективизации на север и даже за границу.

Если бы всё это рассказывали не отец и не учитель Фёдор Ильич, то трудно было бы поверить, что и поныне существуют такие тёмные, несознательные люди, заражённые религиозными предрассудками; что они не пускают своих детей в школу, не читают газет и никаких книг, кроме «Священного писания», не слушают радио, не смотрят кино, будто бы всё это – сатанинское дело и великий грех…

Уж не сектантский ли сын удравший парень? (Неспроста он увещевал именем бога плачущего братишку!) Не задумал ли и он тайком пробраться за границу? А может, и насчёт Максимовки парень набрехал, и они с мальчонкой вовсе не братья? Думай не думай, гадай не гадай, а толку мало– всё равно теперь уж ничего не узнаешь…

Ездовый не торопясь переступал по воде – всего-то по грудь ему тут речка. Он сам, без понуканий, обходил свалившиеся с берега обгорелые деревья, искал твёрдое дно. Не ослышался ли Ермолай, будто что-то звякнуло под конской подковой?

– Стой, дружок!

Ездовому – по грудь, а его хозяину – по горло. Даже на цыпочки пришлось встать, чтобы не окунуться с головой. Вода показалась такой холоднющей, что защемило сердце и перехватило дыхание. Перетерпев, Ермолай пошарил ногой по дну. Приклёпанная к носку подошвы подковка скребнула обо что-то металлическое, длинное. «Неужели?» Ермолай нырнул и нащупал рукой автомат. Да, автомат! Схватив его, вынырнул, взобрался в седло, отыскал на казённой части номер. Его автомат!

Значит, парень стащил его, чтобы обезоружить пограничника, а потом почему-то утопил. Побоялся, наверное, чтобы не задержали с оружием. Возможно, этот парень вовсе никакой и не враг, просто перепугался, что и впрямь случайно забрёл в пограничную зону, потому и удрал. А раз так… Стоит ли рассказывать обо всём происшедшем на заставе? Никто ведь никогда ничего не узнает, если не расскажешь об этом сам. Не найдись автомат, тогда хочешь не хочешь давай объяснения. А теперь…

Что это за околесицу он несёт? Подсказывает сам себе, как обмануть капитана Яковлева и всю заставу? Допустим, никто никогда не узнает, что Серов уснул на посту, проворонил нарушителя пограничного режима. Но от себя-то самого, от своей совести не спрятаться, совесть-то ведь свою не обманешь! «Правду соблюдай во всём!» – наказывал отец, а он, Ермолай, посмел подумать такое…

Ездовый выкарабкался на берег и нешибко затрусил среди обгоревших деревьев, будто понимал, что можно уронить не то заснувшего, не то потерявшего сознание хозяина. Взошло солнце, прогнало остатки вчерашних туч. Кончилась полоса лесного пожара – вокруг снова стояла полная жизни тайга. А Ермолай всё ещё полусидел, полулежал в седле, привалившись к шее коня. Мёртвыми плетьми повисли красные, распухшие руки. Позвякивал о сбрую, в такт бегу Ездового, съехавший набок автомат. Барабанили дятлы, добывая из-под коры пишу. Шарахнулась с тропы потревоженная семья оленей. Ничего не видел и не слышал Ермолай Серов – он и в самом деле был без сознания. Он не видел и не слышал, как Ездовый выбрался со звериной тропы на знакомую просеку, как на ней появились скачущие навстречу им старшина Петеков и двое пограничников. Он не расслышал и громкого, радостного, призывного ржания своего любимого коня…

На заставу Ермолая привезли на носилках, сплетённых на скорую руку из еловых ветвей. Он метался в жару, бормоча в беспамятстве что-то несвязное; требовал, чтобы навели справки в деревне Максимовке; признавался в своей страшной вине, называя начальника то товарищем капитаном, то Александром Николаевичем.

А капитана Яковлева на заставе в это время не было: с одной из групп пограничников он искал пропавшего Серова в лесах Большой протоки.

Мария Петровна и сержант Ивлев – он вернулся ещё вчера вечером – осторожно обмыли Ермолаю лицо, смазали вазелином и перевязали обожжённые места. С минуты на минуту должен был прилететь из отряда вызванный по радио вертолёт с врачом. Мария Петровна плохо разбиралась в болезнях, но и ей было ясно, что у Серова не только сильнейшие ожоги, а и явная простуда – дышит тяжело, хрипло, весь в испарине, температура – сорок и шесть десятых.

По распоряжению полковника Суслова этим же вертолётом следовало отправить в погранотряд под конвоем двух задержанных нарушителей. Впрочем, едва ли можно было всерьёз назвать нарушителями молоденького паренька и одиннадцатилетнего мальчугана, попавших в пограничную зону из-за того же вчерашнего лесного пожара. Правда, наряд сержанта Ершова задержал их чуть ли не у самой границы, но нет ничего удивительного в том, что, спасаясь от огня, насмерть перепугавшись, грибники окончательно сбились с пути. И парень и мальчик тоже получили ожоги, однако, к счастью, неопасные.

Группа капитана Яковлева возвратилась на заставу, когда вертолёт уже стоял на учебном плацу, приспособленном под посадочную площадку.

– Ожог второй степени, крупозное воспаление лёгких и сильное нервное потрясение, – доложил капитану врач. – Необходима немедленная госпитализация.

Только в воздухе Ермолай пришёл в себя. Он не сразу сообразил, где находится. Вертолёт ритмично подрагивал, дрожал. Над крышей кабины дружно ревели лопасти огромного пропеллера. Сквозь иллюминаторы лился яркий дневной свет, были видны в голубом небе гигантские веера перистых облаков и внизу – бескрайняя зелёная холмистая равнина, перечёркнутая широкой чёрной полосой. «Тайга, гарь», – догадался Ермолай. Пошевелил руками – на них белые повязки. Попытался глубоко вздохнуть – и не смог: захрипело, засипело что-то в груди.

Врач, два санитара в белых халатах. Плохи, значит, твои дела, товарищ Серов, если тебя везут на вертолёте! Но зачем, почему рядом сидит старшина Петеков?

– Здравия желаю, товарищ старшина! – проговорил Ермолай и не узнал собственного голоса. – А вы куда летите? Сержант Ивлев дома?

– Здравствуй, Малыш! Ивлев жив-здоров, а я тебя провожаю до отряда, – улыбнулся Петеков.

Чудо какое-то! Видано ли, чтобы старшина обращался на «ты», да ещё назвал Малышом! Ермолай думал рассказать обо всём, что произошло с ним в тайте, капитану Яковлеву. Да скоро ли теперь увидишься с капитаном? И он впервые решил открыться Петекову.

– Не этот ли гражданин, случаем, утопил ваш автомат? – перейдя на официальный тон, показал куда-то назад Петеков.

Ермолай повернулся, едва не вскрикнув от боли, пронзившей тело, и встретился с напряжённым взглядом вчерашнего беглеца. Лицо у того было забинтовано, но Ермолай сразу узнал его по глазам.

– Он самый… А мальчонка где же?

– Спит мальчишка, – нахмурился Петеков. – Их сержант Ершов задержал А я вот за компанию, конвоирую.

– Товарищ старшина! – строго перебил врач. – Я же вас предупреждал: нельзя больному много разговаривать. Будет ещё у вас время для бесед…

Ермолай смутно представлял себе, что было с ним в госпитале; помнил лишь, как медицинская сестра давала ему наркоз. Когда же проснулся, то несказанно удивился, увидев на соседней койке всё того же старшину Петекова. Петеков спал.

– Что с ним такое? – встревожился Ермолай.

– Ничего страшного, – улыбнулась сестра. – Вам срочно потребовалось сделать пересадку кожи. И ваш товарищ дал свою.

Ещё больше пришлось удивиться, когда в палату вошли начальник погранотряда полковник Суслов и отец. Ермолай хотел подняться, но Суслов остановил его:

– Лежи, лежи, Ермолай Степанович, нельзя тебе вставать.

– Здравствуй, Ермоша! Вот мы и свиделись! – Степан Федотович часто заморгал, положил на тумбочку кулёчек. – Мать гостинцев тут тебе домашних прислала, твои любимые шанежки.

– Спасибо, батя! – Ермолай попытался улыбнуться, да не смог – всё лицо забинтовано. – Товарищ полковник… – начал было он.

– Всё знаем, – снова остановил его Суслов, – всё, что с тобой случилось, нам известно. По секрету скажу: большое дело ты сделал, что вытащил из пожара парня с мальчиком. Можно сказать буквально – не зря прошёл сквозь огонь и воду. Во-первых, потому большое, что людей спас, а во-вторых, мы от этого парня важные вещи узнали. За границу пробирался твой спасённый. И сам того не знал, что идёт на шпионскую связь.

– Как же так получилось? – удивился Степан Федотович.

– А так вот. Есть ещё в некоторых глухих деревнях, да и не только в деревнях, сектанты, исповедующие старую веру, (Церквей они не признают и собираются для молитв тайно.) Не суть важно для нашего разговора, кто именно, но оказывается, кое-кто из них служит одной западной буржуазной разведке. Хитро придумали наши недруги: использовать в своих целях предрассудки староверов. Парню этому подходит срок призываться в армию, а у них, сектантов, считается, видишь ли, грехом служить в армии. Вот вражеские слуги будто бы и вознамерились помочь парню избавиться от армейской службы. А сами замыслили сделать его своим связным.

– А мальчонку-то он зачем с собой тащил? – спросил Ермолай. – Мальчонка-то несчастный тут при чём?

– Во-первых, маскировка, вроде бы и впрямь грибники. А во-вторых, в подошву сапога мальчишки и было заделано шпионское донесение.

– Ловко орудуют! – изумился Степан Федотович.

– А как же! Шпионы-то, они не лыком шиты, – усмехнулся Суслов. – А парень и мальчишка и в самом деле братья. Только не из Максимовки, а из Павловки, совсем из другого района. Вот они какие дела.

– Такое и в лоб не влетит! – пожал плечами старший Серов.

– Ну, нам пора, – взглянул Суслов на часы. – Поправляйся, Малыш! Поправишься– и домой на побывку. Командование решило предоставить тебе десятидневный отпуск.

Полковник поднялся, посмотрел на крепко спящего Петекова и спросил, улыбнувшись:

– Как у вас со старшиной, мир или всё ещё воюете? – И объяснил Степану Федотовичу: – Тут нашла коса на камень – оба с характерцем.

«И «Малыш» и это ему известно!» – смутился Ермолай.

– Главное, чтоб всегда всё по правде было! – улыбнулся и отец.