Текст книги "Посредник"

Автор книги: Лесли Поулс Хартли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

ГЛАВА 4

Поездка в Норидж оказалась поворотным пунктом: с нее все и началось. Самую поездку я помню плохо – было какое-то счастливое упоение, оно все поднималось и поднималось во мне, стремясь, подобно шампанскому, перелиться через край. Хождение по магазинам за одеждой всегда было для меня мукой, потому что к своей внешности я относился безо всякого тщеславия – да и откуда оно могло взяться? Я никогда не связывал мой внешний облик с моим «я», а тут вдруг понял, что эта связь есть – все увидели, что мне жарко, и стали надо мной подшучивать. Значит, от своей внешности никуда не денешься? Поначалу это открытие сильно встревожило меня. Но когда в магазине Мариан стала говорить, что это мне к лицу, а это нет (сомнения были ей неведомы), когда я понял, что главное для нее – как одежда будет смотреться, а не как носиться, во мне вдруг пробудилось некое сладостное чувство, впрочем, быстро угасшее. Нет, все-таки замечательно, что я – это я; но теперь во мне шевелилось и тайное довольство моей внешностью.

Мы пообедали в гостинице «Девичья головка» на Венсум-стрит, великое для меня событие – даже при жизни отца гостиница была нам не по карману; если мы ели не дома, то в лучшем случае шли в кабачок.

Из Брэндема мы выехали рано и уже к обеду почти разделались с покупками. Переднее сиденье экипажа потихоньку заполнялось свертками, пока совсем не скрылось под ними. Неужели почти все это – для меня?

– Хочешь нарядиться сейчас, – спросила Мариан, – или потерпишь до дому?

Я и теперь помню, как при этом вопросе заколебался; но в конце концов решил растянуть удовольствие, сказал, что подожду. В своей зимней одежде я совсем не чувствовал жары, хотя, наверное, в Норидже было жарко – под вечер мы подошли к термометру, и он показывал восемьдесят три, значит, днем было и того больше.

О чем же мы говорили, если в памяти запечатлелись взмахи крыльев, яркие блики, колебание воздуха, словно мимо пролетела птица? Какое-то парение, свободный полет, легкая игра красок, едва заметная на фоне неуемных солнечных лучей?

Казалось, все дело в ее присутствии, но когда после обеда она поехала по своим делам – а меня попросила провести часок в соборе, – чувство головокружительной радости не пропало. Отчасти, конечно, и потому, что я знал: скоро увижу ее снова; но никогда я не испытывал подобной гармонии с тем, что меня окружает. Все здание, устремленное ввысь к своей знаменитой куполообразной крыше, словно выражало мои чувства; а потом я вышел из прохладного полумрака в жаркий солнечный день и стоял, задрав голову, стараясь засечь малюсенькую точку, в которой вершина шпиля вонзается в небо.

О, altitudo![10]10
  Высота; высокие чувства (лат.).


[Закрыть] Мы договорились встретиться возле памятника сэру Томасу Брауну[11]11
  Английский врач и писатель XVII в.


[Закрыть]; я боялся опоздать и потому пришел раньше; экипаж с двумя лошадьми уже был на месте, кучер в знак приветствия махнул мне кнутом. Мне стало неловко залезать в экипаж и сидеть там одному, словно он мой, и я поболтался вокруг памятника с легким любопытством: а кто он такой, этот сэр Томас Браун? Наконец на другом конце площади я увидел ее. Видимо, она с кем-то прощалась, во всяком случае, мелькнула приподнятая шляпа. Мариан медленно шла мне навстречу, минуя редких в этот час прохожих, однако долго меня не замечала. Но вот заметила, взмахнула зонтиком с пышной оборочкой и ускорила шаг.

Мое духовное перерождение произошло в Норидже: именно там я, подобно освободившейся от кокона бабочке, впервые почувствовал крылья за спиной. Я вознесся к зениту, и этот факт был публично признан за чаем. Меня встретили приветственными возгласами, словно только и ждали моего появления. Вместо газовых горелок вокруг меня взметнулись сеющие влагу фонтаны. Пришлось встать на стул и крутиться, словно планета, все обозревали мой новый гардероб и отпускали восторженные или шутливые замечания.

– А галстук ты купила у Челлоу? – вопросил Дэнис. – Если нет, платить не буду!

У него, у него, успокоила брата Мариан. Кстати, потом я заметил, что на галстуке стояло другое имя: ведь мы обошли так много магазинов!

– Смотрите, он стал совсем хладнокровным! – сострил кто-то.

– Да, – подхватил другой, – хладнокровный и свеженький, как огурчик, и весь в огуречных тонах!

Они принялись обсуждать, какой оттенок у моего зеленого костюма.

– Лесно-зеленый! – воскликнул кто-то. – А может, это явился Робин Гуд?

Эта реплика привела меня в восторг – я сразу представил, как мчусь через лесную чащу с девицей Марианной[12]12
  Возлюбленная Робина Гуда.


[Закрыть].

– Ну, а чувствуешь ты себя по-новому? – спросил меня кто-то с притворным негодованием, словно я это отрицал.

– Да, – вскричал я, – я чувствую себя другим человеком!

Это не вполне соответствовало истине. Все засмеялись. Постепенно я перестал быть центром внимания – с детьми всегда так – и неловко слез с пьедестала, понимая, что мой час миновал; но какой час!

– Иди сюда, милый, – позвала меня миссис Модели, – дай посмотреть на тебя вблизи.

Чуть нервничая, я подошел к ней – исходивший из ее глаз луч, этот черный прожектор, всегда светивший с одинаковой силой и яркостью, притягивал меня, словно мотылька. Она прикоснулась к мягкой, тонкой ткани, потеребила ее.

– По-моему, эти дымчатые пуговицы из перламутра просто чудесны, а? Да, они здесь на месте, надеюсь, твоей маме они понравятся. Кстати, Мариан, – добавила она, поворачиваясь к дочери, словно я и мои дела больше для нее не существовали, – ты нашла время купить мелочи, о которых я просила? Они понадобятся мне на следующей неделе.

– Да, мама, – ответила Мариан.

– А себе что-нибудь купила?

Мариан пожала плечами.

– Нет. Это может подождать.

– Тянуть тоже не следует, – ровным тоном произнесла миссис Модсли. – В Норидже никого не навестила?

– Ни единого человечка, – ответила Мариан. – Мы и так еле управились, правда, Лео?

– Да, правда, – с готовностью подтвердил я, позабыв о часе, проведенном в соборе.

Из врага лето превратилось в друга: еще одно следствие поездки в Норидж. Я больше не боялся тепла, наоборот, упивался им, словно изучал новое явление природы. Мне нравилось смотреть, как оно, поблескивая, поднимается с земли и тяжело повисает в густых – как-никак июль – кронах деревьев. Видеть, как благодаря теплу все вокруг замирает – или это только кажется? – и погружается в глубокую дрему. Прикасаться к нему рукой, чувствовать его на горле и коленках – теперь они открыты для его объятий. Я жаждал погрузиться в него глубже, еще глубже, утонуть в нем, казалось, все полученное мной тепло как бы складывается в копилку, оно все сильнее обволакивает меня, и скоро я пробьюсь к его эпицентру, к самому его сердцу.

Зеленый костюм с пуговицами из дымчатого перламутра и открытым воротом, так ладно сидевший на мне, легкое и гладкое белье, тонкие гетры, едва защищавшие ноги от царапин, полуботинки (предмет моей особой гордости) – все это лишь первые шаги на пути к полному телесному единению с летом. Одну за другой я сброшу с себя все одежды – неизвестно, правда, в каком порядке, хотя этот вопрос и волновал меня. Какую часть туалета оставить напоследок? Мои представления о пристойности были смутными и неопределенными, как и все по части секса; но я со всей определенностью знал, что готов сбросить их вместе с одеждой и предстать перед природой во всем своем естестве, как дерево или цветок.

Эти нудистские фантазии возникали где-то на периферии мозга; возможно, я понимал, что претворить их в жизнь не удастся. Между тем новое обличье наполняло меня гордостью и на другом уровне сознания – изменился мой взгляд на мир и мое место в нем. Новая одежда всегда повышает тонус, но в моих условиях она его не просто повысила, а удесятерила. Я стал ходить с напыщенным видом, будто павлин. Но чувства признательности и благоговения не были мне чужды, и они переполняли душу. Я был признателен за подарки – мои благодетели ясно выказали свое дружеское ко мне расположение, значит, они ценят меня, как же мне не ценить их? И я благоговел перед ними – ведь как эти подарки были сделаны! Походя выписывались огромные счета, они росли от одного магазина к другому, будто деньги были ничто! Затраты королевские, совсем не на том уровне бытия, к какому я привык. Мозг отказывался это понимать, зато фантазия резвилась вволю; мозг отбрасывал непонятное, фантазия же любила побродить по непролазным дебрям и рискнуть пробиться к сути хотя бы по аналогии. А аналогия была тут как тут. От этих купающихся в роскоши людей, золотившихся соверенами (и, я полагал, гинеями), никак не обремененных работой или семейными узами, людей, которые приезжали, оставались, уезжали, свободных граждан, превративших весь мир в площадку для развлечений, в чьей власти было (я хорошо это помнил) уничтожить меня насмешкой или осчастливить улыбкой – так вот, от этих людей было рукой подать до легендарных знаков Зодиака.

Среди моего приданого имелся купальный костюм, и мне не терпелось поскорее надеть его – во-первых, мне все еще мерещились нудистские фокусы, во-вторых, я предвкушал, как буду в нем выглядеть (день с Мариан во многом изменил мое представление о собственной персоне). Я признался, что плавать без посторонней помощи не умею, но Мариан успокоила меня – помощники найдутся. Здесь, однако, сказала свое веское слово хозяйка. Мама писала ей, что я не богатырского здоровья и легко подвержен простуде; брать на себя ответственность за мое купание миссис Модсли не желает – только с разрешения матери. Но, разумеется, я могу смотреть, как купаются остальные.

Все как раз собрались на реку; я едва успел написать письмо, спустился и пошел с ними. Была суббота, четырнадцатое – день выдался не очень удачный, термометр (теперь я мечтал, чтобы его указатель рванулся в заоблачные высоты) показывал всего семьдесят шесть. Но об этом, кроме меня, знали только Маркус и его отец; остальные, не ведая истинного положения вещей, громко жаловались на жару. Я захватил с собой купальный костюм, чтобы быть как все. Взял свой и Маркус – плавать он тоже не умел, но собирался поплескаться. Не без огорчения я отметил, что костюмы наши почти не поощряли наготу; я примерил свой, и он до разочарования щедро прикрыл тело, как и костюм Маркуса.

Это было мое первое в жизни купание со взрослыми. Тут нет ничего удивительного – купание тогда только входило в моду, и за самим этим словом крылось нечто гораздо большее, чем сейчас. Я сгорал от любопытства, но и боялся – все-таки окажусь в незнакомой, а то и враждебной среде. Мои сведения об этом действе были почерпнуты из вторых рук, и все же по спине пробегал холодок, а желудок беспокоил легкими коликами.

Вшестером мы двинулись по тропинке: Мариан и Дэнис, молодой человек с девушкой – их имена записаны в дневнике, но лиц я не помню – и мы с Маркусом. Было около шести часов, солнце уже не палило, просто излучало милосердный рассеянный свет. Мы прошли через калитку и оказались в небольшом прилеске. Потом я часто ходил этой дорогой и в более жаркие дни, но лишь в тот первый раз явственно ощутил, как жара уступает место прохладе. Раскидистые деревья словно смыкались вокруг нас; тишина завораживала, все двигались молча. По тропке мы не без труда спустились по заросшему деревьями склону и через мостик выбрались на поляну. Заветная цель все ближе! Снова взыграла жара, под ее напором у всех развязались языки, и Маркус сказал:

– Сегодня вечером приезжает Тримингем.

– Правда? – спросил я скорее из вежливости, но запоминая имя для дневника.

– Да, только поздно, мы уже будем спать.

– Он приятный человек? – спросил я.

– Да, только ужасно некрасивый. Не пугайся, когда увидишь его, а то он здорово огорчится. Ему не нравится, когда его жалеют. Его ранили на войне, и на лице остались шрамы. Говорят, на всю жизнь.

– Плохо дело, – посочувствовал я.

– Да, только ему ничего такого не говори и Мариан тоже.

– А почему?

– Маме это не понравится.

– Но почему? – снова спросил я.

– Обещай, что не выболтаешь – даже под пыткой.

Я пообещал.

– Мама хочет, чтобы Мариан вышла за него замуж.

Я молча переваривал эту новость. Мне она совершенно не нравилась. Я тут же воспылал бешеной ревностью к Тримингему, и то, что он герой войны, никак не возвысило его в моих глазах. Мой отец всегда был против войны, вплоть до того, что брал сторону буров. Я мог напевать «Солдаты королевы» и «До свиданья, Долли, мне пора в поход»; был вне себя от радости, когда освободили осажденный Ледисмит[13]13
  Город Ледисмит четыре месяца был на осадном положении в период англо-бурской войны (1899—1902 гг.).


[Закрыть]; и все же не сомневался, что отец прав. Может, Тримингем получил по заслугам. И почему, интересно знать, миссис Модсли хочет выдать Мариан за человека с таким ужасным лицом, которого никто даже не называет «мистер»?

Мы шли через поляну по насыпной дорожке, впереди искривленной линией виднелись камыши; линия была вогнутой, и наш путь лежал к дальней ее части. В этой топкой болотистой части Норфолка, подернутой ряской, росла осока; несмотря на иссушающую жару, приходилось ступать осторожно – того и гляди, попадешь в ржавого цвета лужу, скрытую травой. Хлюп, хлюп – и по полуботинкам струится бурая жидкость.

Впереди появилось что-то черное, похожее на виселицу: сплошь столбы, перекладины, стойки. От этого строения веяло жутью – и крайним одиночеством. Казалось, это какое-то страшилище, способное схватить тебя и причинить боль – лучше обойти его стороной; но почему-то мы беззаботно шли прямо навстречу опасности. Мы были уже совсем близко, я увидел на деревянных поверхностях смоляные струпья и понял, что сооружение стоит без присмотра долгие годы, как вдруг над камышами появилась голова и плечи мужчины. Мы подходили к нему сзади. Он не слышал нас. Он медленно поднялся по ступенькам на площадку. Очень медленно, видно наслаждаясь одиночеством; развел руки в стороны, чуть сгорбил плечи, как бы желая обрести полную свободу, хотя ничто не ограничивало его движений. На миг мне показалось, что он абсолютно гол.

Секунду-другую он стоял неподвижно, только слегка приподнялся на носках, потом выбросил руки вверх, вытянулся в дугу и исчез. Я услышал всплеск и только тогда понял – река совсем рядом!

Взрослые испуганно смотрели друг на друга, а мы – на них. Вскоре испуг уступил место негодованию.

– Какая наглость! – воскликнул Дэнис. – Весь этот участок – наш. Неужели он не знает, что нарушает право владения? Что будем делать? Велим ему убраться отсюда?

– Он же не может уйти в таком виде, – заметил другой молодой человек.

– Ну, дадим ему на сборы пять минут.

– Так или иначе, я иду переодеваться, – сказала Мариан. – Для меня это целая работа. Пошли, Юлалия (таким странным именем звали подругу), вон наша раздевальня, там лучше, чем кажется снаружи, – и она указала на сарай, приютившийся в камышах, как и многие подобные сараи похожий на запущенный курятник. Девушки ушли, предоставив мужчинам искать выход из положения.

Мы нерешительно взглянули друг на друга и, по молчаливому договору, раздвинули камыши и вышли на берег реки. До сих пор она была скрыта от глаз.

Пейзаж сразу изменился. Главное место в нем заняла река – даже две реки, два не похожих друг на друга потока.

Мы стояли возле шлюза, и река текла к нему из тени, которую отбрасывали деревья. Зеленая, бронзовая и золотистая, она несла свои воды сквозь камыши: поблескивал песок, на мелководье резвились стайки рыб. Ниже шлюза река превращалась в широкий небесно-голубой водоем. На поверхности не было ни камышинки, и лишь один предмет нарушал водную гладь: покачивавшаяся голова пришельца.

Он заметил нас и поплыл в нашу сторону, его загорелые до локтя руки рассекали воду. Скоро мы увидели его лицо, напряженное, как у всех пловцов; он неотрывно смотрел на нас.

– Да это же Тед Берджес, – тихо произнес Дэнис, – ему сдали в аренду Черную ферму. Грубить ему нельзя – во-первых, на той стороне его земля, во-вторых, это не понравится Тримингему. Увидите, я буду с ним очень деликатен. А для фермера он неплохо плавает, правда?

У Дэниса явно отлегло от сердца – он не жаждал скандала; а я, пожалуй, предвкушал конфликт, причем не думал, что фермер так легко уберется, и теперь был разочарован.

– Я просто поздороваюсь, – сказал Дэнис. – Общаться с ним мы не общаемся, но пусть не думает, что мы – народ чванливый.

Берджес был уже почти под нами. Из воды, замурованная в кирпичную кладку шлюза, торчала крепкая балка. Стихия обточила ее с боков, а конец совсем заострился. Берджес ухватился за эту балку и стал вылезать. Согнулся над острым выступом, подтянул одну ногу, другую; сверху казалось, что балка вонзилась в него. Потом поймал вделанное в гребень шлюза кольцо – и оказался на берегу; с него побежала вода.

– Ну и способ вы выбрали! – воскликнул Дэнис и сухой рукой пожал влажную руку фермера. – Вылезли бы там, где удобно, с другой стороны шлюза. Мы там сделали ступеньки.

– Я знаю, – ответил фермер. – Просто привык вылезать здесь.

Он говорил с местным акцентом, и слова звучали как-то тепло и со значением. Под ногами у него на кирпичной кладке образовалась лужица, он глянул вниз и вдруг смутился оттого, что стоит почти голый в обществе одетых.

– Я не знал, что сюда могут прийти, – извиняясь, сказал он. – Началась уборка урожая, я сегодня наработался, вот и решил: дай сбегаю окунусь, все-таки суббота. Я скоро пойду, только нырну еще разок...

– Пожалуйста, не торопитесь из-за нас, – перебил его Дэнис. – Ничего страшного. Мы тоже у себя слегка поджарились. Кстати, – добавил он, – сегодня приезжает Тримингем. Наверное, он захочет с вами встретиться.

– Вполне возможно, – ответил фермер, легонько махнул рукой и взбежал по ступенькам на мостки, оставляя темные следы босых ног.

Мы посмотрели, как он нырнул – высота была около десяти футов, – и Дэнис спросил:

– По-моему, я его не обидел, а?

Его приятель кивнул. Они пошли в одну сторону, мы с Маркусом – в другую, найти укромное место. Пушистые камышиные головки призывно покачивались. В камышах мы могли видеть, нас же, скорее всего, видно не было; такая тайная уединенность приятно щекотала нервы. Маркус начал раздеваться. Я хотел последовать его примеру, но он остановил меня:

– Не стоит надевать купальный костюм, если не собираешься купаться. Будешь смешно выглядеть.

Я не стал с ним спорить.

Раздался шелест камышей, и появились мужчины; почти в ту же секунду скрипнула дверь сарая, и послышались женские голоса. Все пошли к ступенькам на верхней стороне шлюза, я – за ними, хотя, казалось, уже не принадлежал к их компании. Я с разочарованием разглядывал купальщиков и купальщиц: на них было так много всего надето, словно они и не думали лезть в воду; точно помню, что купальный костюм Мариан прикрывал ее тело куда больше, чем вечернее платье. Они замешкались на ступеньках, подначивая друг друга – кому окунаться первым. Наконец Дэнис с приятелем затащили друг друга в реку, и течение тут же пронесло их через шлюз, а Мариан, Юлалия и Маркус остались на мелководье, вода там едва доходила до пояса; они нетвердо ступали по дну, иногда неожиданно оступались, плескались, повизгивали, хихикали и смеялись, изредка на искрящемся золотистом песке мелькали их молочно-белые ноги. Плотные, сковывающие движения купальные костюмы намокли и облегали мягкие контуры девичьих тел. Мариан и Юлалия освоились и теперь азартно нападали друг на друга. Глаза полны решимости, сузились, подбородки вздернуты; медленными длинными гребками их руки отталкивали воду. Движения стали легче, естественней; картинно улыбаясь, девушки делали глубокие, полные блаженства вдохи.

Бывает такое чувство: смотришь на танец, а войти в круг не можешь. Наблюдать за ними было выше моих сил, и я пошел к дальнему концу шлюза, где на глубине плавали Дэнис с товарищем; они лежали на спине, то вспенивали ногами воду, то просто смотрели в небо, и виднелись только лица. Я любовался ими, но без всякой зависти; вдруг за спиной раздался какой-то звук. Это был Тед Берджес, он снова подтягивался на балке, стараясь вылезти из реки. Мускулы его напряглись, лицо застыло от усилия; меня он не видел. Я поспешно скрылся – его мощный торс наводил на меня страх, говорил о чем-то неведомом. Я забрался в камыши и там присел, а он растянулся на теплых, залитых солнцем кирпичах.

Одежда его лежала рядом – он не счел нужным раздеваться в камышах. Не пошел он туда и сейчас. Посчитав, что с воды его не видят, он позволил себе заняться своим телом. Пошевелил пальцами ног, сильно втянул носом воздух, подвигал темными усами, вытряхивая из них капли воды, окинул себя критическим взглядом. Своим видом он как будто остался доволен – еще бы! Я имел представление лишь о неокрепших телах и душах – и вдруг столкнулся со зрелостью в самой очевидной форме; каково же это – быть зрелым мужчиной, иметь тело, которому не нужен гимнастический зал или спортивная площадка, такое сильное и красивое тело? Знает ли оно, на что способно?

Взяв в левую руку стебелек подорожника, Тед стал мягко приглаживать волоски на правом плече; до локтя руки его были густо-коричневые, а выше – гораздо бледнее, на светлых предплечьях поигрывало солнце. Потом он вскинул руки над грудью, такой белой, словно она принадлежала другому человеку, только под шеей солнце выжгло медное клеймо; расплылся в потаенной довольной улыбке, улыбнись так другой, его бы приняли за ребенка или сумасшедшего, но эта улыбка контрастировала со всем обликом фермера – словно тигр замурлыкал – и лишь подчеркивала его достоинства.

Наверное, неудобно шпионить за ним, подумал я, но шевельнуться не мог – сразу бы себя выдал; вообще его лучше не тревожить – тут недолго и до беды.

На воде все это время было тихо, как вдруг раздался крик:

– Ой, мои волосы! Мои волосы! Распустились и все намокли! Теперь не высохнут! Как теперь быть? Как быть? Я выхожу!

Фермер вскочил на ноги. Не дожидаясь, когда тело просохнет, он натянул через голову рубашку, прямо на влажные трусы напялил вельветовые штаны; быстро сунул ноги в толстые серые носки, а потом и в ботинки. Этот переход из состояния полного покоя к буре движений ошеломил меня. Больше всего неприятностей причинил ему кожаный ремень; застегивая пряжку, он даже выругался. Наконец решительно зашагал через шлюз.

Минуту спустя появилась Мариан. Перед собой она держала свои волосы, свернутые в кольцо. Оно извивалось двумя линиями, которые я очень хорошо знал – такое кольцо было у зодиакальной Девы. Мариан сразу меня увидела; она смеялась, хотя и была слегка расстроена.

– О Лео, – воскликнула она, – ты прямо пай-мальчик, так и охота бросить тебя в реку. – В моих глазах, наверное, мелькнула тревога, потому что она тут же добавила: – Ладно, не буду. Просто ты до противного сухой, а мне Бог знает сколько сохнуть. – Она огляделась и спросила: – Этот человек ушел?

– Да, – кивнул я. Как приятно отвечать на ее вопросы! – Только его и видели. Его зовут Тед Берджес, он фермер, – решил сообщить я. – Вы с ним знакомы?

– Кажется, встречались, – ответила Мариан. – Точно не помню. Зато ты здесь, а это уже что-то.

Я не совсем ее понял, но слова прозвучали как комплимент. Мариан пошла к сараю. Скоро на берег вылезли остальные; Маркус стал рассказывать, какая это красотища. Я даже позавидовал: его мокрый купальный костюм словно стал вдвое меньше, а мой сухой был символом провала. Девушек пришлось ждать довольно долго. Наконец появилась Мариан, кольцо из волос она держала подальше от себя.

– Ой, они никогда не высохнут, – посетовала она. – И на платье с них капает!

Было чудно видеть Мариан беспомощной, в отчаянии, да еще из-за такого пустяка, как влажные волосы – ведь она ко всему относилась с такой легкостью! Все-таки женщины – странные создания. И вдруг мне пришла в голову замечательная мысль. Я взвился от радости:

– Возьмите мой купальный костюм, – предложил я. – Он совсем сухой. Оберните его вокруг шеи, чтобы свешивался вдоль спины, и положите на него волосы, они постепенно высохнут, а платье не намокнет.

Я перевел дух; кажется, это была самая длинная речь в моей жизни, и я дрожал от страха – вдруг Мариан откажется? От детских советов взрослые отмахиваются часто. С мольбой в глазах я поднял перед собой костюм – неужели она не видит, как удачна моя выдумка?

– Может, ты и прав, – с сомнением произнесла она. – Булавка у кого– нибудь есть?

Появилась булавка; костюм набросили ей на шею; меня стали поздравлять – сообразительный!

– А теперь разложи сверху мои волосы, – попросила меня Мариан. – Только смотри не тяни. О-ой!

Я в страхе убрал руку – неужели я сделал ей больно? Я едва дотронулся до ее волос, хотя очень хотелось погладить их. Но тут же увидел, что она улыбается, и снова принялся за дело. Кажется, впервые в жизни я делал что-то с истинной любовью.

Обратно мы с ней шли рядом, пересекая длинные предвечерние тени, я умирал от желания быть для нее «чем-то», хотя чем – не имел понятия. Время от времени она спрашивала меня, сохнут ли волосы, я дотрагивался до них, и каждый раз она притворялась, будто ей больно. Она была в каком-то непривычно приподнятом настроении, как, впрочем, и я; мне казалось, что у нашей радости один источник. Мои мысли обволакивали ее, проникали в нее; я был купальным костюмом, на котором покоились ее волосы; ее сохнущими волосами, ветром, который сушил их. Меня охватило огромное чувство успеха – какого? Когда она вернула мою собственность, пропитанную влагой, от которой я ее спас, и позволила еще раз прикоснуться к своим волосам – моими стараниями они сделались сухими, – я едва не задохнулся от счастья.