Текст книги "Золушки при делах. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Лесса Каури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

   – Держись!

   И с усилием вытянул из пролома сначала себя, а затем Сандра. Оба задыхаясь, повалились на ступени.

   – Долго ты собирался там висеть? – отдышавшись, поинтересовался Гроден.

   Рю Кравитц поморщился и промолчал.

   Оборотень покосился на него. Не хотел парень звать на помощь, ясно. Думал, сам выберется, а не вышло!

   – Слушай, все спросить тебя хочу, – Весь скинул с себя курсантскую куртку и, отодрав рукав от рубашки, принялся перетягивать ему плечо, – почему ты Закасу тогда, в больнице, в рожу дал? Ты же за фаргу заступился, не за человеческое дитя!

   – Дитя – оно дитя и есть! – покачал головой Сандр. – Ну как тебе объяснить, серый… У меня две сестренки-близняшки в таком же возрасте, как та рыжулька. Я тому, кто их обидит, глотку зубами порву не хуже оборотня!

   – Венец творения – люди, говоришь? – уточнил Гроден, скрывая улыбку – отчего-то на душе у него было хорошо. – Зубами, говоришь? И в чем тогда между нами разница?

***

На туалетном столике в шахматном порядке были расставлены шкатулки и футляры, пеналы и сундучки: Ее Светлость рю Филонель задумчиво разглядывала драгоценности, подаренные ей королем. Тонкие пальцы герцогини сладострастно перебирали аграфы и броши, ожерелья и цепочки, подвески, серьги, браслеты, шпильки, заколки, медальоны, пудреницы и пряжки. Пожалуй, она могла бы вспомнить историю каждой вещи… если бы захотела.

   Аграф с филигранью и драгоценными камнями полетел в сторону. Агнуша резко встала и, подойдя к окну, распахнула створки. Ночь была прохладна, как объятия неродной матери, а где-то там, в Лималле, пахло травой, вечной зеленью и хвоей лесов. И луга в горах казались цветными озерами, в которые хотелось упасть, раскинув руки и утонув взглядом в глубинах небес. Тоска, ставшая привычной, острой иглой впилась в сердце. Что толку тянуть время, когда и так все ясно?

   Эльфийка дотронулась до своего лица, гладкого, нежного. Юного – для тех, кто не умел видеть за красотой возраст опытной женщины. В жизни каждого наступает момент для проигрыша, но не у каждого хватит сил и гордости принять его. У нее, Агнуши, хватит, вопрос в другом – хватит ли их на второй, если таковой случится?

   Герцогиня вернулась к туалетному столику и ладонью перемешала украшения. Да, их историю она помнит, а им, бездушным и дорогим, все равно. Поэтому прочь сентиментальные воспоминания!

   Она перешла в кабинет, села за стол, развернула зеркало связи и коротко оглядела себя: так и провела ночь в изящном бело-черном платье и гарнитуре из черных брильянтов. Не переодевалась, поскольку спать не ложилась, лишь распустила волосы, чтобы дать голове и шее отдохнуть от высокой прически.

   Сигнал вызова не успел отзвучать, как зеркало затуманилось дымкой, из которой выплыло лицо Советника Мудрейшего по личным вопросам. Лицо не заспанное, с обычным выражением делового человека. Глядя на Ксариона герцогиня почувствовала зависть – счастлив тот, кто ощущает себя на своем месте днем и ночью!

   – Тени плохих снов да не коснутся вас, советник Перкатипотль, – приветствовала она его, – прошу прощения, что помешала работать!

   – Вы – в некотором роде тоже моя работа, Агнуша, – любезно улыбнулся Ксарион, – во всяком случае, до тех пор, пока не сообщили об отказе от моего предложения.

   – Как раз об этом я хотела поговорить, – серьезно кивнула эльфийка. – Признаюсь сразу – я не собирала информацию о моих конкурентках и ничего не знаю об их кланах, возрасте и способностях. Мне это не интересно по одной простой причине – я, это я, Советник. Но я уверена, среди них не найдется ни одной с опытом таким же уникальным, как мой!

   Ксарион взглянул на нее в некотором изумлении.

   – Что вы имеете в виду?

   – Мою жизнь в Ласурии. Мою жизнь рядом с королем Ласурии, – твердо сказала герцогиня. – За прошедшие годы я изучила Его Величество достаточно, чтобы предугадать любые действия или реакцию на то или иное известие. Это полезное умение для женщины, любящей получать подарки… – Она коснулась пальцем длинной серьги, и черный бриллиант загадочно заискрил. – Вкупе с остальными достоинствами оно превращает меня из кандидатки – в победительницу конкурса.

   – Вы предлагаете мне сделку? – сухо уточнил Ксарион.

   Агнуша покачала головой.

   – Каскарты свидетели, я не толкаю вас на должностное преступление, Советник! Если мое предложение не понравится Мудрейшему – я останусь прозябать на окраинах Тикрея, и вы больше обо мне не услышите. Я просто прошу передать ему мое условие…

   Так вот он какой – прыжок в обжигающе холодную воду! Для нее таким прыжком стала последняя фраза.

   Мир на мгновение замер.

   На линию судьбы упала тень…

   Назад дороги нет – только вперед!

   Герцогиня сжала губы, распрямила плечи и встретила испытующий взгляд Ксариона с истинно королевским достоинством.

   Советник откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы перед собой.

   – Я вас слушаю, дочь клана рю Филонель.

   – Я согласна на все условия, предложенные Мудрейшим, и буду ему верной спутницей в веках, подругой, советчицей и матерью для его детей, сколько бы их ни было, при условии, что других кандидаток он не рассматривает, – холодно проговорила она.

   Не желала такого мороза в голосе, однако ощущение обжигающе холодной воды оказалось сильнее умения владеть собой. Впрочем, возможно, это было и к лучшему. Если уж проигрывать – то проигрывать не как фаворитка короля, а как королева!

   Ксарион Перкатипотль помолчал, разглядывая свои пальцы. Затем вздохнул и констатировал:

   – Теперь мне нужно время обдумать ваши слова, Агнуша… Впрочем, долго это не продлится, обещаю!

   Эльфийка вежливо склонила голову и произнесла лишь одно слово:

   – Благодарю!

   Советник прервал связь, не прощаясь, а зеркало снова стало простым зеркалом, в котором Ее Светлость взглянула себе в глаза. Глаза опытной женщины в возрасте.

***

Посадка цветов открыла сезон труверов и менестрелей, длящийся до наступления летней жары. В этот период столичный магистрат не собирал пошлину за выступления на улицах города, поэтому из всех уголков Тикрея стекались в Вишенрог странствующие труппы и артисты-одиночки. Отовсюду раздавалась музыка, кричали, перекрикивая друг друга, ярмарочные зазывалы, поэты, возводя очи к небу и растягивая слова, читали стихи и баллады, уличные циркачи давали представления прямо на городских площадях.

   В «Старом друге» пахло свежеструганным деревом и штукатуркой, взбитыми сливками и шоколадом. Трактир, несмотря на мелкие недоделки, собирался принимать первых посетителей.

   Принцесса Бруни, прибывшая в сопровождении секретаря до открытия заведения и лично осмотревшая все – от ассортимента кладовок до входного порожка и дверной ручки с изображением головы дракона в золоченом кольце, прохаживалась по галерее второго этажа, заложив руки за спину, и любовалась работами мастера Вистуна. Свет, падающий из мансардных окон новой крыши, здесь действительно был хорош, подчеркивал естественные и живые краски, какое-то легкое и радостное настроение картин. Полотна подбирали сам мастер вместе с матроной Клози и Бруни. «Хочу, чтобы люди уходили отсюда с хорошим настроением, а выйдя – думали, как бы сделать что-нибудь доброе!» – так озвучила принцессу концепцию выставки. Подумав, Висту согласился. Были отобраны его акварели – нежные, воздушные, как кружевная глазурь на торте, и несколько картин маслом такого насыщенного колора, что их хотелось тут же съесть, запив знатной кружкой морса. Однако один из простенков в дальнем углу помещения пустовал до сих пор. В него не попадал прямой свет, отчего фон стены казался затемненным, контрастируя с остальным помещением.

   Мастер Висту, пришедший вместе с Клози, нервно поглядывал в ту сторону, но помалкивал. После неожиданного превращения трактирщицы в принцессу он немного робел в ее присутствии, хотя Бруни не единожды убеждала его в том, что с получением громкого титула никак не изменилась.

   Клозильда Мипидо вела себя на удивление тихо. На самом деле она просто млела, разглядывая картины любимого, собранные в одном, специально для них подготовленном, месте, и ее восторга по этому поводу была так много, что все слова куда-то подевались.

   – Мое восхищение, мастер Вистун, – подал голос Григо Хризопраз, который, разглядывая картины, тоже молчал до этой минуты, – от вашего искусства светло на душе! Вы – удивительный художник!

   Маленький мастер зарделся, как девица, и уставился в пол.

   – Я никак не решу, что повесить на эту стену! – воскликнула Бруни. – Мне кажется, здесь должно быть что-то такое… такое… – она покрутила пальцами в воздухе.

   – Шедевра? – скрывая улыбку, подсказал секретарь.

   – Именно! – согласилась принцесса. – Здесь должна быть картина, которая заставит задуматься о жизни! Скажите мне, Висту, есть ли у вас такая?

   Мастер нерешительно кивнул. Видимо сомневался как в положительном ответе, так и в своих возможностях обманывать коронованную особу.

   – Вы покажете? – взмолилась Бруни, схватив его за руки.

   – Она… Вы… Ее уже видели! – выпалил Висту. – Это «Похищение Пресвятых тапочек»…

   Принцесса действительно присутствовала при создании картины, наблюдала матрону Мипидо, завернутую в красное покрывало с кровати Лихая Торхаша, возлежащую на трактирном столе в неверном свете каминного пламени, и полуобнаженного Марха Тумсона, который изображал коварного искусителя. Следила как Висту, полностью уйдя в себя, набрасывает штришок за штришком на полотно, размечая контуры будущей шедевры… Но законченной работы она так и не увидела!

   – Мастер, вы ошибаетесь, – расстроенно сказала Бруни. – Я даже не знала, что она закончена!

   – Но она не закончена! – воскликнул Висту.

   Клозильда старательно молчала и делала вид, что любуется собственными пальцами, больше похожими на сардельки.

   – Если бы она была не закончена, вы не ответили бы утвердительно на мой вопрос, есть ли у вас картина, которая заставит задуматься о жизни! – улыбнулась Бруни. – Висту, если выставление «Похищения» – вопрос денег, мы решим этот вопрос к нашему общему удовольствию!

   – Обязательно решим! – поддакнул Григо, лукаво блестя глазами.

   – Я… – Вистун сжал руки на груди. – Я не уверен, что она достойна быть выставленной!

   – Возможно, стоит дать решить это посетителям галереи? – мягко уточнил Хризопраз. – Нельзя открывать выставку без гвоздя!

   – Без какого гвоздя? – с подозрением поинтересовалась Клози, наконец, подавая голос.

   – Без гвоздя выставки! – провозгласил секретарь.

   – Висту, миленький, согласись! – матрона Мипидо умоляюще посмотрела на него. – Я отказываюсь от своего желания иметь собственную карету, и прошу тебя подарить мне на свадьбу твое согласие выставить «Похищение»!

   – Пресвятые тапочки, ты просила подарить тебе карету? – засмеялась Бруни.

   – Ну, должна же быть у девушки мечта? – смущенно улыбнулась Клози, и Вистун взглянул на нее с обожанием.

   – Давайте так, – хлопнула в ладоши принцесса, – мы с Его Высочеством Аркеем дарим вашему семейству карету, а вы, Висту, сегодня же привезете «Похищение» сюда с тем, чтобы уже завтра мы могли открыть галерею!

   «Умница!» – одними губами прошептал Григо.

   Глаза маленького мастера блеснули.

   – С лошадьми? – уточнил он.

   – Две коняшки вас устроят? – вопросом на вопрос ответила Бруни.

   – Три! – воскликнула, не сдержав восторга, Клозильда и, подхватив жениха, закружила по галерее. – Три коняшки, и мы увидим «Похищение» уже завтра, правда, Вистунчик?

   – По рукам! – косясь на принцессу через плечо, подтвердил улыбающийся художник.

***

«Однажды тебя тоже убьют…»

   Архимагистр Никорин вздрогнула и проснулась.

   – Что ты? – раздался тихий голос.

   Она повернула лицо и увидела в темноте желтые глаза, горящие, как две луны. Другую такое зрелище испугало бы, но не ее. И не после слов, услышанных в полном туманной мути сне.

   – Кошмар приснился, Грой, – она повернулась, положила голову ему на грудь, слушая мерный стук сердца.

   Ритм завораживал, успокаивал, казался самой главной вселенской тайной, познанной в ночи, в тишине, в темноте…

   Он обнял ее бережно, как умел. Тишина сменилась ожиданием. Физически ощутимым, плотным.

   – Ты что? – не поднимая головы, спросила Ники, как он только что спрашивал ее. – Кошмар приснился?

   – Ты его любишь? – последовал тихий вопрос.

   И тишина разбила тишину на тысячу осколков.

   Ники отстранилась.

   – О чем ты?

   На его улыбку указали блеснувшие в темноте зубы.

   – Ни о чем… Так…

   – Разве такие как мы способны любить? – поинтересовалась она, отчаянно желая, чтобы голос не дрогнул.

   В это мгновение ей казалось, что она не с любовником ведет разговор, а с кем-то другим, невидимым, с тем, чей шепот раздался в тишине.

   – Такие как мы… – эхом отозвался Грой.

   Его сердце билось ровно. У таких, как они, нет сердца…

   «Неправда! – ответил Ники внутренний голос. – Ты лукавишь!»

   Она приподнялась, повернула к себе его лицо. Легко целовать в темноте того, чьи глаза – как луны. Его неуловимое движение, и она уже под ним, а он нависает над ней на вытянутых руках, сильным коленом раздвигая ее ноги.

   – Пускай у нас нет сердца, но мы живы, – шепчет Грой, накрывая ее тяжестью своего тела, – и сейчас я докажу тебе это…

***

На вершине Безумной клубился туман. Утром разбавленный нежными розово-оранжевыми красками, днем – белый как парное молоко, вечером – с оттенком сизо-серого, а ночью – седой и пугающий. Первые годы учения Ясин и Ники не покидали гору, наощупь изучая скалы, края обрывов и расселин, камни на пути. Спустя пять лет они уже безошибочно спускались к основанию Безумной и поднимались обратно по узкой тропе, шедшей между камнями и трещинами. Спустя десять – научились не видеть туман, как будто его и не существовало.

   «Зримое не существует для тех, кто владеет Силой, сравнимой с вашей! – говорил Белый старец. – Но разум – гордец! Он обманывает вас, тасует картинки, как карты, держа в рукаве великую пустоту, и не рассказывая о том, что только вы можете вылепить из нее реальность…»

   Ники, которая однажды чуть было не сорвалась в расселину, прекрасно помнила «великую пустоту», неожиданно оказавшуюся под ногами, и чувство мгновенно страха, похожего на змеиный укус. В тот раз Ясин, каким-то наитием оказавшийся рядом, вслепую ухватил ее за шкирку, не дав упасть. Этот страх оступиться после долго отравлял ей жизнь. Одно дело сознательно ступить в пропасть, желая докричаться до мастера, который отказывает тебе в обучении, но совсем другое – лишиться здоровья и жизни по собственной глупости и прихоти случая. Боялась она ровно до тех пор, покуда не овладела собственным Даром до той степени, что стала применять его, не задумываясь. Еще не единожды она срывалась и… левитировала, не давая себе упасть и разбиться, изгоняя чувство страха чувством собственного могущества, не единожды заставляла землю оказываться под ногами после такой высоты, падение с которой не пережил бы ни одно живое существо.

   Лежащий под горой мир казался придуманным. Где-то там шли войны, меняли границы государства, и птицы снимались в полет – а здесь царили покой, туман, голос и воля Белого старца.

   – Тебе не жалко ее? – спросила однажды Ники, наблюдая, как Ясин свежует косулю, которой приказал выйти из леса. – Ведь она выполнила твой приказ.

   – Ты хочешь голодать, Ники? – насмешливо посмотрел он на нее, продолжая орудовать ножом. – К твоим услугам ягоды и корешки, а мне нужно мясо!

   – Я не хочу голодать, – качнула она головой, – я просто думаю дальше тебя…

   – Это как? – удивился он.

   – На зов нашей Силы выйдет любой, – она смотрела за горизонт, и казалось ей, оттуда торопятся к ней смешные неуклюжие фигурки, бегут, падают, поднимаются, снова бегут…

   – И? – Ясин опустил нож, глядя на нее. Руки у него были по локоть в крови.

   – И мы сможем убить любого, – тихо сказала Ники, поднялась с камня, на котором сидела, и ушла бродить по горе, смотреть на облака, бесконечно меняющие форму.

   Зорель нашел ее ближе к вечеру, протянул кусок жареного мяса, завернутый в лист лопуха и флягу с водой.

   – Я спросил его о том, что ты сказала, – помолчав, произнес он, – и знаешь, что он ответил?

   Мясо было восхитительно на вкус, однако Ники, перестав жевать, посмотрела на Ясина.

   – У таких, как мы, не должно быть сердца, – пожал плечами тот, – только Великая Целесообразность поступать именно так, а не иначе. И знаешь, мне кажется, он прав! Когда ты можешь сметать народы и разрушать материки, нельзя поддаваться эмоциям!

   – Мы не умеем сметать народы и разрушать материки! – сердито ответила Никорин.

   – Научимся, – усмехнулся Зорель.

***

После открытия картинной галереи на мансардном этаже трактира «У старого друга» в обоих кварталах – Мастеровых и Белокостных, на границе которых и располагалось здание, стали встречаться странные люди с ошарашенным выражением на лицах, которые выглядели так, будто забыли, куда идут. Все они перед этим посещали выставку, слава о которой разнеслась по Вишенрогу всего за пару первых дней экспозиции.

   Мастер Вистун впервые выставлял работы, доселе обретавшиеся исключительно у него на чердаке. И горожане отстаивали длиннющую очередь, чтобы попасть в мансарду, меняли друг друга, позволяя женщинам и детям отдохнуть и отведать трактирных яств, требовали закуску и напитки на вынос, дабы промочить глотки перед прикосновением к искусству. Мастеру Пиппо пришлось в срочном порядке нанимать прислугу и повара себе в помощь. К делу привлекли его младшую дочь Персиану, славившуюся семейной любовью к вкусным, воздушным и сладким десертам.

   Мальчишки-разносчики волками при отаре бегали вокруг очереди в галерею, предлагая похожие на свадебные платьишки пирожные-безе с малюсенькими розочками наверху, румяные рогалики с повидлом, маленькие и удобные баклашки с горячим и холодным морсом. Очередь на все голоса и звуки развлекали труверы и менестрели, а чуть в отдалении пристроились раскрашенный шарабан и накрытый полотнищем фургон, обитатели которого без отдыха показывали спектакли и разыгрывали смешные сценки.

   Жизнь не замирала в трактире и с наступлением темноты. В теплом свете свечей и камина, украшенного традиционным ласурским орнаментом, состоятельные жители кварталов вальяжно ужинали бараньей лопаткой с базиликовым повидлом, оладьями с ванильно-яблочным кремом, перепелками в кляре. Заведение мгновенно стало модным, на тех, кто не посещал «Старого друга» вишенрогцы смотрели, как на предателей.

   – Ники, дай мне руку, я ничего не вижу! От, демоновы ступени! Какого Аркаеша мы здесь оказались, а не в зале?

   – Ваше Величество, умоляю, тише! А не то нас арестуют, как взломщиков! Ну, подумаешь, ошиблась немного!

   – Короля арестовать нельзя!

   – Дрюня, кто будет разбираться, если нас поймают?

   – Тише вы! И правда, услышат!

   – Отчего Твоему Интриганскому Величеству было не прийти сюда днем, а? При свете, как все порядочные граждане?

   – Я не могу так явно показывать свой интерес к картине, написанной простолюдином на сомнительную тему, глупый ты шут!

   – Ой! Ой-ей!

   – Да что ж вы орете, как у себя во дворце!

   – Его Раскормленное Величество наступил мне на ногу! Твое Величество, изволь сойти! Нога неудобная!

   – Тьфу…

   Наконец, ступени были преодолены. Король и шут, ведомые архимагистром Никорин, перенесшей их из замка на ступени мансарды, вошли в пустой зал. Из окон в крыше струился лунный свет, в котором танцевали пылинки, но сама комната была погружена в темноту, не позволяющую разглядеть картины.

   – Ники! – возмутился Его Величество.

   – Сейчас, – улыбнулась та, стряхнула с кончиков пальцев магических светляков.

   В полете они разделялись на два или три, усеивая потолок до тех пор, покуда помещение не залил яркий свет.

   – Снаружи не видно и не слышно, – пояснила архимагистр, – Теперь можете вдоволь орать, ругаться и наступать друг другу на ноги!

   Его Величество скинул капюшон плаща, делавшего его похожим на дюжего разбойника с большой дороги, и огляделся.

   Дрюня, побывавший в галерее одним из первых, сразу же отошел к полотну, которое казалось затененным даже в ярком магическом свете.

   Ники медленно пошла вдоль акварелей, иногда останавливаясь, чтобы разглядеть особенно понравившуюся. В дальний конец комнаты она не спешила. Что-то подсказывало ей, что картина окажется… непростой.

   Волшебница стояла у рисунка, изображающего дорогу лунной ночью, любуясь изображением лужи в продавленной колесами колее, как вдруг чьи-то холодные пальцы огладили шею. Ощущение было таким сильным, что она заозиралась, ища в помещении потайной угол. Но кроме них в комнате никого не было.

   Редьярд разглядывал полотна, не торопясь, прохаживался, почесывая бороду, ухмыляясь и позевывая.

   – Молодец мужик! – констатировал он, подходя к Дрюне и останавливаясь рядом. – Рисовать, и правда, умеет!

   – Умеет, – тихо согласился шут, не отводя взгляда от картины.

   На темном фоне, яркими хаотичными мазками, притягивающими взгляд, и в странном ракурсе, была изображена пышная дева, завернутая в красное покрывало, с распущенными темными волосами, в которых запуталась алая роза. Дева возлежала на медвежьей шкуре у очага, закинув аппетитные руки за голову и закрыв глаза. По теням под глазами, по припухшим губам и небрежно замотанному покрывалу, а более всего по улыбке – легкой улыбке удовольствия, было понятно, что она только что со страстью отдавалась любовным утехам.

   – Да это же незабвенная матрона Клозильда Мипидо! – воскликнул Его Величество, придвигаясь.

   Пятна краски слились в цветовую какофонию.

   – Ой! – сказал король.

   – Отойди подальше, братец, – посоветовал Дрюня, – ну что ты в нее носом уперся!

   Редьярд послушался. Перед глазами будто повисла вуаль, которую хотелось смахнуть.

   В нижнем правом углу полотна обнаружилось мускулистое тело смуглого красавца с рожками на голове, тянущего руку к розовым, с помпонами, тапочкам, небрежно брошенным на шкуру рядом со спящей. На лице демона, видимом вполоборота, играла усмешка, полная такого торжества и цинизма, что Его Величеству стало жалко нарисованную деву. Он снова вгляделся в нее и… моргнул.

   Дева более не напоминала незабвенную матрону, а в улыбке тонких губ сквозила печаль предвидения. Другая открыла бы глаза да надавала вору по самое не хочу, дабы не обманывал честных богинь и не пользовался их слабостью для достижения собственных целей. Другая – но не эта!

   Редьярд судорожно вздохнул, ощущая, как уходит драгоценное время – до того, как Аркаеш схватит Пресвятые тапочки, оставалась доля мгновения! Та самая доля, в которую решаются судьбы мира, а фортуна человеков совершает крутой поворот… Однако Индари не делала ни движения, признавая подуманное – уже свершенным.

   На миг перед Его Величеством разверзлась бездна понимания, показавшаяся самым страшным из всего пережитого. Он сделал странное движение рукой, словно пытался снять с лица паутину, и отвернулся. Перед глазами плавали темные пятна. Король Ласурии только что заглянул куда-то, куда не стоило, и коснулся чего-то, ожегшего, как ядовитая плеть!

   – Дар Богов… – произнесла архимагистр, которая, оказывается, давно стояла рядом с ним. – Истинный мастер не владеет никакой магией, кроме магии собственного гения! Истинный художник видит мир глазами Бога – вот и весь секрет!

   Она резко обернулась, как будто почувствовала кого-то за спиной, и на миг Редьярду стало холодно.

   – Нет, Ваше Могущество, нет, – покачал головой Дрюня, – наш истинный художник видел мир совсем другими глазами! Вглядитесь, на картине тончайшая паутина… Разве вы не видите?

   – Где? – встрепенулся король.

   Прищурившись, действительно увидел едва заметные нити, сквозь которые виднелась затененная комната, пылающий очаг, и женщина, обманутая любовником.

   – «Похищение Пресвятых тапочек Индари демоном Аркаешем, увиденное сквозь творение обычного паука, куда более совершенное, чем любой из грехов» – вот полное наименование картины! – провозгласил Дрюня.

   – Одинокий наблюдатель… – пробормотала Никорин и снова оглянулась.

   – Мне срочно надо выпить! – выдохнул Его Величество. – Ники, отправляемся!

   – Куда? – уточнила архимагистр.

   – Куда угодно! – рявкнул король.

   – Тогда в «Трюм», – улыбнулась она, хотя во взгляде сквозила печаль.

   Редьярд не стал уточнять – почему? Как и он, она только что погрузилась в глубины собственного восприятия, из которых оказалось так непросто вынырнуть.

   Светляки погасли один за другим, погрузив комнату во мглу.

   – Подойдите ближе ко мне, Ваше Величество и Ваше Великолепие, – предложила Ники.

   Ее Сила подхватила их и швырнула в портал. Архимагистр успела обернуться на сквозняк, вновь ощутимо прошедшийся по спине и затылку, и увидеть, как разгораются в темноте желтые глаза, полные боли и ярости.

***

Явственно журчала вода, остро пахнущая льдом. Лихай пошевелился и открыл глаза. Из расщелины в стене на пол, усыпанный каменным крошевом, падал узкий луч света. Белого света, возможного только там, куда лето заглядывало не больше, чем на три-четыре седмицы.

   Стиснув зубы, чтобы не застонать от боли, оборотень поднялся на четвереньки, оглядел мутным взглядом стены и потолок, от которых разило холодом. Дышать было тяжело – тигр знатно смял ему гортань, однако не прокусил, не порвал, и то хорошо!

   Тигр!

   Вспышка в сознании была такой яркой, что Лихо со стоном повалился обратно. Сначала пришло понимание, после – воспоминания. Там, где его поймали в ловушку, не было никакого тигра – он не ощущал запах, не слышал поступь лап подкрадывающегося хищника. Так откуда же тот взялся?

   Вспомнились лукавые глаза полярной фарги. Заманила его в ловушку – как мальчишку! Да, оборотная сторона свободы – ее последствия…

   Оборотень несколько раз проваливался в тяжелый сон, из которого выбирался с трудом. Мышцы ломило, а кости ныли, как у старика перед похолоданием, однако спутанному сознанию не удавалось проанализировать происходящее. Лишь одна мысль держала на плаву, не давая погрузиться на дно бреда – тигр! Ведь никакого тигра не было!

   Он не знал, сколько прошло времени, пока на поверхность из бредового тумана пробилась мысль о том, что его специально чем-то опаивают, дабы был тих и покорен. Вода, действительно, стояла в миске – в углу зарешеченного закутка, в котором он себя обнаружил. Лихай перестал пить оттуда, довольствуясь влагой, слизанной со стен. И спустя несколько часов обнаружил, что может здраво соображать.

   Помещение, в котором его держали, представляло собой каменную клеть с одной зарешеченной стенкой. В отрогах подземных пещер таких небольших каверн было немало, и в каждой из них – судя по звукам – обитало живое существо. Опасаясь наблюдения своих пленителей, Лихо вел себя, как прежде – лежал, как убитый, иногда делал вид, что лакает из миски, пытался встать, но падал обратно. А сам слушал, нюхал, смотрел. Звериная ипостась, которую он принял сразу же, как только отошел от действия наркотиков, не позволяла увидеть многого, зато позволяла услышать и почувствовать. Основываясь на данных собственных органов чувств, Лихай насчитал около десяти разных оборотней, разделивших с ним печальную участь пленника. Некоторые из них были живы, но неподвижны, другие бросались на стены, сходя с ума от ярости, третьи… третьи его пугали. Они вели себя спокойно, даже разумно, но их запах был изменен. И сквозило в нем не что иное, как безумие. Теперь Лихо не сомневался, что попал туда, куда стремился, идя по следу.

   В один из дней – дней, потому что полоса света рисовала на полу идеальную прямую, – послышались шаги, и к его клети приблизились двое: высокая рыжеволосая фарга с красивым, но холодным лицом, и старик, ступавший тяжело и неровно.

   Лихай свернулся клубочком, накрыл морду хвостом и задышал спокойно и размеренно, как лис, находящийся в глубоком сне.

    – Вот он, несостоявшийся герой-любовник, дрыхнет! – зазвучал низкий женский голос.

   – Хорош, – проскрипел ее спутник, – давненько я не встречал никого из Красных Лихов!

   – Их никого и не осталось, он – последний, – ответила женщина.

   Старик причмокнул губами.

   – Природные мощь и красота попраны этими мягкотелыми уродцами – людьми! Жаль, жаль! Но он послужит нам для того, чтобы их уничтожить! Мы отправим его в самое сердце Ласурии, как отравленную стрелу, и будем ждать воли… Завтра проведем обряд, идем!

   – Старший, когда же мы, наконец, познаем ее?

   – Терпение, клыкастая, терпение! Сокрытых еще слишком мало в центральных частях страны! Всему свое время.

   Они ушли, однако Лихо навострил уши. В сказанном было что-то, чего он не понял. Интонация, с которой старик произнес слово «воля».

   Нет, не так!

   ВОЛЯ.

   Загадки множились, не давая ответов. Что ж, он вернется к ним позднее, пока ясно одно – с ним что-то сделают завтра. Что-то, чему он вряд ли обрадуется… А значит, надо рвать когти!

***

Его Величество с трудом разлепил веки и уставился в потолок, нисколько не походящий на потолок его дворцовых покоев. Медленно перевел взгляд на источник света, сощурился, разглядывая обнаженную женскую фигуру, застывшую у окна, которая казалась сияющией из-за заливающих ее солнечных лучей.

   Услышав движение короля, спустившего ноги с постели, Богиня чуть повернула голову.

   – Ты знаешь, что прекрасна, Ники? – хрипло спросил Редьярд и, увидев кем-то заботливо поставленный на столик у кровати кувшин с водой, жадно приник к нему.

   – Я знаю, что люди – трусы, прикоснувшись к Вечности, тут же спешат напиться и забыть о ней… – задумчиво ответила она.

   – Эй, ты пила наравне с нами! – возмутился король.

   – Я тоже трусиха, – по голосу было слышно, что она улыбается. – Закажем завтрак в номер?

   – Заказывай, – махнул рукой Рэд и снова улегся. – На носу Весенний бал, а это значит суета и примерки у Артазеля, который опять будет не в духе из-за количества заказов! Устрою себе сегодня выходной… Иди сюда!

   Волшебница прошлась по комнате, подбирая с пола предметы одежды.

   – Не пойду, да простит меня Твое Величество! – качнула головой. – Позавтракаю с тобой и отправлюсь в Башню. К сожалению, у меня нет достойного преемника, как у тебя. Все приходится делать самой.

   – Знаешь, я с тобой знаком тысячу лет, – ничуть не обиделся Редьярд, – помню, как подростком пялился на твою задницу, когда ты приезжала к моему отцу потолковать о делах. Ты – как небо, Ники, но если когда-нибудь тебя не станет – что будет с Ласурией?