Текст книги "Пробуждение Рафаэля"

Автор книги: Лесли Форбс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

ЧУДО № 28
ЗАКОПАННЫЙ ОКОРОК

Мута тоже видела пугала. На ноге одного из них она узнала ботинок, который потеряла в тот день, когда в Сан-Рокко появился волк. Мамин ботиночек. Она уткнулась лбом в покрытый паршой ствол дерева, которое больше ничего не давало, кроме кривых толстокожих груш, жёстких, озлобленных, годных только для тушения.

Деревья пугал, священник сказал: «Как упал ты с неба, о Люцифер, сын зари!»[104]104
  Первое пророчество о Вавилоне, Исайя, 14:12. В синодальном переводе Библии для обозначения Люцифера употреблено слово «Денница», одно из значений которого «Падший ангел».


[Закрыть] – и дальше он сказал: «От каждой смерти мне убыток, ибо я – плоть от плоти человечества»[105]105
  Фраза из проповеди Джона Донна, заканчивающаяся словами более известными: «…так что не посылай узнать, по ком звонит колокол; он звонит по тебе».


[Закрыть], и они уничтожили слова, взорвали все слова, и все разбитые судьбы падали обрывками бумаги, как грушевая и яблочная кожура с маминого ножа. Гранаты сыпались ещё долго. Это было здесь? Она помнила виллу, где жила добрая госпожа, которая всегда давала ей еду и одежду. Госпожа пробовала научить Муту говорить, но все слова Муты исчезли на дороге, по которой ушли все остальные. Слова, даже когда им удавалось раскрыть ей рот, заставить её выдохнуть воздух, душу, могли высвободить разрушительную силу, хранившуюся глубоко внутри её, могли убить других. Она видела, как это происходило.

Много позже, когда никто из родных так и не объявился, Мута узнала, что она – всего лишь ещё один камень, вывернутый плугом войны, и в этой безлюдной пустыне не осталось ничего, кроме разбитых чаш и сосудов в форме девичьих тел, которые находили в полях, и священник сказал, что они из времён, когда люди слепо поклонялись ложным богам. Священник сказал, Иисус был сотворён Словом, и Мария понесла от Слова Божия, и Муте было интересно, что это за слово? Месяц за месяцем, год за годом она бродила, ничего вокруг не узнавая, пока только память не стала водить её. Порой она боялась, что лишится даже этого – кроваво-красных деревьев, разбитых слов, – и начинала сомневаться, что родилась и жила здесь. Куда бы она ни пошла, всюду были бомбы и смерть, и подвалы, где прятались голодные люди.

В этом, вспоминала Мута, или в другом подвале, который она обнаружила в те месяцы, что бродила по округе?

Но теперь это был её подвал, её волк. Лишь убедившись, что пришельцы покинули Сан-Рокко, Мута вернулась сюда проверить, что волк оставил ей. Хотя она уже привыкла к таким дарам, как яйцо и сосиски, теперь она часто приходила домой и находила на люке её подвала добычу вроде мёртвой куропатки или наполовину съеденного фазана. Эти непрошеные приношения напомнили Муте о временах, – наверное, вскоре после того, как перестали падать бомбы, – когда она была так измучена и голодна, что готова была уткнуться лицом в землю и уснуть навеки. Она искала на полях картошку и морковь, а однажды извлекла из земли целый копчёный окорок, закопанный крестьянином и потому не найденный немцами, ещё розовый и сочный, с восхитительным белым салом; она забыла о ноже и вгрызлась в него зубами.

Сегодня был кролик, ещё тёплый, шея сломана, но на горле почти нет следов зубов. Результат её взаимообмена с волком, чьи жёлтые глаза внимательно следили за ней из тени колокольни.

ЧУДО № 29
ПОСЛЕДНЯЯ ЗАФИКСИРОВАННАЯ ДАТА, КОГДА ЗАСОХШАЯ КРОВЬ СВЯТОГО ДЖЕННАРО СТАЛА ЖИДКОЙ

Полукруг застеклённых ниш, разделённых тонкими деревянными колоннами, производил впечатление книжных полок в частной библиотеке, разве что переделка ниш там, где некогда располагался ораториум Блаженного Упокоения, теперь используемый под лекционный и театральный зал ISIA, была ещё не закончена и вместо классического карниза красовались черепа, а вместо книг – ссохшиеся трупы. Только центральная мумия была в одежде – белой мантии до пят, тогда как жёлтые складки старой замши, в которую, казалось, были облачены другие мумии, жёсткой и мятой, будто ею полировали множество машин, – это действительно была ссохшаяся кожа, сморщенная от старости. На черепах не было ни единого волоска, ни глаз или мясистой части носа, кроме остатков кожи, ещё видневшихся на нижней челюсти. Ссохшаяся за столетия, она растянула разинутые, безгубые рты почти до исчезнувших ушей, будто в усмешке или гримасе или, может быть, в безмолвном вопле. Сложенные руки мумий, прижатые к выпяченным рёбрам, словно едва сдерживая молчаливый хохот, казалось, свидетельствовали о посмертном чувстве юмора, а один весёлый череп прислонился к сухому плечу другой мумии, изнемогая от смеха. Смерть, эта старая шутка, над которой не устаёшь смеяться…

Донна с Паоло, Фабио и его друзьями сидела на скамье перед бывшим ораториумом. Они были в числе нескольких сотен приглашённых, включавших всех, от епископа до мэра и его друга Франко из бара «Рафаэлло». Ещё сотне человек пришлось стоять позади или тесниться вдоль стен. Для мероприятия, созванного за такой короткий срок, организовано всё было превосходно, предусмотрены были даже подушки на сиденьях и наушники, чтобы слушать синхронный перевод на английский.

– Можно подумать, иностранных дипломатов ждут, – сказал Паоло, поражённый столь тщательными приготовлениями и думая, что всё организовал мэр.

Афишки, привлекавшие внимание к событию, были также исполнены профессионально и напечатаны не только по-итальянски, но и по-английски. По дороге сюда Донна остановилась у одной, и Паоло, придвинувшись к ней поближе, ощутил запах её духов. Тяжёлый, мускусный, совсем не подходящий молодой женщине. В вырезе блузки можно было видеть грудь, приподнимавшую ткань, и краешек кружевного бюстгальтера, и он представил себе, что будет делать, когда они наконец останутся одни, мысленно ведя пальцами по её подбородку вдоль длинной шеи и проскальзывая в вырез.

– «Слёзы Усопших, – читала она с пародийной серьёзностью. – Приглашаем всех на выступление знаменитого итальянского мага Альфредо Барраго, который продемонстрирует, как заставить мёртвых плакать настоящими кровавыми слезами; помогать ему будет выдающийся итальянский исследователь чудес профессор Миланского университета Андреа Серафини. Выступление состоится в бывшем ораториуме церкви Санта-Кьяра, которая гордится своим уникальным собранием трупов, извлечённых из захоронений в начале девятнадцатого века и высохших естественным образом благодаря плесневым грибкам, которые поглотили влагу тел…» Ничего себе, Паоло!

– Должно быть очень… интересно… Не думаешь?

– Чёрт с ней, датой, когда их извлекли!

Она посмотрела с вызовом, заставив его почувствовать себя посмешищем, и остаток пути до Санта-Кьяры они прошли молча. Там они встретили друзей Паоло, ни один из которых, видно было, не обрадовался Донне. Фабио оттащил Паоло в сторонку и прошептал по-итальянски: «Чего притащил её с собой? Она последний человек, за кем тебе стоит увиваться. Я же говорил тебе вчера по телефону, что я видел».

Паоло отмахнулся от приятеля и, взяв Донну за руку, потащил её в массивную резную дверь бывшего ораториума.

– Что там он говорил обо мне? – спросила она.

– Ничего. Просто… да забудь.

Паоло не хотел, чтобы что-нибудь отравляло ему время, когда он с ней. В голове у него было одно – произвести на неё впечатление, очаровать, флиртовать, во что бы то ни стало удержать рядом. Так или иначе ослабить напряжение, возникшее между ними за последние недели. Ему плевать было, что Донна ничего не смыслит в искусстве, Италии, истории, политике, над чем потешались его университетские друзья, потому что он устал от истории, а особенно от итальянской политики. Только позавчера он услышал о скандале, в котором был замешан продовольственный консорциум, на который периодически работал его отец. «Это могло случиться в любой день, – признался отец. – Тебе самому нужно быть готовым. Папа сделал ошибку, послал чек вместо наличных. Не тому человеку».

Первое, чему учил его отец, ещё давным-давно: если хочешь дать взятку, нигде не оставляй подписи. Грязь можно отмыть, от слов – откреститься, они улетят с ветром, как птицы, но carta canta, бумага поёт! Что ж, Паоло нашёл собственный способ заставить «бумагу петь». Когда-нибудь, когда они лучше узнают друг друга, когда он будет уверен в ней, он всё расскажет об этом Донне.

– Кто это? – спросила она, указывая на пожилого человека несколькими рядами впереди, который обернулся и долгим взглядом посмотрел на группу молодых людей.

– Дедушка Фабио.

– Его лицо показалось мне знакомым… Забавно – позапрошлым вечером, в кафе? Я видела его, этого старикана, за соседним с нами столиком. Фабио ни словом с ним не перекинулся.

– Они не разговаривают. Старик – упорствующий фашист.

– Да-а?

Равнодушие, прозвучавшее в её голосе, сказало ему, что для неё «фашист» – не более чем обидное словцо, брошенное в пылу игры или которым награждаешь школьного учителя, наказывающего за то, что ты пишешь в библиотечных книгах. Не отягощённое памятью, не то что в Италии. Он разглядывал её профиль, почти закрытый волной свесившихся волос. Кроме как у девушек с юга, никогда он не видел таких волос, настолько чёрных, что они поглощали свет. Он мысленно внушал ей посмотреть ему в глаза своими глазами той же глубокой черноты, что и волосы, но она упорно не сводила их с фигуры в пышном одеянии, подошедшей к столу перед мумиями.

«Великий Барраго» щеголял в тяжёлой мантии до полу, сверкавшей разноцветными блёстками, наверно скопированной с портрета Сулеймана Великолепного, императора Константинополя и наследника Византии.[106]106
  Сулейман I Кануни (Сулейман Великолепный) – турецкий султан (1494–1566).


[Закрыть]«Маги, волхвы всегда являются с Востока», – думал Паоло. Следом за Барраго вышел невзрачный человечек в синем костюме и белом халате поверх него.

– Профессор Андреа Серафини! – объявил Барраго. – Вместе с ним мы сейчас посмотрим, какие чудеса можно произвести одной лишь ловкостью рук и при помощи таких приборов, как лазеры и голографические установки.

Серафини поднялся на трибуну.

– Лазер, – заговорил он, стоя слишком близко к микрофону, отчего его слова сопровождались фоном и треском, – это свет, усиленный, чтобы испускать когерентное излучение в инфракрасной, видимой и ультрафиолетовой областях электромагнитного спектра.

Потом он сказал:

– Голография – это метод создания трёхмерного изображения, обычно при помощи когерентного излучения лазера, совмещённого с фотопластинками.

Далее он сказал:

– Голограмма возникает под воздействием луча лазера, который разделяется и формирует на фотопластинке интерференционные образы.

«С равным успехом он мог бы сказать: „Абракадабра! Алаказам!"» – подумал Паоло, глядя на восторженные лица вокруг. Большинство собравшихся ожидали увидеть настоящее чудо.

Вместо волшебной палочки у Барраго был длинный факел, который он направил на одетую мумию в центральной нише, размахивая им как хормейстер, управляющий хором мертвецов.

– Преподобный Лоренцо Пеккато, изобретатель некрополя.

Электрический свет в люстрах над головой потускнел, и Донна затаила дыхание в предвкушении чего-то необычного. Несмотря на прохладный приём Фабио и его друзей, она получала удовольствие от происходящего. Она чувствовала малейшее движение бедра Паоло, прикосновение его плеча, когда женщина рядом с ней потеснила её, чувствовала, как его золотые часы свободно болтались на его тонком смуглом запястье.

На сцене ничего не происходило. В похожем на пещеру побелённом помещении ораториума царила полная, мёртвая тишина, которую, казалось, можно потрогать. Потом мерцающий призрак или душа преподобного Пеккато отделилась от его мощей и на краткий миг подняла прозрачные руки в жесте благословения.

Женщина в первом ряду с воплем вскочила на ноги и тут же свалилась в глубоком обмороке. Призрачный преподобный повёл туманной рукой в сторону мумии – как считалось, молодой дамы, умершей во время кесарева сечения. Секунду спустя её пустые глазницы наполнились кроваво-красными слезами.

Церковь взорвалась криками женщин, руганью мужчин, рукоплесканиями, изумлёнными восклицаниями, яростными и столь же восхищёнными голосами. Бурный спор разгорелся из-за того, считать ли это шоу (или попрание святынь) очень передовым (или немыслимо кощунственным). Двое членов братства Блаженного Упокоения, которые раньше управлялись в ораториуме, горько жаловались соседям. Они считали, что нужно прекратить спектакль, пока не стало поздно. Кое-кто предположил, что всё уже «зашло слишком далеко».

Паоло, который прекрасно понял, каким образом с помощью лазера и голограммы устроили фокус с призраком преподобного и слезами мумии, размышлял, чей призрак стоило бы вызвать: Рафаэля, чтобы он направлял их реставрационные работы? Или саму «Муту», чтобы она намекнула на происхождение её скрытого шрама, – и воспользоваться случаем для выяснения истины и для примирения.

Серафини вышел вперёд и снял покрывало с находившихся на столе пробирок, циркуля и бунзеновской горелки.

– Мэр Урбино попросил меня дать научное объяснение разнообразных так называемых «чудес», происшедших недавно, – начал он, потом помолчал, выжидая, пока публика утихнет. – Чудес, наподобие случившегося с затвердевшей кровью, которая на прошлой неделе в Урбании вновь стала жидкой, и вашего собственного «чуда» с картиной Рафаэля.

Его тонкий гнусавый голос в сочетании с ироническими кавычками, которые он всякий раз употреблял, произнося слово «чудо», создавали впечатление, будто он негодует на какую-то мелкую неприятность: муху в супе, растянувшийся мешковатый кардиган, ещё больше уродующий его и без того плохо скроенный пиджак.

– Эти чудеса имеют долгую традицию – наподобие возвращения крови текучести, случающегося всякий август в церкви Амазено под Неаполем, на празднество Сан-Дженнаро.

Он жестом указал на подставку с пробирками, наполовину заполненными застывшим составом разнообразных оттенков коричневого: от желтоватого и оранжеватого до ржавого, не слишком отличавшегося цветом от густой шерсти, настойчиво лезшей из-под манжет его рубашки и кустившейся на пальцах чуть не до самых ногтей. Деревянные, нескладные движения профессора и мохнатые руки, непропорционально крупные для его тела, напомнили Донне о музее, который она посетила в Англии; там чучела животных были обряжены в человеческую одежду и изображали разные сценки. С интересом разглядывая выразительный конопатый и подрагивавший нос Серафини, она решила, что из него получилось бы чучело ищейки, но потом смягчилась, видя, с какой тоской он глядит на публику, не ожидая, что его поймут.

– Вы были свидетелями того, как Альфредо Барраго применял наиновейшие технологии, – провыл Серафини несколько осуждающим тоном. – Но я в своих экспериментах намерен прибегнуть к методам, которыми пользовались средневековые плуты, добиваясь простейшего, но эффектного перехода вещества из одного состояния в другое.

– Какой такой переход, о чем он? – шёпотом спросила Донна Паоло.

– Переход из одного состояния в другое означает изменение вещества: твёрдого в жидкое или жидкого в газообразное, – ответил он. – Или живой материи в неживую, а затем обратно в живую… что, разумеется, невозможно.

Донна ближе наклонилась к нему и прошептала:

– Ты знаешь все эти штуки, да? Ты сам этим занимаешься?

– Что? – Их глаза и губы были совсем рядом, и восхищение в её голосе отвлекло его от главного, о чем он думал в этот миг. – Ну… это интересует меня… но пока он не сказал ничего такого, чего бы мы – я – уже не знали. – Он почувствовал, как Фабио стиснул ему руку.

– Как ты умудрился столько узнать об этом? – спросила Донна.

Он не обращал внимания на Фабио.

– В университете я несколько лет изучал химию, но недостаточно, чтобы соответствовать требованиям Серафини.

Каждый раз, когда она двигала головой, Паоло ловил запах её духов и промельк шеи сквозь завесу волос. Это напоминало ему белую полоску женских бёдер над чулками.

– Твой старик хотел, чтобы ты стал учёным?

– Папа? Никогда! Он надеялся, что я займусь семейным керамическим бизнесом, разработаю водонепроницаемую глазурь для его простых пепельниц и нарядных кувшинов для оливкового масла. Этим или…

– Basta, Паоло!

Остановленный резким восклицанием, Паоло вновь устремил взгляд на сцену, и Донна поймала себя на том, что любуется его профилем, стройной фигурой, крупным носом, белыми зубами, которые неплохо бы выпрямить. Какое отличие от нечеловечески ровных, стоматологически безупречных зубов на американском телевидении, к чему она привыкла! Опять же, он не так прост, как казался, – хранил в тайне своё посещение цирка, и она была уверена, что они с его приятелем Фабио что-то замышляют… не это ли делает Паоло более или менее интересным? Она с трудом вновь сосредоточилась на профессоре Серафини. Едва видимый за стеклянными кишками и пузырями, мензурками и микроскопами, он занимался тем, что с апломбом повара-любителя на телеэкране нагревал воду в большом сосуде.

– Моё недоверие к чудесам началось с этих заявлений о кровотечении святого, всегда происходившем в самые жаркие месяцы, – сказал он, поднимая вверх склянку с веществом желтовато-коричневого цвета. – В этом запечатанном сосуде находится свернувшаяся кровь святого, которая вдруг стала жидкой на прошлой неделе в Урбании. Братство, ответственное за подобное утверждение, любезно позволило принести её сюда, запретив, впрочем, снимать печать! Теперь я хочу, чтобы вы представили себе, что сейчас стоит жаркий августовский день, когда температура внутри помещения поднялась выше тридцати градусов по стоградусной шкале… Итак, я нагрел воду до тридцати градусов. Смотрите, что происходит с этой, обычно твёрдой, субстанцией.

Поместив сосуд в горячую воду на несколько секунд, он высоко поднял его, чтобы все увидели, как субстанция стала жидкой и ярко-красной.

– Che spettacolo![107]107
  Что за спектакль! (ит.).


[Закрыть] – пробормотал Паоло. – Обрати внимание, Донна, когда они видят правду, она им не нравится.

– А теперь я погружаю сосуд в охлаждённую воду, – сказал Серафини, – и подождём, пока его содержимое не загустеет, прежде чем перенести его снова в горячую. Содержимое опять застывает, затем становится жидким и красным. Во многих мощах нет ничего чудесного, кроме этого – тиксотропии, способности определённых гелей становиться жидкими при вибрации. Но чтобы это доказать, пришлось бы подвергнуть анализу содержимое сосуда, взяв его крохотный образец…

– Так давай сделай это! – крикнул мужчина из зала. – Если ты так уверен в себе!

Профессор в смятении провёл обеими руками по волосам, отчего его оранжевая шевелюра стала дыбом, как щупальца некоторых морских существ, и обменялся растерянным взглядом с Барраго.

– Братство, которое управляет часовней в Урбании, не дало разрешения на это, – ответил Серафини.

– Обманщик! Мошенник! – кричал мужчина. – Ты ничего не можешь доказать!

– Такое множество потенциальных чудес! – сказал Паоло, качая головой. – Тут нужна Шарлотта, чтобы подсказать, как правильно выразиться по-английски… Есть выражение: «туча ворон», да? Так что скопище чудес можно назвать… хором чудес? Может, епитимьёй?

Серафини поднял вверх облатку. С воздетыми руками и ореолом вздыбившихся рыжих волос, плывущих над белым халатом, он походил на проповедника. И его голос звучал грозно, истово:

– Наука может объяснить большинство чудес, связанных с кровью. Начнём с «чуда» Больсенской обедни, прославленного фреской Рафаэля!

Он кратко описал обстоятельства, при которых в Больсене в 1263 году на просфоре и покрове причастия проступила кровь.[108]108
  Речь идёт об известном в истории чуде, происшедшем во время обедни, когда священник, сомневавшийся в догмате пресуществления хлеба и вина причастия в тело и кровь Христа, освящал просфору у алтаря в крипте храма Святой Кристины и на ней проступили капли крови. В память об этом событии Рафаэль написал фреску в Ватикане «Чудо в Больсене».


[Закрыть]

– С тех пор произошло множество подобных «чудес» – все с кровью, появлявшейся на пище, содержавшей крахмал, однако когда эту «чудотворную» пищу подвергали анализу на гемоглобин, результат всегда был отрицательным! Мы никогда не сомневались в том, что ответ тут может быть только один: всё дело в бактерии Serratia marcescens, которая может порождать тёмно-красные пятна на крахмалистых продуктах…

Уверенный мужской голос из первого ряда перебил его:

– Вы полагаете, что чудеса, совершающиеся со времён Средневековья, есть результат подобных изощрённых фокусов?

– Нет, нет! Те, вероятно, были устроены куда более грубо. В состоянии повышенной возбудимости люди видят то, что хотят видеть… или то, в чем их убеждают.

– Разделяете ли вы сами подобные огульные утверждения, профессор? – не отступал голос.

– Я разделяю мнения свидетелей, которые показали перед богословским комитетом, что лично видели кровавые слёзы, которыми плакала Мадонна в Чивитавеккье, монсеньор! Но я сам изучал фотографии плачущей Мадонны и могу сказать вам: кровавые пятна не меняли формы, что бы там ни показывали свидетели!

– То есть вы убеждены, что некий фанатичный аббат совершил подлог с целью одурачить народные массы?

– Если Церкви нечего бояться, монсеньор Сегвита, – ответил Серафини, – то почему Ватиканский комитет допускает к исследованию подобных чудес лишь богословов, но никогда химиков, врачей или опытных учёных?

– Но я сам опытный учёный, профессор, как вам прекрасно известно.

– Вы – враг всех добрых католиков, Серафини! – закричала какая-то женщина.

– Я родился в католической семье и учился в католической школе, синьора. – Вернувшись к своей обычной иронии, последнему средству защиты от мира, в котором люди больше верят в футбол и кинозвёзд, чем в откровения науки, он добавил: – Католицизма не избежать, как не избежать иудаизма. Религия – это форма фамильного проклятия, торжество невежества и женоненавистничества!

– Люди должны верить во что-то! – крикнула она в ответ.

Подвижный, словно хобот, нос Серафини возбуждённо дёрнулся несколько раз, как бы ловя в воздухе эту идею, чтобы устроить ей встряску.

– Если ваша вера не выдерживает слова правды, – сказал он, – в таком случае, вам, видимо, необходима новая вера! Что нам дало сорокапятилетнее правление Христианско-демократической партии? Систему взяточничества и коррупции, где даже Ватикан связан с мафией!

Публика вновь завопила, но, прежде чем Серафини успел плеснуть ещё масла в огонь им же вызванной ярости, в зале вспыхнул свет и пожилой мужчина, явно ответственный за порядок, встал и объявил, что на сём выступление гостей закончилось.

Публика потянулась к выходу. Донна заметила Джеймса, жестами созывавшего съёмочную группу. «Паоло, мне надо…» Паоло разговаривал с Фабио. Она стала протискиваться мимо широкобёдрой женщины, лениво шагавшей перед ней. Паоло поймал её за руку, но Донна, ослепительно улыбнувшись ему, высвободилась и окликнула кого-то позади него.

– У твоей девчонки есть дела поважнее, – сказал Фабио. – И у нас тоже.

– Это её работа, – сердито сказал Паоло.

Они не торопясь вышли на улицу. Донна в тридцати футах от них разговаривала с Джеймсом, стоя вплотную к нему и при всякой возможности дотрагиваясь до него. Паоло отвернулся, чтобы не видеть этого, и встретил внимательный взгляд Фабио.

– Уж не собрался ли признаться красотке во всех своих грехах, Паоло?

– Я видел в зале твоего дорогого деда-фашиста, – сказал в ответ Паоло. – Похоже, он очень дружен с епископом Сегвитой.

– Да, старые друзья: оба верят в сохранение статус-кво.

– Послушай, Донна, сейчас у меня нет на это времени! – Джеймс старался увернуться от её руки и смотрел на оператора.

– Но я могу сделать этот сюжет, Джеймс! Просто скажи, как ты хочешь, чтобы я его сделала.

– Я тебе говорил, Донна, ведущий должен здесь говорить с ходу, без подготовки. – Он крикнул оператору: – Начинай снимать, как только Серафини окажется в объективе!

– Как насчёт Сан-Рокко, помнишь, я тебе рассказывала?

– Поговори с Джилли, она будет замещать меня.

Он повернулся к Донне спиной, а один из его группы поднял доску с названием кадра, заставив её отступить назад. Она обернулась, ища Паоло, но тот исчез. Зажатая толпой, она смотрела на приближающегося монсеньора Сегвиту. За ним спешил Серафини, как терьер, безуспешно пытающийся тяпнуть длинноногую борзую.

– Спрошу вас, монсеньор Сегвита, – тявкал он, – как Эразм Роттердамский спросил римлян, когда Папой был Юлий Второй: какие бедствия грозят, если верховные понтифики, наместники Христа, попытаются подражать Его жизни, полной бедности и тягот?

Его рослый оппонент продолжал шагать, не удостаивая профессора ответом.

– А я вам прокомментирую Эразма, – цапнул учёный. – Он сказал, что, если Ватикан попробует это сделать, тысячи писак, подхалимов и подлецов лишатся работы! Вот подлинный человек Возрождения, человек, которого следовало бы превозносить здесь, – а не слугу подлецов и пап, каким был Рафаэль!

Журналисты засыпали Серафини вопросами: что он намерен предпринять, подозревает ли он кого-то?

– Я намерен разобраться до конца с этим «чудом» и с женщиной, ответственной за происшедшее! – ответил он. – И найти людей, которые толкнули её на это!

– Куда вы теперь направитесь, профессор? – спросил Джеймс. – Обратно в Милан?

– На это Рим может не надеяться, синьор! Может не надеяться! Я направляюсь воскрешать мёртвых! Вот куда я направляюсь: воскрешать мёртвых!