Текст книги "Из жизни Дмитрия Сулина"
Автор книги: Леонид Треер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
«Она некрасивая, – думает Дмитрий, – ее никто не любит, отсюда и неприветливость».
Парикмахерша снимает с него салфетку и презрительно стряхивает на пол клочья шерсти.
Он хочет сказать ей что-то приятное, но она нажимает на грушу пульверизатора, и Сулин, проглотив одеколонное облако, затихает.
Домой он приходит в плохом настроении.
«Откуда такая усталость? – думает Дмитрий, сидя в кресле. – Ни физически, ни умственно не переутомился…»
На ужин сегодня омлет и тертая морковь со сметаной. Он ест молча, делая вид, что слушает Алису, доказывающую необходимость дачи. После ужина Дмитрий уделяет двадцать минут дочке, затем читает газеты, смотрит по телевизору довоенный фильм.
В одиннадцать вечера он располагается на кухне с бруском дерева. Этот брусок он поднял год назад на лесопилке, рядом с бурной кавказской речкой. У Сулина есть мечта: превратить кусок дерева в живое девичье тело. Это будет гимнастка, парящая в воздухе. Совершенство линий. Юность и чистота. Жизнь в каждом движении…
Стоит ему закрыть глаза, и он ясно видит фигурку, застывшую в прыжке. Дмитрий понимает, что образ, рожденный его воображением, вряд ли станет реальностью: нужен талант, профессионализм. А он – лишь жалкий дилетант. Птица на камне, атлет с гирей, голова жены – вся его практика. Но мечта не уходила. Каждый вечер Сулин собирается начать, но что-то мешает творчеству.
Скоро полночь. Дмитрий сидит на кухне, разглядывая брусок.
Из комнаты раздается голос Алисы:
– Митя, пора спать.
Он не отвечает.
– Мы не видим друг друга целыми днями, а ты еще сидишь над чурками по ночам…
Он продолжает молчать.
– У меня есть муж или у меня нет мужа?
– Есть, – отзывается Дмитрий.
– Если ты сейчас же не пойдешь спать, я глубоко оскорблюсь!
Это ультиматум.
Сулин вздыхает. Брусок оживает на глазах. Мечта имеет запах леса и вкус горной речки.
Но в комнате лежит уязвленная супруга.
Дмитрий идет спать.
Недоразумение
В конце собрания у Сулина зачесалось темя. Он машинально поднял руку и поскреб нужное место. К сожалению, он почесал голову в неподходящий момент: председательствующий как раз спросил: «Кто против? Прошу поднять руки!» Получилось, будто Сулин проголосовал «против». Все – «за», а он один – «против».
Дмитрий вначале ничего не понял. Потом только стал замечать, что коллеги посматривают на него как– то странно. Прежде он никогда не был в центре внимания и с непривычки забеспокоился…
Наконец все двинулись к выходу. Удивило его то, что никто с ним не заговаривал, не стрелял сигарету. Вдобавок шеф, обгоняя его в коридоре, произнес непонятную фразу: «Не ожидал от тебя, Сулин, не ожидал!» От этих слов Дмитрий совершенно разволновался и, добравшись до рабочего места, стал вспоминать, не ляпнул ли он в последнее время чего-нибудь лишнего. Вспомнить ничего не удалось. Маялся он до тех пор, пока не подошел к нему Хорошилов из отдела качества и доверительно прошептал: «Между прочим, старик, я тоже хотел голосовать против…»
Только теперь Сулин сообразил, где дал маху. Первой мыслью было бежать к начальству и объяснить недоразумение, но он вовремя удержал себя от такого шага. Оправдание с чесанием головы выглядело бы нелепо и даже глупо. Подумав, Дмитрий решил не дергаться и ждать, пока этот случай не сотрется в людской памяти.
Через день вся контора знала, что он голосовал «против». Служащие выдвигали различные версии и сходились на том, что даром Сулину этот выпад не пройдет. Ползал слух, что Свищев Бэ Гэ, начальник управления, уже предложил ему уволиться, на что Сулин, мол, дерзко ответил: «Только после вас!». Стоило Дмитрию войти в столовую, как все взгляды скрещивались на нем. Он ел рагу, а за спиной его шептали: «Силен мужик! Настоящее камикадзе!»
В любом его слове и поступке коллеги начали искать подтекст. Достаточно было Сулину высморкаться рядом с доской приказов, и это сразу же толковалось как очередной вызов начальству. Объясняли его поведение по-разному, но сходились в одном: теперь Сулину терять нечего, и он будет лезть на рожон.
Страсти подогрело его выступление на юбилейном вечере, когда отмечали двадцатилетие управления. После торжественной части состоялся концерт, по два номера от каждого отдела. В отделе, где трудился Дмитрий, желающих выступать не нашлось. Тогда бросили жребий, и Сулин вытащил бумажку со словом «Концерт»… Сначала он хотел «заболеть», но совесть не позволила. Подумав, он решил выучить отрывок из своей любимой поэмы «Руслан и Людмила». Дмитрий помнил его еще со школы, когда вызубрил на «пятерку» поединок Руслана с Головой. За день до концерта он провел репетицию у зеркала и остался доволен.
Едва Сулин появился на сцене, публика насторожилась, ожидая интересных событий. Слушали его внимательно, боясь прозевать момент, когда будет пущена «стрела». Как только Дмитрий, распалясь, воскликнул: «Молчи, пустая голова! Слыхал я истину, бывало: хоть лоб широк, да мозгу мало! Я еду, еду, не свищу, а как наеду, не спущу!», зал загудел. Умные сразу сообразили, о ком идет речь. Остальные догадались позже. Все начали переглядываться, перемигиваться. Намек был настолько смелый, что у некоторых по спине поползли мурашки. Аплодировали Сулину осторожно, стараясь не дразнить начальство.
После концерта мимо него прошел возбужденный Хорошилов из отдела качества. Не поворачивая голову и не глядя на Дмитрия, он процедил: «Сработано красиво! Поздравляю!» и растворился в толпе. Сулин понял, что снова вляпался, и пожалел, что не прикинулся больным.
Ночью ему снился тяжелый сон. Будто везут его в грузовике по какой-то степи, а вдали темнеет не то холм, не то огромная голова. Лица ее не видно, но что-то знакомое и пугающее угадывается в ее очертаниях. Он хочет выпрыгнуть из кузова и не может…
Проснулся Дмитрий в поту и до утра не сомкнул глаз. На работу он пришел разбитый, сел за стол, подпер кулаками голову, чтобы не удариться лицом об стекло, и дремал так два часа. Потом он отправился на техсовет, где бодрствовал за чьей-то спиной, пока хватило сил. Если бы он спал тихо, ничего страшного не случилось бы. Самое неприятное, что захрапел он на выступлении начальника управления. Когда звуки, издаваемые Сулиным, стали мешать докладчику, тот приказал разбудить спящего. Дмитрия растолкали, и он уставился бессмысленным взглядом на Свищева. Случись подобное с кем другим, коллеги посмеялись бы и только. Но сулинский сон, по общему мнению, был не случайностью, а выражением недовольства и протеста. Сам Дмитрий до того разволновался, что в тот же день решил извиниться перед Свищевым.
Часа полтора он болтался в приемной, ожидая своей очереди. Очутившись, наконец, в кабинете, он начисто забыл подготовленные фразы.
– Что у тебя? – нетерпеливо спросил Свищев.
– Вы, Борис Григорьевич, сегодня на техсовете выступали… – начал Сулин.
– Ну!
– А я, извиняюсь, уснул…
– Ну!
– Нехорошо получилось…
– Ты к делу ближе, к делу! – раздраженно потребовал Свищев.
Сулин начал торопливо оправдываться. Что он нормальный сотрудник, а не злобствующий критикан. Что он уважает руководство и не желает служить пищей для вздорных сплетен…
Свищев молча разглядывал подчиненного, поглаживая густые брови, похожие на усы.
– Ты не паникуй, – вдруг сказал он. – Здоровая критика нам нужна! Пусть у нас будет свой обличитель. Только без перехлестов!
Дмитрий покинул кабинет почти счастливым. Щелкая пальцами, он отбил чечетку в опустевшем коридоре. Заметив на полу таракана, хотел наступить на него, но в последний момент помиловал.
– Порядок! – прошептал он. Правда, беспокоила фраза насчет обличителя. Задание было сформулировано как-то туманно, и Сулин на всякий случай решил помалкивать, надеясь, что Свищев навсегда забыл про их разговор. Но тот, оказалось, помнил…
Накануне собрания, где должны были обсуждаться годовые итоги, Свищев вызвал Дмитрия и поставил задачу: выступить с критикой имеющихся недостатков.
– Подготовься получше! – строго произнес Борис Григорьевич. – Если надо, пройдись и по мне…
Сулин потерял покой. «Где та мера, та граница, – с тоской думал он, – за которой кончается здоровая критика и начинается нездоровая?»
В назначенный день и час началось собрание. Обсуждение шло гладко. Говорили, как водится, про достигнутые успехи. Когда все, кому положено было, выступили, встал Свищев и сказал укоризненно: «Можно подумать, товарищи, что у нас с вами нет упущений. Давайте же судить себя более принципиально!» Он выразительно взглянул на Сулина, который затаился в шестом ряду. Сидящий позади Дмитрия Хорошилов из отдела качества зашептал ему: «Иди и врежь! Молчать больше нельзя!» Сулин поднялся и пошел, наступая на чьи-то ноги.
Кое-как он взобрался на ораторское место и несколько секунд обреченно смотрел в зал, не видя лиц.
В руке он сжимал листки с текстом, который сочинял до глубокой ночи.
– К сожалению, товарищи, есть у нас и слабые места, – нерешительно прочитал Сулин первую фразу и глянул на Свищева. Тот чуть кивнул.
– Есть у нас и отдельные недостатки, – сообщил Дмитрий и вновь получил одобрение…
Его выступление продолжалось уже минут десять, но никаких конкретных фамилий он не называл, сыпал общими фразами, и присутствующие заскучали. Тут-то и просвистел главный снаряд.
– Каждому из нас есть над чем задуматься! – с чувством произнес Сулин. – В том числе и уважаемому Борису Григорьевичу Свищеву. Ибо рыба, как известно, портится с головы…
В зале воцарилась гробовая тишина. «Вот оно! – написано было на лицах. – Сейчас долбанет!». Свищев держался мужественно и смотрел на докладчика вполне благосклонно, мол, продолжай в том же духе.
Но с Дмитрием произошло нечто странное. Лицо его вдруг покрылось пятнами. Он то открывал, то закрывал рот, будто выброшенный на сушу карась, но никаких звуков издать не мог. Пауза становилась просто неприличной.
– Смелей, Дмитрий Павлович, смелей! – не выдержал Свищев, начиная нервничать. – Мы вас слушаем!
Но Сулин продолжал молча разевать рот, вперившись глазами в бумажки. На лбу его поблескивали мелкие капли. Зал следил за ним напряженно, ожидая развязки. Впрочем, самые догадливые уже оценили дерзкий трюк Сулина: своим затянувшимся молчанием он как бы подчеркивал значение последней фразы. Дескать, что говорить, когда и так все ясно…
Наконец онемевший Дмитрий, беспомощно взмахнув рукой, побрел на свое место. В последних рядах кто-то крикнул: «Правильно!» Зал загудел. Кое-где раздались аплодисменты. Багровый Свищев, стуча по графину, наводил порядок… Словом, публика еще долго не могла успокоиться, обсуждая выпад отчаянного Сулина.
Заговорил он лишь на третий день. Временную потерю голоса врачи объяснили защитной реакцией организма.
Сапоги
Было воскресенье в январе. Переполненный трамвай со звоном тащился сквозь зимнее утро. Невыспавшиеся горожане спешили на толчок. Сулин, прижатый к замерзшему окну, ехал продавать женские сапоги. Сапоги были привезены Алисе подругой, оказались ей малы, и Алиса, погоревав, командировала мужа на толчок. Сама она болела ангиной и поехать не смогла.
На душе у Сулина было скверно. Продавать что-либо на толчке, стоя в одном ряду с рвачами, казалось ему делом нечистоплотным. Но больше всего его тревожило вот что: сапоги, купленные за девяносто пять рублей, нужно было продать за сто пятьдесят пять и дешевле не уступать. Это жесткое условие, поставленное Алисой, превращало Сулина в спекулянта. Он пробовал спорить с женой, но она, как всегда, убедила его.
– Митя, – холодно сказала Алиса, – не носись со своей порядочностью. На толчке другие цены. Просить там за сапоги девяносто пять рублей – это подозрительно. Ты отпугнешь покупателей.
Стоя на задней площадке вагона, Сулин прижимал к животу портфель с финскими сапогами и перечитывал глупость, нацарапанную на окне. Трамвай пересек город и замер на конечной остановке. Пассажиры выгружались быстро, нервничая и волнуясь. Спрыгнув на снег, Дмитрий оглянулся.
Бледнело холодное небо. Вдали темнел низкий забор, за которым начиналось царство вещей. Вереницы людей тянулись по полю, вливаясь в узкие ворота. Подлетали такси, выплескивая новые порции горожан. Разворачивались автолавки, груженные тапочками и полотенцами. На крыше киоска «Спортлото» хрипел репродуктор: «Проигрываете вы – выигрывает спорт!» Посреди поля горели священные угли мангала, смуглый человек в белом халате размахивал фанеркой над кусочками мяса, и месяц косился на шашлыки, как голодный пес.
Сулин достиг ворот и, заплатив пошлину, очутился на толчке. Толпа всосала его, закружила и понесла, оглушив шумом и пестротой. Растерявшись, он забыл о своей миссии и теперь просачивался куда-то вглубь, глядя по сторонам.
Мелькали старухи с гроздьями мохеровых шапок, цыганки, достающие из бесконечных юбок жевательную резинку, краснолицые мужики, увешанные песцами. Большеротый человек прошел мимо Сулина, прошептав: «Имеется «Декамерон», исключительно сексуальный роман…» Что-то доказывали друг другу продавцы собак. Шубы, пахнущие нафталином, сервизы, расставленные на снегу, заплатанные джинсы, развязные глиняные кошки, подвенечные платья, фальшивые камни, позеленевшая рухлядь – у Сулина на миг закружилась голова, но, подталкиваемый со всех сторон, он не мог остановиться.
Наконец людские волны прибили его к месту, где кипела торговля обувью. Прислонившись к забору, Сулин извлек из портфеля сапоги и, стараясь не встречаться глазами с публикой, начал разглядывать свой товар, словно видел его в первый раз. В эту минуту он презирал себя.
Подошли парень и девушка. Девушка спросила размер, а парень – цену.
– Размер тридцать восьмой, прошу сто пятьдесят пять, – ответил Дмитрий, как учила Алиса, смутился и добавил, – в крайнем случае, сто пятьдесят…
Больше всего он боялся сейчас страшного упрека «Спекулянт!», но все протекало спокойно. Сапоги оказались девушке велики, и пара, мило улыбнувшись Сулину, пошла дальше. А он остался стоять, взбудораженный и страдающий, в ожидании новых покупателей. Ждать пришлось недолго.
Около него остановилась рослая дама, сопровождаемая молчаливым мужем. Она коротко бросила: «Финляндия?», Сулин кивнул, и дама стала примерять сапог. Голяшки не сходились на ее могучих икрах, дама злилась, наливаясь кровью, раскачивалась, потом резко сказала: «Георгий!».
Муж, присев, вцепился в сапог, но молния по-прежнему не застегивалась.
Дмитрий с тревогой следил за попытками дамы натянуть сапог, но протестовать не решался, боясь обидеть покупательницу. Начали собираться зеваки. Одни стояли молча, равнодушно разглядывая ногу дамы, другие подавали советы.
Наконец женщина сдалась. Муж помог ей выпрямиться. Она громко сказала: «Шьют, паразиты!», и чета удалилась. Сулин быстро осмотрел сапог и, убедившись в его целости, облегченно вздохнул.
А народ все прибывал. Каждую минуту кто-то спрашивал у Дмитрия размер и цену. Он уже осмелел настолько, что смотрел на покупателей без смущения и отвечал довольно твердо. В голове копошилась мыслишка: «Мало прошу, можно сто шестьдесят заломить. Или даже сто семьдесят. Это толчок, здесь не церемонятся… Вон тетка дрянь продает, а просит сто пятьдесят пять…»
Рядом с Сулиным торговала сапогами низенькая тетка в пуховой шали и валенках. Сапоги ее были похуже, чем у Дмитрия, но просила она за них столько же. Встречаясь с ней взглядом, Сулин замечал злые льдинки конкурента и поспешно отворачивался.
Какой-то летчик в сомнении бродил от Дмитрия к тетке, возвращался, вздыхал и опять уходил. Сулин не пытался его уговаривать, демонстрируя честную борьбу. Некоторое время тетка тоже молчала, затем не выдержала и сказала летчику, кивая на Сулина:
– У него кожзаменитель, а это чистая кожа…
Она врала, но Дмитрий не произносил ни слова. Он считал, что летчик сам поймет, где кожа, а где заменитель.
Летчик, поколебавшись, купил сапоги у тетки. Трижды пересчитав деньги, она спрятала их и ушла, не взглянув на побежденного конкурента. Обида захлестнула Сулина.
«Карга, сволочь, – мысленно клеймил он тетку. – Что делают деньги с человеком! Ведьма!»
К Дмитрию подошла женщина. Спросила размер. Стала мерить. Сапоги были ей как раз, чувствовалось, они ей понравились.
– Сколько? – спросила покупательница.
– Сто семьдесят, – не моргнув, ответил Сулин и замер в ожидании реакции.
– Дороговато хотите, – женщина покачала головой. – Отдадите за сто сорок?
Дмитрий был разочарован. Он уже не помнил, что куплены были сапоги всего за девяносто пять рублей. У него было такое чувство, что его хотят надуть или обсчитать. Ну уж нет, дешевить он не намерен!
– Сто семьдесят, – твердо сказал Сулин. – Торговаться не собираюсь!
Женщина пошла дальше. Некоторое время он с сожалением следил за ней, затем потерял из виду.
«Пусть идет, – обиженно думал Дмитрий. – Пусть поищет такие сапожки!»
В толпе вдруг промелькнуло знакомое лицо. Сулин быстро отвернулся, напуганный видением. Ему показалось, что это был кто-то из сослуживцев. Встречаться с коллегами ему не хотелось, он боялся понимающих улыбок и неприятных слухов на работе.
Но никто не подходил к Дмитрию, и он успокоился, решив, что ему померещилось.
Сулин ошибся. Он понял это минут через десять, когда перед ним вдруг возникла сутулая фигура инженера Гунева. Гунев работал в другом отделе, знал его Сулин плохо, но при встречах здоровался.
Кивнув Дмитрию, он уставился на сапоги и бесстрастно спросил: «Торгуем?»
– Да вот… – ответил Сулин, растерянно улыбаясь.
«Пропал», – с тоской подумал он.
Пауза затянулась.
И тогда Дмитрий начал объяснять, как он очутился на толчке. Он говорил быстро, словно боясь, что Гунев ему не поверит.
– Сколько просишь? – перебил его Гунев.
– Как сколько?! – почти искренне удивился Сулин. – Купил за девяносто пять и продаю за девяносто пять.
Это был прекрасный ответ честного человека. Репутация была спасена, и Дмитрий ожил. Захотелось шутить и хлопать Гунева по плечу.
Гунев молча щупал сапоги, провел ногтем по ранту, постучал по подошве, подумал и сказал:
– А я как раз сапоги ищу, жене. – Он вздохнул и добавил: – Твои, конечно, не самые лучшие, но моей старухе сойдут…
Он отсчитал девяносто пять рублей и протянул их Дмитрию. Остолбеневший Сулин взял деньги, подержал их в руке, не зная, что с ними делать, потом сунул в карман пальто.
– Вытащат, – сказал Гунев.
– Не вытащат, – машинально ответил Дмитрий, провожая глазами сапоги, которые Гунев аккуратно укладывал в свой портфель.
– Ты все-таки пересчитай, – посоветовал Гунев, – потом претензию не приму.
– Я тебе верю, – пробормотал Сулин.
Они помолчали.
– Обмыть надо бы, – нерешительно произнес Гунев. – Чтоб долго носились…
Дмитрий покорно кивнул, и они направились к выходу. У Сулина было ощущение, что он только что потерял шестьдесят рублей.
«Надо радоваться, что спас репутацию», – убеждал он себя. Но радости не получалось.
Была обида на Гунева и горечь.
Только потом, когда они выпили в «Гастрономе», за толчком, по стакану плохого вина и проглотили по шашлыку, когда сели в такси, захмелев от вина и тепла, тогда только успокоился Сулин.
– А знаешь, – тихо говорил он, наваливаясь на Гунева, – я рад, что продал сапоги именно тебе.
– Хорошо у нас с тобой вышло, – кивал Гунев, – по-человечески…
И они умолкали, испытывая друг к другу добрые чувства.
Жене Сулин сказал, что сапоги проданы за сто пятьдесят пять. Недостающие шестьдесят рублей он занял у Гунева.
Командировка
Сулин шел по перрону. Полированная голова его начальника Камодова плыла впереди, отражая небо и призыв к страхованию. Проводник, измученный «Вермутом», почему-то отдал им честь, и они зашли в вагон. В купе сидела бабушка, терзаемая любопытством. По-беличьи щелкая кедровые орехи, она оценивала попутчиков.
– До конца? – спросила бабушка ласково.
– До конца, – подтвердил Сулин.
– Стало быть, вместе! – обрадовалась старушка.
Павел Тимофеевич, не поддержав разговор, читал о лихорадке на валютных биржах. Сулин молчал, поглядывая в окно. По перрону бегали пассажиры, волоча детей и чемоданы. У панно с изображением обезглавленных атлетов, перебегающих пути, продавали пирожки. Люди ели пирожки, разглядывая курчавые головы атлетов, лежавшие на рельсах под надписью «Сэкономишь минуту – потеряешь жизнь». Человек в красной фуражке поднял жезл, поезд тронулся.
– Интересная ситуация складывается в Португалии, – сказал Камодов и вышел в коридор.
Сулин расстелил постели себе и шефу, узнал, когда будет чай, выслушал бабушкины мысли о падении нравов и забрался на верхнюю полку.
Вечер приступал к исполнению обязанностей. В сумерках мелькали домики, похожие на декорации. В желтом свете их окон отпечатывались немые сцены: мужчина, с удивлением заглядывающий в кастрюлю; семья, застывшая у телевизора; старик, неподвижно сидящий под огромными рогами. По мокрым дорогам шлялась осень. Но душа Сулина парила на крыльях приятных мыслей. Он очень хотел поехать в командировку с шефом, но шансы его были ничтожны до последнего момента. А потом вдруг удача: слег с инфлюэнцей Деев, крупно ошибся Гаранин, запутался в семейной жизни Косов, и поехал он, Сулин. Ему завидовали, предсказывая карьеру. Десять дней тет-а-тет с начальством…
Дмитрий улыбался, предавшись мечтам.
После чая бабушка вынула колоду карт, которой часто били по носу, и стала искушать попутчиков. Сулин не любил азартные игры, но Павел Тимофеевич придвинулся к столу, и отказаться было нельзя.
В дураках три раза подряд остался Камодов.
– Для подкидного ума не нужно. – Павел Тимофеевич снисходительно усмехался. – Тут решает фортуна.
Время шло, а результат не менялся. Камодов безнадежно проигрывал. Дмитрий страдал, не зная, как помочь шефу, и невпопад твердил:
– Кому в картах не везет, тому в любви везет…
Камодов, от которого ушли две жены, мрачнел, ошибался, но продолжал сражаться, словно спасал авторитет. Одна лишь бабушка, далекая от всяких субординаций, получала удовольствие.
– Дома у нас по носу бьют, – радостно сообщала она. – Вы б, товарищ, уже имели бы в лице большую симпатию.
Спасая начальство, Сулин держал карты открытыми для Павла Тимофеевича, принимал умышленно, не отбиваясь, но все было тщетно. Холеные монархи, надменные дамы, тузы всех мастей предпочитали Дмитрия. Пестрая мелочь собиралась у Камодова. В отчаянии Дмитрий выбросил под стол два козыря, но бабушка была начеку. Ликуя, она вынырнула из-под стола, размахивая вещественными доказательствами.
– Мухлюем? – обиженно спросил Камодов. – А я, видите ли, дурак…
Он демонстративно отодвинул от себя карты и снял очки.
День кончился скверно. Надежда на душевные контакты покрылась тонким льдом. Сулин притаился на своем ложе, как нашкодивший ученик. В купе было темно. Внизу возилась бабушка, пряча деньги подальше. Скрипела полка под грузным Камодовым. Печальный Сулин смотрел в окно. Над сырыми полями висел сутулый месяц.
«Сидел бы лучше дома», – подумал он и вздрогнул от странного звука. Где-то под ним тяжко заныл штопор, с трудом входя в пробку. Затем наступила тревожная шаткая тишина, ее разорвал гулкий выстрел. Пробка вылетела, послышалось шипение. Через несколько секунд звуки повторились с ужасающей неизбежностью. Дмитрий осторожно свесил голову и все понял. Павел Тимофеевич храпел.
Перепуганная бабушка сидела на постели, теребя жидкую косицу.
– Напасть-то какая, – бормотала она, крестясь при каждом выстреле.
О сне нечего было и думать. Маленькие, злые дятлы долбили мозг, извлекая личинки сна. За стенкой стонали: «Да что же это такое! Он же сведет нас с ума… Надо что-то делать…»
Помаявшись с полчаса, бабушка перебралась в последнее купе, с трех попыток покорила верхнюю полку и просидела там, не слезая, до своей станции.
«Какой ужас… – подумал Сулин. – Надо срочно что– то предпринять. Может, разбудить?.. – он вздохнул. – А что ему скажу? Не храпите, Павел Тимофеевич, вы мешаете мне спать? Так ведь обидится… Нет, будить нельзя. Надо как-то деликатнее…»
Покачиваясь из стороны в сторону, он сидел в темноте, завернутый в простыню. Дежурные на станциях, провожая глазами состав, видели в окне девятого вагона фигуру в саване и мучились от предчувствий.
«А может, аккуратно перекатить его на бочок?» – продолжал размышлять Сулин. Он осторожно спустился на пол и склонился над шефом. Смотреть на Камодова было страшно. Казалось, он вдруг откроет глаза и тяжело уставится на Дмитрия.
Сулин, не дыша, как сапер, подсунул пальцы под спину шефа и чуть качнул грузное тело. В горле у Камодова что-то треснуло, захрипело, он кашлянул, заворочался, и в тот же миг перепуганный Сулин взлетел на свою полку.
Через несколько секунд дыхание шефа вышло на прежний рабочий режим, и храп с новой силой обрушился на Дмитрия.
«Что же делать, что же делать? – страдал Сулин. – Может, как старуха, перейти в другое купе? А вдруг неправильно поймет?.. Скажет, не нравится, значит, со мной ездить? Будем иметь в виду!.. Нет, надо как-то тоньше, чтоб и его не обидеть и себя не мучить…»
Время шло, Дмитрий ничего не мог придумать, а иерихонские трубы Камодова гудели мощно и уверенно.
В два часа ночи тень Сулина выскользнула в коридор и опустилась на откидное сиденье. Было холодно и неуютно. Он дремал, всхлипывая от кошмаров, просыпался, бросался в теплое купе, возвращался в коридор. Там он встретил рассвет.
Когда пассажиры потянулись смывать с лица ночную пыльцу, он без сил упал на свою постель.
– Хватит дрыхать! – сказал чей-то голос. – Кто рано встает, тому бог дает.
Сулин открыл глаза, увидел знакомый живот, рвущий подтяжки, и покорно сел. От свежевыбритого шефа пахло благовониями.
– Ты сейчас похож на забулдыгу после похмелья, – усмехнулся Павел Тимофеевич. – Что так?
– Бессонница, – вздохнул Сулин.
– У японцев есть интересные подушки, – сообщил шеф. – Кладешь голову и слышишь чириканье или шум дождя. Хорошо б тебе такую подушку. А?
– Хорошо бы, – печально кивнул Дмитрий.
Щелкая подтяжками, как бичом, Камодов погнал его умываться, затем потащил завтракать в вагон-ресторан. Сулин вяло гонял по тарелке похожий на шайбу бифштекс. Глаза слипались, он едва не упал лицом в блюдце с маслом.
Они вернулись в купе, и Павел Тимофеевич достал карманные шахматы. Издалека до Дмитрия доносился голос начальника. Он равнодушно наблюдал сквозь пелену, как толстые пальцы Камодова выковыривают из гнезда королевскую пешку.
– Спать хочется… – прошептал измученный Дмитрий.
– Спать будешь ночью, – твердо сказал шеф. – Я замечаю за тобой расхлябанность.
В полдень Сулин перестал соображать. Он отпросился в туалет и там задремал, привалившись к зеркалу. Через несколько минут дама с собачкой чуть не вышибла дверь, и он вернулся в купе получать мат.
Приближалась вторая ночь пыток. Но не последняя. Потом будет гостиница и еще семь ужасных ночей. Дмитрий понял, что из командировки он вернется инвалидом. Если вообще вернется…
На шумной станции он пошел за газетами, притаился в зале матери и ребенка и стал ждать отправления ненавистного поезда. Дети бегали по его ногам, небритый гражданин, озираясь, предлагал мумиё. На электрических часах остановилось время.
– А я его ищу! – услышал Сулин и вздрогнул.
Камодов возвышался над ним, сжимая курицу, как двустволку. Они сели в вагон за минуту до отправления. «Это конец», – обреченно думал Дмитрий.
В десять вечера Павел Тимофеевич отчаянно зевнул, сказал: «Пора!» и лег спать, включив свои мощные динамики. Казнь продолжалась.
«Алиса! – мысленно обратился к жене Сулин. – В эту роковую ночь пишу тебе последнее письмо. Не дожив до рассвета, погибаю от вибрации и нервного истощения. Прошу никого не винить в моей смерти. Ребенку скажи, что папа погиб при исполнении служебных обязанностей. В моей старой шляпе, под подкладкой, лежат пятьдесят рублей. Помирись с мамой. Ты свободна. Целую. Твой бывший Митя».
Он заплакал от жалости к себе.
Утром они прибыли в Шурупинск, город, которого сторонились птицы. Заводские трубы, атланты технического прогресса, упирались в небо желтыми чубами. Букеты резких запахов плавали в воздухе. Напротив вокзала, на стене дома, висело огромное полотно: «Шурупинцы! Боритесь за чистоту родного города».
В гостинице «Северная Пальмира» им предложили на выбор номер на двоих или люкс на одного человека.
«Люкс!» – чуть не крикнул Сулин, но сдержался.
– Зачем нам люксы? – улыбнулся администраторше Камодов. – Нам и вдвоем неплохо. Правильно, Сулин?
Дмитрий кивнул, спохватился и тихо, чтобы не слышала администраторша, зашептал, что хорошо бы все-таки в люксах…
– Откуда это в тебе? – неприязненно удивился Камодов. – Скромней надо жить!
Их поселили в номер на двоих.
«Что я делаю? – в тоске спрашивал себя Сулин, волочась за шефом на третий этаж. – Хватит пресмыкаться. Пора сказать шефу: не обижайтесь, Павел Тимофеевич, но вы храпите, я устал, я хочу жить в другом номере…»
Потянулись томительные дни. С утра они отправлялись на комбинат, где обсуждали пункты хоздоговора. Потом их водили по горячим цехам, возили по карьерам. Глаза Сулина постоянно слипались. Сквозь пелену он видел пляску огня в печах, струи кипящего металла, ему казалось, что сейчас появятся ловкие бесы, подхватят его под руки и понесут на раскаленную сковороду. Издалека доносился голос сопровождающего: «Самый большой в мире…»
Боясь попасть впросак, Дмитрий все время держал на лице гримасу напряженной задумчивости. Камодов, разразившись однажды шуткой, повернулся к Сулину и осекся при виде идиотского выражения его лица.
«Жалкий раб! – ругал себя Дмитрий. – Немедленно уходи в другой номер. Камодов не осудит».
Но он никуда не уходил.
Камодов, недовольный вялостью подчиненного, делал ему замечания. Сулин выслушивал их с покорной безучастностью. Он мечтал только о том, чтобы кончилась эта проклятая командировка и можно было бы спать по-человечески.
И вот, наконец, поезд помчал их домой. Последняя кошмарная ночь осталась позади. На горизонте замаячили знакомые очертания родного города. Камодов и Сулин, подготовившись к выходу, стояли в коридоре и смотрели в окно. Дмитрий, с темными кругами под глазами и заострившимся лицом, был похож на блудного сына, возвращающегося после скитаний к семейному очагу. И все же в глубине души он был доволен, что выдержал тяжкое испытание, не испортив отношений с Камодовым.
– Слушай, – вдруг сказал шеф, – я все хотел тебя спросить, да как-то неудобно было. Говорят, я маленько похрапываю. Это правда?
– Пустяки! – Сулин улыбнулся. – В пределах нормы, Павел Тимофеевич…
Поезд подползал к перрону.
