Текст книги "Суворов и Кутузов (сборник)"
Автор книги: Леонтий Раковский
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 90 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]
Дядюшка не очень хотел образумливаться, – жил в столице третью неделю, а все держал себя наперекор царю. Каждый шаг Суворова был вызовом царю, издевательством над новыми воинскими порядками Павла I.
Павел неоднократно приглашал Суворова к себе на обед и вахтпарады, и всякий раз не обходилось без того, чтобы Суворов не «чудил».
Когда после первого памятного вахтпарада Суворов, приглашенный на обед к царю, входил во дворец, караульный офицер, увидев его, вскочил и закричал: «Вон!»
(Это были новые командные слова, обозначавшие: в ружье! Караульный офицер вызывал караул для приветствования входившего.)
Суворов повернулся и побежал вон из дворца. Он прошел всю площадь до гостиницы Демута и снова вернулся к Зимнему.
Повторилось опять то же самое.
Суворов уехал домой.
Царь прислал Горчакова узнать, что случилось, почему Суворов не приехал к обеду (хотя все во дворце в мгновение ока узнали об этой выходке). Александр Васильевич сказал, что он-де приезжал, но его выгнали вон.
В другой раз, когда Александр Васильевич уезжал из Зимнего, ему подали царскую карету. Суворов был одет по уставу: шпага висела, как полагается, сзади, между фалдами мундира, наискосок.
Суворов шагнул в карету, не поправляя шпаги. Шпага, разумеется, зацепилась за дверцу кареты, не позволяя шагнуть дальше. Суворов попятился назад, обошел карету и попытался влезть в противоположную дверцу. Шпага и там задержала его.
Тогда Александр Васильевич соскочил с подножки и пошел пешком.
Карета следовала за ним сзади.
Так же вызывающе продолжал держать себя Суворов и на вахтпараде. Он делал вид, что не может справиться с плоской шляпой: снимая ее, хватался то одной, то другой рукой за поля, и все мимо. Кончалось тем, что шляпа падала у него с головы.
Когда взводы проходили мимо Павла церемониальным маршем, Суворов суетился, пробегая между шеренгами, что считалось совершенно недопустимым, и все что-то шептал про себя и крестился.
– Что вы шепчете, граф? – спросил его выведенный из терпения Павел.
– Читаю молитву «Да будет воля твоя!».
Павел замучил своего флигель-адъютанта Горчакова вечными вопросами: почему Суворов делает то, почему сказал это?
Андрюша показывал вид, будто отправляется к Суворову за разъяснениями. Не доезжая до Крюкова канала, он возвращался во дворец с готовым ответом: Андрюша сам придумывал его. Дядюшка никогда не сказал бы того, что от его имени говорил племянник.
Такое ложное положение было нестерпимо всем троим – Суворову, Павлу, Горчакову.
Суворов никак не уступал. Он все ждал, что государь поймет нелепость и никчемность своих военных нововведений и отменит их.
Но царь стоял на своем.
Суворов увидел, что его насмешки над устаревшим, отжившим прусским уставом, над нелепым обмундированием и снаряжением не достигают цели.
Дальнейшее пребывание его в Петербурге не имело никакого смысла. Он решил вернуться в Кончанское и попросил у Павла разрешения уехать восвояси, жалуясь на здоровье и старость.
Император с неудовольствием отпустил его.
Пока Александр Васильевич отдыхал после обеда, солнце обошло светелку и глянуло в два окна, выходившие на запад.
Он проснулся.
Хорошо отдохнул. Хорошо в светелке на Дубихе: тишина.
Вернувшись из Петербурга, Суворов ранней весной, чуть стаял снег, построил на высокой горе Дубихе светелку. Жить в душной, тесной избе надоело.
Светелка небольшая: комната (в ней кухня) внизу, вторая комната наверху. Вокруг них, вокруг всего домика открытая галерея. Сверху, с галереи второго этажа, – чудесный вид. Сквозь просветы в деревьях далеко видно окрест – и, главное, видна дорога в Боровичи, откуда должно же когда-нибудь прийти окончательное избавление от опалы.
В светелке при нем ночует попеременно кто-либо один из троих: Прошка, Наум или Мишка. Большею частью оставляли пожилого фельдшера. Прошка уходил к жене, которая жила в Кончанском, Мишка-повар – человек молодой, холостой, чего же его связывать. После ужина Мишка получал разрешение идти, куда он хочет на весь вечер и ночь, лишь бы явился кипятить утренний чай.
Вот и сейчас в светелке никого, все разбрелись. Наум собирает лекарственные травы, Мишка пошел по грибы для Александра Васильевича, а Прошка точит лясы на селе у старосты или дьячка Калистрата.
Суворов поднялся с постели, надел туфли и подошел к круглому столу, который занимал большую часть комнаты. На столе лежали недавно полученные газеты, письма, бумаги.
Французы замышляют высадку в Англии.
Репетиция трагикомической военной драмы, которая никогда не будет разыграна!
Надобно написать Димитрию Ивановичу, ответить на всякие гнусные наговоры, которые продолжают плести в Петербурге его враги.
После поездки к царю положение Суворова в Кончанском несколько улучшилось: стало чуточку вольготнее. Суворову уже не мешали чаще ездить к соседям-помещикам, не препятствовали кое-кому из них приезжать к Александру Васильевичу на праздники к обеду, посидеть, потолковать, выпить и закусить чем Бог послал.
И вот в Петербурге готова сплетня:
– Суворова солдаты, дворяне любят, Суворов весело живет, много ездит и прочее.
Подозрительному, мнительному Павлу I это не может понравиться. Надо все объяснить.
Суворов придвинул тушь, бумагу и написал:
«Меня желают» – я Цинциннат; [94]94
Цинциннат – римский патриций, консул, диктатор. Согласно преданию, Цинциннат был образцом скромности, доблести и верности гражданскому долгу.
[Закрыть]«солдаты меня любят» – я их люблю;
«дворяне меня любят» – я их люблю и морально безгрешен;
«весело живу» – весело жил, весело умру, весел родился, не мизантроп;
«много ездят» – в торжественные дни препровождаем весело императорские праздники и даже до полуночи, иначе счел бы я за преступление: итак глас бездушных крамольников предавать насмешеству. Редко мой выезд, прочие многие дни я, как Цинциннат, препровождаю в глубоком уединении».
Сделал приписку для Аркадия:
Аркаше уже четырнадцать лет. Он жил у сестры Наташи, но теперь Зубовы должны уехать в Москву, и Суворов определил сына к Хвостову.
Приписал еще:
«Аристотель его – Вы, Наташа воспитана Вами, он ей наследник».
Павел все-таки оказывает милости Суворову, задабривает его: Аркаше дал звание камергера. Хвостов уже генерал, а племянники Горчаковы повышены в чине: Андрей – полковник, а Алеша (старший) – генерал-майор.
Окончив писать, Александр Васильевич выглянул в окно, из которого был виден строящийся барский дом (к осени будет готов) и сад. Там стучат топоры, визжат пилы. В саду мелькает белая рубаха садовника Игната.
Пойти посмотреть, как они там, полюбоваться на пчел – Александр Васильевич завел две колоды пчел.
Вообще он летом жил в Кончанском веселее, нежели зимой.
Крестьяне наперебой приглашали барина на свадьбы, крестины. Молодые бабенки приносили к нему новорожденных ребят: Александр Васильевич непременно дарил каждому младенцу рубль «на зубок».
Кончанские ребятишки души не чаяли в барине, не боялись его, бежали за ним следом. Так, окруженный ими, он ходил на поля смотреть, как колосится рожь, бродил по лесу за грибами и ягодами.
Но как ни жилось Суворову у себя в поместье беспечно, а все-таки был он в опале, жил как отшельник. Жил вдалеке от армии. Ему было скучно без своих чудо-богатырей, без ученья в поле, без барабана по утрам и вечерней зори.
Неужто и век так докончить бесславно, помещиком, байбаком?
Душа рвалась к боевым подвигам.
Александр Васильевич взял с подоконника подзорную трубу – нет-нет да все взглядывал на боровичскую дорогу: не пылит ли она, не скачет ли фельдъегерь?
Он поднес трубу к глазам, и от волнения задрожали руки: по дороге к Кончанскому скакала тройка.
Александр Васильевич бросил трубу на постель, в три прыжка пробежал узкую лестницу и зашагал к селу с горы:
«Не ошибся, кто-то скачет. Тройка? Кто бы это?»
Он входил в Кончанское, а уже по селу неслись колокольцы тройки.
У крайней избы Мирона, посредине улицы, ребятишки играли в бабки. Ленька, шустрый, курносый, собирался ударить.
– Леня, дай-ка я! – крикнул Александр Васильевич.
Тройка уже была в пятидесяти шагах. Ленька охотно передал бабку.
Александр Васильевич стал на его место и, прицелившись, метко ударил.
– Вот так ловко!
– Ленька, тебе так не ударить! – загудели ребята.
– Ваше сиятельство, вы что же это, в бабки играете? – спросил чей-то знакомый голос.
Суворов оглянулся. Из коляски смотрел на него боровичский городничий Вындомский.
«Э, Федот, да не тот!» – разочарованно подумал Суворов.
Он вспыхнул и опять не сдержался:
– Да, Александр Львович, в бабки. Нонче столько в России фельдмаршалов развелось, что только в бабки и остается играть! – и быстро побежал от надоевшего городничего, приехавшего проверить, как ведет себя опальный фельдмаршал.
Суворов лежал на полке, наслаждался: Мишка парил его.
– Еще, еще! Вот так! Чудесно! – приговаривал он.
Летом купался, а зимой, кроме ежедневных обливаний холодной водой, каждую субботу обязательно ходил в баню. Любил попариться, а потом посидеть, попить кваску.
С осени Александр Васильевич жил в своем новом барском доме, в Кончанском. В нем – не в причтовой избенке.
Вкусно пахнет свежими бревнами, чисто, светло и просторно. Одну комнату Александр Васильевич, как бывало в Ундоле и Херсоне, отвел для птиц. Ребятишки наловили синиц, щеглят, снегирей, а заодно и вора-воробья. Держал их всю зиму до святой, а там выпускал на волю. Так собирался сделать и в этом году. В «птичьей» комнате в кадках поставили молоденьких елочек, березок, сосенок, смотрели, чтобы они прижились. В кормушки для птиц насыпали корму, в корытца наливали воду.
«Птичью комнату» Александр Васильевич очень любил. Он подолгу сиживал в ней, смотрел на птиц, подсвистывал им. В ней же и обедал.
Вот и теперь с приятностью подумалось:
«Еще разик, и хватит! Окачусь – и домой. В «птичьей» посижу, грушевого кваску выпью…»
И так неожиданно все перевернулось.
– Ляксандра Васильич, к вам там приехали, – влез в «жаркую» Прохор.
– Ну, кто еще там? – недовольно глянул с полка Суворов. – Откуда?
– Из Петербургу.
Ослышался, что ли?
– Кто?
– Из Петербургу, говорю! – повторил Прошка. – Стоит тута, за дверью, ждет!
И Прошка вышел.
«Что за притча? Опять зовет? Зачем? Не поеду!»
Было досадно, но и любопытно все-таки.
Слез с полка. Раскрыл настежь дверь.
В облаках пара, вырвавшегося из «жаркой» в «мыльную», стоял в шинели, треуголке – во всей форме – молодой незнакомый офицер. Он держал пакет.
– Ты к кому, братец?
– К его высокопревосходительству генерал-фельдмаршалу…
– Фельдмаршал – при армии, а не в деревне, – перебил Суворов и уже повернулся назад, к полку, но фельдъегерь прибавил:
– Рескрипт его величества… Назначение…
Суворов круто обернулся. «Неужели? Не может быть!»
– Куда назначение? – спросил он.
– К армии, ваше сиятельство, – твердо, по-солдатски отчеканил фельдъегерь.
Суворов кинулся через порог и, весь мокрый, в березовых листочках, приставших кое-где к телу, обнял удивленного офицера:
– Спасибо! Вот удружил, помилуй Бог!
Через минуту, тут же, в «мыльной», едва прикрывшись простыней, Суворов при свече прочел императорский рескрипт:
«Теперь нам не время рассчитываться: виноватого Бог простит. Римский император требует Вас в начальники своей армии и поручает Вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на сие согласиться, а Ваше – спасти их. Поспешите проездом сюда и не отнимайте у славы Вашей времени, а у меня удовольствия Вас видеть. Пребываю Вам доброжелательный
Павел».
– Прошка, беги к старосте. Приготовить лошадей и двести пятьдесят рублей. В долг. Скажи – отдам! А ты, Мишенька, лети к отцу Иоанну. Пусть откроют храм. Идем петь благодарственный молебен. И, не медля, в путь!
…К ночи из Кончанского выехали две тройки. Впереди скакал посланный в качестве фельдъегеря флигель-адъютант Толбухин, сзади фельдмаршал граф Суворов-Рымникский. Прощаясь с Кончанским, Суворов велел Катюше, жене Прохора, которая оставалась в барском доме за хозяйку:
– Птичек выпустить на святой. Все разлетимся в разные стороны!
А дьячку Калистрату, с которым Александр Васильевич пел на клиросе, он весело сказал:
– Пел басом, а теперь еду петь Марсом!
Глава шестаяВ Италию
Победа предшествует Вам всеместно, и слава сооружает из самой Италии памятник вечный подвигам вашим.
Из рескрипта Павла I Суворову
На этот раз императору Павлу не пришлось долго ждать Суворова: он прискакал немедленно, на ямских.
Вообще теперь Суворов держал себя не так, как в прежний приезд. Из этой глухой, упорной, двухлетней борьбы с царем Суворов все-таки выходил победителем.
Не желая соглашаться с павловскими нововведениями в армии, Суворов сам ушел из нее. Павел сделал вид, что уволил Суворова раньше, нежели получил его просьбу об увольнении.
Затем Павел вызвал Суворова в столицу, попытался сломить его упорство, сделать так, чтобы Суворов сам опять попросился на службу. Но и это не удалось царю.
Теперь же Павел сдался – выхода другого не было: он возвращал Суворова на службу в чине фельдмаршала сам и, кроме того, поручал Суворову столь ответственное и почетное дело – командовать соединенной русско-австрийской армией против французов.
О таком назначении Суворов только и мечтал.
В главном его желания и желания Павла сошлись (Павел был тоже доволен и горд, что Австрия, Англия – вся Европа – попросили его назначить главнокомандующим союзными войсками «знаменитого мужеством и подвигами» Суворова, обратились за помощью к русским). Ломать же копья из-за мелочей Суворову было не к чему. Он сквозь пальцы смотрел на павловскую экзерцицию, не придирался уже ни к ненужным эспонтонам, ни к уродливым буклям. Суворов отлично знал, что под этой нелепой треуголкой, в этом неудобном, тесном чужеземном мундире был русский человек, любящий свою родину, беззаветно храбрый и стойкий.
И на первом же вахтпараде показал, что при желании легко сможет справиться с павловскими нововведениями: треуголка уже не падала с головы и шпага не мешала.
Павел показывал Суворову ученье батальона Преображенского полка. Батальон делал все четко и чисто. Павел сиял.
– Как вы находите, Александр Васильевич? – обернулся он к фельдмаршалу.
– Прекрасно, ваше величество! Да вот только… тихо вперед подаются!..
– Скомандуйте по-своему, Александр Васильевич! – любезно предложил Павел. – Слушать команду генерал-фельдмаршала!
Суворов быстро прошел по фронту, зорко глядя своими живыми голубыми глазами.
Солдат, офицер – молодец к молодцу. Павловская муштра не могла изменить русского человека. С такими можно на француза, на любого врага!
Радостно сказал:
– Есть еще мои старые товарищи!
Зычно скомандовал:
– Ружья наперевес! В штыки! Ура!
И побежал вперед, к Адмиралтейству, которое было обнесено рвами и палисадами.
Батальон с громким «ура» кинулся за Суворовым. Преображенцы вмиг добежали до адмиралтейских рвов, через палисады взобрались на бастион и подняли туда Суворова.
Суворов стоял, держа в руке развевающееся знамя. Махал императору шляпой.
Дворцовая площадь давно не слыхала такого радостного боевого клича, не видала такого вдохновенного порыва войск. В мертвящую тоску прусского вахтпарада ворвалась жизнь.
Павел был ошеломлен. В другое время он принял бы такую сцену с неудовольствием – все это напоминало ему победы «екатерининских орлов», – но сейчас он сам ждал от своей армии побед.
В этот приезд не только Суворов держал себя по-иному, – переменились и Павел, и его двор. Император был милостив к фельдмаршалу, отличал его – он возложил на Суворова Мальтийский крест. И весь павловский двор, точно по команде, круто изменил свое отношение к Суворову. За ним ходили толпами, заискивали у него, льстили ему, чего совершенно не переносил Александр Васильевич.
Долго задерживаться в Петербурге Суворов не думал. Устроив в течение двух недель все дела, он в конце февраля 1799 года выехал к армии.
Во время прощальной аудиенции у Павла Суворов попросил разрешения дать штаб-офицерам по-прежнему лошадей, так как, будучи пешим, штаб-офицер не может видеть своих солдат, а те не видят командира. Осторожно намекнул Павлу на то, что на войне трудно будет уследить за тем, чтобы у солдат были в порядке букли и прочее.
– Веди войну как умеешь! – сдался Павел.
Здесь у Суворова руки были развязаны. Оставалось договориться с австрийским императором Францем.
Суворов и держал путь к нему в Вену.
Езда была из рук вон плоха. Зима выдалась снежная. Февральские вьюги намели сугробы, занесли дорогу. Экипаж подвигался очень медленно.
За Вильно Суворов не выдержал, бросил экипаж и пересел в почтовые сани, – так получалось быстрее.
Вечером 14 марта Суворов приехал в Вену. Он остановился в доме русского посланника графа Андрея Кирилловича Разумовского.
На следующий день его принял император Франц.
Австрийцы встречали русского фельдмаршала с большим почетом. Куда бы ни поехал Суворов – во дворец или к старому приятелю принцу Кобургскому, – всюду его ждали толпы народа, которые приветствовали его криками: «Виват Суворов!» Министры и другие высокопоставленные лица наперебой приглашали его на обед, но Суворов отказывался под благовидным предлогом – был Великий пост.
В один из дней император Франц поехал в Шенбрунн встречать русский корпус генерала Розенберга, шедший в Италию. Вена опустела, все повалили в Шенбрунн.
Суворов не был приглашен встречать войска, но поехал в карете посмотреть своих на марше.
Император Франц, увидев Суворова, прислал ему верховую лошадь, приглашая вместе с ним делать смотр. Суворов сел на лошадь и подъехал к Францу. Они стояли так, рядом, пропуская мимо себя полки.
Венцы теснились к дороге, лезли на заборы и деревья – с интересом смотрели на проходившие русские полки и на их необычайного фельдмаршала.
Русские воины, запыленные и загорелые, в своих темных, зеленых и далеко не новых мундирах были вовсе не парадны, но шли бодро, с веселыми песнями. Эти удалые, с посвистом, с гиканьем, песни поражали австрийцев: их войска мало и плохо пели.
А русский старичок фельдмаршал поражал их еще больше: он годился императору в дедушки, а был живее, энергичнее их молодого меланхоличного Франца.
Впрочем, приезд Суворова подбодрил и Франца, вселил в него надежду и радость. Император Франц вверил Суворову всю австрийскую армию в Италии. А для того чтобы подчинить ему старших австрийских генералов, пожаловал Суворову чин фельдмаршала австрийской армии.
Он обещал предоставить Суворову полную свободу ведения войны. Но Суворов еще по прежним турецким кампаниям хорошо знал австрийский гофкригсрат, его нелепое обыкновение пытаться управлять военными действиями из Вены, за тридевять земель от места боя. Без гофкригсрата австрийские генералы не могли сделать ни шагу, шли у него на поводу. Суворов ждал, что гофкригсрат попытается и в этот раз наложить свою руку.
Его ожидания сбылись.
Первый министр и председатель гофкригсрата барон Тугут, считавший себя большим знатоком военного дела, каким в действительности он никогда не был, хотел, чтобы Суворов изложил гофкригсрату план будущей кампании.
Суворов резонно ответил, что решит на месте, так как все предвидеть заранее невозможно и так как кроме союзников есть еще и неприятель.
Тугут не окончил на этом свои домогания. Он прислал Суворову готовый план действий союзных войск до реки Адды. Члены гофкригсрата, привезшие план, требовали, чтобы Суворов рассмотрел его – исправил или изменил.
Суворов перечеркнул крестам план Тугута и внизу написал:
«Начну кампанию переходом через Адду, а кончу где Богу будет угодно!»
В Вене – это не в Фокшанах: там можно было уйти от обсуждения плана с австрийским командующим, и там ведь был умный принц Кобургский, а здесь этот тупой, «тугой» – Тугут. Недаром его фамилия была Тунихтгут, и барон только сократил ее для благовидности.
Суворов знал эти заранее написанные планы, – они большею частью попадают в руки неприятеля.
– В кабинете – лгут, в поле – бьют! Поменьше разговоров, побольше дела!
Наконец, к радости Суворова, настал последний день пребывания в Вене. Он получил аудиенцию у Франца. Император рассыпался в комплиментах Суворову, восхвалял его «великие испытанные дарования» и дал ему инструкцию.
Цель наступательных действий русско-австрийских войск одна; прикрывать австрийские владения от французов. (Австрийцы хорошо помнили, как еще так недавно, в 1797 году, Бонапарт оказался в нескольких переходах от Вены.)
Суворов с главными силами должен был перейти реку Минчио, овладеть крепостью Пескьерою и осадить Мантуро, продолжая наступление на реки Адду и Олио.
О дальнейших своих действиях – немедленно сообщать в Вену.
По австрийским замыслам, предполагалась бесцветная, тягучая кампания. Единственное, что из распоряжения Франца пришлось Суворову по душе, это поручение генералу Меласу заботы о продовольствии русских войск.
Пусть австрийцы занимаются снабжением, лишь бы не совали носа в его военные дела!
